Эндорфин

Айрин Адлер

Эндорфин

Посвящается тебе, тому самому человеку, что разделил мою жизнь на «до» и «после».

Если бы не ты, эта история так и осталась бы в тени – не написанной, не прожитой, не услышанной.

Ты стал тем, кто дал мне смелость вывести первое слово.

Спасибо.

Пролог

История Мии действительно была историей постоянного противостояния. Снаружи она могла казаться человеком, достигшим значительных высот для своих лет, но внутри нее шла непрекращающаяся борьба, и начало этой борьбы лежало в далеком прошлом.

Семья Мии представляла собой крепость с очень толстыми стенами и определенными, незыблемыми законами. Эти законы были просты и заключались в следовании установленному порядку, приоритете практичности над мечтами и необходимости соответствовать ожиданиям окружения. Мия же с самого детства была девочкой с другим складом ума. Она видела мир не в четких контурах, а в полутонах и оттенках, ее интересовали причины поступков людей, а не сами поступки как факт. Родители трактовали ее вдумчивость как упрямство, ее мечтательность как лень, а ее вопросы – как вызов их авторитету. Стена непонимания росла с каждым годом, превращая дом из места, которое должно давать тепло, в поле молчаливой холодной войны.

В такие моменты отчуждения человек инстинктивно ищет опору в друзьях. Но и здесь судьба не была к Мие благосклонна. Друзья в ее жизни появлялись и исчезали, как актеры, выходящие на сцену лишь на одно действие. Они были спутниками определенных периодов: школьных лет, университета, первой работы. Каждая такая дружба была искренней в своем моменте, но не выдерживала испытания временем или кардинальными переменами в жизни Мии. Лишь одна нить протянулась сквозь годы – нить дружбы с единственной подругой Алисой. Эта девушка стала для Мии тихой гаванью, молчаливым свидетелем всех ее бурь. Они могли не общаться месяцами, будучи занятыми своими делами, но в момент кризиса звонок или сообщение от подруги приходили точно в нужный момент, и между ними не требовалось долгих объяснений. Эта связь была тем якорем, который не давал Мие окончательно унестись в открытое море одиночества.

В восемнадцать лет, устав от постоянного чувства, что ее не слышат и не понимают, Мия совершила поступок, который казался ей спасением, а на деле оказался бегством. Она вышла замуж. Брак этот был заключен не по холодному расчету и не по страстной любви, а по отчаянной надежде обрести, наконец, свой уголок, свое пространство, где ее правила будут главными. Виктор был хорошим человеком, но они были слишком разными, она слишком молода, он сух. Разница в двенадцать лет давала о себе знать. Они были слишком ранеными собственными историями, чтобы суметь построить что-то прочное. Пять лет их совместной жизни напоминали попытку сложить пазл из деталей разных наборов. Что-то вроде картины складывалось, но общая картина никогда не была целостной, а несходство деталей вызывало постоянное раздражение.

Личная жизнь Мии в этом браке давно превратилась в тщательно выстроенную систему защит. Мия вскоре после свадьбы поняла, что ее супруг был человеком холодным и замкнутым. Его отстраненность она поначалу принимала за солидность, пока горькая правда не открылась ей: у мужа была давняя любовница. Это открытие не стало громом среди ясного неба. Оно пришло тихо, через мелкие несоответствия, через случайно оброненные фразы, через ледяную пустоту в его взгляде, когда он был рядом с ней. Мия оказалась не в крепости, а в фикции, в декорации семьи, где каждый играл свою роль, скрывая истинные чувства.

Именно в эту пору внутреннего смятения, унижения и полного крушения доверия к миру в ее жизни и появился Тот Самый. Тогда, в те годы брака, Мия не скрывала эти отношения. Это было ее оружием и ее щитом. Когда открылась правда о любовнице мужа, ее охватила не просто боль, а яростное, холодное чувство унижения. Она, с ее гордостью и обостренным чувством справедливости, не могла и не хотела оставаться в роли обманутой жены, тихо страдающей в уголке. Ее реакцией был не уход в себя, а вызов, брошенный прямо в лицо неверному супругу.

Она не стала устраивать истерик с битьем посуды. Вместо этого она избрала тактику молчаливого, но демонстративного противостояния. Она перестала скрывать свои поздние возвращения, перестала придумывать оправдания для звонков, которые раздавались в неурочный час. Она смотрела на мужа прямым, почти вызывающим взглядом, в котором читалось: «Ты начал эту игру. Теперь играй по моим правилам». Это была ее форма самоутверждения в мире, который внезапно лишился всякой опоры. Если ее брак был фикцией, то она превратила эту фикцию в театр военных действий, где отказывалась быть пассивной жертвой. Эти отношения стали для нее не просто любовной связью. Они были актом протеста, публичным, хоть и безмолвным, заявлением о своей свободе.

Однако отношения с тем самым человеком стали для Мии не просто неудачным романом. Они превратились в долгое, мучительное саморазрушение, из которого она вышла с единственной ясной мыслью: больше никогда. Это была не любовь, а болезненная зависимость, схватка двух раненых людей, которые не столько лечили, сколько калечили раны друг друга. Она встретила его в тот момент, когда мир рушился, и он показался ей спасением. Но очень скоро спасение обернулось новой ловушкой.

Первый раз он изменил ей почти сразу. Узнав об этом, Мия испытала не просто боль предательства. Ее охватил ужас дежавю. Но на этот раз она простила. Простила не потому, что была слаба, а потому, что сила ее чувств была сильнее гордости. Второй раз ударил больнее. Но к тому времени их жизни переплелись слишком тесно, и снова она нашла в себе силы простить, похоронив часть себя самой. Третий раз окончательно добил ее. Это было уже не удар ножом, а холодное, циничное подтверждение того, что она для него ничего не значит. Начался долгий, мучительный период ссор, взаимных упреков и горьких осознаний, что исправлять уже нечего.

Когда они наконец разошлись, в Мии не осталось ничего от той девушки, что когда-то вступила в эти отношения. Осталась только выжженная земля и железная, выстраданная клятва: никогда больше не допускать такого в свою жизнь.

Развод с Виктором, случившийся, когда Мие было двадцать три года, не был громким скандалом. Это было тихое, усталое решение, принятое двумя взрослыми людьми. И здесь проявилась одна из удивительных черт характера Мии – ее прагматизм, смешанный с необъяснимой верностью тем, кто когда-то был близок. Ей удалось сохранить с бывшим мужем хорошие, почти партнерские отношения. Однако между ними всегда существовала невидимая, но ощутимая натянутость, словно старый шрам, который ноет при смене погоды.

Казалось бы, после такого жизненного крушения требуется долгое восстановление. Но Мия обладала редкостной внутренней силой и острым, стратегическим умом. Она не позволила себе надолго погрузиться в пучину самосожаления. Вместо этого она направила всю свою энергию, всю свою природную хитрость – не в низком смысле обмана, а в высоком, как способность просчитывать ходы и видеть возможности – в профессиональную сферу. К двадцати четырем годам она уже управляла частной клиникой. Это достижение было добыто тяжелым трудом, умением лавировать в интригах и проявлять железную волю.

Однако судьба, будто испытывая ее на прочность, постоянно подбрасывала испытания. Ее жизнь напоминала путь корабля по неспокойному океану. Вот она, казалось бы, вывела свой корабль на спокойный курс, как вдруг налетал шторм: проблемы с влиятельными пациентами, внезапные проверки или предательство сотрудников. И каждый раз ей приходилось собирать всю свою волю, весь свой ум, чтобы залатать пробоины и снова лечь на прежний курс. Усталость от постоянной борьбы стала ее вечной спутницей.

Именно поэтому ее нынешняя жизнь была построена на принципах строгого самоконтроля. Ее свобода была формой одиночного заключения, самой безопасной из возможных тюрем. Она предпочитала жить сама по себе, потому что любая попытка совместной жизни ассоциировалась у нее с той токсичной борьбой, что чуть не свела ее с ума.

До одного дня…

Глава 1. «Бери»

Тихий вечер медленно опускался на старую хрущёвку, окрашивая небо за окном в грязновато-лиловые тона. В крохотной кухне, едва вмещавшей двоих, воздух был густым и тяжёлым. Он был пропитан не только едким сигаретным дымом, вьющимся причудливыми кольцами под потолком, но и чем-то ещё – сладковатым, почти волшебным ароматом, который щекотал ноздри и вызывал лёгкое головокружение, словно лёгкое опьянение от некрепкого заклинания.

Мия сидела, поджав под себя босые ноги, на единственной кухонной кушетке, обитой потёртым зелёным дерматином. Её взгляд, обычно острый и собранный, сейчас был рассеянным и туманным, он блуждал в дымной завесе, будто пытаясь разглядеть в ней ответы на не заданные вопросы.

На старом деревянном столе, покрытом потертой клеёнкой с блёклым цветочным узором, стояли две тарелки с дымящейся едой. Запах простой, но сытной еды смешивался с табачным дымком и той странной сладостью, создавая странный, но уютный коктейль.

Дверь скрипнула, и в кухню вошёл Геббельс. Молодой человек, чьи внушительные размеры казались ещё больше в тесном пространстве. Он был высоким, с широкими плечами и крепким торсом, который напрягался под простой серой футболкой. Его волосы, цвета спелой пшеницы, были коротко стрижены. Но больше всего выдавали его не физические данные, а глаза – голубые, как летнее небо, но сейчас, как и у Мии, затянутые лёгкой красной дымкой, будто от бессонницы или сдерживаемых эмоций.

Он тяжело опустился на кушетку рядом с Мией, она жалобно заскрипела под его весом. Несколько секунд он молча смотрел на Мию, изучая её осунувшееся лицо и тёмные круги под глазами.

– Ну что, тебя беспокоит? – его голос прозвучал тихо, низко, почти шёпотом, но в нём чувствовалась такая сила, что дымовые кольца на миг дрогнули.

Мия медленно перевела на него взгляд, её губы тронула слабая, усталая улыбка.

– Ничего… Просто устала.

Геббельс лишь фыркнул, скрестив на груди мощные руки.

– Рассказывай. Всё-таки, с чего тебя так кроет и за что ты переживаешь.

Она отвела взгляд, снова уставившись в сизую пелену у потолка.

– Это сложно… Понимаешь, Геббельс… – она сделала паузу, подбирая слова. – Иногда одно-единственное событие перечёркивает всю жизнь. Меняет всё.

– Какое? – не унимался он, его голубые глаза пристально следили за каждым её движением.

Мия закрыла глаза, словно защищаясь от нахлынувших воспоминаний.

– Ты встречаешь человека… Особенного. И потом всё идёт наперекосяк. Вся твоя аккуратная, выстроенная жизнь летит к чёрту.

– Рассказывай… – его голос смягчился, в нём появились нотки нежности, которые он, казалось, тщательно скрывал.

Мия сделала глубокий, прерывистый вдох, словно готовясь к прыжку в холодную воду. И начала свой рассказ. Её голос стал глухим, отстранённым, а взгляд – остекленевшим. Она словно физически переместилась в тот день, в тот самый момент, когда всё изменилось. Воздух на кухне сгустился, и даже таинственный сладкий аромат на мгновение отступил, уступив место тяжёлому предчувствию.

***

– Мия! Что у нас сегодня по собеседованиям?

Голос Василия прозвучал из-за ее спины, пока она перекладывала бумаги на столе. Он вошел в ординаторскую бесшумно, как это часто у него получалось.

Мия не повернулась сразу, дав себе секунду, чтобы докрутить колпачок на дорогой ручке и поставить ее в стаканчик с канцелярскими принадлежностями. Жест был выверенным, демонстрирующим контроль над временем и ситуацией.

– Еще пять хирургов. – ее голос был ровным, без особых интонаций. Она откинулась на спинку кресла и наконец посмотрела на партнера. – Вась, слушай, они ходят к нам толпами. Пора бы уже определиться.

Василий, мужчина с усталым лицом и внимательными глазами, тяжело вздохнул. Он обошел стол и присел на его край, скрестив руки на груди.

– Ты сама не согласовала ни одну кандидатуру. От меня-то что ты хочешь? – в его вопросе звучала не раздражение, скорее усталая констатация факта. Они прошли через множество таких обсуждений, и их диалог напоминал хорошо отрепетированную пьесу.

Мия лишь приподняла брови, тонкий жест, который Василий знал лучше любых слов. Это означало одновременно «не спорь со мной» и «у меня есть свои соображения». Молча, она достала из ящика стопку свежих анкет и принялась медленно их перелистывать. Ее пальцы скользили по плотной бумаге, задерживаясь на графах об опыте работы, специализации, рекомендациях.

Она смотрела их одну за другой, но видела не только написанное. Она искала подтекст. Слишком уверенные формулировки могли говорить о завышенном самомнении, а излишняя скромность – о недостатке навыков. Каждая анкета была не просто документом, а портретом человека, которого она потенциально впустит в свое дело, в свою тщательно выстроенную вселенную.

Василий что-то жал в экране своего телефона. Он не был заинтересован в происходящем с той же страстью, что и Мия. Для него клиника была в первую очередь не очень удачным бизнес-проектом, и найм нового сотрудника был вопросом эффективности и затрат. Для Мии же это было сродни выбору солдата для своей армии. От каждого зависела репутация ее детища, и она не могла позволить себе ошибку.

В ординаторской было достаточно тепло, даже душновато. Запах старого дерева мебели, кофе и стерильной чистоты создавал особую атмосферу замкнутого мира. За большим окном, в которое были видны огни дневного города, стояла поздняя осень. Холодный ветер гнал по асфальту желтые листья, но здесь, внутри, царил свой микроклимат, созданный волей и характером Мии. Этот контраст между уютной, контролируемой внутренней средой и хаотичным внешним миром был метафорой всей ее жизни.

Мия отложила одну анкету, затем другую. Ее лицо оставалось невозмутимым, но в глазах, которые она поднимала на мгновение, чтобы посмотреть в окно на промозглый день, мелькала тень усталости. Не от работы, а от этой вечной необходимости быть настороже, взвешивать, оценивать, никому не доверять до конца. Даже Василию, своему партнеру. Особенно Василию. Ведь доверие когда-то уже привело ее к краю пропасти. И она дала себе слово никогда больше не подходить к нему так близко.

В дверь постучали. Стук был легким, почти несмелым. Мия и Василий переглянулись, и на мгновение в воздухе повисло молчаливое понимание – привычный ритуал начинался снова.

– Войдите, – отозвалась Мия, ее голос прозвучал собранно и официально.

Дверь открылась, и в ординаторскую заглянула администратор, женщина с серьезным выражением лица.

– К Вам подошли на собеседование. Первый кандидат, Игорь Сергеевич.

– Отлично, приглашай, – проговорила Мия и плавным движением отодвинула свое кресло вглубь комнаты, в угол, откуда открывался лучший обзор на всю ординаторскую и на дверь. Это была ее привычная позиция наблюдателя, позволяющая видеть все, оставаясь частично в тени.

Василий, все так же сидя на краю стола, покачал головой и тихо хмыкнул. Он наблюдал за ее маневром с легкой иронией.

– Все как обычно. Ты же у нас владелец и главный врач. Вот и задавай вопросы. Войди в роль.

Мия бросила на него быстрый, холодный взгляд, но Василий продолжал, опустив голос до почти шепота, чтобы его не услышали за дверью.

– Ну а смысл? Решаешь-то в итоге ты. Я тут для антуража.

– Смысл? – Мия отчеканила слово, и в ее интонации прозвучала сталь. – Ты врач. Ты нанимаешь человека в клинику. Ты с ним работать будешь. Это твоя зона ответственности.

– Ну это же фикция, и ты это прекрасно знаешь, – парировал Василий, разводя руками. – Я задам ему пару формальных вопросов о технике швов, об имплантатах, а ты будешь сидеть в своем углу, как следователь на допросе, и смотреть, как он потеет. И решение примешь не по ответам, а твоему личному впечатлению.

– Вась, – отрезала Мия. Одно только слово, произнесенное тихо, но с такой неоспоримой властью, что Василий замолчал, лишь вздохнув и пожав плечами. Он понял, что спор бесполезен.

В этот момент дверь снова открылась, и администратор пропустила внутрь первого кандидата. Мужчина лет сорока, в строгом костюме, с деловым портфелем в руках. Он вошел неуверенно, его взгляд скользнул по Василию, сидящему за столом, Мия он даже не заметил.

Василий, подчиняясь негласному сценарию, сделал шаг вперед, изобразил на лице гостеприимную улыбку и протянул руку.

– Игорь Сергеевич? Очень приятно. Василий, генеральный директор и главный врач. Проходите, присаживайтесь.

Мия же не двигалась с места. Она сложила руки и устремила на кандидата пристальный, изучающий взгляд. Ее молчание было красноречивее любых вопросов. Оно заполняло комнату, создавая напряжение, которое должен был преодолеть соискатель. Она наблюдала за каждым его жестом, за тем, как он садится, как кладет портфель, как отводит глаза. Она искала малейшие признаки неуверенности, высокомерия, слабости. Это была ее настоящая работа на собеседовании – не задавать вопросы, а читать ответы, которые человек неосознанно дает всем своим существом. А Василий в это время выполнял роль приманки, доброго следователя, за которым стоял безмолвный и строгий судья.

Собеседование оказалось таким же скучным и предсказуемым, как и многие до него. Уже с первых минут, с того момента, как кандидат, Игорь Сергеевич, начал отвечать на вежливые, выверенные вопросы Василия, Мия поняла – нет.

Это была не просто ошибка в резюме или недостаток опыта. Это была полная, абсолютная несовместимость. Его ответы звучали заученно, словно он прочитал пособие для успешного прохождения собеседований. Он говорил о командной работе, но в его глазах не было огня, лишь расчетливое желание понравиться. Он перечислял свои достижения, но делал это с таким видом, будто зачитывал бухгалтерский отчет. В его профессиональной биографии не было изъянов, но в нем самом не было души, той самой искры, которую Мия искала в каждом, кого допускала в свое дело.

Василий продолжал диалог, кивая и задавая уточняющие вопросы. Он исполнял свою роль безупречно, создавая видимость живого интереса. Но Мия уже вынесла приговор. Она медленно потянулась к стопке анкет и вытащила из нее бланк, принадлежащий кандидату. Взяв дорогую перьевую ручку, она начала механически, почти бессознательно водить ею по полям бумажного документа. На чистом поле появлялись ровные, геометрические узоры – переплетающиеся линии, спирали, квадраты внутри квадратов. Эти абстрактные рисунки были ничем иным, как визуализацией ее скуки и полного отсутствия интереса. Анкета, еще несколько минут назад бывшая потенциальным досье на нового сотрудника, мгновенно превратилась в никчемный лист, на полях которого можно было рисовать, чтобы не уснуть.

Ее взгляд время от времени скользил по кандидату, но он уже не изучал его, а просто фиксировал присутствие. Она отмечала, как он слишком старательно подбирает слова, как избегает прямого взгляда, предпочитая смотреть на Василия. Все это лишь подтверждало ее первоначальное впечатление. Этот человек был винтиком. Хорошим, качественным, но винтиком. А ее клиника, ее детище, нуждалось не в винтиках, а в личностях, в тех, кто способен думать не по инструкции.

Мысли Мии начали уплывать. Она уже обдумывала планы на вечер, вспоминала о незавершенном отчете, который ждал ее в кабинете. Собеседование превратилось в фоновый шум, в формальность, которую нужно было пережить. Рисунок на поле анкеты становился все сложнее и замысловатее. Она даже не смотрела на него, ее рука двигалась сама собой, подчиняясь внутреннему ритму нетерпения и легкого раздражения.

Василий, бросив на нее украдкой взгляд, увидел склоненную над бумагой голову и движение руки. Он понял этот безмолвный сигнал. Решение было принято, и его роль теперь заключалась в том, чтобы вежливо и без лишних эмоций завершить эту беседу, которая для Мии уже давно закончилась. Он сделал небольшую паузу и перевел разговор к организационным деталям, давая понять, что время, отведенное на встречу, подходит к концу. Мия же продолжала выводить свои ровные, холодные узоры на полях никому не нужной анкеты, мысленно поставив на этом кандидате жирный крест.

– Еще один не прошел… – тихо произнесла Мия.

Ее слова, произнесенные почти шепотом, казалось, прижались к стенам, не решаясь долететь до улицы. Отсутствие высоты, этажной изоляции, делало пространство клиники уязвимым. Оно было не башней, а скорее аквариумом, встроенным в фундамент большого жилого дома.

Она медленно поднялась и направилась к небольшой нише, где стоял электрочайник. Движения ее сохраняли привычную выверенность, но в них читалась усталость долгого дня, прожитого под пристальными взглядами прохожих. Она взяла свою алую кружку – яркое пятно в этом мире пастельных тонов и функционального дизайна, – насыпала в нее заварки и залила водой. Пар поднялся густым облачком, затуманив на мгновение ее лицо.

В это время дверь бесшумно отворилась, и в ординаторскую вернулся Василий. Он кивком ответил на ее безмолвный взгляд и сразу уткнулся в экран своего телефона, его пальцы замерли в привычном, автоматическом жесте. Он отгородился цифровым щитом, как всегда, когда не хотел или не мог разделить бремя ее решений.

В комнате повисло молчание, но оно было иным, нежели напряженная тишина допроса. Теперь это было молчание двух людей, разделенных общим пространством, но пребывающих в параллельных реальностях.

Мия поднесла кружку к лицу, вдыхая терпкий аромат. Ее взгляд устремился в большое панорамное окно, выходящее прямо на улицу. За ним, в нескольких шагах, проплывали тени прохожих. Кто-то торопливо бежал по своим делам, кто-то медленно вел ребенка за руку, кто-то останавливался, чтобы закурить. Они бросали беглые взгляды внутрь – на стерильный свет, на белые халаты, на ее фигуру, стоящую у окна с яркой кружкой в руках. Она была на виду. Ее царство, ее тщательно выстроенный мир, не было скрыто от посторонних глаз где-то на верхнем этаже. Оно находилось здесь, на уровне чужих вздохов, чужих разговоров, чужих жизней.

Иногда ей казалось, что она чувствует вибрацию лифта в соседнем подъезде или приглушенные звуки телевизора из квартиры над головой. Это постоянное, пусть и призрачное, соседство с обыденностью, с бытом, напоминало ей, что ее клиника – не неприступная крепость, а всего лишь островок, встроенный в чужую жизнь. И каждый, кого она впускала сюда, должен был понимать эту хрупкую границу. Должен был уметь работать под тихий гул жилого дома, не теряя концентрации, и выходить после смены не в безлюдный подземный гараж, а прямо на улицу, в толпу, где его могли окликнуть по имени сосед или случайный знакомый.

Алый цвет кружки в ее руках горел словно сигнальный огонь, предупреждение или призыв, видимый всем, кто проходил мимо в наступающих сумерках. Она стояла у стекла, отделенная от мира всего лишь прозрачной преградой, и пила свой чай, ощущая тяжесть этого решения – оставить клинику там, где ей было тесно и где за ней наблюдали.

Дверь снова распахнулась, и администратор, не переступая порог, коротко доложила.

– К Вам подошли.

– Приглашай сразу. Людмила, – проговорила Мия, ее тон был ровным и без интереса, словно она отдавала команду включить свет или пополнить запас бланков.

Она совершила уже отработанное движение, отступив в свой угол и уведя кресло вглубь комнаты, на позицию молчаливого наблюдателя. Василий, понимая ритуал, занял место за столом, приготовившись играть роль первого плана, доброжелального фасада.

Спустя пару минут дверь открылась вновь, и в ординаторскую вошел молодой человек. Его появление было стремительным и уверенным. Он не стал выжидать, не позволил возникнуть неловкой паузе. Сделав два шага вперед, он прямо и открыто посмотрел на Василия и четко представился.

– Ярослав Константинович Зимин , – протягивая руку для рукопожатия, проговорил он. Его голос звучал ясно, без подобострастия, но и без вызова.

– Василий Андреевич. Очень приятно с вами познакомиться, – ответил Василий, вставая и пожимая протянутую руку. Затем он сделал легкий, почти небрежный жест в сторону угла. – Это моя помощница и заместитель, Мия Рейн.

Молодой человек – Ярослав – повернул голову в указанном направлении. Его взгляд встретился с взглядом Мии. И здесь произошло нечто, нарушавшее привычный сценарий. Он не кивнул с безразличной вежливостью, не отвел глаза, смутившись ее отстраненной позиции. Вместо этого он слегка, почти формально, но однозначно склонил голову именно в ее сторону, сопровождая этот жест прямым и открытым взглядом. Это был не жест подчинения, а жест признания. Признания ее присутствия и ее положения в этой комнате, каким бы странным оно ни казалось.

В этом простом движении читалось уважение к иерархии, которую он, только переступив порог, сумел верно счесть. Он видел, кто сидит за столом, но также видел и того, кто занял позицию в тени, и отдал должное обоим.