Вторая весна. Раздеться до чувств

Андрей помог развесить чистое бельё во дворе. Она сняла высохшее – аккуратно, прижимая к груди: простыня пахла домом, солнцем, и чем-то ещё… её телом, возможно. Или его.

На мгновение весь день застыл – в этом простом, интимном моменте. Она поднялась в спальню, села на край кровати. Медленно сложила простыню вдвое, потом ещё снова. И подумала: а если бы она написала об этом? О том, как всё началось – дом, жара, яблоки, мечта выйти в сад обнажённой. Не как вызов, а как разрешение самой себе. Просто быть. Просто дышать. Почему бы нет?

Она достала свой планшет, который ей иногда годился лишь побродить по интернету, теперь открыла заметки и, чуть затаив дыхание, набрала первую строчку:

«Не бойтесь себя и своих желаний…

Бойтесь утонуть в рутине будней.

Бойтесь потерять себя за ежедневными ритуалами

– якобы вашей обычной жизни.»

Они поехали за продуктами ближе к полудню, когда жара уже заполняла улицы, и начала выжигать асфальт, и даже в тени казалось, что воздух чуть подрагивает. Магазин они выбрали не по удобству, а по спокойствию – тот самый, затерянный среди коммерческих кварталов, где днём в субботу почти нет людей, и никто не торопится. Там закупаются в будни, а сегодня чудаки случайно оказавшиеся тут. Цены выше, выбор меньше – но зато никто не толкается, не стоит в очередях, и можно идти медленно, не оборачиваясь на чужие взгляды.

Они вынуждены были одеться. Но Ирина лишь надела лёгкий льняной сарафан, тот самый, на пуговицах спереди, который всегда казался чуть детским и чуть вызывающим. Ни лифчика, ни трусиков, лишь цепочка с маленьким блестящим камушком, подарок Андрея. Только платье и ветер, что возможно захочет с неё затеять игру. Он – в свободных хлопковых шортах, сандалиях и тонкой рубашке, не заправленной, не застёгнутой до конца. И да – он тоже не надел трусы, в такой день, в такую жару, это всё – пустое. Лишь некий условный символ, а не необходимость.

Дорога заняла минут двадцать, но они уже давно не считали время. Ирина сидела рядом, ноги на сиденье, повернутая к нему, и будто бы случайно – играла с пуговицами сарафана. Сначала – расстегнула одну внизу, потом ещё две чуть повыше. Когда он посмотрел туда – она даже не отвела стеснительно глаз. Наоборот. Её губы дрогнули в лёгкой улыбке. Она не дразнила, но она приглашала его в новую игру.

Он не говорил ни слова, но его рука легла на её колено. Осталась там. Мягко скользнула чуть выше. Она не остановила его. Даже подалась навстречу. От этого касания в животе закружилось, захмелело все в ней. Пошло тепло, как будто она снова стала той девушкой, что в первый раз едва держала себя в руках от желания. Ирина посмотрела в окно на щелкающие дома и проулки, почти притворно равнодушно, но сердце билось быстрее.

В магазине они почти не разговаривали. Обменивались взглядами – короткими, тёплыми, будто соучастниками тайного заговора. Он бродил меж полок, выбирал фрукты, проверял помидоры на упругость. Она – задерживалась у сыров, с интересом разглядывала упаковки, но на самом деле всё её внимание было направлено на него. Или, скорее, на ту игру, что она начала ещё в машине.

Когда они оставались одни в ряду полок с продуктами, она позволяла себе чуть больше. Приподнимала край сарафана на бёдрах, будто поправляя, будто от жары. Андрею не нужно было показать, что под тонкой тканью у неё не было ничего. Ни белья, ни стеснения.

Он это должен был знать и помнить, чтобы смотреть и не отрываться от неё. Игра. Всё волшебно и пленительно. Откуда это в ней, как смогло родиться вдруг так спонтанно, может жило где-то в подсознании в желании его любви, в надежде стать иной, совершенно распущенной, дикой и свободной.

Тележка становилась полнее. Ирина остановилась, повернулась к Андрею и присела будто что-то уронила. Присела – неторопливо, с прямой спиной, разведя колени, почти демонстративно. И в тоже время так, просто и естественно, как будто это её привычное движение.

Он замер. Одновременно смущение, восторг, вожделение. Она чувствовала, как он смотрит. Не прячась, не отворачиваясь. А прямо. Влюблённо. Жадно. С благоговением.

Он снова подумал, что это безумие – вот так, среди полок, среди банок и упаковок – ловить такую острую, почти хищную тягу к своей жене. К женщине, с которой прожито больше двадцати лет, у которой есть родинка на левом бедре, которую он, казалось бы, знал наизусть. А вот теперь – снова узнавал. Или впервые видел? Что это?

Ему хотелось её. Здесь, сейчас. Увести у темный уголок, к стене, или к машине, куда угодно. Но они оба знали – это игра. И у неё есть свои правила.

Он только касался её – мимолётно, как бы случайно, в узких проходах между полками. Её локтя. Её талии. Один раз – провёл рукой по спине, чуть ниже, чем следовало бы. Она не отстранилась.

Она расстегнула две верхние пуговицы сарафана, вырез стал глубже. Он увидел, в проеме платья, её соски – напряжённые, будто они тоже были частью этой игры. Она наклонилась за бутылкой вина – медленно, с подчёркнутой мягкостью движений.

Он почти застонал, но ничего не сказал. Только усмехнулся – и поцеловал её в висок, как бы невзначай.

Они знали: вечер ещё впереди. И всё только начинается.

Уже у кассы, она наклонилась за корзинкой – медленно, будто бы не заметив, как распахнулся подол сарафана, открывая голую кожу бедра. Он стоял рядом и видел всё.

Ехали обратно почти молча. Он не говорил ни слова, но его рука легла на её колено. Осталась там. Мягко скользнула чуть выше. Она не остановила. Только чуть подалась навстречу и просто и легко стала расстёгивать полностью сарафан, все пуговицы. От его касаний в её животе стало приятно тепло, как будто она снова стала той девушкой, что в первый раз едва держала себя в руках от желания. Ирина смотрела в окно, притворно равнодушно, но сердце билось быстрее.

Домой они вернулись почти в молчании. Как будто между ними было что-то сказано – но не словами. Лишь перешёптывания тел, жара их взглядов, и это напряжение между ними, сладкое и зовущее.

Как только дверь захлопнулась за их спинами, они сбросили всё. Буквально. Сандалии – в сторону, рубашка – на пол, сарафан – с плеч, скользнул по телу. Ни стеснения, ни усталости. Только облегчение. Как будто вся эта одежда – была ненужной оболочкой. И вот они снова были – они. Открытые. Легкие. Свои.

Он посмотрел на неё. Она улыбнулась. – Вот теперь – можно дышать. – Да, – сказал он. – А теперь – можно жить. Может прямо сейчас.

– Давай дождемся вечера!

Снова дом. Она готовила еду, обед – или ужин, что-то простое, горячее. Он помогал, но больше просто любовался ею.

Иногда дотрагивался – до плеча, до локтя, до её поясницы, до её колена, до изгиба бедра. До всего, до чего мог дотянуться одной рукой, потому что в другой подавал ей тарелку, или придерживал крышку, подливал воду. Кожа её была тёплая, живая, в ней жило дыхание. Она двигалась легко и точно, даже когда тёрла морковь или всыпала крупу в кастрюлю – как будто не готовила еду, а исполняла танец. Он наклонялся, касался её губами – мимоходом, шутливо, не мешая. Она смеялась, иногда отодвигалась, иногда наоборот – задерживалась рядом дольше, чем требовала необходимость.

Они готовили и в доме пахло теплом, чесноком, сливочным маслом. Он вроде бы помогал, но по правде – просто был рядом, любовался. Следил за её движениями, за тем, как она крошит, переворачивает, подаёт. Лёгкая прядь всё время спадала ей на щёку, и она сдувала её, не замечая.

Она наклонилась – вроде бы просто за салфеткой, что соскользнула с края стола, – но сделала это нарочно медленно, будто бы не замечая, что вся её нежная промежность открылась ему и линия спины, плавный изгиб талии, нагие бёдра. Невозможно что-то скрыть в таком положении. Он видел и любовался её телом. Время остановилось. Её движение было рассчитано, лёгкое, почти театральное, как у актрисы на сцене, играющей роль невинной рассеянности. Он почувствовал, как его дыхание сбилось – то ли от жара, то ли от той острой радости, которая приходит, когда женщина, твоя женщина, играя перед тобой, остаётся совершенно непредсказуемой. Взрослой. Дерзкой. И ты словно видишь её в первый раз в своей жизни.

Она распрямилась, как ни в чём не бывало, слегка поправила волосы, улыбнулась:

– Что ты там замер?

– Просто… – Он сглотнул, не зная, как закончить фразу. – Я подумал, что ужин будет особенно красив сегодня.

– Возможно, – ответила она, не глядя. – Но только если ты не будешь торопиться что-то проглотить раньше времени.

Он усмехнулся, словно отвлекая себя от этого зрелища. Он чувствовал себя зрителем сериала, которого дразнят следующей серией, не отпускают, обещая скорое продолжение.

Он знал, что она делает это специально для него и абсолютно нарочно. Она поднимала руки, потянувшись к верхнему шкафу за бокалами, чуть выгибаясь, демонстрируя свою грудь, не заботясь о возбужденных сосках, затвердевшие от самого воздуха, пропитанного ароматом масла и пряностей. Всё в ней было подано, как на подносе медленного ожидания – и он, как загипнотизированный, ловил каждое её движение, будто смотрел немой фильм, снятый только для него.

В какой-то момент она повернулась боком к плите, присела, чтобы достать что-то с нижней полки. Её колени разошлись, бедро легло на пятку, а ягодицы обнажились так открыто, так бесстыдно и невинно одновременно, что у него внутри что-то затрепетало. Она вновь медлила, не торопилась, и будто невзначай бросила через плечо:

– Ты снова смотришь?

– Я даже не знаю, как перестать, – прошептал он.

Она выпрямилась, слегка качнув бёдрами, провела пальцем по обнажённому животу, а потом – по ложке, опустившейся в кастрюлю. Он видел, как она облизывает его ужин. Как она облизывает его желание.

Всё внутри него сжалось. Он знал, что вечер ещё не настал. Что они договорились. Что эта игра – их новое кино с медленным возгоранием. Но в этот момент ему хотелось нарушить все договорённости.

Она не обернулась. Просто сказала:

– Ты ведь знаешь, что я всё вижу. Даже спиной.

Андрей ушёл в другую комнату, не в силах даже не оглянуться. Небольшой жар остался в груди, лёгкое сладостное напряжение – такое сладкое, как в предвкушении музыки, которая вот-вот начнётся.

Он хотел устроится за компьютером, но мысли блуждали, соскальзывая обратно в кухню, к её спине, к бёдрам, к изгибу тела, который не давал покоя. И к ужину. И ко всему, что будет после него.

Он спустился в абштельраум, где стены сохраняли запах старых вещей и картона. Там было прохладно, но не зябко – тело легко подстраивалось к этому полумраку, к шершавому бетону, к ощущению «мужской» работы. Старые полки действительно пора разобрать: одна накренивалась, другая давно немного обвисла, они требовали радикальной переделки – и это его вдохновляло.

Он был совершенно голый – и в этом было что-то первобытно-естественное. Как будто сама плоть становилась инструментом, не нуждающимся в прикрытии. Тело работало – нагибалось, поднимало, тянулось. Ничто не мешало движению. Он чувствовал, как кожа отзывается на усилие, как пот тонкой плёнкой проступает между лопатками, как напряжённые мускулы говорят с деревом, металлом, пространством.

На миг он вспомнил старую картину увиденную им как-то случайно на чей-то странице в соц сетях – «Ной строит ковчег с сыновьями». Там Ной был совсем обнажен. Художник стыдливо прикрыл его, как того наверно требовал академизм исполнения библейских канонов. В этом было, как на том холсте, что-то родственное: простой труд, извечная миссия от которой не избавится, совершенное голое тело созданное для творения и для спасения.

Я не хочу, чтобы меня прикрывали разными тряпками, ни художники, ни потомки. Пусть всё будет так, как есть. Он, его голое естественное тело со всеми атрибутами, единое неделимое, дерево, пыль, стружка, молоток, топор. Явное выраженное желание сделать своими руками то, что тебя переживет.

Он замер на минуту, прикинул в уме длину новой полки, пошёл за рулеткой. Потом вернулся, сел на корточки, подперев подбородок, и вдруг усмехнулся.

Где-то рядом – Ирина совершенно голая, варит снадобье их любви, их ужин. Она занята пищей, возможно, как раз теперь добавляет пряности в их ужин. Она там Ева, первая и единственная, а он здесь – почти как Адам до всех правил, до всех одежд, до всех запретов.

И всё это правильно и совершенно естественно.

Он как раз вглядывался глазами в стенку в поисках подходящего места под новое отверстие для кронштейнов, когда услышал лёгкий звук шагов. Не сразу различимый – будто само время на миг нарушилось и вошло к нему босиком, без стука.

– Прости, – прозвучал голос. – У нас закончилась мука. Ты не видел, где осталась ещё одна пачка? Я точно её спускала…

Он обернулся – и увидел её. В свете из приоткрытой двери её кожа казалась ещё светлее, почти мерцала на фоне бетона. Голая жена лишь с мягкой улыбки на губах. Волосы были чуть растрёпанны, как после ветра, и в этом была особая высокая красота счастья и дома. Она близкая, родная на секунду замерла, оглядела полки, хаос, инструменты – и его самого.

– Ты так серьёзен, – сказала она, подходя ближе.

Он не ответил. Просто смотрел, как она приближается. В руках у неё была пустая банка для муки. Но он не думал о муке. Он видел её шею, ключицы, лёгкое колебание бедра при каждом шаге.

– Вот здесь, – он кивнул в сторону старого ящика. – Посмотри. Кажется, оставалась…

Она наклонилась к полке, начала искать, и в этот момент одной рукой обратилась к нему – легчайшее касание ладони к его пояснице, игривое, как будто случайное. Но он знал, что это не случай. Тёплые пальцы прошлись вдоль позвоночника, и всё тело, как по команде, ответило – едва заметной дрожью, мурашками, что прокатились вниз по спине, к копчику, затем вверх, к затылку. Она шутя дотронулась до его пениса, как бы случайно немного подержала его в руке, словно имя опору.

– Вот она, – сказала она, найдя пачку. – Не сильно тут задерживайся скоро ужин будет. На кухне, не хочется в гостиной, давай по простому. Мы же одни.

Он смотрел, как она уходит. Даже не столько глазами, сколько полностью всем, что он есть сейчас – телом, кожей, дыханием, предчувствием. Конечно они одни. И это здорово.

Андрей выдохнул, как после сильного ветра.

Снова остался один, в полутемном закутке подсобного помещения, со своими мыслями о размерах полок, стен, границ мира и сознания. Только теперь всё это – под знаком её прикосновения. И под знаком приближающегося вечера.

Он глядел на старые полки, как генерал оглядывает свои уставшие, но верные отряды перед расформированием. Всё в них было неправильно – и высота, и глубина, и сами доски, перекошенные от времени и влажности. Но самое главное – ящики. Те самые, которые всё это время пылились без пользы, мешались, прятали в себе забытые вещи и забытые решения. Он выдвинул один, потом второй. Поднял крышку – тряпки, шнуры, обломки старых крючков, какие-то железки от уже не существующей мебели. Старые компьютерные платы, детали, диски с программами, с данными.

Сначала он хотел просто выкинуть всё. Но рука сама по себе замедлилась, начала разбирать – здесь шурупы, тут петли, там кое-что от велосипеда. А вдруг пригодится. Всегда есть этот «вдруг» – невидимый союзник всех домашних кладовок.

Он вытащил несколько ящиков, поднял их наверх, в бывшую спальню сына, там, теперь будет его кабинет. Это казалось ему правильным: на этой стороне дома, света. Он уже представлял себе стол, книги, лампу и одинокий вечер, когда он останется здесь один – писать, думать, чертить, просто молчать. Словно мужская тихая гавань.

Другие коробки с продуктами и химией он поставил в углу. Остальное, что снял с полок, сложил рядом со шкафом котла их отопительного агрегата – аккуратно, так, чтобы потом было легче сортировать.

Они ещё решили, что спальня дочери станет гостевой, но не сразу. Всё – постепенно. Комната за комнатой. Дело за делом. Главное – не останавливаться. Вот руки дошли до полок – уже хорошо. Он чувствовал, как в теле отзывается простая усталость, но в ней было что-то мужское, верное, правильное. Голый, он двигался свободно, точно каждый его шаг имел смысл и вес. Воздух скользил по коже, по пояснице, по плечам, как тёплая вода.

Он посмотрел на ладони. Слегка в пыли, с занозой на большом пальце. Улыбнулся. Сегодня он живёт. Сегодня он делает.

Они решили есть на кухне, не утруждая себя сервировкой. Всё уже было разложено: козий сыр, оливки, свежий тёплый багет, в стеклянной миске – салат из помидоров с базиликом и тёплым маслом. Ещё – простое белое вино, уже немного подогретое комнатой, но от этого только мягче на вкус.

Ирина налила по половине бокала, коснулась его плеча – едва, как будто по ошибке. Он, не глядя, поймал её запястье и поцеловал внутреннюю сторону, на миг дольше, чем надо. Это был не жест, а ответ. Обещание.

Они ели медленно, почти молча. Не потому что не о чем было говорить, а потому что их тела разговаривали сами. Когда она потянулась за кусочком сыра, он увидел изгиб её груди и задержался взглядом – уже не из вежливости, а с восхищением, с вожделением, в котором больше благодарности, чем желания.

Она сидела на краю стула, одна нога согнута, другая вытянута. Её кожа казалась сливочной в этом мягком, вечернем свете. Он чувствовал, как дыхание становится тяжелее от одного только взгляда на неё – так, как бывает, когда знаешь: за этими минутами будет всё, чего ты ждал.

Он подал ей кусочек хлеба – на ладони, как птице. Она улыбнулась, прикусила его прямо с руки, легко, почти невинно. Но всё это была уже игра. Их игра. Прелюдия длиной в день.

Вино кончалось. Свет становился всё тише. Они уже почти не ели. Только смотрели, касались плеч, губ, пальцев. Переход от еды к прикосновению был почти незаметен. Как будто вся трапеза была не ради сытости, а ради того, чтобы приблизиться, не пугая момент. Он встал, подошёл, провёл рукой по её спине – от шеи до копчика. Она чуть выгнулась, как кошка, прижалась затылком к его животу.

– Пойдём? – спросил он.

– Нет… – прошептала она. – Подожди. Ещё чуть-чуть. Я хочу смотреть на тебя, как ты пьёшь вино. А потом уже всё остальное.

Из книги Ирины Ф. «Раздеться до чувства»

Очень краткое предисловие

Эта книга родилась, как потребность высказать себя, отдать собственный опыт тем, кому он пригодиться, кому он покажется спасеньем свое мира, тепла очага, семьи.

Я начала её писать в тот момент, когда почувствовала, что нам стало немного лучше. Не просто телесно, не просто легко – а по-настоящему лучше, будто мы наконец отдохнули друг в друге от всего прежнего.

Это не руководство, не методика, не терапия. И, честно говоря, я не уверена, что это «работает» в каком-то чисто техническом смысле. Всё, о чём я рассказываю, случилось со мной, и я не притворяюсь, что знаю, как «надо». Но я знаю, как это можно.

Некоторые главы возможно покажутся вам слишком личными. Я оставила их. Потому что иначе не получилось бы сказать ничего важного.

Быть может, вы прочитаете – и решите, что это не про вас. Это нормально. Но если хоть одна строка заставит вас остановиться, глубже вдохнуть, почувствовать друг друга в новом качестве – значит, я не зря села писать.

«Раздеться до чувства» – звучит просто, даже чуть дерзко. Но за этой фразой мой путь, целая дорога. И не столько к телу, сколько к доверию, принятию, влечению.

Мы привыкли думать, что раздеться – это про наготу, про бесстыжесть, про смелость. Но в моём опыте это оказалось про что-то куда большее: про возможность быть с собой и совершенно честной перед собой. Без одежды – в прямом и переносном смысле. Я говорю о том моменте, когда ты перестаёшь втягивать живот, прятать морщинки, выбирать «правильные» позы. Когда ты перестаёшь подбирать слова, чтобы казаться удобной. Когда твой партнёр видит тебя такой, какая ты есть – и не отводит взгляд, и ты сама не отводишь.

В моей жизни был день, который всё изменил. Мы с мужем сделали то, что никогда раньше не решались: были дома целый день без одежды. Не потому что жара, а потому что вдруг захотели проверить – что будет, если позволить себе быть просто телами, дышащими, двигающимися, живыми. Мы готовили, пили чай, ухаживали за цветами, смеялись, касались друг друга. И в этом простом – было что-то новое, что-то, что мы потеряли за годы быта: интерес, азарт, удивление. Я поймала себя на том, что впервые за долгое время смотрю на него как на мужчину, а он – на меня как на женщину, а не как на привычный одетый силуэт в доме.

Почему это работает?

Потому что обнажение – это не про сексуальность в чистом виде, а про обострённое внимание. Когда нет ткани между вами, всё становится более заметным: жесты, движения, дыхание, взгляды. Вы видите друг друга иначе, почти как впервые. И в этой уязвимости рождается доверие. А доверие – основа влечения.

Важно сказать: это путь не для всех и не для любой пары. Здесь нужно внутреннее согласие обоих, принятие своего тела и тела другого в его реальности, без границ и предрасудков. Это может быть непросто: мы живём в мире, где нас учат любить себя только в «отредактированном» виде. Но если вы решитесь, вы можете обнаружить, что с возрастом тело не становится помехой любви, а наоборот – делает её глубже, мудрее, теплее.

Для меня этот опыт стал выбором свободы – и ключом к «второй весне» наших отношений. Мы открыли двери, за которыми ждали тепло, любопытство и нежность, как будто мы встретились заново.

Искренне, ваша Ирина.

И не бойтесь себя и своих желаний…

Бойтесь утонуть в рутине будней.

Бойтесь потерять себя за ежедневными ритуалами – якобы вашей обычной жизни.

Не начинайте с разговоров. Ни один разговор не поможет, если ваше и тело вашего партнера не готово. Ни одно слово не спасёт, если взгляд – пуст. Начните с прикосновения. Но не того, которое требует или берёт. А того, что предлагает.

Касание, которое как бы говорит: «Я рядом, если ты хочешь».