Говардс-Энд

Последние слова были сказаны с непередаваемым выражением.

– Куда делся пони? – спросила Маргарет, помолчав.

– Пони? Уже давно умер.

– Ильм я помню. Хелен говорила, что это великолепное дерево.

– Это самый красивый ильм во всем Хартфордшире. Ваша сестра рассказала вам про зубы?

– Нет.

– Это может показаться вам интересным. В ствол ильма вбиты свиные зубы примерно в четырех футах от земли. Это сделали крестьяне бог знает сколько лет назад; считается, что, если пожевать кусочек коры, она снимет зубную боль. Зубы почти заросли, и больше к дереву никто не приходит.

– Я бы пришла. Обожаю фольклор и всякие древние суеверия. Как вы думаете, кора действительно лечила зубы, если человек в нее верил?

– Конечно. Она бы вылечила что угодно – когда-то. Я помню случаи… я, знаете ли, жила в Говардс-Энд задолго, задолго до того, как о нем узнал мистер Уилкокс. Я там родилась.

Разговор снова перешел на другую тему. Казалось, что они просто болтают о разном вздоре. Маргарет заинтересовалась тем, что Говардс-Энд принадлежит миссис Уилкокс, но заскучала, выслушав излишне подробный отчет о семье Фасселл, о тревогах Чарльза относительно Неаполя, о путешествии мистера Уилкокса, который вместе с Иви отправился в автомобильную поездку по Йоркширу. Маргарет терпеть не могла скуки. Она стала невнимательной, начала вертеть в руках фотографию, уронила, разбила стекло, извинилась, получила прощение, порезала палец, приняла соболезнования и, наконец, сказала, что ей пора идти – столько еще дел по хозяйству, а еще надо побеседовать с инструктором Тибби по верховой езде.

Но кое-что любопытное еще прозвучало.

– До свидания, мисс Шлегель, до свидания. Спасибо, что вы пришли. Вы меня подбодрили.

– Я так рада!

– Интересно, вы когда-нибудь думаете о себе?

– Я только о себе и думаю, – сказала Маргарет, покраснев, но не убирая руки со столика.

– Интересно. Мне было интересно в Гейдельберге.

– Еще бы!

– Мне иногда кажется…

– Что? – спросила Маргарет, потому что наступило долгое молчание, молчание, чем-то похожее на мерцание огня, дрожащий отсвет лампы для чтения на их руках, белое пятно окна, молчание переменчивых и вечных теней.

– Мне иногда кажется, будто вы забываете о своей юности.

Маргарет была удивлена и немного раздосадована.

– Мне двадцать девять, – заметила она. – Это не такая уж ранняя юность.

Миссис Уилкокс улыбнулась:

– Почему вы это сказали? Вы считаете, это грубое и бестактное замечание?

Маргарет покачала головой.

– Я всего лишь хотела сказать, что мне пятьдесят один год и для меня вы обе… Прочтите это в какой-нибудь книге, я не могу выразиться яснее.

– О, я поняла. Вы имеете в виду неопытность. Я не опытнее Хелен и все же берусь советовать ей.

– Да, вы поняли. Неопытность – то самое слово.

– Неопытность, – повторила Маргарет серьезным, но бодрым тоном. – Конечно, мне еще надо столькому научиться, абсолютно всему, так же, как Хелен. Жизнь очень трудна и полна сюрпризов. Во всяком случае, это я поняла. Нельзя сразу научиться быть скромной и доброй, говорить напрямик, любить людей, а не жалеть их, помнить о нищих, потому что все это такие противоречивые вещи. Вот тогда приходит черед соразмерности – надо жить соразмерно. Но нельзя начинать с соразмерности, так поступают только самодовольные педанты. Пусть соразмерность будет последним прибежищем, когда все остальные пути завели в тупик… Ах, боже мой, я взялась проповедовать!

– Да, вы прекрасно сказали о трудностях жизни, – проговорила миссис Уилкокс, убирая руку в глубокую тень. – Именно так я бы сама хотела рассказать о них.

Глава 9

Нельзя обвинить миссис Уилкокс в том, что она научила Маргарет жизни. И Маргарет, со своей стороны, продемонстрировала настоящее смирение, приняв вид неопытности, чего на самом деле, разумеется, не чувствовала. Она больше десяти лет самостоятельно вела хозяйство, устраивала почти безупречные приемы, вырастила очаровательную сестру и воспитывала брата. Безусловно, если опыт можно приобрести, она приобрела его.

И все-таки скромный званый обед, данный в честь миссис Уилкокс, не имел успеха. Ее новая подруга никак не сочеталась с «одним-двумя замечательными людьми», которым предложили с ней познакомиться, и обед прошел в атмосфере вежливого недоумения. Миссис Уилкокс отличалась простыми вкусами, поверхностным знанием культуры и не интересовалась ни Новым английским клубом искусств, ни различиями между журналистикой и литературой, каковая тема послужила для начала разговора, как заяц для затравки. Замечательные люди во главе с Маргарет бросились за ним с радостными возгласами, и, только когда прошла половина обеда, они поняли, что главная гостья не приняла участия в охоте. Они не находили общих тем для разговора. Миссис Уилкокс, целую жизнь проведшей в служении мужу и сыновьям, нечего было сказать незнакомым людям, которые никогда не жили такой жизнью и были вдвое моложе. Интеллектуальные дискуссии вселяли в нее тревогу, иссушая нежные образы ее мыслей, словно они были судорожно дергающимся автомобилем, а она охапкой сена, цветком. Два раза она пожаловалась на погоду, два раза покритиковала обслуживание в поездах на Большой Северной дороге. Все бодро согласились и бросились дальше, а когда миссис Уилкокс осведомилась, нет ли новостей от Хелен, хозяйка не ответила, слишком занятая тем, что вставляла в ответную реплику Ротенштейна[19]. Вопрос пришлось повторить:

– Надеюсь, вашей сестре нравится в Германии?

Маргарет опомнилась и сказала:

– Да, спасибо, во вторник я получила от нее письмо.

Но крикливый демон не оставил ее, и в следующий миг она снова сорвалась:

– Только во вторник, потому что они живут прямо в Штеттине. У вас нет знакомых в Штеттине?

– Нет, – мрачно произнесла миссис Уилкокс, в то время как ее сосед, молодой человек из Департамента образования, начал прохаживаться насчет обитателей Штеттина: существует ли такая вещь, как штеттинность?

Маргарет подхватила:

– Штеттинцы кидают вещи в лодки из складов, нависающих над водой. По крайней мере, так делают наши родственники, но они не особенно богаты. В городе ничего интересного, кроме вращающихся часов и вида на Одер, он действительно необыкновенный. Ах, миссис Уилкокс, вам бы очень понравился Одер! Река или даже реки – кажется, что их там десяток, – ярко-голубого цвета, а равнина, по которой он течет, ярко-ярко-зеленая.

– Надо же! Похоже, это действительно изумительное зрелище, мисс Шлегель.

– Я так думаю, но Хелен со своей любовью к мудрствованиям утверждает, что он похож на музыку. Течение Одера обязательно должно быть похоже на музыку. Оно напоминает ей симфоническую поэму. Пристань – это си-минор, если я правильно помню, а ниже по течению все ужасно путается. Одна тема сразу в нескольких ключах, это илистые берега, а еще одна в до-диез мажоре, пианиссимо, для судоходного канала и выхода в Балтийское море.

– А в каком ключе нависающие склады? – со смехом спросил человек из Департамента образования.

– Во всех сразу, – ответила Маргарет, неожиданно бросаясь по новой дороге. – По-моему и по-вашему, сравнивать Одер с музыкой неестественно, но нависающие штеттинские склады серьезно воспринимают красоту, а мы нет, как всякий средний англичанин, который презирает всех, кто делает наоборот. Нет, не говорите, что «у немцев нет вкуса», или я закричу. Вкуса у них нет, но… но… оглушительное но! – они серьезно относятся к поэзии, поистине серьезно.

– И есть ли от этого польза?

– Да, да, есть. Немцы всегда ищут красоту. Они могут не заметить ее по глупости или неправильно истолковать, но они хотят впустить красоту в свою жизнь, и я считаю, что в конце концов так и будет. В Гейдельберге я встретила толстого хирурга-ветеринара, который повторял какие-то приторные вирши дрожащим от рыданий голосом. Мне легко смеяться, я никогда не читаю вслух стихов, ни хороших, ни плохих, и не могу припомнить ни одного четверостишия, которое бы тронуло меня до глубины души. Во мне закипает кровь – положим, я наполовину немка, так что спишем это на патриотизм, – когда я слышу, как типичный англичанин с тонким вкусом презрительно отзывается о «тевтонах», будь то Бёклин[20] или мой ветеринар. «О, Бёклин, – рассуждает англичанин, – он так рвется к красоте, он слишком сознательно населяет природу богами». Да, рвется, потому что чего-то хочет – красоты и прочих неосязаемых даров, которые парят в атмосфере мира. Потому пейзажи ему не удаются, а Лидеру удаются.

– Не уверен, что согласен. А вы? – сказал он, поворачиваясь к миссис Уилкокс.

Она ответила:

– Я думаю, мисс Шлегель великолепно все выразила. – И разговор сковало холодом.

– О, миссис Уилкокс, не говорите так. Обычно, когда слышишь, что ты прекрасно все выразила, это так обидно.

– Я не хотела вас обидеть. Ваша речь меня очень заинтересовала. У нас в основном, кажется, недолюбливают Германию. Мне давно хотелось услышать, что говорят с другой стороны.

– С другой стороны? Значит, вы не согласны. Отлично! Выскажите нам свое мнение.

– У меня нет мнения. Но мой муж… – ее голос смягчился, холод окреп, – не очень верит в Континент, и наши дети пошли в него.

– Они полагают, что Континент плох? На каком основании?

Миссис Уилкокс не имела понятия; она, как правило, не обращала внимания на основания. Она не была ни интеллектуальной, ни даже сообразительной, но странным образом все же производила возвышенное впечатление. Маргарет, полемизируя с друзьями об Искусстве и Мысли, видела в миссис Уилкокс необыкновенную личность, рядом с которой их поступки и слова казались мелкими. Миссис Уилкокс не язвила, даже не критиковала; она была очаровательна, и с ее губ не сорвалось ни одного недоброго или обидного слова. Но она не совпадала с повседневной жизнью: та или другая как бы размывалась. И во время обеда миссис Уилкокс казалась более размытой, чем обычно, и как будто находилась ближе к той границе, что отделяет повседневную жизнь от более важной.

– Но вы должны признать, что Континент – глупо называть его «континентом», но, право же, он больше похож сам на себя, чем какая-то его часть на Англию. Англия уникальна. Сначала попробуйте еще желе. Я хотела сказать, что на Континенте, хорошо это или плохо, интересуются идеями. В его живописи и литературе есть то, что можно назвать зигзагом божественного, и он проглядывает даже сквозь декаданс и аффектацию. В Англии больше свободы действий, но за свободой мысли поезжайте в бюрократическую Пруссию. Там смиренно обсуждают такие важные вопросы, до которых мы здесь побрезгуем дотронуться даже щипцами.

– Я не хотела бы поехать в Пруссию, – сказала миссис Уилкокс, – даже чтобы посмотреть на тот замечательный вид, который вы описали. А для смиренных обсуждений я слишком стара. В Говардс-Энд мы ничего не обсуждаем.

– Обязательно начните! – воскликнула Маргарет. – Дискуссии поддерживают в доме жизнь. Дом не может держаться на одних кирпичах и цементе.

– Дом не может устоять без них, – сказала миссис Уилкокс, неожиданно ухватившись за мысль и в первый и последний раз вселив слабую надежду в души одного-двух замечательных людей. – Он не может устоять без них, и порой я думаю… Но я не жду, что ваше поколение согласится со мной, поскольку даже дочь возражает мне по этому вопросу.

– Все равно, пожалуйста, скажите!

– Порой я думаю, что разумнее было бы предоставить мужчинам действовать и спорить.

Воцарилось минутное молчание.

– Действительно, доводы против права женщин на голосование очень сильны, – сказала девушка напротив, наклонившись над столом и кроша в руках хлеб.

– Да? Я никогда не слежу за доводами. Слава богу, что мне не придется голосовать самой.

– Но мы говорили не о голосовании, правда? – сказала Маргарет. – Разве различия между нами не гораздо шире, миссис Уилкокс? Должны ли женщины остаться тем, чем были с доисторических времен, или теперь, когда мужчины ушли так далеко вперед, мы тоже можем сделать несколько шагов? Я утверждаю, что можем. Я готова признать даже биологические изменения.

– Не знаю, не знаю.

– Мне пора вернуться к моим «складам», – сказал человек из Департамента образования. – В последнее время руководство стало безобразно строгим.

Миссис Уилкокс тоже поднялась.

– Ах, поднимемся на минуту на второй этаж. Там играет мисс Куэестед. Вам нравится Макдауэлл? Вам все равно, что у него всего лишь два мотива? Если вам действительно пора, я вас провожу. Может быть, выпьете хотя бы чашечку кофе?

Они вышли из столовой и закрыли за собой дверь. Застегивая жакет, миссис Уилкокс сказала:

– Какую интересную жизнь вы ведете в Лондоне!

– Нет, – возразила Маргарет, внезапно испытывая отвращение. – Мы ведем жизнь лепечущих мартышек, миссис Уилкокс, это правда. В наших душах есть что-то тихое и прочное, право же, у всех моих друзей. Не притворяйтесь, что вам понравилось за обедом, вам было неприятно, но простите меня и заходите как-нибудь, когда я буду одна, или пригласите меня к себе.

– Я привыкла к молодым людям, – сказала миссис Уилкокс, и с каждым произнесенным ею словом очертания обычных вещей становились все туманнее. – Я и дома слышу много разговоров, потому что мы тоже часто принимаем гостей. У нас больше говорят о спорте и политике, но… мне очень понравилось у вас, дорогая мисс Шлегель, я нисколько не притворяюсь, мне только жаль, что я не сумела как следует в нем поучаствовать. Кроме того, сегодня мне нездоровится. И потом, вы, молодые, так быстро меняете темы, что у меня кружится голова. Чарльз такой же, и Долли такая же. Но мы в одной лодке, и старые и молодые. Этого я никогда не забываю.

Мгновение они молчали и потом с новым чувством пожали друг другу руки. Когда Маргарет вернулась в столовую, тамошняя беседа резко прекратилась: друзья говорили о ее новой подруге и отвергли миссис Уилкокс за отсутствием оригинальности.

Глава 10

Прошло несколько дней.

Возможно, миссис Уилкокс была из той породы неудовлетворительных людей – таких немало, – которые поманят дружеским расположением, а потом отстраняются. Они возбуждают в нас интерес и привязанность и, словно дух, порхают вокруг. И потом отстраняются. Если речь идет о физической страсти, такое поведение называется вполне определенно – флирт, и если он заходит слишком далеко, то наказывается законом. Но никакой закон или общественное порицание не грозит тем, кто флиртует с дружбой, хотя ноющая боль, сознание зря потраченных усилий и усталость от этих отношений могут мучить вас так же нестерпимо. Принадлежала ли миссис Уилкокс к таким людям?

Сначала Маргарет опасалась, что да, ибо со свойственным лондонцу нетерпением она хотела, чтобы все устроилось немедленно. Она не верила периодам затишья, которые необходимы для истинного роста. Желая зачислить миссис Уилкокс в подруги, она нависала над ней, так сказать, с карандашом в руке, тем более что остальные члены семьи Уилкокс были в отъезде и обстоятельства благоприятствовали. Но женщина не желала спешить. Она отказывалась подстраиваться под Уикем-Плейс или возобновлять дискуссию о Хелен и Поле, которой Маргарет воспользовалась бы как коротким путем для сближения. Она не торопила время, а может быть, время не торопило ее, и, когда наступил критический момент, все было готово.

Началось с письма, в котором она спрашивала: не согласится ли мисс Шлегель пройтись с ней по магазинам? Приближалось Рождество, и миссис Уилкокс запаздывала с подарками. Она провела несколько дней в постели и должна наверстать упущенное время. Маргарет приняла приглашение, и однажды угрюмым утром в одиннадцать часов они сели в одноконную карету и отправились в путь.

– Во-первых, – начала Маргарет, – надо составить список из имен и вычеркивать по одному. Моя тетя всегда так поступает, а туман может сгуститься в любой момент. У вас есть какие-нибудь идеи?

– Я планировала поехать в «Хэрродс» или «Хеймаркет», – без особой надежды сказала миссис Уилкокс. – Я уверена, что там есть все. Я не очень хороший покупатель, меня пугает суматоха. Ваша тетя совершенно права – нужно составить список. Берите мою записную книжку и пишите с самого верха ваше собственное имя.

– Ура! – сказала Маргарет, вписывая имя. – Как любезно с вашей стороны начать с меня.

Но ей не хотелось получить в подарок ничего дорогого. Их знакомство было скорее необычным и не близким, и она интуитивно понимала, что семья Уилкокс не одобрит расходов на посторонних людей, как делают даже более дружные семьи. Маргарет не хотелось стать второй Хелен, охотницей за подарками, раз уж ей не дано охотиться за мужчинами, или подвергнуться оскорблениям Чарльза, как вторая тетя Джули. Наиболее всего приличествовала бы некоторая сдержанность поведения, и Маргарет прибавила:

– В общем-то, мне не особенно хочется получить рождественский подарок. Даже скорее не хочется.

– Почему же?

– У меня странное отношение к Рождеству. Меня интересуют люди, а не вещи, потому что у меня есть все, что можно купить за деньги.

– Я обязательно должна подарить вам что-нибудь, достойное вашей дружбы, мисс Шлегель, в память о вашей доброте, с которой вы скрасили мои одинокие недели. Ведь я осталась одна, а вы не дали мне предаться грустным размышлениям.

– Если так, – сказала Маргарет, – если я, не зная того, оказалась вам полезной, вы не сможете отплатить мне чем-то осязаемым.

– Пожалуй, нет, и очень жаль. Я попробую подумать об этом по дороге.

Так имя Маргарет по-прежнему возглавляло список, но место напротив него осталось пустым. Они ездили от магазина к магазину и выходили из кареты в белом воздухе со вкусом холодных монеток. Время от времени им случалось проехать сквозь серый сгусток. В то утро жизненная сила почти покинула миссис Уилкокс, и именно Маргарет выбрала лошадку для одной маленькой девочки, куклу-уродца для другой и медную грелку для жены приходского священника.

– Слугам мы всегда даем деньгами.

– Да, правда, так гораздо проще, – ответила Маргарет, чувствуя гротеск этого слияния духовного и материального, и ей представилось, как поток игрушек и денег выходит из позабытых вифлеемских яслей.

Повсюду царствовала вульгарность. Пивные, помимо обычного призыва против реформы трезвости, украсились объявлениями, которые приглашали посетителей «вступить в наш рождественский гусиный клуб» и обещали членам бутылку джина или две согласно подписке. Рядом плакат с одетой в трико женщиной объявлял рождественскую пантомиму, а рождественские открытки тонули среди изображений красных дьяволов[21], которые снова вошли в моду. Маргарет не относилась к меланхолическим идеалисткам, и ей не хотелось умерять это буйство деловой активности и саморекламы. Просто оно каждый год удивляло ее. Интересно, много ли сомневающихся покупателей и усталых продавцов помнят, какое божественное событие свело их вместе? Сама она помнила это событие, хотя и стояла несколько поодаль. Она не была христианкой в общепринятом смысле; она не верила в Бога-плотника, в отличие от большинства публики, которое, при необходимости, громко заявило бы об этом. Но вера их проявлялась через Риджент-стрит и Друри-Лейн, в слякоти под ногами, в некой потраченной сумме, праздничном обеде, съеденном и забытом, – несоразмерно. Но можно ли у всех на глазах соразмерно выразить духовное? Только в личной жизни человека отражается бесконечность; только в человеческих отношениях различим след личности, не доступный повседневному видению.

– Нет, в общем, мне нравится Рождество, – заявила Маргарет. – Оно, хотя и довольно нелепым образом, сближается с миром и доброй волей. Но боже мой, каждый год оно все нелепее и нелепее.

– Вот как? Я привыкла к сельскому Рождеству.

– Обычно мы справляем его в Лондоне и страстно отдаемся игре – слушаем рождественские гимны в Аббатстве, устраиваем дурацкие обеды для горничных, потом елки и танцы для бедных детей под пение Хелен. Гостиная для этого самое подходящее место. Мы ставим елку на трюмо, задергиваем шторы и зажигаем свечи – на фоне зеркала елка смотрится чудесно. Жаль, если в нашем новом доме не будет трюмо. Конечно, для этого годится только очень маленькое деревце, и подарки на него не повесишь. Нет, подарки мы выкладываем на что-то вроде скалистого пейзажа из мятой оберточной бумаги.

– Вы сказали, «новый дом», мисс Шлегель. Значит, вы покидаете Уикем-Плейс?

– Да, мы должны выехать года через два-три, когда кончится срок аренды.

– Вы долго прожили там?

– Всю жизнь.

– Вам будет очень жаль расстаться с домом.

– Наверно. Пока что мы не вполне отдаем себе отчет. Мой отец…

Она замолчала, потому что они подошли к отделу канцелярских принадлежностей в «Хеймаркете», и миссис Уилкокс решила заказать несколько поздравительных открыток для близких.

– Если возможно, что-нибудь оригинальное, – вздохнула она.

У прилавка она встретила подругу, отягощенную той же задачей, и завела с ней скучный разговор, потратив уйму времени.

– Мой муж с дочерью отправились в поездку на автомобиле.

– И Берта тоже? Подумать только, какое совпадение!

Маргарет при всей своей непрактичности в такой компании могла блеснуть. Пока женщины вели беседу, она просмотрела целую подшивку образцов и предложила одну открытку на выбор миссис Уилкокс. Та пришла в восторг – весьма оригинально, такое милое поздравление, она закажет сотню штук и будет в вечном долгу у Маргарет. Затем, пока продавщица записывала заказ, она сказала:

– Вы знаете, я все же подожду. По здравом размышлении, лучше мне подождать. Ведь еще осталась уйма времени, не правда ли? Я хотела бы спросить мнения Иви.

Окольным путем они вернулись к карете, и, устроившись на сиденье, миссис Уилкокс спросила:

– Но разве ее нельзя возобновить?

– Что, простите? – сказала Маргарет.

– Вашу аренду.

– Ах, аренду! Так вы столько времени думали об этом? Как вы добры!

– Не может быть, чтобы ничего нельзя было сделать.

– Нет, цены выросли чрезвычайно. Наш дом на Уикем-Плейс собираются снести и построить вместо него многоквартирную башню, как у вас.

– Это ужасно!

– Землевладельцы – страшное племя.

И миссис Уилкокс пылко проговорила:

– Это чудовищно, мисс Шлегель, так нельзя. Я понятия не имела, что нависло над вами. Я сочувствую вам от всей души. Расстаться с домом, с домом вашего отца – это не допустимо. Это хуже смерти. Я бы скорее умерла, чем… Ах, бедные девочки! Что это за цивилизация, как ее называют, если человек не может умереть в той же комнате, где родился? Дорогая моя, мне так жаль вас…

Маргарет не находила слов. Миссис Уилкокс слишком устала от магазинов и была склонна к истерике.

– Однажды чуть было не снесли Говардс-Энд. Это бы меня убило.

– Наверняка Говардс-Энд совсем не то, что наш дом. Мы любим его, но в нем нет ничего особенного. Как вы сами видели, это обыкновенный лондонский дом. Мы легко найдем другой.

– Вы так думаете.

– Наверно, снова мое отсутствие опыта! – сказала Маргарет, меняя тему. – Я теряю дар речи, когда вы говорите таким тоном, миссис Уилкокс. Мне бы хотелось увидеть себя вашими глазами – в перспективе. Этакая инженю. Очаровательная, замечательно начитанная для своего возраста, но неспособная…

Миссис Уилкокс нельзя было удержать.

– Поедемте со мной в Говардс-Энд, – сказала она с большей горячностью, чем обычно. – Я хочу, чтобы вы его увидели. Вы никогда его не видели. Я хочу узнать, что вы о нем скажете, потому что вы всегда так красиво говорите.

Маргарет взглянула на безжалостный воздух и затем на усталое лицо спутницы.

– В другой раз я с удовольствием приняла бы ваше приглашение, – сказала она, – но сегодня вряд ли подходящая погода для этой поездки, тем более что нам необходимо от дохнуть перед дорогой. Да, кстати, разве дом не заколочен?

Ответа она не получила. Видимо, миссис Уилкокс была раздосадована.

– Можно мне поехать в другой раз?

Миссис Уилкокс наклонилась и постучала в стеклянное окошко.

– Назад на Уикем-Плейс, пожалуйста! – приказала она вознице.

Маргарет обиделась.

– Тысяча благодарностей за вашу помощь, мисс Шлегель.

– Не стоит.

– У меня словно гора с плеч свалилась вместе с этими подарками, особенно с открытками. Я в восторге от вашего выбора.

Она тоже, в свою очередь, не получила ответа. Маргарет, в свою очередь, была раздосадована.

– Иви и мой муж возвращаются послезавтра. Вот почему я повела вас по магазинам. Я осталась в городе главным образом из-за покупок, но так ничего и не придумала, а теперь он пишет, что им придется раньше времени закончить поездку из-за плохой погоды, да и полицейские свирепствуют, почти как в Суррее. У нас такой аккуратный шофер, и мужу особенно обидно, что к ним относятся, как к нарушителям.

– Почему?

– Ну, разумеется… он не нарушитель.