Иной Лес. Книга 1. Зов Равновесия

В этот миг безмятежности с запада, со стороны главной улицы деревни, донёсся нарастающий шум – грубые, взволнованные голоса, тяжёлый, учащённый топот кованых сапог по утоптанной земле. Весея вздрогнула и резко обернулась, сердце ёкнув от предчувствия беды. К её двору, ломая утреннюю тишину, шли несколько мужчин из рода Медведя. Впереди – Ярополк, его лицо, обветренное и суровое, было искажено яростью и усталостью.

Силуэт Дарины дрогнул, задрожал, как отражение в воде от брошенного камня. – Их гнев… он жжётся, как огонь, – прошептала она, и её голос снова стал далёким,как эхо, уходящим в бесконечность. – Я не могу… их сила грубая, она рвёт нить… Прощай, мама… Береги себя…

Её образ расплылся, рассыпался на миллионы сверкающих пылинок и исчез. Деревце замерло, лишь листья его тихо и тревожно зазвенели, словно предостерегая о надвигающейся буре.

– Весея! – рявкнул Ярополк, не глядя на странное растение, которое все в деревне уже сочли либо проклятием, либо знаком благосклонности тёмных сил, и предпочитали обходить стороной. – Бросай свои ворожбы! Готовь припасы, знахарка! Раненых везут!

Весея, всё ещё держа в руках пустой деревянный ковш, кивнула, мгновенно переключившись на суровую реальность своего мира. Горевать и удивляться было некогда. – Сколько? Кто? – коротко спросила она, голос её стал твёрдым и деловым.

– Трое. Из рода Волка. На западной тропе, у Чёрного ручья, проклятое племя со стороны курганов устроило засаду на наш обоз. С солью и железом от купцов. Один тяжело, кишки чуть не наружу… Остальные порезаны. Вези свою траву, коренья, все свои снадобья! Быстро, я сказал!

Не говоря больше ни слова, Весея бросилась в избу. Её сердце, только что наполненное тихой печалью, теперь сжималось от знакомого холода страха. Там, у порога, оставался её хрупкий, как паутинка, мост к потерянной дочери, к миру Нави. А здесь, в Яви, её уже ждала своя, земная война – с болью, кровью и смертью. Раненые мужчины, её сородичи, нуждались в её руках, в её знании трав и кореньев, передаваемом из поколения в поколение.

Она на мгновение остановилась на пороге, окинув взглядом и серебристое, звенящее деревце, и удаляющиеся к центру селения спины воинов. Два мира, два долга. Оба требовали её целиком, без остатка. Она была матерью для двоих. Для дочери-духа, нуждавшейся в её памяти, любви и вере, чтобы не оборвалась последняя нить. И для всей деревни, для своего рода, нуждавшегося в её силе, в её умении залечивать раны и стоять рядом в горе.

Сжав в натруженной руке туго набитый узел с сушёными травами, берестой и чистыми тряпицами для перевязки, она сделала твёрдый шаг вперёд – навстречу приглушённым стонам, что уже доносились с площади, навстречу своей земной, тяжёлой доле. А за спиной у неё, как напутствие и как вечное напоминание, тихо и печально звенели листья Деревца, провожая её в мир, который она всё ещё могла защитить и исцелить.

Дорога к большой избе, где уже собирались старейшины и куда несли раненых, показалась ей бесконечно длинной. Она шла, глядя под ноги, но внутренним взором видя перед собой бледный, ускользающий лик дочери. «Расти, доченька, – мысленно шептала она. – Расти крепкой. Я с тобой. Всегда. И тут, и там». Её жизнь была мостом, и она знала, что должна держаться, чтобы не рухнули оба берега. Эта мысль придавала ей силы, заставляя выпрямить спину и ускорить шаг, оставляя у порога своё тихое, личное горе. Впереди была работа, боль и суровая правда мира Яви, который ждал от неё не слёз, а деятельной руки и твёрдого сердца.

Глава 12. Первая Кровь Ведаря

Западный рубеж Засеки был местом, где сама ткань мироздания истончалась до предела, словно ветхая ткань, протёртая на сгибах временем и непогодой. Его не отмечали ни валом, ни частоколом из заострённых брёвен, как это делали люди в своём мире. Его границу знали по иным, куда более зловещим признакам, понятным лишь тем, чьи души срослись с этой землёй. Воздух здесь становился вязким и тяжёлым, словно сироп, и звенел незримым напряжением, от которого закладывало уши и сводило скулы. Деревья, некогда могучие и прямые, росли здесь скособоченными, их стволы покрывались неестественным, маслянистым сизым налётом, а листья, даже самые зелёные, казались окаменевшими, не шелестели на ветру, а лишь тихо позванивали, словно ледяные сосульки. Тишина стояла абсолютная, мёртвая, не нарушаемая ни пением птиц, ни стрекотом насекомых. Лишь изредка из-под земли доносился глухой, скрежещущий гул, от которого стыла кровь в жилах и холодела душа. Это было преддверие Глубин, щель в полунощной стороне мира, откуда веяло дыханием северных Исконных – существ древнего хаоса, порождений изначального льда и безмолвной, всепоглощающей пустоты, что существовала ещё до рождения первого духа.

Именно сюда, на эту «обкатку», Волкомир привёл небольшую группу молодых, ещё не обстрелянных оборотней и с ними – Ведаря. Пятнадцатилетний юноша, выросший в суровых условиях пограничья, уже не был тем испуганным мальчиком, которого когда-то привела под крыло хижины Стрибога. Длинные, жилистые конечности, собранные в постоянной пружинистой готовности, цепкий, всё замечающий взгляд, привыкший выхватывать малейшее движение в хаосе теней и листвы, – он напоминал молодого хищника, ещё не познавшего всю меру своей силы, но уже чувствующего её в каждом мускуле. Его лицо, лишённое детской мягкости, было отмечено печатью сосредоточенного знания, а в глазах цвета летней грозы жила глубокая, не по годам взрослая серьезность, оттенённая вечной тенью пограничья.