Близнецы из Аушвица. Ученик доктора Менгеле

Прошло несколько дней, и Эрнст понял, что его новый сосед – прилежный, аккуратный, умный и дружелюбный. Он тоже учился на медицинском факультете, поэтому они часто занимались вдвоем. На второй неделе учебы Ансель познакомил Эрнста с группой еврейских студентов-медиков, которые приняли его без всяких колебаний. А поскольку Эрнст нелегко заводил друзей, он был признателен своему соседу и новообретенной компании. С некоторыми из них он посещал общие лекции. Впервые в жизни ему было к кому присесть за стол в столовой во время обеда. С этими юношами он чувствовал себя легко и комфортно, так что почти не заикался. Но это была лишь маленькая группка, и как-то в обед, когда они все ели, Ансель объяснил, почему.

– Нейдер, ты знаешь, почему здесь так мало евреев?

Эрнст покачал головой.

– Потому что в университет принимают только маленькую квоту – не больше пяти процентов. Понимаешь, что это означает? Мы – самые сливки. Нам надо было получить самые высокие оценки, иначе нас ни за что не приняли бы сюда, – объяснил Ансель.

Примерно через месяц, в пятницу вечером, Ансель пригласил Эрнста на ужин шаббата с их друзьями, студентами-медиками.

– Я переговорил с остальными ребятами, и мы решили, что здорово будет позвать тебя на шаббат. Мы идем в маленький ресторанчик в городе. Они не трубят об этом на всех углах, но там подают кошерные блюда. Поэтому мы иногда туда ходим. Хочешь присоединиться? Думаю, тебе понравится, – сказал Ансель.

– Нет, спасибо. У меня нет денег на рестораны.

– Ничего страшного. Мы все скинемся понемногу и заплатим за тебя. Ребятам ты нравишься, и мы все хотим, чтобы ты пошел. Давай же, пойдем, будет здорово, – настаивал Ансель. – Это кошерный ресторан, а я, как ты знаешь, не соблюдаю кошер. Но мне нравится вкус традиционных еврейских блюд. А там, насколько я слышал, подают мои любимые, которые делала бабби: картофельные латкес, грудинку, голубцы… – он облизнулся. – Уверен, ты будешь в восторге.

Но Эрнст отказался. И не потому, что не хотел идти, конечно, хотел. Он представлял себе, как здорово будет куда-нибудь выбраться в компании единомышленников. Но он боялся, что другие студенты, неевреи, увидят его в городе в обществе евреев, да еще и в еврейском кошерном ресторане. Эрнсту было все равно, что они евреи. Для него это не имело значения. Но он знал, что, если его увидят с ними, на него ляжет пятно, и боялся, что это повредит ему при поисках работы после университета. Я и так подвергаю себя опасности, сидя с ними за обедом за одним столом, – думал он. – Евреев все считают изгоями. Я уже говорил себе, что пора покончить с этой дружбой, чтобы самому не оказаться изгоем. Если бы у меня хватило храбрости завести друзей среди не еврейских студентов, это было бы куда полезней в дальней перспективе. Очень жаль, что придется порвать с этими ребятами, потому что они мне нравятся. Они ко мне добры, и мне с ними комфортно. Но в действительности я рад, что я – не один из них. И я знаю, что мои родители тоже скажут: дружить надо с людьми своей породы. Чистокровными немцами, арийцами, как нас теперь стали называть. Но я чувствую себя гораздо ниже любого чистокровного арийца. Я не красавец, не атлет. Да еще это чертово заикание! Просто не представляю, как бы я заговорил со студентами-арийцами! Но каким-то образом это придется сделать.

Когда в выходные он отправился в город купить продукты, то увидел группу студентов-арийцев с медицинского факультета, сидевших в уличном пивном ресторане. Они болтали, смеялись и пили темное немецкое пиво. Вот моя возможность завести друзей, – подумал он. – Как бы мне набраться храбрости, подойти к ним, представиться и заговорить. Но Эрнст не смог заставить себя это сделать, боясь, что начнет заикаться, и они высмеют его. А потом, кто знает, какой-нибудь парень вроде Отто узнает о моем заикании и будет издеваться надо мной до самых выпускных экзаменов. Лучше держаться особняком. И потихоньку отойти от евреев.

Перед отъездом в университет родители дали Эрнсту немного денег, какие смогли скопить. Однако он понимал, что этой маленькой суммы рейхсмарок надолго не хватит. Он был рад, что учеба оплачивается стипендией, но ему требовались деньги на расходы, а это означало, что надо искать работу. Единственное, что он умел делать, – помогать родителям в пекарне. Поэтому как-то утром перед лекциями он пошел в одну из пекарен в городе спросить, нет ли там работы.

– У меня большой опыт. Мои родители держат пекарню, – сказал Эрнст, стараясь держаться уверенно. – Я буду работать за меньшую оплату, чем любой другой подмастерье, какого вы сможете нанять. Видите ли, я студент, и мне очень нужны деньги. Я могу приходить по утрам, на рассвете, и замешивать тесто. Но к десяти часам я должен быть в университете.

Пекарь почесал свою лысую голову.

– Да, помощник мне не помешает. Здоровье уже не то. Старею, – сказал он и добавил со вздохом: – Да еще и открываться по утрам надо очень рано. – Пекарь оглядел Эрнста и сказал: – Ладно, я возьму тебя на работу, но много платить не смогу.

– Платите, сколько вам по силам. Это все равно больше, чем у меня есть сейчас.

– Значит, мы договорились. Приступаешь с завтрашнего утра. Тебя устраивает?

– Да, конечно. Я приду, – ответил Эрнст. Он был счастлив, что у него появятся деньги.

Глава 3. 1938 год

Эрнст привык к своему графику. Он просыпался на рассвете, работал в пекарне, а к десяти часам бежал на занятия. Потом быстро обедал в столовой перед вечерними лекциями. После лекций успевал немного вздремнуть и шел на ужин. Пока другие студенты пили и встречались с девушками, он сидел за учебниками и часто засыпал прямо за столом. Иногда просыпался среди ночи, лежа лицом в раскрытой книге, и перебирался на кровать. Но очень скоро наступало время вставать, и все начиналось снова.

Ранние подъемы и работа по утрам выматывали Эрнста. Но с годами он завоевал доверие пекаря, который теперь позволял Эрнсту самому отпирать лавку по утрам. Эрнст нуждался в деньгах, но в медицинской степени – еще больше, поэтому, что бы он ни делал, он не допускал, чтобы его оценки страдали. Он стал меньше времени проводить со своими друзьями-евреями. Обедал бутербродом, который съедал на ходу, на перемене; у него не было времени сидеть в столовой и обсуждать с приятелями то, чему их учили. Ужинал он в кафетерии при университете, тоже один, наскоро, чтобы вернуться в свою комнату и продолжить заниматься.

Поначалу он скучал по дружеским разговорам со студентами-евреями. Очень скучал. Раньше у него никогда не было друзей, и они стали важной частью его жизни. Но он напоминал себе, что это, возможно, к лучшему; они евреи, и очень хорошо, что он меньше общается с ними. Они по-прежнему приглашали его на свои обеды и групповые дискуссии, но Эрнст был слишком занят; он не мог туда ходить, даже если хотелось. Одиночество, которое он испытывал всю жизнь, на некоторое время отпустило его, но теперь вернулось снова, и ему хотелось, чтобы все было по-другому. Однако Эрнст напоминал себе, что у него есть цель, есть мечта, и нельзя, чтобы что-нибудь помешало их осуществить.

В то лето он накопил достаточно денег, чтобы сделать родителям сюрприз, и на неделю приехал домой отпраздновать свой день рождения. Он был счастлив повидаться с семьей. Когда он вошел в пекарню, родители оба работали. Мама бросилась к нему из-за прилавка и повисла у Эрнста на шее. Ему стало горько, когда он увидел ее. Он не мог не заметить, какой бледной и худой она стала. Ее лицо избороздили морщины; седые волосы сильно поредели на висках.

Отец, в одежде, пропитанной потом, с лицом, измученным многими годами тяжелой работы, посмотрел на сына, и его глаза вспыхнули. Старик пожал Эрсту руку, а потом схватил его в медвежьи объятия. Эрнсту очень хотелось бы остаться дома и помогать им в пекарне. Они нуждались в нем, но он не мог этого сделать. Мечта стать доктором звала его за собой, и он был не в силах сейчас от нее отказаться.

Проходя по маленькому городку, где он вырос, Эрнст заметил, что и здесь уже поселились антисемитские настроения. На стене он увидел плакат: черноволосый кудрявый мужчина с большим носом пытался заманить белокурых голубоглазых детей в темную комнату, где кипел котел. Были и другие плакаты с девизами вроде «Никогда не доверяй еврею». На зданиях развевались нацистские флаги. В пивном саду, куда они с отцом пошли как-то после обеда, Эрнст услышал, как люди открыто говорят о своей ненависти к евреям. Они выдавали ложь за правду: ложь о том, что евреи отвечают за поражение Германии в мировой войне. Ложь о том, что евреи – враги немецкого народа. Эрнст знал, что все это неправда, и хотел бы иметь больше мужества, чтобы рассказать им о своих еврейских друзьях, но не смел. Он просто сидел молча, попивая свое пиво.

Он чувствовал себя виноватым, предавая своих друзей. Но все равно хранил молчание. Неделя с родителями прошла восхитительно. Мать готовила его любимые блюда: картоффельпуффер – картофельные блинчики, хрустящие снаружи и мягкие внутри, и домашнюю колбасу – слегка острую, которую начиняла так, что оболочка хрустела, а еще, конечно, шпецле – сырные клецки. Время быстро летело, и с каждым днем сердце Эрнста ныло все сильней в предчувствии разлуки. И вот каникулы закончились, и он опять стоял на платформе, ожидая прибытия поезда, и родители рядом с ним.

Когда Эрнст вернулся в университет, еврейские друзья приготовили ему пирог, чтобы отпраздновать его день рождения. Они правда ему нравились – он наслаждался их компанией. И хотел, чтобы для них все складывалось по-другому. Иметь друзей было самой приятной частью жизни в кампусе. Но он знал, что должен и дальше дистанцироваться от этих юношей. Водить с ними дружбу опасно для его репутации. Здорово иметь друзей тут, в кампусе. Товарищей, с которыми можно поговорить, на кого положиться в случае необходимости. Но, к сожалению, я должен держаться в стороне. Если бы только они не были евреями!

Глава 4. Сентябрь 1938 года

Эрнсту никогда не звонили на работу. Поэтому, когда пекарь сказал, что ему звонят, он в недоумении уставился на него. Его охватила тревога. Когда он брал трубку, его руки дрожали.

– Алло! – сказал Эрнст.

– Эрнст, это фатер. Мутти очень больна. Ей совсем плохо. Ты можешь приехать домой?

Как я поеду домой? У меня нет денег. Я не могу вернуться. Я все потратил, когда ездил на день рождения. А даже и будь у меня деньги, как же лекции? Их нельзя пропускать. Но я нужен маме. Я должен найти способ. Что мне делать?

– Эрнст?

– Да, фатер.

– Время на исходе. Ты должен приехать как можно скорее.

– Я найду возможность, – сказал Эрнст. Сердце у него сжалось.

Повесив трубку, он обратился к пекарю, слушавшему его разговор.

– Я должен поехать домой. Должен попасть туда как можно скорее. Моя мама очень больна. Я понимаю, что о многом вас прошу, но вы не могли бы занять мне немного денег? У меня совсем ничего не осталось. Я потратил все сбережения, чтобы поехать домой пару месяцев назад.

Старый пекарь побарабанил пальцами по деревянному столу.

– У меня тоже почти нечего тебе одолжить. Дела идут плохо, а в прошлом месяце еще и крыша протекла, как ты помнишь. Пришлось платить за ремонт.

– Да, я знаю. Сколько бы вы ни дали, это очень поможет.

– На сколько ты собираешься уехать?

– Не знаю. Хотел бы знать!

– Я понимаю. Не волнуйся, работа будет тебя ждать, когда ты вернешься.

Пекарь отпер сейф в дальнем углу и открыл дверцу. Он протянул Эрнсту несколько рейхсмарок.

– Прости, это все, что я смог отложить. Я бы с удовольствием дал тебе больше.

Эрнст кивнул.

– Спасибо вам, – но этого мало. Не хватит даже на билет в один конец.

День выдался нелегким. Наконец, Эрнст закончил смену и вернулся в свою комнату в общежитии: слабый, перепуганный за мать, изволновавшийся, что она умрет до того, как они повидаются.

– Ты ужасно выглядишь, – сказал Ансель, как только Эрнст вошел. Он собирался уходить на лекции, но, увидев Эрнста, остановился и отложил книги. Внимательно посмотрел на друга: – Что с тобой такое?

Эрнст рассказал Анселю все. Ансель слушал, не перебивая. Эрнст знал, что Ансель опоздает на занятия.

– Тебе пора. Лекции начинаются.

– Да, я знаю. А ты идешь?

– Не могу. Я все равно не смогу сосредоточиться, – ответил Эрнст.

– Понимаю тебя. И сочувствую. Но не волнуйся, Эрнст. Я посмотрю, что смогу для тебя сделать, – Ансель похлопал Эрнста по плечу.

Остаток утра и вторую половину дня Эрнст сидел в комнате и глядел в окно. Обхватив руками голову, он думал о матери: вспоминал сказки, которые она ему рассказывала, и песни, которые пела, когда он был маленький. Вспоминал штрудели, которые она пекла на Рождество, и ее смех, наполнявший дом. Слезы текли у него по щекам. Я не должен был тратить время в университете, пока мог проводить его с ней. Так бы и сделал, знай я заранее, что нас ждет, – думал он.

В половине пятого Ансель вернулся с другими студентами, их еврейскими друзьями. Он вошел в комнату и протянул Эрнсту конверт.

– Мы все хотим тебе помочь, поэтому… в общем, тут деньги. Думаю, их хватит на билет туда и обратно, – сказал Ансель. Он похлопал Эрнста по плечу.

Эрнст взял конверт. У него на глаза набежали слезы.

– Даже не знаю, как вас благодарить.

– Все в порядке. Не надо благодарностей. Мы знаем, что ты это ценишь. У нас у всех есть семьи, и мы понимаем, как тебе сейчас тяжело. Возьми деньги и сегодня же езжай домой. Садись на следующий поезд и отправляйся к матери.

Эрнст кивнул. Потом еще раз их поблагодарил. Торопливо побросав вещи в чемодан, он надел пальто и вышел. Всю дорогу до вокзала он бежал. Эрнст сел на следующий поезд, уходивший через час.

Глава 5

Адель Нейдер похоронили под старым вязом на заднем дворе ее дома. Ее сын, Эрнст, и его отец стояли рядом со священником. Был дождливый осенний день, холодный и серый. Но землю ковром покрывали разноцветные листья. Это был самый тяжелый день в жизни Эрнста. Он не представлял, как станет жить без мамы. Она всегда была рядом. Даже когда он уехал в университет, Эрнст знал, что мама поддерживает его. А теперь ее не стало. Фатеру придется справляться одному – от осознания этого Эрнсту становилось еще тягостнее. Он подумывал не возвращаться на учебу. Но не мог так поступить, потому что последнее, что сказала ему мать, прежде чем ее глаза закрылись навеки, было: «Я так тобой горжусь! Кто мог подумать, что мой сын, мой маленький Эрнст, станет доктором? Когда окончишь университет, поселись в большом городе и сделай себе имя, Эрнест. Ты будешь первым человеком и в моей, и в отцовской семьях, кто получит высшее образование. Какое достижение для нас!»

Неделю после похорон Эрнст оставался с отцом: помогал ему по дому и в пекарне. Он знал, что отцу очень нужна его помощь, но пришло время возвращаться к занятиям. С каждым днем он все сильнее отставал. Теперь уже только отец стоял рядом с ним на платформе вокзала. Оба глубоко переживали утрату матери, но ни один не говорил об этом вслух.

Раздался свисток, и поезд въехал на станцию.

– Думаю, тебе пора, – сказал отец, протягивая руку для рукопожатия. Но потом заключил Эрнста в медвежьи объятия. – Скоро увидимся, – сказал он.

Эрнст кивнул. Он не хотел смотреть в лицо отцу, потому что знал, что тот плачет.

Глава 6. Ноябрь 1938 года

Понадобилось немало усилий, чтобы нагнать пропущенное. Эрнст отсутствовал чуть больше недели, но заданий накопилось великое множество. Хозяин пекарни понимал, что Эрнсту нужно еще несколько выходных, чтобы справиться с ними. Юноша ему нравился, и он позволил пропустить еще несколько дней. Эрнст нагнал товарищей в университете, и, хотя его сердце болело по матери, его жизнь постепенно вернулась в привычную колею.

В холодное ноябрьское утро Эрнст вернулся в свою комнату из пекарни. Ему очень хотелось прилечь на полчасика перед занятиями, но времени не было. Он едва успевал переодеться до лекции. Когда он вошел, в комнате сидели все его друзья-евреи. Один стоял в углу; его лицо было белее мела.

– Что случилось? В чем дело? – спросил Эрнст, оглядев комнату.

– Кое-что произошло прошлой ночью. В районе, где живет моя семья, – ответил Ансель.

– И моя, – сказал один из юношей.

– Что именно? Там был пожар? – спросил Эрнст.

– И не один. Много пожаров. Судя по тому, что мы знаем, напали на еврейскую общину. Мы слышали, были нападения на евреев по всей Германии.

– Что? Нападения? – перепросил Эрнст, присаживаясь на свою кровать.

– Мы не знаем точно, что произошло. Конечно, мы понимали, что ненависть к нашему народу растет. Это все знают. Но такие нападения – настоящее варварство. Это напоминает мне погромы, которые недавно случились в России. Но в Берлине я такого не ожидал, – сказал Ансель.

– Кто это делал?

– Этого мы тоже не знаем, – сказал Ансель. – Знаем только, что нападали исключительно на евреев.

Эрнст глядел на него с разинутым ртом. Мысли вихрем кружились у него в голове. Но он ничего не сказал.

Глава 7

Через несколько дней, без предупреждения, когда шли лекции, всех еврейских студентов и профессоров выгнали из университета. С этого момента евреям – и студентам, и профессорам, – был закрыт вход в кампус. Эрнст не знал, что произошло. Был слишком занят, чтобы вникать. В то утро его начальник, пекарь, плохо себя чувствовал.

– Спина сильно болит и ноги ломит, – сказал он Эрнсту. – Мне лучше прилечь.

– Я понимаю. Я побуду здесь до десяти, пока не начнутся лекции. Но потом мне придется бежать в университет. У меня сегодня зачет, – сказал Эрнст. Он никогда не пропускал утренние занятия, но не мог оставить хозяина в таком состоянии.

– Ты очень поможешь, – ответил пекарь. – Я пойду полежу. Сможешь обслужить покупателей, когда они придут?

– Конечно. Ни о чем не беспокойтесь. Я все сделаю.

Эрнст замесил тесто и половину дня стоял за прилавком. Пекарь не смог подняться, и Эрнсту пришлось остаться в пекарне. Чтобы помочь хозяину, ставшему ему другом, он пропустил зачет. Завтра поговорю с профессором и все объясню. Надеюсь, он позволит мне пересдать, – подумал Эрст. Он понятия не имел, что тем временем всем его друзьям-евреям выдали предписания немедленно покинуть университет. Когда вечером он вернулся в общежитие, постель Анселя была заправлена, а все его вещи отсутствовали. На письменном столе в углу Эрнст увидел записку. Конверт был адресован ему и заклеен. Он надорвал клапан и прочел:

Мой добрый друг,

Когда ты вернешься к нам в комнату с работы, то увидишь, что моих вещей тут больше нет. Возможно, ты уже слышал, что меня, вместе со многими нашими дорогими друзьями, отчислили из университета. Все дело в том, что принят закон, по которому евреям теперь нельзя учиться. Сложно поверить, что подобное происходит в такой цивилизованной стране, как Германия. Всех профессоров-евреев тоже уволили с должностей. А ты, как и я, знаешь, какие это чудесные, блестящие люди, обладающие огромными знаниями, которыми могли бы поделиться. Я не верю, что это принесет благо стране. По-моему, последствия этого закона подорвут развитие Германии. Но я ничего не могу поделать. Я должен уехать и вернуться домой.

С тяжелым сердцем я уезжаю от тебя. Мне нравилось жить и учиться с тобой вместе. Мы вели такие полезные дискуссии! У тебя великолепный ум, Эрнст, и я всегда буду тебя помнить. Надеюсь, ты тоже будешь помнить меня. Я не сомневаюсь, что однажды ты станешь блестящим доктором. Хотелось бы мне думать, что и я тоже, но я не знаю, что будет дальше. Возможно, мне придется поступить в еврейский университет и там продолжать свое образование. Не исключено, что мы еще встретимся – кто знает, что сулит нам жизнь. Но пока что я прощаюсь с тобой и желаю тебе всего наилучшего.

Ансель* * *

Эрнст положил листок обратно на стол. У него дрожали руки. Ансель – хороший человек. Он мне нравится. Он был моим другом – настоящим другом, каким не будет больше никто. Я знаю, что из него вышел бы выдающийся врач. Это безумие. Не понимаю, о чем думает германское правительство. Не знаю, что станется с моими друзьями. Сложно поверить, что их таланты пропадут впустую, потому что они евреи. Это против всякой логики. Но я не осмелюсь никому рассказать о моих чувствах. Если я это сделаю, все обернется против меня.

Со временем пекарь поправился. Его здоровье было подорвано, но он еще справлялся со своим делом, поэтому Эрнст вернулся к прежнему расписанию.

Три дня спустя в комнату к Эрнсту подселили другого студента. Его новый сосед изучал литературу и поэзию. Между ними было мало общего. Оба вели себя вежливо, но друзьями не стали. Эрнст снова был одинок. Он скучал по Анселю и остальным друзьям. Но ничего не мог изменить.

Каждую неделю он писал отцу и много раз, отправляя эти письма, мечтал вернуться домой. В одном письме Эрнст признался, что хотел бы вернуться в родной город и работать с отцом в его пекарне. Он объяснил, что знает, как отцу тяжело теперь, когда он остался без помощи матери. Отец ответил, что обещает нанять помощника. Он настаивал, чтобы Эрнст окончил образование: Ты уже столько прошел, поэтому должен стать доктором – не только ради меня, но и ради всей нашей семьи. Но, вопреки обещанию, никакого помощника он не нанял, и скрыл это от сына.

Глава 8

Через месяц после того, как Анселя отправили домой, Эрнста вызвал с занятий мужчина, вошедший в аудиторию. Он был высокий, подтянутый и очень самоуверенный.

– Мне надо поговорить с Эрнстом Нейдером, – сказал мужчина.

– Герр Нейдер, – позвал его профессор. – Этот человек желает с вами поговорить.

Энст встал и вышел к профессорской кафедре. Он волновался, не попал ли в неприятности из-за того, что дружил со студентами-евреями, которых теперь выгнали.

– Д-да. Я Э-эрнст Нейдер.

– Рад познакомиться. Я Ганс Брудер. Из организации под названием Общество Карла Шурца. Вы не согласитесь встретиться со мной за пивом после занятий?

Эрнсту и хотелось отказаться, но он боялся привлечь к себе лишнее внимание, поэтому сказал:

– К-конечно, но ч-что такое Общество Карла Шурца, если позволите спросить?

– Я все вам расскажу при встрече, – ответил Ганс.

После занятий Эрнст с Гансом прошли в ближайший пивной сад. Они сели, и Ганс заказал пива им обоим. Потом улыбнулся и сказал:

– У вас прекрасная репутация. Профессора вас любят – все в один голос мне говорили, что вы очень умный.

Эрнст покраснел.

– Я с-стараюсь.

– Товарищи вас тоже уважают, как и преподаватели. Я считаю, у вас большой потенциал.

– У меня? – изумился Эрнст.

– Ну конечно! Вы именно тот, кого мы ищем, – сказал Ганс. Он вел себя так тепло и дружелюбно, что Эрнсту было приятно находиться с ним рядом. Никто никогда так открыто не делал ему комплиментов. Дальше Ганс добавил: – Так как, вы согласны послужить фатерлянду?

– Вы имеете в виду Германию, правда? – уточнил Эрнст. Он и не заметил, что перестал заикаться.

– Конечно. Вы немец, ариец, и Германия счастлива иметь вас своим гражданином.

Эрнст улыбнулся во весь рот. Всю жизнь он чувствовал себя аутсайдером. Но теперь Ганс заставил его поверить, что он – часть чего-то большего. Почувствовать себя нужным. И ему это понравилось.

– В любом случае, позволь мне объяснить, – заговорил Ганс свободней. – У нас тут группа американцев, студентов, человек семьдесят пять. Они собираются посетить нашу прекрасную страну. Мы не в первый раз организовываем такие визиты. Общество Карла Шурца устраивало их и раньше. Но теперь студенты приедут в Берлинский университет посмотреть, как мы в Германии обучаем врачей. А поскольку ты такой умный, меня прислали попросить тебя выступить перед ними. Наша главная задача – показать им, как замечательно живется в новой Германии, при Третьем рейхе. Очень важно, чтобы весь мир видел, как далеко мы продвинулись в нашем экономическом и культурном обновлении. Когда они это поймут, то вернутся домой, в Америку, и расскажут своим семьям, своим друзьям и другим студентам, как хорош наш фатерлянд.