Атлас: Испытание человечности

Никита Чекурдаев

Атлас: Испытание человечности

Предисловие

Когда в июле 2025 года мир облетела новость об открытии третьего межзвёздного объекта, кометы 3I/ATLAS, это было не просто научное событие. Для меня оно стало моментом личного потрясения. Мы живём в эпоху, когда звёзды казались бесконечно далёкими, а межзвёздное пространство – безжизненной пустотой. И вот в нашу Солнечную систему входит вестник из этого океана безмолвия, и он старше самого нашего Солнца.

Осознание того, что этот древний странник, бороздивший космос более 7 миллиардов лет, сейчас проходит рядом с нами, вызвало чувство, которое трудно описать, – смесь благоговейного трепета и жгучего любопытства.

Но настоящий творческий взрыв произошёл, когда сухие научные данные начали обрастать парадоксами. Телескоп NASA Swift зафиксировал, что комета «плюётся» водой – 40 килограммов в секунду – на таком расстоянии от Солнца, где любая другая комета должна оставаться ледяной глыбой . Профессор Гарварда Ави Лёб, известный своей готовностью бросать вызов конвенциональному мышлению, указал на пугающе точное совпадение её орбиты с плоскостью земной и на идеальную позицию для гравитационного манёвра. Эти факты не просто удивляли; они настойчиво наводили на мысль, заставляющую сердце биться чаще: а что, если мы имеем дело не с бездушным куском льда? Что, если этот объект обладает если не разумом, то целью?

Именно этот вопрос, рождённый на стыке известной науки и невероятной гипотезы, и стал семенем, из которого проросла эта книга. Она – попытка дать художественный ответ на научную загадку, исследование того, что могло бы произойти, если бы самые смелые догадки оказались правдой.

Акт 1. Тень в небе. Глава 1. Последняя мелодия

«Самая страшная ошибка – это не ошибка расчета, а ошибка в расчёте своих сил.»

– Леонардо да Винчи

Он вёл машину, одной рукой ловко орудуя рулём, другой – отыскивая ладонь жены на центральном подлокотнике. Его большой палец нежно проводил по её костяшкам, вырисовывая невидимые узоры. В салоне пахло дорогим кожаным салоном, её духами – лёгкими, с нотками жасмина – и предгрозовой свежестью, врывающейся в чуть приоткрытое окно.

– Смотри, дождь начался, – прошептала она, и в её голосе звучала та самая, знакомая только им двоим, смесь нежности и восторга. Он улыбнулся, не отрывая глаз от дороги, мокрой и блестящей, как чёрный жемчуг. Его рука потянулась к крутилке радио.

И зазвучала их песня. Та самая, под которую они танцевали на своей свадьбе, глупая и прекрасная, от которой всегда щемило где-то под сердцем. Он посмотрел на нее. В свете встречных фар её профиль был очерчен сияющим контуром, капли дождя застыли в её волосах крошечными алмазами. В этот мир был идеален. Он был полон.

Он сжал её пальцы, чувствуя под своей кожей тепло её кожи, лёгкий выступ обручального кольца. Она повернулась к нему, чтобы сказать что-то, улыбка тронула уголки её губ. Её глаза, такие ясные и любимые, встретились с его взглядом.

И в этот миг из-за поворота, слепящее и безжалостное, выплеснулось солнце. Не небесное, а адское – фары грузовика, сорвавшегося со своей полосы. Оно не просто слепило – оно пожирало пространство, стирая дорогу, будущее, саму жизнь в ослепительном белом огне.

Он не успел среагировать. Только успел увидеть, как её улыбка сменилась немым вопросом, как её глаза расширились, отражая надвигающийся конец.

Потом мир взорвался.

Звук удара не был грохотом. Это был чудовищный, животный вопль рвущегося металла, хруст ломающихся костей вселенной. Стекло не разбилось – оно рассыпалось на миллиарды острых осколков, повисших в воздухе сверкающей пылью. Его тело рвануло вперёд, и лишь ремень безопасности, словно палач, врезался в плечо, оставляя багровый след. Её фигура метнулась в немой пляске, хрупкая кукла в руках невидимого великана.

Все закончилось так же внезапно, как и началось.

Тишина… Глухая, звенящая, давящая. Её нарушал лишь шипящий, предсмертный вздох двигателя и монотонный стук дождя по смятой крыше. Пахло бензином, гарью и медью – сладковатым, тошнотворным запахом крови.

Голова застряла между подголовником и рулём. С трудом повернув её, он увидел её. Она сидела, откинувшись на спинку кресла, будто уснула. Только неестественный разворот шеи и тонкая струйка, сочившаяся из виска и окрашивающая жасминовые духи в новый, ужасный аромат, говорили о правде.

Он попытался позвать её. Имя. Всего лишь одно имя. Но из его горла вырвался лишь хриплый, пузырящийся звук. Он попытался пошевелить рукой, дотронуться до неё в последний раз, преодолеть эти сантиметры, которые стали вечностью. Но его тело больше не слушалось, разбитое и не своё.

Его взгляд затуманился. Последнее, что он видел, – это ее рука, все еще лежавшая на подлокотнике, так близко. И тишину, наконец, заполнил одинокий, надтреснутый голос из радиоприёмника, напевавший ту самую мелодию. Для них двоих. В их пустом, умирающем мире.

Экран затухает.

Тишину в гостиной, пахнущую пылью и цветами, которые уже начали вянуть, разрезал резкий, слишком громкий голос Льва.

– Завтра в десять утра встреча с нотариусом. Я распечатал все документы, которые нужно будет подписать. Ящик с их личными вещами из машины заберу я. Ты не лезь.

Марк не поднимал головы, уставившись в узор на ковре. Его плечи были ссутулены, будто невидимый груз давил его к полу.

– Ты слышал меня, Марк?

– Зачем? – голос Марка был прерывистым шёпотом. – Зачем тебе эти… вещи?

– Чтобы разобраться! – Лев резко повернулся, и его тень накрыла младшего брата. – Кто-то же должен. Кто-то должен сложить все эти бумажки, ответить на звонки, решить, что делать с их долями в бизнесе. Мир не остановился, ты понимаешь?

– Мой – остановился. – Марк, наконец, поднял на него глаза, полые и красные от бессонных ночей. – А твой, я смотрю, даже не притормозил.

В глазах Льва вспыхнул холодный огонь. Он сделал шаг вперед, сжимая папку с документами так, что костяшки пальцев побелели.

– Не надо тут раскисать! Ты думаешь, мне легко? Но я не позволяю себе валяться в истерике, как ребёнок!

– Это не истерика! – Марк вдруг вскочил, и его лицо исказилось гримасой боли и гнева. – Их нет! Понимаешь? НЕТ! А ты говоришь о каких-то долях в бизнесе! Как будто ничего не случилось!

– Я пытаюсь сделать то, что должен! Чтобы мы не потеряли всё! Чтобы ты не остался на улице!

– Да мне на это наплевать! – выкрикнул Марк, отчаянно махнув рукой. – Мне нужны они! Верни их! Сделай что-нибудь, ты же всё всегда можешь! Верни!

Его голос сорвался в рыдание. Лев замер, и на его жёстком, окаменевшем лице на мгновение мелькнула тень такой же всепоглощающей боли. Но он тут же взял себя в руки, заковав ее в броню контроля.

– Я не могу их вернуть. Но я могу позаботиться о том, что осталось. О нас…

– О нас? – Марк фыркнул, смотря на брата с внезапной, горькой ненавистью. – Ты не хочешь позаботиться. Ты хочешь контролировать. Как всегда. Ты даже позволить мне не можешь нормально горевать! Ты стоишь тут, как робот, и раздаёшь указания в день их похорон!

– Кто-то должен быть роботом! – рявкнул Лев, теряя самообладание. – Потому что ты – тряпка! Раскис, и все. Ты слабак, Марк. Всегда был…

Повисла тяжелая, звенящая тишина. Слово «слабак» повисло в воздухе, как ядовитый газ. Марк смотрел на брата, и в его взгляде было что-то окончательно надломленное.

– Убирайся к чёрту, Лев.

– С удовольствием. Дела всё равно не ждут. – Лев резко развернулся и направился к выходу, но на пороге обернулся. – И вытри лицо. Нас ждут люди.

Дверь захлопнулась. Марк остался один посреди тихой гостиной, полной призраков. Он медленно поднёс дрожащие ладони к лицу и, наконец, дал волю тихим, бесконечным слезам, которые текли по щекам и капали на дорогой ковёр, купленный когда-то их отцом. А за дверью слышалось тяжёлое, яростное дыхание Льва, который, прислонившись лбом к косяку, с бешеной силой сжимал и разжимал кулаки, борясь с собственной, никому не видимой бурей.

Грохот захлопнувшейся двери отозвался в тишине, как выстрел. Марк стоял, не двигаясь, пока эхо не растаяло в пустоте просторной гостиной. Затем его ноги подкосились, и он рухнул на диван, вжавшись в ту самую подушку, где всегда сидела их мать.

Пахло ей. Лёгкий, едва уловимый шлейф духов. Он зажмурился, и память, как киноплёнка, рванулась вспять.

Воспоминание Марка:

Он, маленький, лет семи, плачет из-за разбитой коленки во дворе. Не боль была невыносимой, а обида и злость на весь мир. Отец, высокий и сильный, подхватывает его на руки, сажает на плечо. «С высоты все кажется меньше, даже беды, – говорит его голос, глубокий и спокойный. – Держись крепче, мой космонавт».

Марк вцепляется пальцами в отцовский пиджак, чувствуя надёжную твердь под собой. Он перестаёт плакать. С высоты его слезы казались такими же мелкими, как и все остальное.

Открыв глаза, Марк увидел на столе забытые Львом документы. И на самой верхней папке – черно-белая фотография из дела: их отец, молодой, улыбающийся. Он смотрел прямо на Марка. Тот с рыданием отвернулся, уткнувшись лицом в материну подушку, пытаясь уловить ускользающий запах, вдохнуть в себя кусочек того, что было до «после».

Серость улиц и мерзкое начало весны разделяло два времени года: лето и зиму, как та катастрофа которая теперь отделяла родителей от сыновей. Автобус, пахнущий сыростью и чужими телами, резко тронулся. Лев стоял у окна, сжимая поручень так, будто это был обруч, не дающий ему разлететься на осколки. Отражение в грязном стекле – бледное, искажённое лицо с плотно сжатыми губами. В голове все крутилось то слово: «Слабак». Его собственное слово жгло изнутри. Он смотрел на мелькающие огни города, но видел другое.

Воспоминание Льва:

Ему пятнадцать, Марку – десять. Ночь, они вдвоём в большой пустой квартире. Родители на вечеринке. Марку снится кошмар, он прибегает к Льву, дрожащий. «Мне страшно», – шепчет он. Лев, делая вид, что недоволен, ворчит: «Когда же ты вырастишь», – но отодвигается, давая брату место в кровати. В ту ночь он лежал без сна, слушая, как дыхание его брата становится ровным, и чувствуя ответственность, тяжёлую, как свинец. В ту ночь Лев понял – он старший. Он – щит. Он должен быть сильным не смотря и на что. Надо быть таким сильным чтобы младшему не было страшно.

Сейчас в автобусе ему было так же страшно. Страшно от осознания той пустоты, что зияла теперь в его жизни. Страшно от того, что щит, которым он всегда был, оказался бесполезен против слепой случайности. Оказалось, что он не может все контролировать, что в любой момент жизнь может перевернуть все вверх дном. Единственным выходом из всего этого было заковать тот страх в броню дел, расписаний, контроля. Контролировать хаос, чтобы он не поглотил его целиком.

Он посмотрел на своё отражение. На человека, который только что назвал своего сломленного горем брата слабаком. И вдруг, сквозь гул мотора и гул в собственной голове, он услышал тихий, уставший внутренний голос: «А кто здесь сейчас слабак? Тот, кто плачет, или тот, кто убегает?»

Автобус резко затормозил на светофоре. Лев качнулся вперёд. И в этот миг он понял, что едет не к нотариусу, не в офис, не туда, где его ждут «дела». Он едет в никуда. Потому что все, что имело значение, осталось там, в той тихой квартире, с мальчиком, который просто хотел, чтобы ему разрешили горевать.

Он дернул шнур сигнала остановки. Двери с шипением открылись. Лев выскочил на пронизывающий ветер и, не раздумывая, побежал охваченный своими эмоциями. Он был подготовлен к любой земной и неземной перегрузке, но эмоции пустили трещину в фундаменте его спокойствия. В тот день он пробежал около 10 километров не давая отдохнуть своему организму.

Глава 2. Невесомость горя

«Печаль, исцелённая временем, возвращает нас к самим себе.» – Аристотель

Два месяца спустя…

Центр подготовки космонавтов был единственным местом, где Лев мог дышать. Здесь воздух был стерильным, лишённым запахов дома – запахов памяти. Здесь царил порядок, подчинявшийся законам физики, а не хаосу чувств.

Он стоял в гидролаборатории, глядя на гигантский бассейн, где под водой копировалась невесомость. Внутри, как в аквариуме, медленно поворачивалась точная копия модуля МКС. Сегодня должны были быть совместные тренировки. Он и Марк. Экипаж.

Воспоминание Льва, месяц назад:

Они в сурдокамере, проходят тесты на совместимость. Сорок восемь часов в замкнутом пространстве. Марк, обычно подвижный, здесь был собран и точен. Они молча собирали сложный конструктор, их руки двигались синхронно, без единой команды. Инструктор по связи произнёс в микрофон: «Хорошо. Вижу, у вас свой язык. Так и должны работать братья. Экипаж.» Лев тогда впервые за долгое время почувствовал не раздражение, а гордость. Гордость за них обоих.

Этот экипаж теперь треснул, как стекло скафандра в вакууме.

Лев облачился в тяжёлый гидрокомбинезон, вес которого в воде достигал тонны. Погружение было похоже на возвращение в утробу – глухой гул, давление, отрешённость. Он отрабатывал выход в открытый космос. Чёткие, выверенные движения. Забросить страховочный трос. Переместиться к панели. Имитировать замену блока. Но вместо звёздного нева в иллюминаторе он видел лицо Марка. Искажённое обидой. «Слабак».

Его рука дрогнула. Симуляционный инструмент выскользнул и, медленно поворачиваясь, поплыл в синюю бездну бассейна. Грубая ошибка. В реальности это могло бы стоить жизни. Через несколько часов он сидел в классе перед монитором с траекторными схемами. Цифры и векторы плясали перед глазами, но мозг отказывался их складывать в осмысленную картину. Преподаватель, суровый седовласый полковник, положил руку ему на плечо.

– Выходной, Лев. Иди домой.

– Я должен… – голос Льва прозвучал хрипло.

– Должен отдохнуть, – полковник посмотрел на него ни как на сверхчеловека-космонавта, а как на уставшего мальчика. – У тебя в глазах пустота. С такой пустотой в космос нельзя. Он не прощает ошибок. Особенно тех, что сидят тут. – Он ткнул пальцем себе в грудь.

Лев вышел из здания. Промозглый ветер бросал ему в лицо колючие капли дождя. Он поднял голову к небу, затянутому тяжелыми свинцовыми тучами. Где-то там, за этим слоем хмурости, была безвоздушная тишина, холод и вечный мрак. Космос. Их с Марком общая мечта, ради которой они ломали себя годами. И теперь он понимал: самая страшная невесомость – это не там. Она здесь, на Земле. Когда ты отталкиваешься от всего, что держало, и летишь в никуда, не чувствуя под ногами опоры. И нет страховочного фала, который вернёт тебя к брату. Только бесконечное падение.

Тем временем, Марк стоял у большого окна в гостиной, глядя на то же самое небо. В руках он сжимал их с Львом общую фотографию в скафандрах после удачных испытаний в центрифуге. Они оба улыбались, плечом к плечу.

Воспоминание Марка:

Он провалил сложный зачёт по астронавигации. Ушёл с последней парой, готовый все бросить. Лев нашёл его в спортзале, где Марк изматывал себя на тренажёрах. Не упрекая, сел рядом. – Слушай, – сказал он, не глядя на брата. – Отец всегда говорил, что самая сложная траектория – не к другой планете. А к пониманию другого человека. С этой у нас, похоже, перегрузки.

Он протянул Марку флешку. «Там мои конспекты по навигу. Проще, чем в учебнике».

Марк положил фотографию на подоконник. Он чувствовал ту же невесомость, что и Лев. Только его невесомость была тихой, выжженной. Он не падал. Он просто висел в вакууме собственного горя, не в силах сделать движение, чтобы вернуться. Он посмотрел на телефон. Ни звонков, ни сообщений. Тишина была громче любого грохота. И в этой тишине он впервые подумал, что, возможно, Лев в своём бегстве не убегал от него. Возможно, он так же безнадежно пытался найти точку опоры, чтобы не улететь в небытие самому. Но эта мысль была слишком новой и хрупкой, чтобы что-то изменить.

Пустота, которую Лев ощущал внутри, не была тихой. Она гудела навязчивой, монотонной нотой, как шум в ушах после взрыва. Даже дома, в четырёх стенах своей комнаты, он не мог от неё скрыться. Она была громче скрипа половиц и шепота дождя за окном. Он пытался заглушить её учебниками, треком беговой дорожки, но цифры и физические нагрузки лишь подчёркивали внутренний хаос.

На следующее утро он механически собрался и поехал в академию. Не из-за рвения, а потому что оставаться в этой звенящей тишине было невыносимо. Движение, цель, даже чужая – были лучше статичного падения.

Лекционный зал был полон. Свет погас, и на огромном экране за спиной профессора Орлова возникла сложная, похожая на паутину, схема траектории некоего объекта «Три-Атлас». Лев сел на последний ряд, в тени, надеясь раствориться.

Голос профессора Орлова был ровным и весомым, как свинец. Он говорил о комете, о её уникальном составе, о потенциальной угрозе. Слова «смерть», «катастрофа», «нелинейный эффект» висели в воздухе, наполняя его тревожным электричеством. Для Льва они были лишь эхом его собственного состояния.

Заходящее солнце бросало длинные багровые тени в окно конференц-зала. Пылинки плясали в луче проектора, в котором висела траектория пришельца. Профессор Орлов, опёршись костяшками пальцев о полированный стол, обвёл взглядом замерший зал. Его голос, ровный и весомый, как свинец, нарушил тишину.

– Коллеги, мы имеем дело не с гостем. Мы имеем дело с сюрпризом, который Вселенная приготовила нам в виде объекта 3I/ATLAS. И этот сюрприз может оказаться с смертельным исходом».

Он сделал паузу, дав этим словам повиснуть в воздухе, наполненным тревожным электричеством.

– Он пришёл из бездны. Его возраст, по последним данным, может превышать семь миллиардов лет. Он старше нашей Солнечной системы. Он странствовал в пустоте, когда наши планеты были лишь облаками пыли. И теперь он здесь.

Профессор щёлкнул презентером, и на экране появилась диаграмма с чудовищным эксцентриситетом в 6.15.

– Орбита. Гиперболическая. Он не связан гравитацией с Солнцем. Он просто проходит сквозь нашу систему, как пуля через открытое окно. Но куда целится эта пуля?

«Он ведёт себя неправильно, – продолжал Орлов. – На расстоянии в три астрономических единицы, где любой лёд должен спать вечным сном, он «плюётся» водой с интенсивностью 40 килограммов в секунду. Что заставляет его делать это? Неужели только нагрев? Или что-то иное, что мы не можем понять?»

Ещё один щелчок – и экран заполнила спектрограмма. «Состав. Углекислый газ… Но затем… зелёное свечение. Аномалия, природу которой мы до сих пор не расшифровали. Это послание? Или просто химическая причуда?»

Орлов отодвинул ноутбук и вышел на середину зала. Его тень, гигантская и искажённая, легла на экран.

– А теперь о самом тревожном. Траектория. Она с пугающей точностью совпадает с плоскостью эклиптики. Он пролетит рядом с Марсом третьего октября, и наши аппараты увидят… Увидят на много больше, но не будет ли это поздно.

Он посмотрел прямо на Льва, и его взгляд был тяжёлым, как свинец.

– Затем он скроется за Солнцем. Исчезнет. И если бы этим объектом кто-то управлял… это был бы идеальный момент для незаметной коррекции курса. Положение в перигелии позволяет ему идеально исполнить гравитационный манёвр, эффект Оберта. Тот самый, который мы используем для своих зондов».

В зале повисла гробовая тишина. Слова «смерть», «катастрофа», «нелинейный эффект», которые профессор бросал ранее, теперь висели в воздухе, как отравленный газ. Для Лева они были лишь эхом его собственного состояния – холодного, рационального ужаса перед неизвестной переменной.

– Мы изучаем комету, коллеги. Но, – Орлов снова сделал паузу, на этот раз более протяжную, – я задаюсь вопросом: а не изучает ли она нас?»

Он медленно прошёлся перед первым рядом, его пальцы сомкнулись за спиной.

– Этот неконтролируемый выброс воды… что, если это не аномалия, а симптом? Симптом структурного распада? Гигантское тело, десятикилометровое в поперечнике, начинает разрушаться под действием гравитационных напряжений. Его траектория – это не путь странника. Это траектория осколка. Возможно, самого крупного осколка, летящего прямо в центр системы.

Профессор вновь подошёл к проектору, и на траектории появилась ярко-алая метка.

«Расчёты показывают: если объект начнёт фрагментировать, зона разлома пройдёт через углеродно-цианидные структуры. Мы получим не просто поток обломков. Мы получим облако высокотоксичной пыли, которое на скорости в 60 километров в секунду будет распространяться по околосолнечному пространству. Это навсегда закроет для нас маршруты к внешним планетам и поставит крест на любой пилотируемой миссии за пределы земной орбиты на десятилетия вперёд».

Он выдержал паузу, давая аудитории осознать масштаб.

– Таким образом, вопрос сегодня стоит не «что это за комета?». Вопрос звучит иначе: «Что означает её возможная смерть для нас?» Сможем ли мы её нейтрализовать и как это отразится на нашей планете? Лекция окончена. Готов к вашим вопросам. – подытожил преподаватель.

В наступившей тишине, прежде чем кто-либо успел пошевелиться, Лев услышал свой собственный голос, прозвучавший хрипло и резко. Рука поднялась сама собой, повинуясь инстинкту – оспорить, найти логическую неувязку, вернуть контроль с помощью холодного рассудка.

– Профессор, Лев Сергеевич. Вы говорите о потенциальной угрозе. Но если объект рассыплется в пыль, то какая от него может быть опасность? Это же просто облако мелких частиц и потенциально будущая наша безмятежная жизнь? – спросил слушатель.

Он почувствовал, как несколько человек в первых рядах обернулись на него. И среди них – тот, чей профиль он узнал бы с закрытыми глазами. Марк.

Профессор Орлов, сухой, подтянутый мужчина с пронзительным взглядом, кивнул, оценивая вопрос.

– Спасибо за вопрос, именно на этом многие спотыкаются. Да, это облако. Но представьте, что это не просто пыль, а активные ядра с неизвестным составом, окружённые плазмой. В 2023 году обычная комета вызвала возмущения солнечного ветра, к которым никто не был готов. А теперь в нашу систему влетает один неизвестный объект с очень диковинным составом, разбив его, мы получим целое облако. Облако такой «электропроводящей грязи». Эффект может быть нелинейным. Катастрофическим. Это как бросить горсть металлической стружки в работающий генератор. – ответил Орлов.

Лев хотел было возразить, найти слабое место в этой аналогии, но его опередил. Голос, знакомый до боли, прозвучал с другого конца зала – нарочито ровный, демонстративно уверенный.

Марк встал, его поза была вызовом. Он смотрел не на профессора, а будто через него, бросая невидимый копьё в сторону брата.

– Профессор, а давайте вернёмся к началу. Вы сказали, что энергии не хватало. А если это был не бортовой реактор, а какой-то неизвестный нам принцип взаимодействия с солнечным ветром? Может, мы просто не знаем какого-то фундаментального закона, который позволил бы черпать энергию прямо из него?

Вопрос был блестящим. Дерзким, нестандартным, выходящим за рамки темы. Именно таким, каким всегда хотел казаться Марк. Лев стиснул зубы. Старая игра. Вечное соревнование. Даже здесь, на краю пропасти, они не могли остановиться.

Профессор Орлов обрадовался, что не на шутку взволновал умы своих слушателей, и рад был ответить и на этот вопрос. Он улыбнулся, его лицо озарилось интересом.

– Блестящая гипотеза, Марк! Именно так и должен мыслить исследователь. Да, это возможно. Но это не меняет сути. Это всё равно что найти в пустыне автомобиль с незнакомым двигателем. Мы можем не понимать принципа его работы, но мы видим, что он мчится на нас. И наша первая задача – не изучить двигатель, а уклониться от удара.

В разрез их разговору вмешалась отличница с первого ряда, её ум, осанка, манеры несомненно завораживали как преподавателей, так и слушателей и братья тому не были исключением.

– Хорошо, допустим. Вы говорите: «Мы должны стать иным видом». Что это значит на практике? Для нас, космонавтов? Больше тренировок? Новые скафандры? – уверенно спросила Виктория, элегантно поправляя локон своих золотистых волос.

– Виктория, это значит новые типы миссий. Не просто полёты к МКС, а экспедиции-перехватчики. Возможно, создание орбитального флота, способного достичь таких объектов до их подлёта к внутренней части системы. Это означает, что ваша подготовка должна включать не только инженерию и медицину, но и основы ксеноматериаловедения и – простите за спекуляцию – основу основ – готовность столкнуться с тем, для чего у нас нет инструкции. – осторожно ответил Профессор Орлов, закатив глаза в поиске слов и воспоминаний.

– Профессор, как вы сказали это некая «посылка»… Зачем её отправлять? – смущённо задал вопрос Марк, потому как сам не верил в данное предназначение этой межзвёздной кометы.