Путевка в Первый круг

Александр Сергеенко

Путевка в Первый круг

Путевка в Первый круг

Все события и персонажи являются вымышленными. Любые совпадения с реальными событиями случайны.

Пролог

Вселенная угасает не во вспышке света, а в тишине. В том самом слове, что так и осталось невысказанным, застряв в горле колючим комом. Оно повисает в пространстве комнаты, тяжелое и текучее, как ртуть, отравляя каждый вдох. Ты вдыхаешь его годами, пока легкие не превратятся в свинцовые мехи, неспособные дать ни миллилитра воздуха для слова.

Тишина – не благодатная пустота, а вакуум, что возникает после окончания всех звуков. В этой безвоздушной пустоте начинает медленно кристаллизоваться иная реальность. Ей дают разные имена, но Виктор Гранин безошибочно узнал бы в ней Первый круг. Всё становится прозрачным до мучительной ясности. Стены, пол, изголовье кровати – всё из матового, молочного стекла. И сквозь эту толщу ты видишь призрачные силуэты своей прошлой жизни.

Иногда стекло пропускает обрывки звуков. Например, лязг тормозов, от которого сжимается сердце, уже не помнящее крови. Или обрывок фразы из давно забытого спора. Или эхо чужого смеха.

Это и есть истинный ад – не котлы и сковороды, а нескончаемое эхо. Эхо твоих не произнесенных вовремя слов и несовершенных поступков.

Предашь самого себя – и дорога сама приведет к этим стеклянным вратам. Дорога, что отдается болью на каждом ухабе, ибо каждый из них – это шрам на твоей совести.

Первый шаг к спасению – услышать собственный шепот. Последний – найти в себе силы закричать в ответ. Но между ними – целая вечность, измеряемая в главах, что пахнут карболкой, пылью архивных дел и холодом предательства, старым, как сама жизнь.

Глава 1. Зеркало без отражений.

ЗИС-154 нервно дёргался на ухабах, то взмывая на добрые четверть метра, то упруго и часто колеблясь поперёк оси, словно не мощные кованые рессоры, а чьи-то неуверенные руки пытались уберечь пассажиров от сложного рельефа дороги. Песчаный проселок дымно пылил, вслед шинам гудящего автобуса. За мутным стеклом проносился типичный среднерусский пейзаж – размытые пятна травянистых лугов, тёмная кайма леса где-то на горизонте и редкая стена из пыльных сосен вдоль дороги. Виктор Петрович приподнял очки на лоб и сфокусировался взглядом на пыльном стекле и на мгновение ему показалось, что за окном витиевато крутится зелено-фиолетовый ураган, будто кто-то капнул чернил в бурлящую воду. Он нервно постучал костяшками пальцев по колену.

Каждый маневр автобуса отзывался в голове Гранина тупой болью, как часто бывает при гипертонии: всякое резкое движение отдаётся в затылке свинцовой тяжестью, которая лишь усиливается от опустошающих грудную клетку ударов нездорового сердца. Июльская жара усугубляла и без того сомнительное самочувствие писателя.

Виктор Петрович порылся в кармане пиджака и выудил оттуда носовой платок. В нём оказался завёрнут чуть надорванный, явно лежавший там с незапамятных времен трамвайный билет. Гранин посмотрел на него, на мгновение застыв и резко, почти с раздражением, сунул находку обратно в карман. Глубоко вздохнув, он вытер пот со лба и положил платок на колени. Июль стоял знойный, густо пахнущий полевыми травами и хвоей, будто отваренными в солнечном мареве, а еще сухой пылью и стоячей водой из невидимого, но очевидно близкого болотца. Откуда-то тянуло смрадной махоркой. В приоткрытую форточку пробивалась упругая струйка горячего летнего ветра.

Виктор Петрович Гранин был человеком, в облике которого угадывалась старательная и даже строгая, но уже уставшая и сдающая позиции опрятность. Ему было около сорока, но выглядел он чуть старше – не из-за морщин, а из-за той особой усталости, что копится в уголках глаз у людей, подолгу борющихся с внутренними противоречиями. Волосы, когда-то густые и тёмные, теперь заметно редели и были коротко, почти по-солдатски подстрижены. Виски заметно подернулись легким инеем седины, будто нарочно придавая ему образ “солидного советского литератора”, лауреата всяческих премий.

Виктор закурил. Дым папиросы был едким и горьким, он неприятно щипал глаза. Автобус всколыхнуло, и пепельный кончик осыпался на колени. Гранин смахнул его и встретился взглядом с собственным отражением в стекле. На мгновение ему показалось, что это не он – изможденный, тронутый проседью и частыми тревогами мужчина, а молодой, открытый миру, с упрямым мальчишеским подбородком и яркими глазами, ребенок.

Автобус двигался на удивление бодро, учитывая разбитую просёлочную дорогу. То ли водитель спешил поскорее закрыть смену и давил на газ что есть сил, то ли за рулём просто оказался отчаянный лихач, если не сказать – хулиган. Разглядеть, кто вёл ЗИС, было невозможно: место водителя отгораживала плотная занавеска, за которой лишь отдаленно угадывались нервные маневрирующие движения чьей-то спины. Иногда сквозь ткань проступал чёткий, почти геометрический силуэт, но в следующий миг он рассыпался едва уловимым облаком табачного дыма.

Гранин усталым движением снял очки и положил их на лежавший на соседнем кресле кожаный портфель. Круговыми движениями он потер уставшие глаза и под веками вспыхнули яркие разноцветные узоры. Подождав пару минут, он не без труда снова открыл глаза и посмотрел налево. Пыль на стекле автобуса садилась странно – не ровным слоем, а замысловатыми узорами, словно невидимый палец выводил на нем тайнопись. Он на мгновение поймал взглядом одинокий подсолнух – чёрный, обугленный диск на длинном сухом стебле, будто застывший в немом вопросе к небу. Монотонный трансмиссионный гул автобуса, ранее выступавший частью фонового шума, вдруг начал сменяться пронзительным металлическим воем, а затем – скрежетом.

Автобус рвануло вправо, он накренился, и почти сразу тело Гранина дернуло вперёд от резкого торможения. Он на мгновение ощутил лёгкую невесомость. Затем заднюю ось с силой бросило вниз, она ударилась обо что-то с коротким пружинящим толчком и тут же отскочила вверх, начисто отрывая колёса от земли. На добрые пару секунд он и остальные пассажиры повисли в воздухе, прежде чем грузно рухнуть на свои места. В салоне что-то глухо звякнуло – упала и покатилась по полу пустая стеклянная бутылка. В приоткрытую форточку проник невесть откуда взявшийся холодок. Кто-то громко выругался.

Из-за плотной занавески, отгораживавшей кабину, донёсся отчётливо слышный смешок. Затем – хлопок по чему-то упругому, будто по обивке сиденья, сменившийся сдавленным, полным странного веселья возгласом: «Ну вот мы почти и дома!». Голос был хриплым, слегка простуженным, и от этих слов Гранин испытал неприятное ощущение, даже поежился. Оглянувшись на убегающую вдаль ленту проселка, он увидел ствол поваленной сосны, которая перегородила добрую половину дороги. Совершенно непонятно, каким чудом лихачу удалось объехать ее на такой скорости.

Виктор Петрович оглядел салон автобуса. Пассажиров было не более дюжины, почти все – коллеги по союзу писателей и члены их семей. Ковалев, молодой литературный критик, чертыхаясь, ощупывал свой лоб, которым он здорово приложился о стекло. Рядом причитала и всячески пыталась ему помочь Анна Сергеевна Чесовская, поэтесса лет тридцати пяти, известная своими глубокими произведениями о природе человеческого труда.

Некоторые тихо спали, синхронно покачиваясь в такт неутомимой борьбе ЗИСа с неровностями дороги. Их лица, как это часто бывает у спящих, были пусты и безмятежны. Кажется резкий маневр потревожил далеко не всех.

Сквозь букет ароматов июльских опушек, воды и редких сосен в автобус проник и новый, неожиданно-назойливый лекарственный дух карболки, от которого у Гранина начало сводить скулы. Запах карболки, едкий, обжигающий, навсегда остался для него запахом полевого госпиталя.

Солнечный свет пробивался через мутное окно автобуса и преломлялся сквозь донышко склянки на полу, высвечивая медленно кружащийся вихрь серебристой пыли.

Через два ряда от Гранина сидела девчушка лет пяти и весело подбадривала игрушечную куклу, обещая ей скорое прибытие в санаторий. «Скоро, Машенька, скоро, – звонко смеясь сказала она, – Приедем туда! А там! Там будет так красиво и тихо, ну прямо как здесь!», подбадривала она куклу.

Девочку Гранин не знал, как и женщину, спящую в кресле рядом с ней, очевидно, ее мать. На коленях у нее лежала раскрытая книга “Как закалялась сталь”, и ветерок, врывающийся в приоткрытое окно, шелестел её тонкими, почти папиросными страницами, иногда перелистывая их одну за другой.

Он откинулся, почти вжался в спинку низкого автобусного кресла и постарался подремать, надеясь, что боль в голове утихнет.

Г