90-е. Хроники возрождения. Книга 1. Пробуждение в Прошлом

Владимир Чернов

90-е. Хроники возрождения. Книга 1. Пробуждение в Прошлом

Из 2200 года, оснащенный футуристическими тактиками и модификациями, элитный спецназовец Александр Романов внезапно оказывается в хаосе российских 90-х. Не симуляция, а грубая, архаичная реальность – царство беззакония, где передовые гаджеты бессильны перед первобытным криминалом.

Каждый день – битва за выживание, но Романов – не просто заложник времени. Его знание грядущего и уникальные боевые навыки дают ему арсенал, способный перевернуть этот дикий мир. Но какова цена такого вмешательства? Перед лицом абсолютного беспредела он принимает судьбоносное решение: не просто выжить, но изменить эту эпоху, переписать её историю. Но имеет ли он право на это?

Сможет ли он адаптироваться, используя будущее для влияния на прошлое? И какая моральная дилемма ждёт его там, где будущее сталкивается с необратимостью минувшего? Какие непредвиденные последствия вызовет его дерзкое вмешательство в ход времени?

Глава 1. Пробуждение

Боль. Острая, пронзающая, разрывающая череп. Рефлекторно выгнулся дугой, пытаясь сбросить ее. Металлический привкус во рту, каждое движение отзывалось пульсирующей судорогой. Организм на пределе, но инстинкты уже работали, сканируя окружающее пространство.

Внутренняя диагностика активировалась без сознательной команды. Пульс – 130 ударов, давление – 180/100, температура тела – 39,5. Показатели критические, но стабилизируются. Отклонения от нормы. Не просто сотрясение. Анализ повреждений указывал на обширные микроразрывы клеточных мембран, сбой нейронной проводимости. Последствия резкого временного смещения. Биоинженерные модификации работали в аварийном режиме, закачивая в кровь регенеративные пептиды и стресс-адаптогены. Это объясняло быстрое угасание острой боли, но не ее интенсивность.

Глаза распахнулись. Свинцовое, низкое небо нависало надо мной. Воздух был плотным, смесь гари, влажной земли и проржавевшего металла. Это был совершенно иной запах, чем тот, к которому я привык в чистых, фильтрованных пространствах. Холодный, пронизывающий ветер не заставлял дрожать, но требовал движения. Источник угрозы? Отсутствует. Первичная оценка: район неактивен.

«Где я?» – вопрос прозвучал глухо, почти беззвучно, но четко сформулированный в сознании. Голос хрипел. Стандартная реакция на обезвоживание. В мозгу промелькнула мысль о порции регенеративной суспензии из моего полевого рациона, но затем болезненно острое осознание ее отсутствия.

Поднялся одним плавным движением, отбрасывая остатки слабости. Вокруг – руины. Заброшенная железнодорожная станция. На стенах, когда-то выкрашенных в унылый серый цвет, теперь облупившаяся краска обнажала грязно-желтую штукатурку. Разбитые стекла зияли черными глазницами, сквозь них пробивался тусклый свет. Покосившиеся деревянные перроны, покрытые слоем пыли и мусора. Рельсы, давно забытые поездами, поглощенные буйно растущей травой. Это не просто разруха. Это ощущаемая деградация технологий, архитектуры, всей инфраструктуры. Слишком примитивно. Слишком грязно.

Взгляд автоматически скользнул к правой руке. Ассемблер. Где ассемблер, который я успел забрать до взрыва? Обшариваю пол вокруг. Вот он. Потрескавшийся корпус, мерцающие индикаторы. Повреждения серьезные. Темно-серый корпус был изрезан глубокими трещинами, голографические индикаторы мигали хаотично, без логики. Мертвенно-бледное пульсирующее свечение вместо привычного синего, яркого, живого света.

– Черт, – процедил сквозь зубы. Не отчаяние. Чистое, холодное раздражение. Повреждения критичны. Механическое воздействие не поможет.

Сухожилия на шее напряглись. Проверил порты за ухом. Нейроинтерфейс. Отключен. Полная, оглушающая тишина в голове. Ни потока данных, ни связи с глобальной сетью, ни со своей командой. Пустота. Отсутствие данных – это слепота. Самое опасное для оперативника. Мое сознание, привыкшее к постоянному фоновому потоку информации – анализу окружающей среды, прогнозам угроз, данным о здоровье, – теперь было лишено этой поддержки. Каждое решение приходилось принимать на основе грубых сенсорных данных, без привычной поддержки ИИ.

– Система, связь, – приказ, отданный в пустоту. Голос жесткий, без тени отчаяния. Только свист ветра и шорох сухой листвы.

Руки не дрожали. Это было осознание. Полное и беспощадное. Я застрял. Один. Где? Когда? Информации критически мало. Нужно больше данных. Любых. Я был оперативником элитного подразделения, и моя подготовка предусматривала действия в условиях полного информационного вакуума, но даже в самых жестких симуляциях не было ничего подобного этому.

Осторожно, скрываясь в тени, я перемещался вдоль перрона, сканируя окружающее пространство. Мои глаза, натренированные на выявление аномалий, цеплялись за каждую деталь. Граффити на обшарпанных стенах – кириллица, но архаичная, грубая, с ошибками и неровными линиями. Повсюду – неуклюжая, тяжелая советская архитектура в состоянии полного упадка, здания из грубого бетона, лишенные эстетики и функциональности. Очевидно, десятилетиями никто не проводил ремонт. Это не просто разруха, это глубокая историческая регрессия. Я видел свидетельства социального и экономического упадка – отсутствие современных материалов, изношенность всего, что попадалось на глаза, общая атмосфера безысходности.

Я продолжил движение к выходу со станции. Едва ступив на разбитый асфальт, почувствовал неприятный, липкий скрип под подошвами – остатки старой масляной пленки, смешанной с гравием. Заметил их. Двое. Спортивные костюмы кислотных цветов, сшитые из дешевой синтетики, с блестящими полосами, странные цепи поверх одежды, наглые ухмылки.

– Эй, в натуре, парень! Куда торопимся? – один из них перекрыл мне дорогу, расставив руки. Второй стоит чуть позади, в руках поблескивал нож.

– Часы, босяк. Гони цацки, по-хорошему, – добавил второй, покручивая лезвие. – Иначе щас тут ляжешь.

Я оценил дистанцию, траектории ударов, возможные контратаки. Медленно. Неэффективно. Моя рука скользнула к поясу, по привычке выхватывая тактический нож, но там была лишь пустота.

– Нерационально, – мой голос прозвучал сухо, безэмоционально. – Ваши действия не приведут к желаемому результату.

– Чего? Ты чё, быкуешь, ботаник? – заржал первый, делая шаг вперед. – Щас мы тебе объясним, чё тут рационально.

В одно мгновение я сократил дистанцию. Первый хулиган, не успев даже понять, что происходит, получил короткий удар в солнечное сплетение. Воздух с хрипом вылетел из него, глаза остекленели, и он рухнул, корчась. Второй, пораженный скоростью, замешкался. Его атака ножом была предсказуемой и легко блокируемой. Я перехватил запястье, вывернул руку, и нож с лязгом упал на землю, ударившись о треснувший асфальт. Затем резкий удар локтем в челюсть. Он отлетел к стене, сползая по ней, теряя сознание.

Я опустился на корточки перед тем, кто еще дышал относительно связно.

– Год, – спросил. – Какой год?

Хулиган, трясущийся от боли и страха, прохрипел:

– Д-девяносто т-третий… Ты обкуренный что ли?

– Принято, – произнес, выпрямляясь. – Продолжение агрессивных действий не рекомендуется. Отпускаю.

Едва он понял смысл слов, как поднялся, хватая за руку своего едва пришедшего в себя товарища. Они, пошатываясь, бросились прочь, их крики вскоре утонули в городском шуме.

На месте драки остались лишь пыль, разбросанный мусор и мое холодное осознание. 1993 год. Это было худшее из возможных времен. Эпоха хаоса, разрухи и преступности. Мое сознание лихорадочно перебирало информацию, доступную из исторических баз данных, которые я изучал в академии. "Лихие девяностые". Время распада, организованной преступности, обнищания населения. Психологический шок от увиденного был оглушающим: это был мир без порядка, без системы, без безопасности. Цивилизация, словно отброшенная на несколько веков назад, где правят грубая сила и выживание.

Желудок свело, но это была лишь физиологическая реакция. Когда я последний раз ел? Часы, дни? Неважно. Приоритет: выживание, сбор информации, адаптация. Мое мышление офицера спецназа взяло верх. Оценка ситуации, выявление угроз, поиск ресурсов, планирование дальнейших действий. Базовый протокол выживания. Установить безопасную зону. Определить источники пищи и воды. Найти способ связи, или хотя бы получения информации.

Моей главной задачей было найти безопасное убежище. Заброшенное здание вокзального буфета подходило идеально. Выбитые стекла, но крыша цела. Скользнул внутрь, сканируя пространство на предмет следов пребывания других. Пусто. Отсутствие современных средств безопасности или даже примитивных ловушек поражало. Устроился в углу, вне зоны видимости снаружи.

Достал ассемблер. Осмотрел повреждения при тусклом свете, пробивавшемся сквозь щели. Корпус не просто треснут – заметная вмятина, детали оплавились. Термическое воздействие? Или перегрузка. Симптомы указывали на мощный электромагнитный импульс или энергетический перегруз, сопутствующий временному скачку. Вопрос, что послужило причиной моего перемещения, оставался открытым. Был ли это результат моего участия в операции по подавлению эксперимента в лаборатории "Хронос", или что-то другое?

– Диагностика, – прошептал, активируя протокол. Слабое, почти невидимое мерцание. Один индикатор загорелся на секунду, озарив крошечный участок поверхности, и тут же погас. Признак жизни. Не полностью мертв. Есть шанс на восстановление.

Попытался вспомнить последние события. Спецоперация. Секретная лаборатория. Ученый… взрыв. Яркая вспышка. А потом я здесь. Отключение. Активация в 1993 году. Дезадаптация.

Организм требовал пищи. Это базовая потребность. Нужен план получения ресурсов. Денег нет. Валюты будущего бесполезны. Альтернативные методы. Бартер? Навыки? Сила? Мои навыки, отточенные до совершенства в условиях высоких технологий и точной аналитики, здесь казались слишком грубыми или слишком продвинутыми. Как адаптировать их к этому примитивному миру?

Под покровом сумерек я выбрался наружу, двигаясь бесшумно вдоль стен. У витрины небольшого магазина, чьи тусклые лампы едва пробивались сквозь помутневшее стекло, я заметил силуэт. Пожилой мужчина, сгорбленный, с трудом тащил тяжелый деревянный ящик с борта старенького грузовичка «ГАЗ-53», стоявшего на обочине. Его движения были медленными, неловкими; было видно, что этот труд ему давался с трудом и мог принести травму. Ящик, судя по маркировке, был полон консервов. По моим прикидкам, разгрузка займет у него не меньше часа.

Мысль о бартере пришла мгновенно: физический труд в обмен на пищу. Минимум энергозатрат – максимум результата. Эмоции отсутствовали, только чистый, холодный расчет. Это был идеальный вариант. Не требовалось вступать в долгие социальные контакты, лишь предложить услугу, получить оплату и исчезнуть.

Я приблизился, не нарушая личного пространства.

– Готов оказать помощь в оптимизации погрузочно-разгрузочных работ, – предложил. – Стоимость услуг: одна порция горячей пищи после завершения операции. Условия приемлемы?

Мужчина вздрогнул, не ожидая появления незнакомца из сумрака. Он поднял на меня выцветшие глаза, полные усталости и недоверия. Моя одежда, хоть и без видимых знаков принадлежности, не вписывалась в местный колорит, а речь была слишком правильной, слишком отстраненной для обычного прохожего. Мой акцент, отсутствие жаргонизмов – все это выделяло меня. Но отчаянное положение заставило его принять помощь.

– Помочь, говоришь? И за что… за похлебку? – его голос был хриплым, взгляд скользнул по моей фигуре, пытаясь понять мотивы. Девяностые. Время, когда бесплатная помощь была крайне редким явлением, а предложение безвозмездной услуги вызывало подозрение. Однако безысходность и боль в спине взяли свое. Мужчина тяжело кивнул. – Ладно. Если справишься…

Я не ждал второго приглашения. Обошел грузовик, оценивая расположение ящиков. Мои движения были точными, выверенными до миллиметра. Ни одного лишнего шага, ни одной лишней траты энергии. Я рассчитал оптимальный хват, угол подъема, траекторию перемещения каждого ящика. Вес распределялся равномерно, рывков не было. Каждая единица груза поднималась, разворачивалась и помещалась на тележку или на заранее определенное место в подсобке без малейшего звука, без стука. Мужчина, наблюдавший за мной, поначалу пытался что-то подсказывать, но вскоре замолк, его глаза следили за каждым моим движением с расширяющимся недоумением, переходящим в восхищение.

Работа, которая заняла бы у него час с надрывом, была выполнена за двенадцать минут. Грузовик опустел. Ни единого поврежденного ящика, ни одной царапины. Моя дыхательная и сердечная системы функционировали в пределах базовых показателей. Ни усталости, ни перегрузки. Модификации организма, предназначенные для длительных операций в экстремальных условиях, сделали свое дело.

Я повернулся к мужчине. – Операция завершена. Ресурсы в обмен на ресурсы.

Он моргнул, словно выходя из транса. – Н-ну, ты даешь! Я таких грузчиков… век не видел. Он поспешно открыл дверь магазина, приглашая меня внутрь. За прилавком, среди товаров, он налил из термоса миску дымящихся, наваристых щей, добавил кусок черного хлеба и ложку сметаны. – Ешь, парень. Заслужил.

Я принял пищу. Анализ показал: энергетическая ценность достаточна для поддержания базовых функций в течение 8-10 часов. Вкус был непривычен, но питательные компоненты присутствовали. Это был мой первый ужин в этом времени – скромный, но честно заработанный, согласно законам бартера. Процесс адаптации. Продолжается. Каждый новый опыт, каждое наблюдение давало больше данных для анализа, для построения новой ментальной модели этого мира.

Стемнело быстро, погружая мир в непроглядную черноту, изредка прорезаемую тусклыми фонарями и светом из окон. Вернулся в свое убежище. Лег на холодный пол.

– Местоположение установлено. Временная шкала определена. Экипировка утрачена, данные недоступны. Это не сон. Боль, голод, угрозы – реальны. Я должен выжить. Должен понять, что произошло и как это использовать. Я не могу позволить себе умереть здесь, в этом грязном, забытом прошлом. План будет составлен.

Закрыл глаза. Завтра будем действовать. План выживания в чужом времени.

Глава 2. Хаос и Голод

Пробуждение было резким. Бетонный пол, холодный и жёсткий, впился в рёбра, отзываясь тупой болью в каждом суставе. Голова гудела, словно внутри бился загнанный маятник. Воздух в заброшенном буфете был спертым, пах пылью, затхлостью и тленом. Каждая клеточка организма кричала о нарушении гомеостаза. Усталость была не просто физической, а глубокой, клеточной, последствием внезапного перемещения и экстренной регенерации.

– Анализ состояния организма, – прошептал себе под нос, автоматически проверяя пульс на запястье.

Нейроинтерфейс молчал, тяжелым, мёртвым грузом покоясь в черепе. Ни единого сигнала, ни отклика. Полная изоляция. Я настойчиво пытался вызвать хотя бы базовую диагностику, но в ответ была лишь глухая, онемевшая пустота. Это было сродни потере зрения или слуха для человека моего времени, привыкшего к постоянному симбиозу с технологиями. Мой мозг, лишенный потока данных, работал по старинке, полагаясь только на примитивные органы чувств.

Выглянул из щербатого окна заброшенной станции. Пустые, ржавые рельсы змеились на восток, теряясь в молочной дымке рассвета. Туда, где должны были быть признаки цивилизации – люди, еда. Возможности. Яркий, осенний холод проникал сквозь тонкую ткань моей одежды, напоминая о хрупкости человеческого тела в этом негостеприимном мире. Этот буфет, когда-то шумный и полный жизни, теперь был лишь призраком. Стены были выщерблены, обои облезли клочьями, обнажая старую штукатурку. На полу валялись осколки разбитой посуды, ржавые консервные банки с потемневшими этикетками, давно истлевшие газеты с пожелтевшими заголовками, кричащими о проблемах, которые, казалось, тянулись через века. Покосившийся деревянный прилавок, за которым, вероятно, стояла дородная буфетчица, был покрыт толстым слоем пыли. Запах прогорклого масла и увядающей сладости всё ещё витал в воздухе, словно эхо прошлых трапез. На одной из стен, полустёртый, виднелся ценник на пирожки – 15 копеек.

Ассемблер лежал в кармане, холодный и бесполезный. Провёл по потрескавшемуся корпусу пальцами – царапины и сколы стали ещё заметнее. Устройство едва подавало признаки жизни, но в его глубинной памяти всё ещё хранились данные о пространственно-временных аномалиях. Единственная ниточка, связывающая меня с домом, с будущим. Без него я был потерян. Попытки реанимации пока безрезультатны, и это вызывало нарастающее напряжение. Стресс, вызванный полной изоляцией и неизвестностью, сказывался и на моих биоинженерных системах, которые, несмотря на все усилия, не могли полностью заглушить психологический дискомфорт. Ощущение уязвимости было для меня непривычным и крайне неприятным.

– Приоритет один: восстановление функциональности ассемблера, – определил вслух. – Приоритет два: выживание. Это два взаимосвязанных вектора. Без первого, второе значительно усложняется. Без второго, первое становится бессмысленным. Нужно двигаться. Не оставаться на одном месте.

Я провел быстрый, хотя и примитивный, анализ доступных ресурсов. В буфете не нашлось ничего съестного, что не превратилось бы в прах от одного прикосновения. Воды тоже не было, только лужи мутной жидкости в углу, непригодные для употребления. Безопасность локации была относительной – укрыться от дождя и ветра можно, но от случайных прохожих – нет. Следов пребывания животных или других людей, кроме меня, не обнаружилось. Это хорошо. Но мне нужен был источник пропитания и план, как не быть обнаруженным. В 2200 году я бы просто запросил данные о ближайших продовольственных точках и оптимальных маршрутах, но здесь… здесь каждый шаг был исследованием.

Двинулся по рельсам на восток, каждый шаг отдавал эхом в утренней тишине, нарушаемой лишь шорохом сухой листвы под ногами и редким карканьем ворон. Километр. Два. Третий. Солнце поднялось выше, пробиваясь сквозь серые тучи, но пронизывающий ветер не ослабевал. Сентябрь в этой временной линии оказался куда более суровым и неприветливым, чем значилось в моих архивных записях. Я осознавал, насколько уязвим мой организм без поддержки высокотехнологичных систем, привыкших к идеальным условиям.

К полудню показались первые признаки человеческого жилья. Небольшие, покосившиеся домики с провалившимися крышами, обветшалые заборы, местами выкрашенные ядовито-зелёной краской, которая давно выцвела и облупилась. Разбитые окна зияли чёрными провалами. Типичная периферия девяностых – нищета, запустение, хаос, отпечатавшиеся на каждом фасаде, на каждом клочке земли. Стены домов украшали неряшливые, выцветшие плакаты с рекламой давно несуществующих товаров или афишами местных выборов, забытых историей. Я сравнивал это с безупречными, самовосстанавливающимися городскими структурами 23 века, где любое отклонение от нормы немедленно устранялось. Здесь же деградация была нормой.

Остановился у края посёлка, скрываясь за кустом бузины. Наблюдал, собирая информацию.

Старуха в засаленном, порыжевшем пальто, связанном поперёк верёвкой, тяжело толкала скрипучую тележку, доверху набитую пустыми бутылками и консервными банками. Её лицо было испещрено глубокими морщинами, глаза – потухшие. Мужчина лет сорока, в выцветшем спортивном костюме и кепке "Адидас", с остервенением чинил старый мотоцикл "ИЖ", изрыгая громкие, отборные ругательства. Чуть поодаль, у бетонного подъезда, двое подростков в потрёпанных джинсах и кожаных куртках курили, переглядываясь и обмениваясь смешками. Запах табачного дыма смешивался с едким выхлопом мотоцикла и сыростью. Это было общество, не связанное глобальной сетью, здесь информация передавалась из уст в уста, а статус определялся внешними признаками и поведением, а не цифровым рейтингом.

– Живая социальная структура. Функционирует, несмотря на аномалии, – пробормотал, анализируя увиденное. – Необходима интеграция. Осторожная.

Мои навыки для мира высокоточных операций и информационных войн, казались избыточными и одновременно бесполезными в этом хаосе. Здесь требовались не алгоритмы, а интуиция и адаптация к грубой реальности.

Спустился с железнодорожной насыпи, направляясь к центру посёлка, стараясь выглядеть обычным прохожим, хотя понимал, что моя выправка и отсутствие внешних признаков принадлежности к местному колориту выдавали меня.

У автобусной остановки, представлявшей ржавый каркас с остатками помутневшего стекла, собралась небольшая толпа. Человек двадцать, может, и больше. Очередь. За чем – пока неясно, но напряжение в воздухе ощущалось физически.

Подошёл ближе. Женщина лет пятидесяти, в нелепо яркой синей болоньевой куртке и цветастом платке, торговала пирожками. Перед ней стояла огромная, старая металлическая кастрюля, из-под крышки которой клубами поднимался густой, ароматный пар. Запах жареного мяса и дрожжевого теста ударил по рецепторам как кувалдой, вызвав нестерпимое урчание в пустом желудке.

Слюна наполнила рот. Желудок свело болезненной, острой судорогой. Организм, измученный голодом, реагировал на каждый раздражитель с утроенной силой. Голова начала кружиться от недостатка энергии. Это было не просто неприятно, это угрожало когнитивным функциям.

– Сколько стоит? – спросил крепкий парень в видавшей виды армейской куртке-афганке и выцветшей тельняшке.

– Десять рублей штука, – ответила торговка, не поднимая на него глаз, отсчитывая сдачу. Её пальцы были толстыми и обветренными. – Дорого? В городе за двадцать продают, а то и больше.

Парень покопался в карманах, достал мятые, грязные купюры, свёрнутые в плотный комок. На фоне других его деньги выглядели относительно новыми. Он расправил их, отсчитал нужную сумму.

– Давай два.

Стоял в стороне, скрытый частью толпы, внимательно изучая процесс. Денег не было. Совсем. Ни одной местной купюры. Но пирожки пахли так, что контроль над инстинктами давался с огромным трудом, истощая последние резервы воли.

Очередь двигалась медленно. Кто-то покупал по одному пирожку, заглатывая его тут же, горячим, обжигая пальцы. Кто-то брал по три-четыре, пряча в авоськи. У женщины с маленьким ребёнком в старой, скрипучей коляске денег не хватило на второй пирожок – она лишь горестно вздохнула, развернулась и медленно пошла прочь, толкая скрипящие колёса по щербатому асфальту.

– Эй, мужик! – окликнул меня тот же парень в армейской куртке. – Ты чего стоишь, столбом? В очередь вставай или проходи мимо, не загораживай проход.

Повернулся к нему. Лицо парня было грубоватым, глаза – цепкими и наглыми, с хищным прищуром.

– Изучаю ситуацию, – ответил спокойно, голос звучал ровно, без интонаций.

– Чего изучаешь? – усмехнулся парень, делая шаг вперёд, приближаясь. – Жрать хочешь – плати и жри. Не хочешь – вали отсюда по-хорошему.

Рядом с ним, словно из ниоткуда, появился второй. Постарше, с бритой головой, покрытой мелкими шрамами. Его взгляд был тяжёлым и пронизывающим.

– Проблемы, Вован? – спросил он хриплым голосом, оценивающе глядя на меня, сканируя с головы до ног.

– Да нет, Серёга, – Вован махнул рукой в мою сторону. – Тут чудак какой-то околачивается. "Ситуацию изучает", – парень передразнил мой голос, выделяя слова едкой интонацией.

Напряжение возросло мгновенно. В толпе почувствовали неладное – люди начали оборачиваться, шёпот пробежал по очереди, предвкушая зрелище. Некоторые отступили подальше.

– Извините за беспокойство, – произнес, делая полшага назад, демонстрируя отсутствие агрессии. – Прохожу мимо.

– Стой, – Серёга поднял руку, останавливая. – А ты кто такой? Откуда взялся?

Ситуация обострилась мгновенно. Два агрессивно настроенных мужчины, толпа свидетелей, готовых наблюдать, но не вмешиваться. И никаких путей отхода. В кармане пустота – ни местных документов, ни денег, ни средств защиты, кроме инстинктов.

– Прохожий, – констатировал ровно, фиксируя взглядом точки потенциального удара.

– Прохожий, значит, – протянул Серёга, щурясь, его взгляд не выражал ничего, кроме подозрения. – А что так интересуешься, прохожий? Местные тут всё друг про друга знают.

– Ничего особенного. Просто осматриваюсь. Адаптируюсь к окружающей среде.

Вован фыркнул и рассмеялся, его смех был резким и неприятным.

– Слышь, философ! Ты чего, беженец, что ли? Или бомж какой?

Толпа замерла, втягивая головы. Торговка перестала раскладывать пирожки, её глаза, полные беспокойства, метались между нами. Женщина с ребёнком отошла ещё дальше, прижимая сына к себе, словно защищая от невидимой угрозы.

– Ни то, ни другое, – отозвался, сохраняя нейтральный тон, но готовность к действию была максимальной.

– Тогда чего без денег шляешься, чучело? – Вован сделал шаг вперёд, сокращая дистанцию. – По-моему, ты тут что-то высматриваешь. Чужое. Может, карманы тебе проверить? На предмет ценностей.