Райские сады кинематографа

Несколько слов о съемках натуры в Геленджике. Хочу выделить два момента, отрицательно сказавшихся на работе съемочной группы. Первый: оператор фильма взял с собою на съемки непроверенный объектив-«трансфокатор», оказавшийся неисправным, и по этой причине в материале было немало брака – в ряде кадров изображение оказалось нерезким. На пересъемку ушло несколько дней и много дополнительной кинопленки, которую впоследствии мне пришлось лично оплачивать из своего кармана. Наличие брака создавало нервозную обстановку в группе. Другой режиссер на моем месте, более жесткий и требовательный, такой, к примеру, как Элем Климов, непременно заменил бы оператора. И с ним половину операторской команды. Но я даже не думал об этом. Мы с оператором Владимиром Папяном были в дружеских отношениях, вместе слаженно работали на «Приезжей», которую, по моему мнению, он снял весьма неплохо.

Второй момент, повлиявший на работу киногруппы: актер В. Гостюхин во время съемки одного из проездов на мотоцикле, неудачно рванувшись с места, упал с мотоцикла и сломал кисть руки. Руку на три недели упаковали в гипс, и мы все это время, чтобы не останавливать съемки (а Гостюхин практически снимался из кадра в кадр), вынуждены были изыскивать способы, как снимать актера, избегая при этом показывать руку в гипсе. Это было весьма непросто, особенно на средних и общих планах. Лангетку, наложенную на сломанную кисть, приходилось постоянно маскировать с помощью женского чулка телесного цвета, надевая его поверх гипса. На крупных планах такой мороки не было. В целом мы справились с этой проблемой. Но все же есть в фильме три-четыре кадра, где, если внимательно приглядеться, можно увидеть, что с рукой артиста что-то не так.

Материал фильма, показанный на худсовете объединения, на котором присутствовали члены главной редакции студии, встретили доброжелательно. Работа актеров была признана хорошей. Изобразительная сторона тоже не вызвала нареканий. Но при съемках значительно удлинился ряд сцен, и в дальнейшем мне пришлось немало помучиться, чтобы не выйти за рамки строго утвержденного тогда Госкино стандартного объема для каждого игрового фильма – 2500 метров. И потерь избежать не удалось, выпало несколько важных для пластики и смысла фильма сцен. Это значительно снизило художественный уровень картины. Вообще заставлять художника оставаться в рамках строго утвержденного объема произведения – 2500 м и ни метром больше – вещь порочная! Это столь же абсурдно, как требовать от Льва Толстого, чтобы в его романах было определенное количество страниц, к примеру, 300, и не более того. К счастью, в ельцинское время это дурацкое положение было отменено.

При сдаче за неделю до Нового (1981) года готового фильма генеральной дирекции случилось еще вот что. Н. Сизов, в целом воспринявший фильм весьма благосклонно, потребовал переделать финал, точнее, сделать к нему досъемку. «Что это ваш герой, – заявил он на обсуждении фильма, – оставляет героиню поздним вечером одну на стройке и уходит, исчезая во мраке? Это неправильно! Сократите эпизод, где героиня остается одна. А герой пусть выйдет на вечерние оживленные улицы города, где горят огни и идут радостные люди… Наши люди!» – «Николай Трофимович! – заметил я в ответ. – В фильме – лето! А сейчас зима, последние дни декабря! Где же мы снимем все это?» – «Поезжайте на юг, в Сочи, например, и снимите там несколько кадров. Я разрешаю вам эту командировку! – заявил Сизов. – В хорошей картине должен быть и хороший светлый финал!»

Трудно было спорить с ним. К тому же его требование не разрушало общего впечатления от фильма. Жаль было только заключительных кадров, где Гостюхин, отвергнутый Соней, уходил в темноту, а на первом плане из трубы, расположенной на высоте человеческого роста, долго текла струя воды золотистого цвета, пронзительно яркая на фоне вечернего пейзажа, похожая на расплавленное золото, – из этой струи, прежде чем уйти окончательно, герой Гостюхина, ставший после всего случившегося духовно мудрее, зачерпывал горсть воды и ополаскивал лицо. Пластику этих финальных кадров подкрепляла замечательная музыка Исаака Шварца, с которым я впервые сотрудничал и участие которого во многом обогатило фильм.

Локальной группой мы отправились на два дня в Ялту. То, что удалось там снять, оказалось неудачным. При отсутствии необходимого количества осветительных приборов и прочих вспомогательных условий снятые кадры получились темными и не давали светлого настроения, которого так хотелось Н. Сизову. Увиденное им на экране привело его в сильное раздражение. «Вы что, издеваетесь надо мной?! – воскликнул он. – Делайте что хотите, но добейтесь нужного эффекта!»

На наше счастье, в Москве случилось потепление. Температура поднялась до –5 градусов. И мы смогли локально отснять «летнюю» улицу города и Гостюхина, идущего в одном пиджаке мимо ярких витрин и вечерней гуляющей публики. Снимали это в арочном проходе в здании, где находилась редакция газеты «Известия», – был там в то время широкий проход с витринами, выходивший на улицу Горького (Тверскую) прямо напротив магазина «Наташа».

По команде из дирекции отснятый материал быстро обработали в лаборатории и выдали съемочной группе. Затем три часа тщательной работы с монтажером фильма. И в шесть часов вечера 29 декабря – за два дня до Нового года – мы показали исправленный вариант финала Н. Сизову. «Ну вот, это другое дело!» – удовлетворенно заявил директор студии. На том и расстались, поздравив друг друга с наступающим праздником.

В Госкино картину принимали после новогодних праздников. Группе было предложено переозвучить несколько реплик и сократить общую длину картины, которая на 120 метров вышла за пределы положенного метража. Мы с Железниковым были рады, что сумели пройти через чиновничьи заслоны без серьезных смысловых потерь. Хотя прокрустово ложе в виде метража фильма в 2500 метров и ни метром больше, как уже было сказано, отразилось на художественном уровне картины.

Фильм «Белый ворон» успешно прошел в прокате, имел положительную прессу. Несмотря на резко отрицательное отношение к фильму сотрудника Госкино О. Тейнешвили, ведавшего в тот период отправкой фильмов на международные кинофестивали, комитетское начальство отправило картину на кинофестиваль в Монреаль. Судя по рассказам В. Гостюхина, ездившего туда в качестве гостя, и по переводам привезенной им местной прессы, картину хорошо приняли. В прогнозах были премия за лучшую мужскую роль и даже премия за лучший фильм. Увы, ни того ни другого мы не получили и вынуждены были довольствоваться лишь дипломом участника. По рассказам того же Гостюхина, беседовавшего с отдельными членами жюри, фильм, и особенно его герой, жесткий, вызывающе грубоватый, пришелся не по душе председателю жюри – итальянской кинозвезде пятидесятых годов Джине Лоллобриджиде, и та сделала немало, чтобы оставить фильм за чертой призеров. Впрочем, трудно по разговорам с определенностью судить, так это было или иначе.

Шел 1981 год. Пришло время подумать о новой работе. Теперь уже вместе с В. Железниковым, с которым у нас сложилось полное взаимопонимание, мы приступили к написанию сценария «Летаргия». Фильм «Летаргия» стал для меня одним из самых любимых, но и принес немало переживаний, связанных с борьбой за его судьбу.

Содержанием сценария стала судьба ученого, Вадима Бекасова, испытавшего разочарование в людях, устранившегося от активной общественной жизни и живущего своими сугубо личными интересами. Кажется, ничто не способно его прошибить. Ни общественные катаклизмы, ни проблемы и страдания окружающих. Он живет в своем собственном мире. И лишь смерть матери, проживавшей в городе его детства, поездка туда на похороны, встреча с бывшей женой и взрослой дочерью, о которых он и думать-то забыл, приводят в движение заржавевшие механизмы его души. И когда Бекасов словно просыпается от спячки, судьба посылает ему испытание. Он становится свидетелем жестокой сцены, происходящей в тамбуре ночной электрички. Несколько подвыпивших хулиганов берут в заложницы молодую девушку, не успевшую сойти на своей станции, и начинают издеваться над ней. Девушка такого же возраста, что и дочь Бекасова, и даже чем-то на нее похожа. Что предпримет Бекасов? Закроет глаза и отвернется, как он делал это раньше и как это делают сидящие в вагоне поздние пассажиры? Или все-таки, одолев свой страх, вмешается в происходящее? Долгая мучительная сцена внутренней борьбы завершается тем, что Бекасов вступается за девушку, пытаясь спасти ее от издевательств пьяных отморозков. Но силы неравны. Хулиганов несколько, а он один. Бекасова жестоко избивают и выбрасывают из вагона электрички на полном ходу. Бекасов погибает. Таков итог. Но благодаря его вмешательству девушке удалось спастись, и это самое важное. История завершалась пробегом девушки и милиционера, обнаруженного ею в одном из вагонов, к месту, где бесчинствуют хулиганы. Милиционер и девушка перебегают из вагона в вагон, и по мере их движения вперед к ним присоединяются сидящие в вагонах пассажиры, их все больше и больше, и вот уже бежит целая толпа людей, не желающих мириться с насилием…

На одном из первых обсуждений сценария редколлегией Первого объединения Ольга Козлова, редактор двух моих предыдущих фильмов, высказалась довольно резко относительно содержания и концепции сценария, и нам, увы, пришлось с ней расстаться. Неразумно сотрудничать с людьми, если они не приемлют ваш замысел. Редактором фильма стала Ирина Гаевская. И прошла с нами весь тернистый путь от начала и до конца.

На волне удачного в глазах начальства фильма «Белый ворон» сценарий «Летаргии» в целом довольно спокойно прошел все инстанции. В Госкино нам дали ряд замечаний. Редактура предлагала не делать героя таким отгороженным от жизни и советовала по возможности обойтись без смерти героя в финале. Но, высказав свои соображения, чиновники в Комитете не стали препятствовать запуску сценария в кинопроизводство и рекомендовали провести эту работу во время подготовительного периода.

Группу запустили в подготовительный период. Не удовлетворенный в полной мере работой В. Папяна и П. Киселева на прошлой картине, я пригласил снимать фильм Анатолия Иванова, молодого энергичного оператора, а стать художником-постановщиком предложил Элеоноре Немечек, с которой мы вместе трудились еще на фильме «Небо со мной», где она была декоратором. После смерти мужа Э. Немечек теперь работала самостоятельно.

Опять возникла проблема с выбором директора картины. Обычная история при запуске фильма в производство: хороших директоров картин на студии всегда был недостаток, плохие же спросом не пользуются. В тот период, о котором идет речь, квалифицированных свободных директоров картин в производственном отделе в наличии не оказалось.

И мне пришлось довольствоваться кандидатурой Людмилы Габелаи, которую предложила директор нашего объединения Л. Канарейкина. Это был черный день в моей жизни, когда я согласился работать с этой особой. Габелая оказалась непрофессиональным, ленивым, лживым человеком, мало того, еще и подлым. Она всё старалась делать вопреки. С горечью читаю свой дневник того периода, где немало страниц посвящено ее подлым поступкам, которые не поддаются объяснению. Невозможно представить себе, чтобы в американском или в европейском кино организатор производства, отвечающий за организацию съемок, делал все для того, чтобы мешать съемочному процессу, по принципу «чем хуже, тем лучше»! К сожалению, работников, подобных Габелае, в тот период на «Мосфильме» было немало. Целью этих людей было разрушать, а не созидать. Это был какой-то отечественный феномен, наше местное ноу-хау!

Где-то в середине съемочного периода я уже готов был убрать Габелаю с картины, но под давлением обстоятельств дал слабину и оставил ее в съемочной группе.

Проведя ряд подготовительных работ, мы приступили к подбору актеров.

Первый, о ком мы с Железниковым подумали, еще работая над сценарием, был актер Александр Кайдановский. Нам казалось, он прекрасно подходит на роль Бекасова. Приступив к подбору актеров, я позвонил Кайдановскому и попросил прочесть сценарий, который ему отвезли в тот же день. Дня через три он позвонил мне в группу, сказал, что готов поговорить, и просил приехать к нему домой. Меня, признаюсь, удивило его «барское» желание разговаривать с режиссером-постановщиком у себя дома, а не на студии, как это было принято, но я не стал спорить. Хотелось получить согласие актера и снимать его.

Мы созвонились с Железниковым и поехали на встречу с Кайдановским вдвоем. Квартира, где обитал в то время Кайдановский, находилась в центре, где-то в районе Козицкого переулка, точно уже сейчас не помню.

Эта встреча, признаюсь, произвела на меня тягостное впечатление. Кайдановский провел нас в комнату, где сидела неизвестная молодая дама, с которой, судя по всему, у него были близкие отношения, и весь разговор происходил при ней, отчего я испытывал сильное неудобство. У меня сложилось впечатление, что он хотел произвести на молодую женщину впечатление: дескать, вот каков я! Ко мне на поклон приходят режиссеры со сценаристами! Одним словом, Кайдановский сказал, что сценарий ему понравился, понравилась и роль, но на «Мосфильме» он сниматься не станет. Никогда! «Ноги моей там не будет! – заявил он. – Я не желаю иметь дело с Сизовым и его людьми!..» Мы стали его уговаривать, но Кайдановский был непреклонен и, видно было, получал удовольствие от того, что он такой принципиальный и великий. Молодая дама смотрела на него глазами, полными восторга. «Если вы перейдете на другую студию, тогда я готов сниматься!» – сказал он. «Как это – перейдем на другую студию? – вопросил я, все еще тая надежду его уговорить. – Отправимся на „Ленфильм“, что ли? Как вы это себе представляете? И потом, кто нас ждет на другой студии? Это же целая история!» – «Ну, как знаете, – завершил разговор Кайдановский. – Но на „Мосфильме“ я работать не буду… – И словно припечатал: – Никогда!» Следует сказать, что «принципиальный» Кайдановский не сдержал своего слова и прекрасно в дальнейшем работал на «Мосфильме» и снял там как режиссер кинокартину «Жена керосинщика». Вот так.

А тогда мы с Железниковым вышли от него весьма раздосадованные. Но делать нечего. Не хочет человек – и не надо!

Стали думать, кто бы мог еще сыграть эту роль? На ум пришли сразу два артиста – Юрий Богатырев и Андрей Мягков. Хотя они очень разные, но каждый по-своему интересно мог бы сыграть роль Бекасова.

Решили сначала переговорить с Богатыревым. Юра тут же откликнулся, на следующий день появился в группе. Взял сценарий и где-то в закутке на студии в течение часа прочел его. «Роль мне нравится, и сценарий тоже… – сказал он, и блеск в его глазах подтверждал удовлетворение прочитанным. Но дальше последовало неожиданное признание: – Видите ли, сейчас я пробуюсь на главную роль в картине Г. Мелконяна „Нежданно-негаданно“. И если меня там утвердят, сниматься у вас я не смогу. Если не утвердят – то с великим удовольствием! Вы уж извините! Если бы вы мне предложили ваш сценарий три недели назад, до того, как ко мне обратилась группа Мелконяна, тогда другое дело!»