Призрак Олдридж-Холла

Aila Less

Призрак Олдридж-Холла

Глава 1. Несчастный случай или убийство?

Осенний вечер затягивал Лондон в сырую, серую мглу. За окнами кабинета на одной из тихих улиц Вест-Энда уже зажглись первые газовые фонари: их тусклый свет едва пробивался сквозь стекающие по стеклу струйки дождя. Внутри, однако, царил островок спокойствия и порядка, пахло старыми книгами, кожей и слабым ароматом лаванды – любимого успокоительного его пациенток. Доктор Себастьян Рэйс откинулся на спинку стула, с усилием потирая переносицу. Перед ним лежали разрозненные заметки по делу миссис Ашетон, чья «истерия», по мнению светских врачей, проявлялась в нездоровом интересе к политике и нежелании носить корсет. Рэйс с презрением отчеркнул это определение. Он видел перед собой не истеричку, а умную, задавленную волю, и его работа заключалась не в усмирении, а в освобождении.

Мысленно он вернулся к вчерашнему спору в Королевском обществе. Его доклад о психогенной природе некоторых параличей встретили вежливым, но недоверчивым молчанием.

«Слишком радикально, доктор Рэйс», – сказал седовласый сэр Генри, постукивая пенсне по ладони. – Вы хотите убедить нас, что идея может сломать ногу?»

Эта интеллектуальная изоляция была порой утомительнее десятка трудных пациентов. Он чувствовал себя сапёром, обезвреживающим мину, в то время как другие учёные с важным видом описывали узор её орнамента.

Усталость копилась не столько от труда, сколько от бесконечной борьбы с предрассудками, этой плотной стеной, сквозь которую с таким трудом пробивался свет научного познания. Его кабинет был отражением его натуры: книги аккуратно расставлены по полкам, медицинские инструменты выстроены в безупречном порядке на махровой салфетке, на столе – ни единой лишней бумаги. Порядок был его защитой от хаоса человеческих страстей, которые он изучал.

Тишину нарушил тихий стук в дверь. В кабинет вошла экономка, миссис Девлин, и молча протянула серебряный поднос с письмом. Конверт был плотный, дорогой, с оттиском герба, который Рэйс сразу не узнал.

Она приблизилась к столу с беззвучной грацией тени и сделала легкий, почти церемонный реверанс.

– Вам письмо, сэр. От господина из Йоркшира, – её голос был ровным и безразличным.

– Благодарю вас, миссис Девлин, – кивнул он, снимая конверт с подноса.

Она не уходила, застыв у стола с той особой, едва уловимой значительностью, которая появлялась у неё, когда дело было действительно важным.

– Курьер ждал ответа, сэр, но я отпустила его, – тихо сказала она. – Показалось, письмо требует уединения.

Он взглянул на неё с новым интересом. За годы службы у него миссис Девлин развила почти животное чутьё на подобные нюансы.

– Йоркшир… – протянула она, и в её голосе прозвучала неуверенность, что было для неё крайне несвойственно. – Помнится, оттуда был тот джентльмен… с дочерью. Что лечились у вас позапрошлой осенью.

Рэйс нахмурился. Случай был тяжёлый, один из тех, что оставляют горькое послевкусие. Тогда ему не хватило чего-то – то ли времени, то ли смелости признать, что наука бессильна перед некоторыми формами горя.

– Это было в другом графстве, миссис Девлин, – сухо отрезал он, и она, кивнув, беззвучно вышла.

Когда дверь за ней закрылась, он вскрыл конверт острым перочинным ножом. Внутри лежал лист бумаги, испещренный четким, безличным почерком. Взгляд Рэйса скользнул по тексту и сразу выхватил подпись внизу: «Артур Олдридж, Олдридж-Холл, Йоркшир». Письмо было выдержано в сухих, почти деловых тонах, но сквозь безупречную учтивость проступала стальная струна тревоги:

«Уважаемый доктор Рэйс, – гласило письмо. – Я пишу вам по рекомендации доктора Морленда из Йоркской больницы, который отзывался о вас как о специалисте, чьи методы… выходят за рамки общепринятых. Речь идёт о состоянии моей сестры, мисс Джозефины Олдридж».

Рэйс медленно потянулся к короткой трубке, лежавшей на малахитовой пепельнице, задумчиво покатав тёмную окалину табака в ладони. Но так и не зажёг её, поглощённый чтением. Его взгляд скользил по строчкам, впитывая сухую, отточенную тревогу текста: «После недавней кончины нашего отца, мистера Каспара Олдриджа, нервы моей сестры пришли в совершенное расстройство. Симптомы её состояния вызывают у меня глубочайшее опасения. Она утверждает, что видит нашего отца в коридорах усадьбы. Местные врачи разводят руками, – следовало далее, и в этой строчке Рэйс почувствовал искреннее отчаяние, пробившееся сквозь деловой тон. – Её рассудок, я опасаюсь, помутился, и я беспокоюсь за её безопасность.»

Письмо подходило к концу, предлагая решение, как того требовала светская формальность: «Я понимаю, что подобное обращение требует вашего полного внимания и отрыва от практики. Позволю себе заверить вас, что щедрость вознаграждения будет соответствовать сложности задачи и значимости вашего имени. Умоляю вас рассмотреть мою просьбу. Положение становится отчаянным.»

Фраза «умоляю вас» висела в тишине кабинета тяжёлым, неоспоримым аргументом. Рэйс наконец отложил письмо, его пальцы снова потянулись к трубке, на этот раз уже решительно выуживая из жилетного кармана коробок спичек. Он чиркнул серой головкой о полоску, наблюдая, как вспыхивает крохотное пламя, и поднёс его к табаку, делая первую, медленную затяжку. Отчаянные положения были его специализацией. На первый взгляд, дело казалось рядовым – ещё одна богатая аристократка, чья психика не выдержала груза условностей и сокрушилась под тяжестью недавней утраты. Щедрый гонорар мистера Олдриджа сулил долгую финансовую передышку, возможность вновь погрузиться в исследования без оглядки на счета.

Его научный интерес, та самая пытливая жилка, что заставляла его спорить с коллегами и штудировать труды европейских психиатров, встрепенулась. Связь между острой психической травмой, такой как внезапная смерть отца, и возникновением «сверхъестественных» видений была для него терра инкогнита, белым пятном на карте науки, которое он страстно желал нанести на карту знания.

Решение созрело мгновенно, как это часто с ним бывало. Он отложил трубку, и отодвинув письмо Олдриджа, взял чистый лист бумаги. Перо с лёгким стуком коснулось дна хрустальной чернильницы: «Мистеру Артуру Олдриджу, — выводил он твёрдым, быстрым почерком. – Ваше письмо получил. Согласен рассмотреть случай вашей сестры. Выслал телеграмму с уведомлением о моём выезде. Прибуду завтра к вечеру. С уважением, доктор Себастьян Рэйс».

Поставив точку, он откинулся на спинку кресла, и странное чувство лёгкости наполнило его. За окном оставался Лондон – шумный, привычный, тесный. Но мысли его уже мчались на север, сквозь осеннюю хмарь, в туманный Йоркшир, навстречу тайне, окутанной не только дымкой дождя, но и плотной пеленой рассказов о призраках.

Оставшийся день тянулся мучительно медленно. Рэйс провёл его среди книг и рукописей, отбирая труды по травматическому неврозу и редкие случаи коллективных галлюцинаций. Вечером, вопреки обыкновению, он велел миссис Девлин отменить приём последней пациентки. Отменять визиты было не в его правилах, но сегодня всё было иначе.

Мысль о молодой вдове, леди Честерфилд, с её изящно-вымученной «сплитической мигренью», вызывала у него теперь лишь лёгкое раздражение. Её болезнь была изощрённым спектаклем, криком души, задыхающейся в тисках условностей, где вдовство предписывало исчезнуть, а не жить. На их последнем сеансе она, томно обмахиваясь, говорила о голосах, что шепчут ей из-за портьер. Тогда он, проявив снисхождение, разобрал этот «симптом» за пятнадцать минут, найдя его исток в банальной ссоре со свекровью из-за наследства. Ей нужен был не врач, а благодарный слушатель, и часть его профессии заключалась в том, чтобы им быть.

На следующее утро Йоркшир встретил доктора Рэйса не гостеприимным светом в окнах, а сплошной, непроглядной стеной осеннего ливня. Поездка из Лондона сменилась тряской дорогой в почтовой карете, а затем – утлым экипажем, который, казалось, вот-вот развалится по швам. Дорога, петляя среди холмов, превратилась в месиво из грязи и крупных камней. Колёса с глухим чмоканьем увязали в хляби, и экипаж изрядно подбрасывало на ухабах, заставляя Рэйса вцепляться в скобу сиденья.

Возничий, угрюмый йоркширец в пропитанном влагой плаще, до этого хранивший упорное молчание, наконец обернулся. Его голос прозвучал хрипло и негромко, едва перекрывая монотонный барабанный бой дождя по крыше:

– Приближаемся, сэр. Олдридж-Холл. – Он мотнул головой вперёд, в сгущающиеся сумерки, где угадывались лишь очертания мрачных холмов. – Место старинное. Со своими… историями.

Рэйс, выведенный из полудрёмы, в которой он мысленно перебирал симптомы мисс Олдридж, с трудом разглядел в потёкшем окне смутный силуэт здания.

– Истории? – переспросил он, и в его голосе прозвучала не насмешка, а деловая заинтересованность. – Что именно о нём говорят?

Возничий, будто давно ждал повода высказать накопившееся, тут же отозвался:

– Говорят, тут по ночам Белая Дама бродит. Из рода Олдриджей она, из давних времён. Является – к смерти в семье. – Он бросил на Рэйса быстрый, испытующий взгляд, проверяя реакцию городского джентльмена. Увидев на его лице не усмешку, а спокойную, учёную внимательность, флегматично добавил: – Старые бабьи сказки, конечно. Но народ тут суеверный. После того как старый хозяин, мистер Каспар… ну, того… испустил дух, тут и вовсе стороной обходят. Никто в сумерки сюда не сунется.

– Интересно, – тихо произнёс Рэйс. Его взгляд, острый и цепкий, снова устремился в промокшее марево за окном, выискивая детали. – А сама молодая мисс Олдридж, Джозефина… она часто покидает усадьбу? С ней кто-нибудь из местных общается?

Возничий натянул вожжи, слегка притормаживая на особенно опасном повороте.

– Мисс Джозефину? Да кто ж её видел-то… – Он покачал головой. – Не к добру это. Не к добру. Живой человек на свежий воздух просится, а не в каменном мешке томится.

Это простое наблюдение деревенского человека показалось Рэйсу куда ценнее всех рассказов о призраках. Он кивнул, мысленно отмечая новый симптом – добровольную изоляцию.

Возница между тем временем продолжил, понизив голос:

– Говорят, старик Олдридж в последние годы совсем одичал. Сидел в своей оранжерее с птицами, с людьми чурался. А уж после его кончины и вовсе будто тень на дом упала.

– А что за птицы? – уточнил Рэйс, цепляясь за любую деталь.

– Фруктовые деревья там росли, теплица большая. Он их коллекционировал. Соловьи, зяблики… Говорят, с ними одними и разговаривал. – Возница мотнул головой. – Непорядок это, когда человек с птахами больше, чем с людьми, общается.

– А сам мистер Каспар, перед смертью не болел? Не жаловался на здоровье? – уточнил Рэйс, цепляясь за любую деталь.

Возничий нахмурился, свернул на более узкую дорогу и только потом ответил:

– Кто его знает, сэр. Говорили, на жару жаловался в последние недели, голова кружилась. Доктор из деревни приходил, плечами пожимал – мол, возраст. А он, между прочим, крепким ещё мужиком был. – Кучер обернулся, и в его глазах мелькнуло что-то знающее. – Странная это болезнь, сэр. Ни с того ни с сего…

Для Рэйса это была не просто цветистая метафора. Социальная изоляция, уход в мир узких увлечений – всё это складывалось в портрет человека, чья психика уже давно дала трещину. «И каков же отец, таковы и дети, – подумал он. – Особенно если один из родителей ушёл в себя, а другой… а был ли он вообще?» Он мысленно добавил в свой воображаемый отчёт: «Необходимо выяснить обстоятельства смерти матери и её влияние на семейную динамику.»

Экипаж с грохотом преодолел последнюю кочку и, выехав на относительно ровное место, замедлил ход. Сквозь пелену дождя на вершине холма начал проступать тёмный, массивный силуэт Олдридж-Холла. Это была тяжёлая, лишённая изящества постройка из тёмного, отсыревшего камня. Фасад густо оплетал вековой плющ, отчего стены казались затянутыми в траурную чёрную паутину. Глухие, кое-где заколоченные окна зияли пустотой, а остроконечные крыши заброшенных флигелей впивались в свинцовое небо, усиливая общее впечатление подавленности и медленного упадка. От усадьбы веяло не просто заброшенностью, а окаменевшим на века отчаянием.

Экипаж содрогаясь, остановился перед массивными дубовыми дверьми. Рэйс вышел под проливной дождь, и его дорожный саквояж в руке внезапно показался непозволительно лёгким и хрупким, инородным телом в этой давящей громаде. Он медленно поднялся по отсыревшим, скользким от мха ступеням и дёрнул за шнур колокольчика.

Дверь отворилась почти мгновенно, беззвучно и легко, создав полное впечатление, что за ней всё это время кто-то стоял в напряжённом ожидании. На пороге возник старый слуга. Его лицо было бесстрастной маской, а в потухших глазах не читалось ни капли любопытства или приветствия.

– Доктор Рэйс, – представился Себастьян, сбрасывая на мраморный пол тёмные капли дождя. – Меня ожидают.

Слуга, не меняя выражения лица, отступил в тень холла.

– Мистер Артур распорядился проводить вас. Пожалуйте.

Просторный холл оказался продолжением угрюмой внешности поместья таким же холодным и неприветливым. В громадном камине лежали чёрные, холодные угли, а с высоты сводчатого потолка, терявшегося в сумраке, тянуло сырым, промозглым воздухом. Воздух стоял спёртый, пропахший пылью, застывшим воском и едва уловимой, но устойчивой нотой тления.

Из-под одной из тёмных арок навстречу вышел человек. Его шаги были медленными и размеренными, выдавая привычку к неоспоримому авторитету.

– Доктор Рэйс? Я – Артур Олдридж. Благодарю, что прибыли так скоро.

Он был лет на десять старше Рэйса, одет с безупречной, хоть и отдающей старомодностью, строгостью. Во всей его осанке – в надменно поднятом подбородке, в напряженных складках у рта, в усталой тяжести взгляда – сквозило глухое, вынужденное раздражение, которое он даже не пытался смягчить натянутой учтивостью.

"Наследник, но не хозяин", – мгновенно оценил Рэйс. В этой утрированной строгости читалась попытка компенсировать недостаток настоящей власти. Его раздражение было слишком демонстративным, словно мальчик, надевший отцовский сюртук и пытающийся казаться взрослее. Но в глубине усталых глаз таилось нечто большее – тревога, которую не мог скрыть даже безупречный контроль.

– Обстоятельства, как вы понимаете, не терпят отлагательств, – продолжил Артур, опуская формальности. – Надеюсь, дорога не слишком вас измотала?

Едва Рэйс собрался ответить, как из глубины коридора возникла ещё одна фигура. Из полумрака, словно рождённая самой тенью, выплыла женщина в глубоком трауре. Её чёрное платье сливалось с сумраком зала, а лицо, сухое и резкое, с тонкими, плотно сжатыми губами, напоминало пожелтевшую пергаментную маску. Это была мисс Виктория Олдридж. Её взгляд, острый и безразличный, скользнул по Рэйсу с головы до ног, не удостаивая его задержкой.

– Итак, это тот самый знаменитый лондонский специалист? – её голос прозвучал резко. – Надеюсь, ваши методы окажутся действеннее, чем зелья наших деревенских эскулапов. Девочка совсем извела нас своими… выходками.

Слово «выходки» прозвучало с таким леденящим презрением, что Рэйс внутренне насторожился. Прежде чем он нашёлся, что ответить, лёгкий шорох привлёк его внимание.

На галерее второго этажа замерла третья женщина. Медленно, беззвучно ступая, она начала спускаться по широкой лестнице, и с её появлением в мрачном холле возникло слабое, трепетное сияние. Девушка была молода, на вид не более двадцати пяти лет. Темное траурное платье сидело на ней удивительно изящно, подчеркивая хрупкость стана, но не скрывая природной, сдержанной грации. Каждое её движение было отточено и плавно, однако в этой плавности читалась напряженная осторожность.

Она приблизилась и представилась тихим, но чётким голосом, опустив ресницы:

– Люсиль Олдридж. Очень приятно, доктор.

Но когда её взгляд на мгновение встретился с взглядом Рэйса, он успел разглядеть в этих глубоких глазах не испуг затравленного зверька, а спокойную, выстраданную и закаленную силу. Посреди этой семьи, в этом доме, она казалась единственным живым существом, затерявшимся в царстве холодных, безжизненных масок.

– Я полагаю, вам не терпится приступить к обязанностям, – вернул всех к действительности Артур, жестом приглашая Рэйса следовать за собой в небольшую комнату, служившую, судя по обстановке, кабинетом. – Но прежде позвольте предложить вам немного эля. Наши йоркширские дороги выматывают изрядно.

Артур налил два бокала из массивного хрустального графина, стоявшего на резном дубовом столе. Золотистая жидкость плеснулась в бокалах, когда он протянул один из них Рэйсу.

– Надеюсь, это поможет вам согреться после дороги, – произнёс он, и в его тоне наконец появились нотки деловой конкретики. – Смерть отца стала… неожиданным ударом для всех нас.

– Приношу соболезнования, – вежливо откликнулся Рэйс, слегка пригубив эль. – Если не секрет, при каких обстоятельствах это произошло?

– Несчастный случай, – Артур сделал небольшой глоток, его пальцы плотно обхватили ножку бокала. – Он упал с лестницы в северной башне. Лестница там старинная, чрезвычайно крутая. Освещение в той части дома всегда оставляло желать лучшего.

Рэйс кивнул, внимательно наблюдая за лицом собеседника.

– Понимаю. И состояние мисс Джозефины начало ухудшаться именно после этой трагедии? – спросил он.

– Значительно, – с оттенком раздражения ответил Артур. В его глазах мелькнула тень усталости, и он с раздражённым движением отставил бокал. – Её и без того хрупкие нервы не выдержали потрясения. А теперь эти постоянные видения, этот бред о призраках…

Он осёкся, на мгновение задумался, будто подбирая слова, затем поднял взгляд на Рэйса.

– Мне нужна ваша помощь, доктор, – произнёс он уже спокойнее, но с твёрдой интонацией. – Успокойте её. Верните ей рассудок, насколько это возможно. Оградите от её же собственных фантазий.

Артур сделал короткую паузу и добавил холодно, почти с нажимом:

– И помните: вам платят за лечение, а не за излишнее любопытство к нашим семейным делам.

В этих тщательно подобранных словах звучала не просьба, а чёткая инструкция. Недвусмысленная и не допускающая возражений. Артур Олдридж нанимал не исследователя, а укротителя.

Рэйс медленно поставил свой недопитый бокал на полированную столешницу.

– Я – врач, мистер Олдридж, – ответил он спокойно, но сделал лёгкое ударение на последнем слове. – А ключом к исцелению чаще всего является понимание причины болезни. Какой бы неприятной или неудобной она ни оказалась.

– Причина нам известна, – холодно парировал Артур. – Шок от потери отца. Вам следует сосредоточиться на последствиях.

– С точки зрения медицины, симптомы и их причина неразделимы, – мягко, но настойчиво возразил Рэйс. – Чтобы убрать следствие, нужно найти и устранить корень. Вы же не хотите просто усыпить её снотворным? Вы хотите, чтобы она выздоровела.

Артур коротко усмехнулся, но в его глазах не было и тени веселья.

– Вы идеалист, доктор. Иногда спокойный сон ценнее мучительной правды.

Рэйс чуть прищурился, не отводя взгляда.

– Правда редко бывает удобной, – парировал он. – Но только она даёт настоящее исцеление. Позвольте мне начать с осмотра мисс Олдридж завтра утром. Без предубеждений и готовых диагнозов.

Олдридж откинулся в кресле, скрестив руки на груди. Его тяжёлый взгляд задержался на лице собеседника.

– Хорошо. Но помните: моя сестра крайне впечатлительна. Не усугубляйте её состояние расспросами о… неприятных вещах.

– Я профессионал, – спокойно ответил Рэйс. – Моя задача – помочь, а не навредить.

Несколько секунд они молчали, изучая друг друга – молодой врач, верящий в силу разума и науки, и наследник рода, цепляющийся за порядок и контроль. В душном кабинете Олдридж-Холла это молчание стало первым, едва уловимым вызовом. И Рэйс понимал: чтобы добраться до истины о Джозефине, ему придётся сначала разобраться со всей этой семьёй и её тайнами.

Артур нарушил тишину первым:

– Завтра в девять. Слуга проводит вас к её апартаментам. Спокойной ночи, доктор.

– До завтра, – кивнул Рэйс и направился к выходу, чувствуя на себе тяжёлый, настороженный взгляд хозяина дома.

Когда дверь за доктором закрылась, в кабинете снова воцарилась тишина. Лишь огонь в камине потрескивал, отбрасывая тени на стены. Артур Олдридж долго сидел неподвижно, не сводя взгляда с пламени.

– Слишком умен, – наконец произнёс он вполголоса. – Слишком умен для своего же блага.

Комната, отведенная доктору Рэйсу, располагалась на втором этаже, в крыле, где сама тишина казалась вековой, а воздух был неподвижен и густ. Слуга, бесстрастный и молчаливый проводил его до массивной дубовой двери, вручил холодный, тяжелый ключ и удалился, не проронив ни слова.

Рэйс закрыл дверь, повернул ключ в замке с глухим щелчком и наконец позволил себе выдохнуть. Пространство перед ним было обставлено с унылой, функциональной роскошью: массивная кровать с потемневшим балдахином, громоздкий гардероб и умывальный столик с потершимся мрамором столешницы. На ночном столике догорала единственная свеча в медном подсвечнике, и её трепещущий свет рождал на стенах беспокойные, гигантские тени, лишь подчеркивая непроглядный мрак в углах.

С привычной, дорожной ловкостью Рэйс разложил свои немногочисленные вещи. Он снял сюртук, развязал галстук и подошел к высокому окну, отодвинув тяжелую портьеру. Но за свинцовыми стеклами не было видно ничего, кроме сплошной, буйствующей стены ливня. Усталость от долгой дороги, встреч и скрытых напряжений наконец навалилась на него теплой, неумолимой тяжестью. Он погасил свечу, и комната погрузилась в абсолютную, почти осязаемую тьму.

На следующее утро, после почти бессонной ночи, проведённой в размышлениях под свинцовыми сводами Олдридж-Холла, доктор Рэйс попросил слугу проводить его к мисс Джозефине. Тот же сухопарый слуга с бесстрастным лицом провёл его по бесконечному, слабо освещённому коридору на втором этаже. Наконец, слуга остановился перед массивной дубовой дверью, украшенной замысловатой, но потускневшей от времени резьбой.

– Мисс Джозефина находится здесь, – произнёс он монотонно, вставляя в замочную скважину тяжёлый ключ.

Раздался глухой, утробный щелчок, и дверь бесшумно отворилась.

– Мисс Джозефина, к вам доктор, – слуга сделал шаг назад, пропуская Рэйса, и тут же закрыл дверь, оставив его одного.

Комната оказалась неожиданно светлой и уютной, но в этой уютности сквозила странная двойственность. На прикроватном столике лежала потрёпанная книга с выцветшим золотым тиснением, а рядом – изящная фарфоровая кукла. Но тут же, на каминной полке, Рэйс заметил аккуратно сложенную пачку писем, перевязанных жёлтой лентой, и флакон с лекарством, подписанный рукой предыдущего врача. Эти детали рисовали портрет не просто «больной», а сложной, многослойной личности, запертой между миром детства и взрослых трагедий.

Два высоких окна пропускали скудный осенний свет, который падал на простой, но изящный комод и аккуратно застеленную кровать. Однако первое, что бросилось в глаза Рэйсу, – это кованые решётки на окнах. Они были старыми, покрытыми многослойной краской, но абсолютно прочными и недвусмысленными. Рэйс медленно сделал несколько шагов вглубь комнаты, его взгляд скользнул по решёткам, и в голове промелькнула тревожная мысль: "Неужели девушка, о которой говорят как о «слабой» и «истеричной», представляет такую опасность? Или это защита от неё самой?"

В кресле у камина, где тлели последние поленья, сидела девушка. Она не металась по комнате и не бормотала бессвязные слова – её неподвижность была красноречивее любой истерики. Закутанная в кружевную шаль, она пристально смотрела на огонь, и лишь поворот головы выдал, что она заметила его приход.

Джозефина Олдридж была бледна, как полотно, а под её огромными, слишком взрослыми для этого лица глазами лежали синеватые тени бессонных ночей. Но взгляд их был ясен и сосредоточен – в них читался не бред, а живой, до краёв наполняющий её страх. Ей было лет восемнадцать, не больше, и в её хрупкости была особая, трогательная незащищённость.

– Мисс Олдридж? – тихо начал Рэйс, останавливаясь в нескольких шагах от неё. – Меня зовут доктор Себастьян Рэйс. Ваш брат попросил меня навестить вас.

– Ещё один врач, – её голос прозвучал приглушённо. В нём слышалась лишь усталая, выстраданная покорность. – Вы все смотрите на меня одинаково. Сначала изучаете, потом ставите диагноз.

– Я не собираюсь ставить диагнозы с порога, – мягко сказал Рэйс, осторожно присаживаясь на стул напротив. – Я здесь, чтобы выслушать. Мне сказали, вы пережили большое потрясение.