Браслет из лунного камня

Анастасия Сичжай

Браслет из лунного камня

Посвящается Евгению Черных

Тому, кто когда-то сказал:

«Даже смерть нас не разлучит».

Ты ушёл во тьму, оставив после себя свет.

Глава первая

Ссора

Конец мая. Вечер обвивал город теплым, почти липким воздухом, смешанным с ароматом тающего асфальта и свежескошенной травы. Шум города казался одновременно утомительным и живым: от школьных дворов до университетских кампусов доносился звонкий смех и гул шагов, где-то раздавалось эхом «последний звонок» и хлопанье книжек.

Школьники с рюкзаками, наполовину расстегнутыми, торопливо покидали классы, радуясь окончанию школы и обсуждая планы на лето, а так же сладости, которые купят по пути домой. У студентов сессия подходила к концу: из окон общежитий доносились вздохи облегчения и нервные смешки, а на улицах – шелест страниц конспектов, кто-то до последнего сидел с ноутбуком на лавочке, пытаясь уложить знания в последний остаток дня.

Город будто готовился к лету. Теплый ветер скользил по улицам, поднимая пыль и листья, играя с длинными юбками и развевающимися, шёлковыми шарфами. Закат солнца окрашивал фасады в розово-оранжевые тона, отражаясь в стеклах и лужах после недавнего дождя. Дети катались на скейтбордах, молодёжь смеялась на террасах кафе, а старые дома тихо напоминали, что город всегда живёт по своим законам, независимо от спешки и суеты.

Всё вокруг дышало предвкушением лета: обрывки разговоров о поездках, парках, морских побережьях и ночных фестивалях переплетались с запахом цветов и нежного, теплого ветра. Казалось, что город сам вздыхает вместе с людьми, готовясь к долгим, шумным, но лёгким июньским вечерам.

Запахи перемешивались: сладость цветущей сирени, дым от шаурмы у палатки возле площади, аромат свежего хлеба из круглосуточной булочной.

На центральной улице медленно зажигались фонари. Их свет ещё был не нужен, но они словно заранее подсказывали, что ночь уже близка. Где-то из открытых окон звучала музыка – то модные хиты, то старые советские мелодии. Витрины магазинов отражали огни автомобилей, и город выглядел, как сцена перед началом спектакля.

По тротуару, который уже начал таять от жары сегодня днём, шли двое. Евгений, в кожаной куртке с потертым воротником, в рванных джинсах, с гитарой на спине, и Стася – в лёгком, розовом платье, которое развевалось на ветру. По одежде это словно два человека из абсолютно противоположных миров. Они шли быстро, почти пробегали, споря вслух, не замечая ничего вокруг.

– Ты что, совсем сошла с ума? – выдавил Евгений, сжимая кулаки. – На рок-сходке с этой… с этой пьяной девкой?!

– Может быть, стоило тебе подумать о том, чем закончится твоя выходка?! – Стася, не оборачиваясь, швырнула в него фразой, острой как лезвие.

Евгений резко поднял руки:

– Ты совсем забыла, что я сказал? Мне кроме тебя никто не нужен! Ни одна… ни одна сучка с этой планеты! Понимаешь? Никто! —Ты меня постоянно называешь какими-то странными фразами, «моя тёмная госпожа», Господи, Женя, что это? Достало уже это если честно! После этого случая, мне кажется ты уже каждую так зовёшь. – её голос дрожал, но не от холода.

Евгений замер, осознавая, что каждое его слово – это ловушка, Стася может его перефразировать так, что он не сможет сказать в своё оправдание что-то. Он тихо вздохнул:

– Я называю тебя так, потому что ты – моя. Только моя, тёмная госпожа. И никто другой не нужен. Стася остановилась, и на мгновение город вокруг замер: шум машин, гул студентов, лёгкий запах цветущих кустарников— всё это растворилось в напряжении между ними.

– Если ты правда так думаешь – сказала она, чуть смягчая тон – то почему я чувствую, что на твоих руках уже какая-то другая?

Евгений шагнул ближе, чуть касаясь её плеча:

– Никакой другой нет. И никогда не будет. Я мог бы кричать это на весь город, страну, мир, Вселенную, но главное, чтобы ты услышала. Стася резко достала телефон и ткнула им в грудь Женю.

– Вот смотри, – сказала она с ледяной серьёзностью. – Она написала мне сама. Та самая пьянь, как ты утверждаешь. «Какой он горячий парень… завидуй, что у меня была ночь с ним, не такой он уж и преданный, как говорят все вокруг». Евгений посмотрел на экран, и у него на лице промелькнула смесь раздражения и растерянности. Он наклонился ближе, почти шепотом произнёс:

– Это… это неправда. Ничего не было. Я клянусь.

– Не было? – голос Стаси дрогнул, но в нём всё ещё звучало подозрение. – Тогда объясни, почему она пишет такие вещи? Почему я должна верить, что ты с ней не был… – стиснув зубы, выговорила Стася.

Евгений отвёл взгляд. Тёплый вечерний ветер играл с кронами деревьев, с их листьями, и их шуршание казалось громче, чем шум города вокруг.

– Я не понимаю, чего она хочет. Я её вообще вижу впервые. Она… – он сделал паузу, подбородок дернулся от злости – Она лжёт, чтобы нас разлучить, или… Я не знаю. Посуди сама, мы с тобой давно уже вместе, разве хоть раз я давал тебе усомниться в своей верности?

Стася резко развернулась на каблуках, оставляя Женю с его оправданиями.

– Больше не хочу тебя видеть, – крикнула она через плечо, – развлекайся со своими овцами, – её голос прозвучал холодно – Только не иди за мной. Прошу, я хочу побыть в одиночестве, без тебя, мне надо обдумать всё. Если ты меня любишь, оставь пожалуйста меня сейчас наедине с собой.

– Подожди Стася! Давай сопокйно поговорим, дай мне её аккаунт, я тебе докажу, что всё это ложь.

– Я ЕЩЁ РАЗ ПОВТОРЮ: ДАЙ МНЕ ВРЕМЯ ПОБЫТЬ ОДНОЙ!!!

Евгений замер, словно остался один среди шума и света, который ещё недавно казался уютным. Ветер трепал его волосы, город продолжал жить своей суетой: люди с работы спешили домой, студенты так же смеялись на лавочках, и ему казалось, что они смеються над ним, над его печалью. Музыка и гул машин смешивались в вечный городской шум.

Он шагнул вперёд, но остановился. Стася исчезла за углом, её лёгкое платье развевалось в тёплом воздухе, а цоканье её каблуков отдалялось, словно окончательно закрывая дверь.

Женя брёл по вечернему городу, тяжесть в груди давила сильнее, чем вес гитары в чехле на спине. Да и вообще ничто из материальных вещей не могло на него давить так сильно, как внутреннее чувство. Его шаги были медленными и неуверенными, как будто каждый метр дороги тянулся вечностью. Он едва заметно оглядывался на пустеющий тротуар, где только что уходила Стася, и сердце сжималось от чувства вины и беспомощности.

Он собирался идти домой, в свою квартиру, где привычная суета и шум его соседей могли хоть немного отвлечь, но через несколько шагов остановился и резко изменил маршрут. Дыхание сбилось, но решение пришло мгновенно: идти к родителям. Там, где стены пропитаны детством и теплом, где его всегда понимали хотя бы частично.

– Не могу… – прошептал он себе. – Нельзя просто оставить это так. Ты от меня никуда не уйдёшь. Я верну тебя назад и всё будет хорошо, как прежде.

По пути он прокручивал в голове каждое слово Стаси, её взгляд, холодный и полный недоверия. Тяжело было осознавать, что человек, которого он любил и любит больше всего, не поверил ему. С каждым шагом город казался одновременно слишком шумным и слишком пустым. Звуки машин, скрип тормозов – всё это было фоном к одному единственному чувству: одиночества и несправедливости.

Он свернул на улицу, ведущую к старому, высотному дому родителей. Деревья по бокам шептали на ветру, словно понимали его душевное состояние. В этом вечернем свете Женя чувствовал одновременно и тяжесть утраты, и тихую надежду: там, у родителей, он сможет хоть немного собраться с мыслями, прежде чем решится вернуть доверие Стаси.

Район, где жили родители Жени, мало чем отличался от сотен других спальных кварталов. Типовая пятиэтажка времён ещё Хрущёва, с облупившейся краской на стенах и выкрашенными в синий цвет почтовыми ящиками в подъезде, хранила в себе десятки человеческих судеб. Когда заходишь внутрь, всегда встречаешь особенный запах: сырость старых стен перемешиваются с ароматами еды, которую готовили жильцы. Где-то тянуло жареным луком, где-то щами, а чуть дальше пахло ванилью – там бабушка наверняка пекла пирог или булочки.

Во дворе кипела жизнь, несмотря на наступление ночи. Детвора носилась с мячом, визжала на качелях, срывала последние весенние сиреневые кисти у кустов. Старые турники, ещё советские, давно поржавели, но по-прежнему собирали вокруг себя подростков. Скамейки у подъезда были заняты бабушками в платках, они не только следили за порядком, но и обсуждали последние «новости двора». О, сколько информации они хранили! Через них можно с лёгкостью узнать о жизни каждого жильца.

Между домами тянулись верёвки с пёстрым бельём – простыни, рубашки, детские носки. Они колыхались на вечернем ветерке, будто живые. Чуть дальше, возле контейнеров, копался бездомный котяра, которого все в округе знали и подкармливали. Как и у многих дворовых котов, у него была примитивная кличка "Вася".

Асфальт во дворе был потрескавшийся, местами с лужами после дождя, а на стенах подъезда виднелись выцветшие надписи и детские рисунки мелом. И всё это вместе создавало ощущение дома – простого, настоящего, со своей усталой, но живой душой.

Женя вырос в необычной семье, где музыка была не просто занятием – это был их воздух. Его родители, Марина и Владислав, оба преподавали музыку, но настолько разные по характеру, что иногда казалось: они из двух противоположных миров, которые всё же смогли соединиться. Так же кстати многие говорили и про Стасю с Женей, ведь они были разные.

Марина, мама Жени, была светлым человеком. Среднего роста, с длинными тёмными волосами, которые она почти всегда собирала в аккуратный хвост, она излучала тепло и мягкость. Улыбка у неё была лёгкая, искренняя, и ученики её любили не только за то, что она прекрасно владела скрипкой, но и за то, что она всегда могла поддержать, ободрить. Даже дома она часто играла – тихие, мелодичные этюды, которые разносились по квартире и наполняли её особенной, немного грустной красотой.

Отец, Владислав, казался полной противоположностью. Высокий, с длинными русыми волосами, всегда с чуть хмурым взглядом – он производил впечатление мрачного и нелюдимого человека. Но это было только снаружи. Те, кто знал его ближе, понимали: за суровой оболочкой скрывался умный, отзывчивый человек. Гитару он держал в руках так, словно она была продолжением его души. В прошлом он играл в метал-группе, и эта страсть осталась с ним навсегда, даже если внешне он выбрал путь педагога.

Женя унаследовал от них обоих понемногу. В нём было что-то от маминой задумчивости и мягкости, и одновременно – отцовская бунтарская жила. Его волосы были средней длины – не такие длинные, как у отца, но и не короткие. В школе он учился отлично, хватал всё на лету, но при этом умудрялся устраивать беспредел: то сцепится с учителем из-за «системы», то придумает какой-нибудь нелепый, но дерзкий поступок, за который его потом будут вспоминать.

И при всём этом он всегда оставался задумчивым. В его взгляде часто мелькала отстранённость, словно он видел что-то своё, особенное, чего другие не замечали. Возможно, именно это и делало его таким: отличником и бунтарём, любимцем и проблемой – всё в одном лице.

В доме Жени часто можно было услышать два разных тона – мягкий и строгий. Марина старалась быть для сына другом.

Когда Женя приносил домой очередную пятёрку, она искренне радовалась вместе с ним, обнимала и говорила:

– Ты у меня умница, Женька. Но помни, главное – не оценки, а то, каким человеком ты будешь.

Она могла долго сидеть рядом, слушать его мечты и даже тайные страхи. Иногда, играя на скрипке, она звала сына в комнату и говорила:

– Закрой глаза. Послушай. Музыка – это тоже способ разговаривать с миром.

И Женя слушал. В такие моменты он словно впитывал ту самую доброту, которую несла в себе мама.

А вот с отцом всё было иначе. Владислав никогда не сыпал лишними словами. Если видел, что сын шалит или в чём-то обманывает, его хмурый взгляд был красноречивее любого наказания.

– Хочешь быть мужчиной – держи слово, – говорил он коротко, перебирая струны гитары. – Остальное – пустое.

Иногда отец сажал Женю рядом и показывал аккорды. Не сюсюкал, не объяснял долго – просто играл, а сыну приходилось самому повторять. Если ошибался – Владислав только мотал головой, но когда у Жени всё же получалось, в его глазах мелькало одобрение, пусть и скрытое.

Так Женя рос на контрасте. Мамин свет учил его чувствовать, а отцовская строгость – держать удар. И, возможно, именно эта смесь сделала его таким: умеющим мечтать, но не боящимся драться за своё.

Школу Женя любил и ненавидел одновременно. Уроки давались ему легко – математику он решал быстрее всех, по литературе писал такие сочинения, что даже строгая завуч удивлялась. Но вместе с этим в нём сидел какой-то внутренний протест.

Однажды, в восьмом классе, классная руководительница вызвала его к доске. Он снова решил задачу быстрее всех, но в классе зашумели – кто-то прошептал, что Женя «ботаник». Сначала он сделал вид, что не слышал, но потом встал и спокойно сказал:

– Лучше быть ботаником, чем тем, кто даже таблицу умножения не знает.

Весь класс замолчал, а учительница даже не смогла сдержать улыбку. Если учителя были не правы, он мог просто развернуться и уйти, сказав им:

– Не вижу смысла вести диалог, с человеком, который не понимает, что и сам говорит, а пользуеться только своим положением.

Другой случай произошёл на перемене: старшеклассники пытались забрать у младших ребят мяч. Женя, тогда ещё худой подросток, не побоялся встать между ними.

– Отдайте мяч. Или хотите, чтобы я вам сейчас навалял своей гитарой?

Те сначала засмеялись, но, видя его упорный взгляд, сдались и ушли. С тех пор у Жени появилось прозвище «Защитник». Он терпеть не мог несправедливость, даже если сам рисковал нарваться на неприятности.

Учителя часто жаловались родителям: «Женя умный мальчик, но слишком дерзкий, не умеет держать язык за зубами».

На что Владислав хмыкал:

– Лучше дерзкий, чем бесхарактерный.

Женя открыл тяжёлую скрипучую дверь подъезда и привычным движением поднялся на четвёртый этаж. Ключ в замке провернулся с лёгким щелчком, и он шагнул в родную квартиру, где пахло чем-то тёплым, домашним – то ли тушёной картошкой, то ли свежим хлебом.

– Женёк? – из кухни выглянула мама, Марина.

Она удивилась, потому что сын обычно появлялся внезапно только по праздникам, обычно он звонил, перед тем как прийти, хотя у него есть ключи от квартиры, он всё равно звонил и узнавал есть ли кто-нибудь дома.

Женя сбросил куртку на вешалку, прошёл в комнату и тихо сказал:

– Да что-то… неважно себя чувствую. Решил к вам зайти. Так не охота оставаться одному в квартире.

Марина сразу насторожилась, вытерла руки о полотенце и приблизилась, внимательно всматриваясь в сына:

– Ты какой-то бледный, Жень. Что-то случилось? Со Стасей не поругались? Как понять одному оставаться в квартире? Ты же со Стасей в основном.

На мгновение его глаза дрогнули, но он тут же опустил взгляд, сел на диван и с показной спокойностью бросил:

– Нормально всё. Не волнуйся, мам. Там у Стаси экзамены просто, она готовиться будет.

Она ещё секунду смотрела на него, будто пытаясь прочесть скрытую правду между словами. Потом вздохнула, села рядом и тихо добавила:

– Знаешь, ты можешь мне рассказать всё, что угодно. Даже то, чего боишься сказать.

Женя только пожал плечами, словно не услышал, и отвернулся к окну, где ветер колыхал занавеску. Внутри всё горело и рвалось наружу, но сказать он так и не решился. Сейчас у Жени было такое состояние, будто из груди вырвали огромный кусок и там зияет пустота. Он просто включил группу "Оригами — Потерянный рай" на повтор и в депрессивном состоянии уснул.

Глава вторая

Браслет

Стасю разрывало изнутри. Она шла по тёплому вечернему городу, быстрыми шагами, но с каждым шагом злость только росла. Горло сжимало чувство предательства, а сердце билось так, будто хотело вырваться наружу.

Стася была из тех девушек, мимо которых трудно пройти, не обернувшись, – не потому что она броская или эпатажная, а потому что в ней было какое-то тихое, естественное обаяние. Невысокого роста, с мягкими, плавными движениями, она всегда выглядела женственно – даже в простом пальто или свитере. Её длинные волосы, обычно собранные небрежно, как будто специально подчёркивали тонкость шеи и лёгкость осанки.

Но больше всего притягивали глаза – глубокие, чистые, цвета неба в ясный день. Когда она смотрела прямо, казалось, что в её взгляде есть особая тишина, будто где-то за этими глазами прячется целый мир, о котором она никому не рассказывает.

На фоне Жени, с его неловкой прямотой и внутренней тяжестью, Стася выглядела почти хрупкой, словно пришедшей из другого пространства – более мягкого, светлого, где всё решается не словами, а чувствами. Именно это несоответствие между ними и делало их пару странной, но почему-то гармоничной. Они были как две противоположности: он весь тёмный и мрачный, а она сама доброта и свет.

Когда Стася наконец подошла к своей квартире, которая ей досталась по наследству от родителей, после их гибели в автокатастрофе. Из близких родственников была родная тётя – сестра её матери, но она жила в другом конце страны, очень далеко.

Руки Стаси дрожали, и казалось, что сил больше нет. Она с яростью толкнула дверь, вошла внутрь и захлопнула её так, что глухо стукнуло по стенам. Какое-то мгновение она стояла, прислушиваясь к тишине, к своему дыханию, а потом медленно опустилась на порог.

Глаза её были полны слёз, и они катились по щекам, оставляя горячие дорожки. Она закрыла лицо руками, пытаясь сдержаться, но рыдания вырывались сами собой, горькие и беспомощные.

– Почему он изменил…? – шептала она сквозь слёзы. – Почему?

Квартира была тихой, но тёплый вечер всё ещё просачивался сквозь окно, смешиваясь с тяжестью её горя. Она сидела на холодном пороге, сжав колени, и рыдала, ощущая одновременно злость, обиду и бессилие. В этом моменте весь мир казался пустым, а боль – бездонной. Стася была собственницей как и Женя. Никто не смел смотреть на него, ведь он только её. Нередко она закатывала ему скандалы из-за взгляда какой-нибудь девушки, но потом остывала и понимала, он любит только её. Но такая ситуация, как сегодня, произошла впервые. Ни разу они так не ругались, вплоть до разлуки.

Стасю прервало внезапное гудение телефона, вырвавшее её из рыданий. Она с дрожащими руками схватила телефон и увидела, что звонит Маша.

– Алло… – голос её дрожал, едва слышно.

С другой стороны раздалось беспокойное, но мягкое:

– Стася, это ты? Что с голосом у тебя?

Стасе стало ещё тяжелее. Маша сразу почувствовала по голосу подруги, что та рыдает и что разобраться с ситуацией без неё сейчас невозможно. Она не сказала ни слова упрёка, не требовала объяснений, лишь слушала, позволяя Стасе выплеснуть все эмоции.

– Я… я больше не знаю, что делать… – прошептала Стася, прижимая телефон к щеке. —Женя, мой Женя, он ушёл, к другой…

– Оооо, успокойся моя хорошая, – перебила Маша мягко, словно поддерживающая подушка под падающей тяжестью. – Я рядом, сейчас приду к тебе, главное не плачь, сейчас разберёмся.

Стасю хотя бы немного успокоило то, что она не будет сегодня оставаться со своей болью, в одиночестве вспоминать все моменты с Женей. Она продолжала сидеть на пороге, но рыдания становились тише, а злость ещё горячей, готовой вырваться позже, когда придёт время действовать. В какие-то секунды у неё возникала мысль позвонить Жене и спокойно обсудить всё произошедшее, но злость брала своё, слова той девушки вонзались в мозг.

Прошло меньше получаса, как в коридоре послышались торопливые шаги и стук в дверь. Стася нехотя поднялась с порога, вытерла заплаканное лицо и открыла. На пороге стояла Маша – с двумя бутылками красного вина и роллами.

– Так, моя хорошая, – без церемоний сказала она, проходя в квартиру и сразу направляясь на кухню. – Я слышала твой голос, и всё ясно: без вина и разговора здесь не обойтись.

Стася тяжело вздохнула, закрыв за подругой дверь. Она чувствовала себя разбитой, но в то же время благодарной, что Маша пришла так быстро.

Они устроились на кухне: Маша ловко открыла бутылку, разлила вино, протянула один бокал Стасе и, прищурившись, начала:

– Давай выкладывай. Что там у тебя с Женей произошло? Я ж его знаю – вроде нормальный парень. Не святой, конечно, но и не такой, чтобы устраивать цирк. Он тебя любит до безумия. Какая ещё другая у него может появиться?

Стася обхватила бокал ладонями и дрожащим голосом пересказала всё: переписку с той девушкой, ссору, крики на улице. С каждой фразой в её голосе звучала то злость, то обида, то отчаяние.

Маша слушала внимательно, не перебивая, только иногда поджимала губы. Когда Стасю закончила, та сделала глоток вина и поставила бокал на стол.

– Слушай, подруга, – сказала она решительно. – Пахнет это всё как-то тухло. Я не верю, что он настолько тупо спалился бы, если бы реально изменил. Тут что-то не сходится. Либо та девица специально мутит воду, либо у неё есть своя цель. А ты так сразу взяла и поверила просто словам и причём по переписке.

Стася подняла на неё глаза, всё ещё блестящие от слёз:

– Но зачем ей это? Зачем рушить нас? Я ещё сказала Жени, что не желаю его видеть. Но, я не виновата, я была на эмоциях вот и говорила всё подряд, не думая. Маша наклонилась ближе, серьёзно глядя прямо в глаза:

– Вот это мы и выясним. Но сначала – ты должна успокоиться. Нельзя принимать решений на эмоциях. А уж тем более отталкивать человека, если он действительно ни в чём не виноват. Хотя пусть пару дней тоже отдохнёт от тебя, почувствует, как ему плохо, как не хватает тебя. Будет звонить или писать если твой Женька, не отвечай ему!

Маша сделала большой глоток вина, откинулась на спинку стула и посмотрела на подругу долгим, понимающим взглядом.

– Стась, ты чего? – её голос был мягкий, но в нём слышалась твёрдость. – Вы с Женей вместе уже больше десяти лет. Сколько вам тогда было? Четырнадцать? Пятнадцать? Вы ещё щеглами были, когда влюбились.

Стася опустила глаза в бокал, пальцы дрожали.

– Он с того времени, – продолжила Маша, – кроме тебя никого и видеть не хотел. Все эти годы только о тебе и говорил. Помнишь, как он в школьные годы таскался за тобой с гитарой, писал эти свои нелепые песни? Или как он, уже будучи в группе, отказывался от всяких знаков внимания со стороны девушек, хотя они сами к нему липли! А что он говорил им? У меня есть любимая, вы мне не интересны.

Стася вздохнула, слёзы снова защипали глаза, но теперь уже не от злости.

– Да ты сама знаешь, – Маша покачала головой, – Жека у нас как заколдованный. Сколько лет прошло, а он всё тот же: живёт тобой, дышит тобой. Я не верю, что такой преданный человек мог взять и изменить. Это не в его стиле.

– Но она… эта овца… – слабо возразила Стася. – Зачем ей писать мне такие вещи?

– А эта овца, – перебила Маша резко, – просто пустое место. Очевидно, что ей что-то нужно. Влезла в вашу жизнь, написала тебе гадость, – и сидит, довольная, что вы поссорились. Только вот зачем ей это? Вот это вопрос. Ты права.

Стася молчала, глядя в бокал, и сердце её колотилось в груди. В памяти всплывали годы, проведённые с Женей: летние ночи, прогулки до дома после школы, первая песня под гитару, первый поцелуй.

Маша наклонилась ближе, коснувшись её руки:

– Подруга, поверь, я со стороны вижу. Жека тебя любит, как никто другой. И если ты дашь этому недоразумению разрушить всё, что вы строили десятилетием, то выиграет только та, кто этого добивается.

Стася сделала глубокий выдох, словно у неё что-то не получилось.

– Маш, завтра ещё концерт. Интересно, как он выступит. Я уверенна, что теперь он весь на нервах и всё у него будет валиться из рук.

– Слушай Стася, не переживай. Сходи завтра на концерт, только в таком виде, в котором он будет жалеть, что потерял тебя. Но всё равно держи-ка ты его пока на расстоянии. Пусть понервничает, ничего страшного не произойдёт.

Стася неожиданно спросила у Маши:

– Я тут со своими проблемами навалилась на тебя, у тебя у самой всё хорошо? Ты похудела, даже больше чем надо.

Маша засмеялась.

– Так я же на диете, но сегодня из-за такой ситуации пришлось сорваться.

Подруги расмеялись и продолжили уже болтать совсем о других вещах: о косметике, актёрах, про соседку сверху, которая не следит за своими детьми.

Вторая бутылка вина уже подходила к концу. Смеясь и всхлипывая по очереди, девушки сидели на кухне, разлитое вино оставляло алые круги на скатерти, а за окном густела майская ночь. Последние ночи весны. В какой-то момент Стася, пытаясь встать и поставить бокал в мойку, неловко зацепила запястьем за торчащий из кухонного шкафа гвоздь. Эти гвозди местами торчали из кухонной мебели, Женя всё обещал их забить, но постоянно это забывалось.