Я справлюсь. Как живут люди с онкологией

Когда ты лежишь под облучателем, от тебя требуется единственное – не двигаться. Это не МРТ, где тебя помещают в капсулу, в которой не повернешься и, если повезет, где-то над головой ты можешь увидеть кусочек света. Аппарат похож на аппарат КТ, но ведет себя тише и размереннее, и звуки другие – более спокойные. Слышишь только щелчки, лежишь, смотришь вверх и думаешь о вечном.

Не знаю, все ли онкологические пациенты в это время думают о вечном. Но здесь, на аппарате, думать о другом просто невозможно. За стеной – земский приют, здание, построенное еще в царские времена. А здесь – космос.

Потом я думаю о радиации. Той, которая меня сейчас лечит. Знаете, почему мы еще долго не полетим на Марс? Потому что никто не придумал, как защитить астронавтов от космической радиации. Говорят, что та доза радиации, которую астронавты получат на пути к Марсу, смертельна. Сомневаюсь, что Маск сможет что-то придумать, чтобы защитить астронавтов.

Наверное, то, как лечат сейчас нас, лет через пятьдесят будет казаться дикостью, как дикие рентгены в начале двадцатого века. Но сейчас это спасение.

Может быть, через пятьдесят лет наконец придумают лекарство от рака, и не нужно будет ни облучений, ни химии. Поставили укольчик или дали таблетку – рака нет. Только берут меня сомнения, что с раком вот так легко справятся. Если рак – это бесконтрольная эволюция клеток, то она никогда никуда не денется. Рак появился, как только жизнь на Земле из одноклеточной стала многоклеточной. С эволюцией тягаться сложно.

Облучение абсолютно безболезненно, но это не значит, что ты ничего не почувствуешь. Органы, которые попадают под лучи, страдают. Некоторые «говорят» об этом сразу, некоторые – спустя месяцы после прохождения лечения. Без побочек в лечении рака никуда. Просто ставка высока: жизнь или побочка.

«Как дела?» – пишет коллега.

«Отлично. Я теперь свечусь в темноте», – шучу в ответ. Хотела пошутить еще и про светящийся нимб, но подумала, что для святости пройти дистанционное облучение маловато.

Называется оно дистанционным, потому что есть и другие виды. Например, контактное, зовущееся непонятным словом «брахитерапия». Но это для меня, не знающей греческий. Переводится это слово как «короткое расстояние». Для простоты врачи в беседе с пациентами называют этот метод «укладки». Пациенты между собой упрощают до «вкладки». Как филолог скажу, что произнесение «у» как «в», в принципе, одно и то же.

Методике более ста. В 1910 году ученые придумали, что можно доставлять дозу радиоактивного вещества к предстательной железе, не облучая близлежащие органы.

Источники в интернете указывают, что в становление брахитерапии внес вклад некий Р. Флокс, который совместно с коллегами предпринял попытку уничтожения раковых клеток посредством радиоактивного золота. У Солженицина в «Раковом корпусе» безнадежный больной, ждет, кстати, посылку из Москвы с радиоактивным золотом.

Прорыв в лечении брахитерапией произошел в 1981 году, когда Х. Холм и Дж. Гаммелгард стали вводить радиактивные микроисточники в сочетании с трансректальным ультразвуковым сканированием, что, наконец, позволило проводить процедуру не вслепую, а контролировать качество производимых манипуляций на мониторе.

Считается, что брахитерапия эффективна при раке предстательной железы, шейки и тела матки, пищевода, прямой кишки и ряда других.

Поэтому и лежали у нас в подвале мужчины, в то время как два отделения над ними были исключительно женскими.

Брахитерапия – процедура не из приятных. Особенно, когда не подошло обезболивание, как это случилось со мной: мой пульс после введения препарата взлетел за минуту до 130. Пришлось врачу искать другие пути обезболивания, а мне собирать волю в кулак и терпеть.

Когда врач готовит тебя, то ведет своего рода светскую беседу, потому что пациента нужно держать под контролем. Ну где вы еще можете поговорить со своим лечащим врачом вот так, по душам, «за жизнь», и не только про себя рассказать, но и узнать, например, зашел ли ему фильм «Онегин»?

Если женщины ходили на эту процедуру и возвращались на своих ногах, то мужчин вывозили на каталке. Им было сложнее и называлось это операцией.

Метод эффективен при лечении наших опухолей, поэтому терпишь эту боль. Для меня эта боль была на грани.

От женщины, которая лежала со мной, услышала историю брахитерапии в Воронежском онкодиспансере, после чего доверие к лечению возросло в разы.

– После брахи мама прожила больше тридцати лет, – рассказывала Галина. – Да и умерла она совсем от другого, не от рака.

Нынешние сеансы идут не больше 10 минут. В те годы, когда лечилась мама Галины, сеанс брахитерапии длился почти двое суток.

Стала расспрашивать у медсестер, как это было. Оказывается, там, где сейчас лежат мужчины с раком простаты, раньше лежали женщины именно на сеансах контактного облучения. Доза была низкой, поэтому лежать практически без движения приходилось 42 часа. У женщин после операции облучение длилось примерно шесть часов.

Подробности процедуры вряд ли выглядят привлекательными, как и все лечение гинекологических заболеваний не блещет эстетикой. Перед сеансом делали клизму, чтобы свести к минимуму позывы в туалет, ставили катетер для опорожнения мочевого пузыря. Медсестры заходили в палату по несколько раз в день – в защитном фартуке, который весил килограмм около двадцати. Кормили во время сеанса женщин в основном белковой пищей.

7. Про близких и друзей

Говорить или не говорить своим близким о диагнозе, человек должен решать сам. Я убеждена, что очень старым родителям знать об этом незачем, иначе мы можем сократить и без того малый срок жизни, оставшийся им. Могут ли они вам помочь, когда сами с трудом уже себя обслуживают? Вряд ли. А вот головной боли точно прибавится.

Я не считала нужным оповещать всех родных о своей болезни. Сказала только самым близким, и в ком была уверена, что не устроят паники, и мне не придется успокаивать их. Однажды я это уже пережила, когда заболела мама. Зашла из больницы к бабушке, а там родственники сидят в гробовом молчании.

– Что случилось? – спрашиваю. – Еще никто не умер.

– Какая разница? – слышу в ответ. – Ведь рак.

Как же я тогда взорвалась. Мне было всего 22 года, но я «построила» всех, хотя они были в два, а то и три раза старше меня. Я запретила им не то что говорить, а даже думать о смерти, пока человек жив, и ни в коем случае никогда не показывать маме даже движением бровей, что они могут о ней думать как-то иначе, как о выздоравливающей.

Когда маме поставили диагноз, во врачебной среде еще не было принято сообщать пациенту, что у него рак. Пытались скрыть, сваливая все на болезни, схожие с онкологией. Я начиталась прогрессивной литературы и была убеждена, что говорить нужно, иначе как же она будет бороться с болезнью, которую не знает?

Я не сказала напрямую, а сначала делала намеки, мол, в гистологии (дело было после операции) могут найтись раковые клетки, но не факт. Ну а когда получили результаты, сказала напрямую: рак. Мама проплакала часа два. Потом я ей сказала: будем бороться.

И она боролась. Целых двадцать пять лет.

Я получила свой диагноз в другие времена. От нас не скрывают уже давно, что у нас онкология, потому что это мое право знать, чем я больна, и мое право решать, лечиться или нет.

Не могу сказать, что я восприняла свой диагноз равнодушно.

Как это было? Бамс! Над головой разбился стеклянный шар, и его мелкие осколки полетели вниз, впиваясь в лицо, руки, тело. Кажется, именно это я почувствовала, когда услышала результаты онкоцитологии.

Я видела эту болезнь вдоль и поперек, потому что дважды прошла ее рядом с мамой. Не знаю, легче мне от этого было или тяжелее. С одной стороны, ты знаешь о ней уже многое, с другой – ты знаешь такое, чего бы лучше и не знать.

Недавно я ездила фотографировать наш «земский приют», пока его не начали реставрировать. Была суббота, из корпуса вышли две женщины – одна лет пятидесяти, вторая примерно шестидесяти пяти. И по глазам обеих я поняла, что они – оттуда. В их глазах так глубока была боль, что не заметить их переживаний было невозможно. Я задумалась: неужели и у меня были такие глаза? Неужели у всех тех, с кем я лежала той весной, были такие глаза? И наши врачи каждый день из года в год видят этот взгляд?

После этой встречи я утвердилась в мысли, что должна написать эту книгу – в первую очередь для тех, кто только проходит лечение, чтобы в глазах светилась не только боль, но и надежда на то, что жизнь не заканчивается с диагнозом «рак».

В больнице я не раз слышала, что отсюда люди выходят другими, прежние наши личности растворяются в прошлом. Казалось бы, такая банальщина – сдача крови, чай, процедуры, обед, звонки домой. Но что-то действительно происходит, и ты понимаешь, что изменился. Не сразу. А уже потом, оказавшись дома и продолжив свою прежнюю жизнь, вдруг понимаешь, что она теперь другая. Потому что тебе эта жизнь теперь дана под честное слово – цени и не оступись.

***

К сожалению, многие коллеги и знакомые, узнав о моем диагнозе, попрятались по футлярам. Только спустя время я догадалась, в чем дело, когда обсуждала с кем-то уже не мою ситуацию, а рак нашего общего знакомого: люди очень боятся даже упоминания онкологии. Они не знают, как себя вести, о чем разговаривать с таким человеком и можно ли об этом диагнозе говорить вообще. Кто-то начинает примерять болезнь на себя, и от этого им становится еще страшнее. Рак, повторюсь, становится этаким Воланд-де-Мортом – «тем, кого нельзя называть». Самый верный способ, решают они, вообще не думать об этом, а значит, не звонить и не интересоваться. Наверное, ход мыслей такой: умрет, кто-нибудь да сообщит. Уж простите за черный юмор, но нам над собой шутить можно.

Надежда, когда заболеешь, – только на самых близких и родных. Впрочем, так всегда бывает в жизни. Коллеги и приятели – это явление проходящее. Близкие – навсегда.

Иногда даже слезы на глазах наворачивались, когда ела тот же кусочек рыбы, приготовленный специально для меня близким человеком, потому что «тебе же оказывается нужен легкоусвояемый белок и ОМЕГА-3. Ешь, в холодильнике еще две рыбины по два кило, потом еще купим».

В это время покупка продуктов для твоих родных превращается в охоту за гемоглобином, белком, этой самой ОМЕГОЙ-3 и антиоксидантами. Холодильник начинает ломиться от полезностей. Хорошо, когда на это есть средства.

Я уже вспоминала здесь про Валентину, которая ничего не ела. Мне кажется, что аппетита у нее не было хотя бы потому, что вот эти «полезности» ей было просто не на что купить. Из гордости продукты от нас она не принимала, больничную еду есть не могла.

Валентина – многодетная мать. Есть гражданский муж – не отец ее детей, находящийся где-то в командировке, поэтому судить о его помощи семье трудно. Дети живут с ее мамой.

Сама Валентина работала неофициально, поэтому ни копейки больничного не получила. Ее работодатель также не счел нужным помочь материально хотя бы немного. Когда женщины с работы узнали, что она заболела, то собрались и передали ей семь с половиной тысяч рублей.

Однажды соседка по палате услышала тяжелый разговор ее с мамой. Я его рискну передать, поскольку имя все равно изменено и я, надеюсь, не ущемлю ее достоинства.

Для улучшений показателей крови Валентине требовалось усиленное питание.

– Мама, у нас в морозилке оставался куриный окорочок, – просила она по телефону мать. – Свари мне его, врач говорит, нужно мясо есть.

Этот окорочок она ела несколько дней как «источник» гемоглобина. Стоит ли удивляться, что закончилось все вливаниями плазмы и крови?

Цвет лица у человека с низким гемоглобином (а он опускался ниже 80, точно не помню, насколько) – серо-зеленый. Вот когда понимаешь выражение «краше в гроб кладут».

Врач, внушая Валентине, что нужно кушать, сказала, что организм, который пробыл два дня без еды, потом восстанавливать приходится две недели.

***

Неделю на лечении лежала женщина на сеансах брахитерапии. За ней самозабвенно ухаживала старшая сестра. Они несколько лет назад потеряли брата, который умер от рака. Нетрудно понять, как они переживали появление в семье новой онкологии. Сестра приходила каждый день. Вообще казалось, что она целыми днями только и делала, что ждала звонка сестры, сидя дома в прихожей одетой-обутой, готовая сразу же сорваться и лететь по первому зову.

Это очень трогательно, но я хочу предостеречь близких – совсем необязательно 24/7 посвящать себя онковыздоравливающему. Рак мы получаем на всю жизнь, и на всю жизнь такого энтузиазма может не хватить. Если человеку сложно обслуживать себя самому, повышенное внимание требуется, но пока он способен все делать сам, лучше уделите ему время в общении. И не бойтесь произносить слово «рак» и говорить о нем. Если вашему близкому будет неприятно, он сам это озвучит.