Время поздних надежд

С Риткой Гуревич, нашей ровесницей, мы познакомились в любимом домике на детской площадке, где проходила бóльшая часть нашей жизни.

Детская площадка у нас была замечательная. В центре находились качели. Ну качели громко сказано, на самом деле ржавая дуга от качелей. Непонятно, как должны были развлекать ребенка две параллельные трубы, тем не менее они нас как-то развлекали. Зато, глядя на дугу, можно было мечтать, как было бы здорово, если бы качели были целые и на них можно было бы качаться. Вторым по популярности развлечением были старые колеса, вкопанные в землю. По этим колесам можно было ходить, вот, пожалуй, и все. Но покрашенные в разные цвета они выглядели нарядно.

Облезший грибок, песочница, бревно-крокодил, ракета, из которой можно было выпасть, и горка, спускаясь с которой можно было отбить копчик и почки, были востребованы у малышей – для нас это был пройденный этап. А вот настоящий деревянный домик, с окнами и дверью, стал самым любимым местом у нас с Зойкой. Я выпросила у бабушки старое кресло-качалку, которое поставили у окна, и мы по очереди в нем сидели, размышляя о будущем. В углу, под полом, оборудовали небольшой тайник, где лежала жестяная коробка из-под датского печенья, которое подарил папе на День Советской Армии какой-то студент. Папа в армии не был, но печенье взял, и оно оказалось очень вкусным. На пустую коробку претендовали все: бабушка – для ниток и иголок, мама – для шпилек, я, еще не зная для чего, тоже претендовала. И победила.

В коробке мы прятали разное. Еще несколько лет назад это были фантики, разноцветные стеклышки, круглое зеркальце, бутылочка с остатками духов. Теперь там были спрятаны сигареты.

По вечерам, прячась от родителей и соседей, мы учились курить. С курением у меня была большая проблема – никак не получалось глубоко затянуться и выпустить тонкую струю дыма. Тошнило, саднило горло и кружилась голова, поэтому я могла это делать только сидя в кресле. Курить не хотелось, но Зойка настаивала, объясняя, что я никогда не смогу стать своей в студенческой компании, если не научусь делать вид, что получаю от курения удовольствие. Планы на студенческую жизнь у нас были грандиозные. Мы мечтали об МГУ. Зойка видела себя студенткой английского отделения филологического факультета с последующей работой переводчиком или секретарем-референтом какого-нибудь посольства. Также в планах было обязательное замужество за иностранцем, желательно из Джорджии. Она усиленно учила английский, считая, что это ее пропуск в шикарную жизнь. Я мечтала об отделении искусствоведения исторического факультета.

В крошечное окошко заглянула наша новая соседка. Мы резко спрятали сигареты за спину.

– Привет, девчонки. Меня зовут Марго, и я буду учиться с вами в одном классе. Хотите «Мальборо»? И протянула в окошко заветную красную пачку. Да, наша мятая пачка болгарских «Ту-134», на которую мы сэкономили деньги от школьных завтраков, серьезно проигрывала. Мы с достоинством согласились и предложили присоединиться к нам в домике.

– Откуда у тебя американские сигареты? – спросила Зойка.

– Да свистнула у папы – у нас полно дома.

– Ух ты! – на сей раз не сдержала эмоций я. – А где он покупает?

Марго снисходительно усмехнулась и с гордостью сказала:

– Папа – начальник райпотребсоюза.

Что такое райпотребсоюз мы не знали, а спрашивать было неудобно.

– У нас дома есть всё! – с гордостью добавила Марго и глубоко затянулась.

Мы уважительно промолчали. У нас тоже было всё, кроме любви, о которой мы мечтали днем и ночью, и сигарет «Мальборо».

Училась Марго плохо, на тройки. Но ей это не мешало. Она была красива, и это решало все проблемы. Больше всего Марго любила зеркала. Они отвечали ей взаимностью. И витрины магазинов, мимо которых мы проходили по дороге домой, тоже. И даже пыльные окна, в которых отражалась ее красота, тоже любили ее. Рыжие волнистые волосы, белоснежная кожа, большие невинные глаза, пухлый рот с изогнутой верхней губой, ямочки на щеках, которые появлялись каждый раз, когда она улыбалась. Ох уж эти ямочки! Они делали ее неотразимой. В народе говорят, что ямочки – это поцелуй ангела. Марго отнюдь не была ангелом, но на всякий случай улыбалась все время. Она так умело пользовалась своей очаровательной улыбкой, что даже Павел Андреевич, безжалостный учитель математики, не ставил ей двойки после провальных ответов и к доске вызывать любил. У нее для таких случаев был отработан целый ритуал. Обычно она смущенно улыбалась, опуская невинные очи в пол, потом резко вскидывала глаза на учителя и, как бы смущаясь, улыбалась. Ямочки мгновенно появлялись на щеках, Павел Андреевич таял и улыбался в ответ, автоматически выводя тройку, а порой и четверку в журнале, иногда даже до начала ответа на свой вопрос.

Учительницы были к ней тоже благосклонны. Вернее, благосклонно принимали дефицитные подарки, которые Борис Моисеевич щедро дарил им к каждому празднику. Классная руководительница Алла Сергеевна, молодая и романтичная блондинка, становилась значительно лояльнее к «успехам» Марго, получая на 8 Марта французские духи «Клима». Она шла по школьному коридору, а за ней еще долго витал в воздухе шлейф аромата ландыша, фиалки, жасмина, розы и персика. Этот аромат перебивал даже стойкий запах хлорки, с которой уборщица тетя Валя мыла в коридоре полы.

Директор школы, Ангелина Петровна, – толстая, незамужняя женщина с усиками, широкими сросшимися бровями и отечными ногами, обижена тоже не была. Она обожала «Мажи нуар» – духи не менее популярные, чем «Клима». В ее кабинете стоял их сладкий и тяжелый аромат, наводящий на мысли о гареме, в который ей, похоже, было не попасть. А может, когда она оставалась наедине с ароматом, ей чудился султан Сулейман Великолепный, который из двухсот наложниц выбирал именно ее, Ангелину Петровну? Спустя много лет я поняла, что шанс у нее все же был. Однажды мне на глаза попались реальные фотографии наложниц из гарема. Многие из них были похожи с Ангелиной Петровной, как сестры-близнецы. Так что мы ее недооценивали. Любовь к этому запаху и дефицитность товара в дальнейшем заметно повлияли на аттестат зрелости, выглядевший намного приличнее, чем знания Марго.

А хороший коньяк плюс улыбка Марго значительно улучшали кровообращение в некоторых органах Павла Андреевича, а заодно облегчали решение многих сложных уравнений. В общем и целом жизнь преподавателей существенно улучшилась с приходом Марго в школу.

Наша с Зойкой жизнь тоже изменилась.

Теперь домой после школы мы шли долго, на каждом перекрестке обсуждая наболевшие вопросы, коих собиралось немало. Во-первых, томление в теле и отсутствие любви. Во-вторых, будущее… Марго мечтала стать знаменитой актрисой или, в крайнем случае, удачно выйти замуж. Она загадочно намекала, что уже знает кое-что из того, что может ей пригодиться в достижении и одной, и другой цели. Мы не настаивали на деталях, но с нетерпением ждали, когда секрет будет открыт. Наконец она пообещала обо всем рассказать в субботу, в нашем домике. Зойка пока помалкивала о своей первой любви – Рэмбо, тем более что к началу учебного года выяснилось, что он уехал с родителями и старшей сестрой на постоянное жительство в Америку.

Троица наша была довольно живописной: брюнетка, рыжая и блондинка. И все вроде было чудесно, но, когда дружат трое, кто-то всегда оказывается за бортом и ревнует. В нашей троице часто ревновала Зойка – она жила в другом подъезде и не могла в любую секунду прийти ко мне, как это делала Марго. Но с Зойкой уже была прожита целая жизнь, полная приключений и тайн, а Марго пока просто списывала у меня домашние задания, приносила «Мальборо», дивный яблочный пирог, который пекла Ульяна, и обещала рассказать нечто интимное.

Мы с Зойкой были отличницами. Зато Марго оказалась осведомленной в другой области, и мы с нетерпением предвкушали обещанный рассказ.

Долгожданная суббота наступила. Вечером мы сказали родителям, что идем в кино, а когда стемнело, встретились в домике. Сигареты и спички были на месте, в тайнике. Марго притащила полбутылки коньяка и нарезанный лимон в баночке из-под майонеза, объяснив, что коньяк интеллигентные люди обязательно закусывают долькой лимона. Пили из бутылки. От каждого глотка тело сводило судорогой. От лимона судорога усиливалась. Спустя пять глотков, пять долек лимона и пять затяжек «Мальборо», все были пьяны, и Марго начала рассказ.

Выяснилось, что в нашем районе Марго оказалась неслучайно. Раньше они жили в центре, и училась она в 17-й английской спецшколе, вместе с детьми директоров предприятий, горкомовских и торговых работников. В прошлом году в школу пришел новый преподаватель физики Даниил Евгеньевич, только что окончивший с отличием физико-математический факультет университета. Когда высокий черноволосый красавец Данечка, как вскоре его стали называть между собой девчонки, впервые вошел в класс, девчонки замерли. А когда Даниил Евгеньевич начал рассказывать о силе притяжения двух тел и пристально взглянул на Марго, она уяснила, что их тела взаимно притягиваются и движутся навстречу друг другу, обратно пропорционально квадрату расстояния. Это оказался единственный понятный и всерьез заинтересовавший ее закон физики. Данечка стал помогать ей постигать и другие непонятные законы физики, регулярно встречаясь с ней в своей однокомнатной квартире, куда пригласил Марго для индивидуальных занятий. Надо отметить, что материал из «Камасутры» усваивался Марго значительно легче и быстрее, чем законы физики. Во время прохождения сорок седьмой главы «Камасутры» в дверь позвонила одноклассница Марго Танька Шелестова. Оказалось, что и ей не все законы физики понятны и она, как и Марго, нуждается в дополнительных занятиях с Даниилом Евгеньевичем. Она рвалась в квартиру к Данечке как раненый зверь к себе в берлогу. Данечка держал осаду, не впуская ее внутрь. Не добившись своего, Танька заложила их директору школы. Разговор был коротким. Даниила Евгеньевича тихо и быстро уволили по собственному желанию. Марго кое-как общими усилиями дотянули до конца учебного года с помощью вливания в школьный бюджет значительной суммы, предложенной Борисом Моисеевичем директору школы. Мама отвела Марго к гинекологу. Ничего криминального не обнаружили, но ей было полностью отказано в свободе передвижения. Иван Петрович, водитель папы, каждый день отвозил ее в школу и встречал после уроков. На этом выходы из дома заканчивались. К лету квартиру в центре продали и приобрели в нашем доме, поближе к новой школе, чтобы Марго смогла закончить десятый класс.

Зойка, нервно грызя ногти, протрезвела первая и захотела узнать кое-какие подробности частного обучения. Марго тут же вызвалась показывать самые непонятные «законы физики» из «Камасутры». Несмотря на то что меня по-прежнему подташнивало от коньяка и сигарет, да и зрение прилично расфокусировалось, было очень смешно, когда Марго, извиваясь и с трудом разворачиваясь в маленьком домике, старательно показывала различые позы: прыгала в кресло-качалку, падала на пол в акробатических этюдах, комментируя каждое движение, некоторые из которых я так и не поняла, но постеснялась переспросить. Потом Марго потребовала кого-нибудь из нас в партнеры, дабы придать обучению наглядности и доступности. Мы стояли насмерть, не соглашаясь ни на что. Забившись в углы, ахали и хохотали так, что домик мог разлететься на дощечки. Разошлись поздно, переполненные новыми знаниями и тайным желанием поскорее все услышанное попробовать на деле.

Последняя мысль перед тем как уснуть была о том, что у будущей звезды – дирижера Леонарда – появился серьезный шанс на взаимность. Пока он был единственным, с кем я могла проверить всё на деле. Больше ждать сил не было. Я поняла, что даже его любовь к Леонарду Бернстайну не станет помехой на пути к новым знаниям.

Вероника

Когда я родилась, бабушка настояла, чтобы меня назвали Вероникой – Никой, в честь поэтессы, которую очень любила, особенно ее стихотворение «Сто часов счастья»[1]. Она часто повторяла, что над счастьем нужно трудиться всю жизнь. И я трудилась. Была круглой отличницей, знала, чего хочу, и не доставляла особых хлопот родителям.

В будущем я хотела заниматься историей живописи. При этом все, что я умела рисовать, – были березки. Этому меня научил Николай Игоревич, когда мне было пять лет. Он работал с мамой, и однажды, во время карантина в детском саду, мама привела меня к себе на работу. Я скучала и потихоньку ныла. Николай Игоревич, устав от моего нытья, предложил научить меня рисовать. Урок был недолгим, но оставил след на всю жизнь. Под рукой оказались лист белой бумаги, черный фломастер, вата и зеленка.

Черным фломастером он быстро нарисовал контур ствола и ветви. Потом на белом стволе черные полосочки – кору березы, и началось самое увлекательное, покорившее мое сердце на всю жизнь и, в некоторой степени, предопределившее выбор профессии. Небольшой комочек ваты он осторожно обмакнул в зеленку и похлопывающими движениями прижал на секунду к веткам. Процесс был захватывающим, я обомлела и перестала дышать. Через несколько минут на листе бумаги появилась кудрявая береза. С тех пор я начала рисовать березы. Ничего кроме них рисовать я так и не научилась, но этот процесс довела практически до совершенства. Увидев мои старания, бабушка с энтузиазмом начала возить меня на частные уроки к своему другу, художнику, но я упорно продолжала рисовать только березки. Позже стала ходить на уроки рисования в Дом пионеров, но у меня по-прежнему получались только березки. Спустя некоторое время, несмотря на усилия различных преподавателей, стало ясно, что художником мне не стать. Но бабушку уже было не остановить, и она приняла решение заниматься со мной историей живописи.

Все началось с Ван Гога. Скорее, с истории о его отрезанном ухе из-за ссоры с другом Полем Гогеном. Это событие произвело на меня такое впечатление, что каждый раз, когда мы ссорились с Зойкой, я подходила к зеркалу и пыталась представить, что отрезаю ухо себе. К счастью, мы мирились быстрее, чем я решалась на судьбоносный поступок.

Потом была не менее захватывающая история жизни Тулуз-Лотрека и знакомство с ночной жизнью Парижа. Хотелось в Париж, прошвырнуться по Монмартру, купить букетик фиалок, взобраться на Эйфелеву башню, заглянуть в «Мулен Руж» и разобраться, в чем же все-таки прелесть французских женщин легкого поведения, но я по-прежнему рисовала березки и мечтала о любви.

Шли годы, любовь к живописи крепла, и я уже совершенно точно знала, что художником мне не быть, но стать искусствоведом я обязана.

Еще до вчерашнего вечера мое счастье составляла привычная жизнь. Но после рассказа Марго, я поняла, что мимо меня пролетела настоящая птица счастья, даже не взмахнув золотым хвостом, и нужно быстрее нагонять упущенное. На уроке химии я составила список того, что необходимо было сделать в ближайшее время. Первым в списке стояло обольщение Лени-Леонарда. С ним я решила приобрести жизненный опыт, необходимый для последующего изучения искусствоведения в Московском университете.

Где это произойдет, было понятно – ну конечно же, в бабушкиной квартире. Оставалось ждать, когда бабушка придет к нам на ужин, а мы с Леней рванем к ней домой. Ближайший семейный ужин был в честь 7 Ноября. Я стащила запасные ключи от бабушкиной квартиры, висевшие на гвоздике у входной двери, и сделала дубликат в быткомбинате «Ромашка». Потом начала готовить к этому событию Леонарда. Весь октябрь по субботам мы ходили в кино и целовались на последнем ряду. Леня не мог понять, чем обусловлен мой внезапно возникший к нему интерес, но все реже говорил о маме и Бернстайне и становился все смелее. Я была не против. Наступил ноябрь. По традиции, к Дню Великой Октябрьской социалистической революции у нас дома устраивался семейный праздничный обед. Бабушка приехала к нам с утра. Это был мой шанс. С Леней я договорилась заранее. Как и в семнадцатом году, ночь в канун праздника прошла революционно. Мое тело было готово к предстоящему испытанию, но разум нашептывал, что все не так просто. Да и для Леонарда это был дебют.

Уснула я под утро, измученная сомнениями. Мне снился сон. Концертный зал нашей филармонии и элегантный Леонард Бернстайн во фраке, но почему-то без штанов, дирижирующий оркестром. Он размахивал руками и что-то выкрикивал. Полы фрака прикрывали попу, но выглядывающие ножки были тонкие и волосатые. Я сидела в первом ряду. Прислушавшись, поняла, что криками он пытается разбудить первую скрипку, опаздывающую на парад. Первая скрипка, высокий, атлетически сложенный мужчина с лицом Лени, но не с его фигурой, был совершенно голый. Он встал, неспешно подошел ко мне и взял за руку, и как только началось самое интересное, до меня вдруг донесся возмущенный голос мамы: «У тебя просто нет совести. Будильник разрывается. Если ты сейчас же не встанешь, стопроцентно опоздаешь на демонстрацию, и это отразится на аттестате».

Просыпаться ужасно не хотелось. Хотелось досмотреть многообещающий сон, но мама спать не дала. Быстро собравшись, я убежала. Верные подруги уже ждали у домика. Все, что мне могло пригодиться в квартире у бабушки, я собрала еще с вечера под их чутким и опытным руководством. В «тревожной сумке» была пачка ваты, импортный презерватив с запахом клубники, который стянула у родителей Марго, бутылка трехзвездочного армянского коньяка «Арарат» из запасов Бориса Моисеевича, две таблетки анальгина, на случай нестерпимой боли, и маленькая шоколадка для поддержания сил. Захватив с собой сумку, мы отправились на демонстрацию. Как прошли мимо трибуны – не заметила. Я была в агонии. Наконец час икс настал. Девчонки провожали меня, как на войну. Зубы отстукивали знакомые с детства строки: «Это есть наш последний и решительный бой…»

Леонард ждал у памятника Матросу Железняку. Это было символично. Железняк вошел в историю знаменитым: «Караул устал», завершившим работу Учредительного собрания. Я ощутила некую связь с матросом – мой караул тоже устал ждать.

Леонард нервно поглядывал по сторонам. На фоне бледного лица пламенели рыжие волосы. От волнения он дрожал, в бороздке между носом и губой все время скапливалась влага, которую он вытирал голубым наглаженным платочком, видимо, заботливо положенным мамой в карман пальто.

Молча мы доехали на трамвае до бабушкиной остановки. Очень хотелось домой, но надо было довести задуманное до конца. Дальше все было, как во сне. Знакомый запах бабушкиной квартиры немного успокоил и расслабил. Я пыталась быть обольстительной и искушенной, но ничего не получалось. Мы ужасно стеснялись, и даже целоваться не хотелось. Я достала из сумки заветную бутылку, мы сделали по несколько глотков. Жизнь стала налаживаться. Отопительный сезон еще не начался, в квартире было холодно, стуча зубами мы с головой укрылись пушистым бабушкиным пледом. Поцелуи Леонарда становились все горячее и настойчивее. Я продолжала дрожать – то ли от холода, то ли от предвкушения.

– Я боюсь, – тихо прошептала я.

– Я тоже. Но ты должна быть сильной и мужественной, – прошептал Леня. – Как Зоя Космодемьянская.

– Почему Зоя? – недоуменно спросила я.

– Представь, что за тобой стоит вся страна, – ответил Леня.

Страна? Да за мной стояли бабушка, мама и папа, и это было больше, чем вся страна. Вдруг я почувствовала острый укол, пронзивший мозг и сердце. Я испуганно вскрикнула; «Ай» – и попыталась выбраться.

Леня держал крепко и трясся на мне, как рыба, выброшенная на берег. Запаха клубники, который обещала Марго, я так и не почувствовала. Романтики тоже не было никакой. Я вдруг вспомнила, как Марго говорила, что нужно закрывать глаза и стонать, чтобы были ярче ощущения. Я совершенно забыла это сделать и видела над собой только напряженное лицо Лени, искаженное страстью. Наверное, такое лицо он видел на фотографиях Бернстайна, когда тот дирижировал. Но у Бернстайна оно было одухотворенным, а у Лени – мученическим. Мне стало неприятно. Я выползла из-под него и села в кресло. Леня подхватился и стал рассматривать поле преступления. Поле безмолвствовало. Оно почему-то оставалось чистым и невинным, и это наводило на тяжелое подозрение, что в моей жизни ничего не изменилось, и я осталась девственницей.

Я подошла к кровати.

– Что ты там ищешь? – раздраженно спросил Леня.

– Не твое дело, – расстроенно ответила я.

– Это еще почему? – настойчиво спросил он.

– То, что я ищу, у мальчиков не бывает, – ответила я и опять присела в кресло. Я устала.

Бабушка действительно была права, когда говорила, что над счастьем надо трудиться. Раздетый и замерзший Леня совершенно не напоминал первую скрипку из моего сна. Леонарда Бернстайна он тоже не напоминал. Я достала из сумки шоколадку и поделилась с дирижером, мы молча принялись жевать. Все оказалось далеко не так, как было в мечтах и рассказах Марго. Это был первый урок разочарования, которых в жизни случится еще немало. Страна любви началась для меня с изнанки.

Было холодно, голодно, грустно и очень хотелось домой, где был накрыт праздничный стол, а по телевизору показывали «Огонек».

Вихрь воспоминаний пронесся в голове за несколько секунд. Как много воды утекло с тех пор и как молоды мы были. Усилием воли я вернулась в действительность и спросила Зойку:

– Что ты там говорила об очереди?

– Да нет ее, очереди из женихов, претендующих на наши руки и сердца.

Зойка, как всегда, была права. Очереди действительно не было. Была пустыня, но даже она была без песка и верблюдов.

Москва

В Москве мы оказались в июле 91-го года. На время вступительных экзаменов Борис Моисеевич снял для Марго квартиру на улице Косыгина, неподалеку от Университета. Волнуясь за свободолюбивую и шебутную дочь, он предложил нам жить вместе с ней и помогать друг другу. Забегая вперед, скажу, что в квартире мы прожили все годы учебы. Больше всего надежд возлагалось на меня как самую целеустремленную. С квартирой нам повезло. Она оказалась чудесной: две спальни, просторная светлая гостиная и большая кухня, из окна которой виднелся шпиль главного здания МГУ, самой высокой из семи сталинских высоток.

Мебель в хозяйской спальне была из карельской березы. На прикроватной тумбочке стоял светильник «Фонтан» – толстый пучок оптоволокна на круглой подставке. В темноте светилось круглое облако светлячков, постепенно меняющее цвет, и мы завороженно смотрели на это чудо. Здесь поселилась Марго. Остальные комнаты мы разыграли с Зойкой на спичках. Я вытащила длинную, и мне досталась гостиная с большим диваном и телевизором, а Зойке – вторая спальня, видимо, гостевая.

В МГУ поступили мы все. Я на отделение истории и теории искусства исторического факультета; Зойка, как и мечтала, на филологический, куда взяли и Марго – там у Бориса Моисеевича нашлись знакомые, которые помогли Марго стать студенткой. Праздновать решили в «Макдональдсе» на Пушкинской – маленьком островке загнивающей Америки в Москве. На этом настояла Зойка. Что там дают, мы еще не знали, но очень хотели попробовать. Казалось, что, зайдя под красную вывеску с большой желтой буквой «М», действительно можно будет мгновенно попасть в Америку. В очереди мы простояли три часа. С утра были в Мавзолее – очередь к вождю мирового пролетариата была значительно короче. Наконец вошли.

В Москве 90-х продавцов, которые улыбались, покупатели могли и побить – на прилавках было так пусто, что улыбка казалась издевкой. А в «Макдональдсе» молодые люди доброжелательно улыбались широкой американской улыбкой, и это оказалось неожиданно приятно. Купили чизбургеры с картошкой фри, пирожки с яблоком, молочные коктейли и присели за освободившийся стол. Марго, прожевав первый кусочек, сказала, что котлеты, приготовленные домработницей Ульяной, намного вкуснее. Мне очень понравился пирожок с яблоком. А вот Зойке нравилось здесь всё. Видимо, она мысленно представила себя в Америке и мгновенно начала разговаривать с нами по-английски. Мы смотрели на нее, как на ненормальную. Услышав английскую речь, к нашему столику подошел импозантный мужчина в пиджаке в клетку с платочком в нагрудном кармане.

– Hello, young ladies. (Добрый день, девушки.) It is so nice to hear English in Moscow. (Приятно слышать английскую речь в Москве.) I am from the United States. (Я из Америки.) Where are you from? (А вы откуда родом?)

Мы с Марго настороженно молчали, а Зойка начала щебетать, мгновенно рассказав ему, что мы не москвички и только что поступили в Московский университет. Спросив разрешения, он присел за стол рядом с Зойкой, и у них завязался оживленный разговор. Зойка громко хохотала, что-то рассказывала и заглядывала ему в глаза. Мы внимательно прислушивались и напряженно молчали, чувствуя себя абсолютно чужими на этом празднике английского языка.

– Мне кажется, он маньяк, – тихо сказала я Марго. – Вчера в метро я слышала разговор двух женщин. В Москве орудует маньяк, и это скрывают. Он подошел к нам не просто так, я чувствую. Ты, главное, не смотри ему в глаза. Я читала, что маньяки обычно выбирают жертву в толпе по глазам.