Воздаяние

Иван Терехов

Воздаяние

«Тут дьявол с Богом борется,

И поле битвы – сердце людское».

Ф.М. Достоевский.

Вступление

– В чём-то ты прав, – нервно усмехнулся Интеллигент. – С тобой мне хочется быть откровенным. Даю рецепт всеобщего счастья: надо хорошим людям собраться и поубивать всех плохих. Скопом. Желательно захватить и ближайших, в радиусе хотя бы десяти километров.

– Всем придёт свой черёд, – сверкнул глазами связанный Мишка.

– Опять не могу с тобой не согласиться, – пожал плечами Интеллигент. – Но, как говорят в уголовном мире: «Ты умрёшь сегодня, я – завтра». А можем, всё переиграть. Теперь дыши ровно носом и слушай в два уха. Мой главный вопрос: «Где пацан?»

– Какой пацан?

– Толик где? Наш экстрасенс… где? – оскалился Интеллигент. – Я знаю, он тебе доверился. Мы сумели перехватить его записку для тебя.

– Зачем он вам? – с трудом прохрипел Мишка.

– Сам знаешь. Теперь у нас общая тайна. Потому – всё тебе прощу. Много денег дам. Сколько надо, дам в два раза больше. Спокойно уедешь в свой «Муходрищенск».

– Нет, – твёрдо сказал Мишка.

– Расскажи мне про него, – голос Интеллигента стал мягче. – Запомни, магическое воздействие на сознание людей – вот то оружие, которое может покорить мир. Помоги мне найти мальчишку. Это для его пользы.

– Откуда знаете?

– Он владеет сакральной информацией. В нём мощнейшая энергетика, а силу надо направлять, – заговорщически зашептал Интеллигент. – У него Дар. А Дар может нести свет, а может и тьму. С ним работали. Там открывается такое мистическое бездонье…

– Для кого? – тяжело поднял голову Мишка.

– Для нас. Понимаешь, реально припёрло.

– На крови ваш замес. Вы не те, кто нужен ему.

– А кто мы? – насторожился, как зверь, Интеллигент.

– Рогатые, с мордами козлиными.

– А-а-а… говори сволочь, – запенился кровавой слюной Интеллигент.

Сжатый в его руке стакан разлетелся вдребезги. Лицо так изменилось, что Мишка явно увидел лик жуткого зверя. Шевелящийся во рту язык, да горящие глаза – вот и всё живое, что было в его, исказившимся от злобы, лице.

– Мы будем имитировать Добро и Зло, – оскалился Интеллигент. – В каждом человеке сидит то гадкое, что потом вырывается наружу. Грядут неслыханные перемены. Человек превратится в зверя, на лбу его печать загорится, отречётся он от Бога. Содрогнётся земля, разверзнутся небеса, запылают. Ужасающее пламя охватит и всю землю. Это будет началом ада, который поглотит мир. Пропала Москва, пропала Россия. Всё поглотит тьма.

Мишка вдруг вспомнил слова Толика: «Да и не человек он вовсе, лишь обличие, как у людей. Его тёмная сила из тёмного источника».

– Не видать вам Москвы, – закричал Мишка. – Воскрешает столица в Истине и храмах, да и Россия вам не по зубам. Подохните скоро – нелюди…

…Всё это было позже, потом, а пока…

Мишка

Уехать в Москву на заработки Мишке посоветовал сосед, старый забулдыга, инвалид Семёныч.

«А что, – дышал он на парня водочным перегаром, – Москва она большая, всех примет. Да и работа там всегда найдётся. Матери-то твоей ох, как тяжело. Троих детей подымает, да и болеет она. Ты, Мишань подумай…»

А чего тут думать?

Мишка, статный парень с открытым выраженьем лица, в котором читались ум, пронзительная простота и скрытая мощь, сам хорошо видел, как тяжело матери. Ладно, он – семнадцать лет исполнилось. «Мой помощник, ласково говорила мать и нежно гладила по чёрным густым кудряшкам. Весь в отца – толковый, рукастый».

«Немаленький уже…», – мотал головой Мишка. А самому было приятно чувствовать ласковые, тёплые материнские руки. Хотелось, как в детстве, прижаться к ней, поделиться секретами. Но… возраст не тот, чтобы сюсюкаться. «Мужчина должен зарабатывать деньги, на то он и мужчина», – стал он часто вспоминать слова, что любил говорить ему Семёныч.

Семёныч был настоящим философом и нравился Мишке чрезвычайно. Любил поговорить, но не пытался лишний раз учить парня. Разговаривал с ним искренно и честно. Вообще, относился к нему по-дружески, как к ровне.

Мишка решил поехать. Сказал об этом матери. Та сразу в слёзы, стала отговаривать. И так целую неделю. Но на, то Мишка и мужчина, чтобы принимать решения.

В тот вечер Семёныч ждал его у своего дома. Увидев Мишку, кивнул: «Заверни».

Парень и сам хотел зайти. Попрощаться.

Прошли на кухню. Мишка сразу заприметил на столе хорошую пачку чая, какое-то печенье. «Так, – мелькнула в голове, – мать была у Семёныча. Зная, как я дорожу его мнением, решила через него убедить не ехать в Москву. Интересно, а знает ли она, кто подкинул мне эту идею?»

Семёныч сначала притворился, что изучает пачку чая. Затем, заварив и разлив по кружкам, завёл свою волынку. Впрочем, он всё равно бы это сделал, вопрос был только во времени. Мишка читал это по его васильковым глазам, которые сегодня были не задумчивые, а какие-то взволнованные. Да и движения рук Семёныча были излишне суетливы и беспорядочны.

– Что с тобой, а? Выглядишь паршиво, – небрежно поинтересовался он, хотя знал, что даже в сложных ситуациях, на лице парня всегда была светлая улыбка.

– Да так, устал немного… с этими сборами, – ответил Мишка.

– Вот-вот, – Семёныч сразу же перешёл в атаку. – На хрен тебе эта Москва? Она тебя заглотит и не поперхнётся.

– Ты же сам говорил, что мужчина должен…

– Говорил, – резко кивнул Семёныч и уже мягче спросил. – И что с того? Слова – это так… молекулярное сотрясение воздуха, больше ничего.

– Как ничего? – удивился юноша.

– А вот так, – развёл руками Семёныч и вдруг задумался. – Вот если поступок…

– Я и хочу совершить поступок.

– Стоп, – крикнул «философ». – Всё назад, я не то имел в виду.

– Та-а-к, – протянул Мишка. – Мать и до тебя добралась?

– Да нет, не в этом дело, – засуетился Семёныч. Его доброе лицо сразу стало каким-то виноватым. – Я с ней вчера встретился, спросил, как дела? Она сказала, что ты собираешься в Москву на заработки. Вот, собственно, и всё.

– Ну, в общих чертах это и есть мой план, – подтвердил парень.

– Хорошо, Мишань, – тяжело вздохнул Семёныч и добавил кипяточка в кружки. – Только дай я тебе скажу. Ты ведь знаешь, плохому – не научу. Я тебя люблю как родного. Но вот Москва… как тебе это объяснить?

Мишка не мог сказать с уверенностью, закончил ли Семёныч институт, но человеком был умнейшим. Людей читал, как с ладони, а здравого смысла было хоть отбавляй. И тому доказательство – ряд случаев, где он давал ему совет и, поступив именно так, парень был героем положения.

А ещё, Семёныч любил, а точнее уважал и обожал поэта Высоцкого. Часто со словами: «Пойду, выпью с Владимиром Семёнычем», ездил в Большой Каретный переулок, где в доме №15, жил бард.

Любил с Мишкой поговорить за жизнь, читал с надрывом стихи. После слов: «Я не люблю уверенности сытой, уж лучше пусть откажут тормоза…» начинал плакать. И не удивительно, усталость и боль гнездилась в его грустных глазах, как стая голубей под крышей вокзала. Но вот сейчас, изучая на этот раз красочную пачку печенья, он думал, что бы ещё сказать сидящему рядом парню.

– Характер у тебя, Мишань, есть. Ты надёжный, крепкий, боксом занимался. Книг много прочитал, а вот фундамент? Видишь? – он указал на кружку. – Допустим, это фундамент, понимаешь?

– Да.

– Хорошо, – мотнул головой довольный Семёныч. – Прежде чем начать строить, ты должен найти в себе прочный фундамент. Понимаешь?

– Да, – вновь кивнул Мишка.

Семёныч поставил на кружку пустую литровую банку и, внимательно осмотрев построенную пирамиду, глубокомысленно добавил:

– Фундамент у тебя ещё пацанский, а на шаткой основе ничего не построишь. Да и сам оглянись кругом… в мозгах у многих, то ли кисель, то ли туман. Помочь матери – святое дело. Но цель жизни не в деньгах, а в Истине, которую человек постоянно ищет. Важно понять, как и зачем жить в России?

– Я где-то прочитал, – задумчиво сказал Мишка, – «Что бы понять Истину, её надо выстрадать».

– Вот я и говорю, незачем тебе в Москву. Это же каменные джунгли, где правят волчьи законы. Сам, небось, по телику видел. Много сейчас всякой ереси крутится в Москве. Да и место, говорят, там проклятое… Слышал о жутких тайнах московского метро.

Нервно вскидывая то одну, то другую руку, он словно поддерживал свои страстные слова.

– Что говоришь? – возмутился Мишка. – Это же столица… мать городов!

– Была столица, была мать городов, – тяжело выдохнул Семёныч. – А теперь стала Вавилоном. Кругом гордыня, соблазны, порок да мертвечина. В Москве и варится беспорядок для всей страны. Говорят, что в заповедь «Не укради» наши депутаты хотели внести 12 поправок. Кстати, слышал какое сходство между курицей и депутатом?

– Нет, – усмехнулся Мишка.

– Оба сидят возле кормушки. Только курица несёт яйца, а депутат их чешет.

– Тем более поеду, – посерьёзнел Мишка и вдруг, неожиданно для самого себя, решительно добавил. – Хотя бы для того, чтобы сделать из Москвы вновь столицу – мать городов русских.

– Ты ничего не изменишь, – затуманились глаза у Семёныча. – Помнишь у Есенина: «А Русь всё так же будет жить, плясать и плакать у забора».

– Но попытаться сделать что-то… это бессмысленно?

– Мы не бедная страна, мы обворованная страна, – тяжело выдохнул Семёныч. – Да и трудно сделать что-то, когда стабильности нет. Сейчас пена наверх всплыла – наглая, самодовольная, тупая. Много развелось дураков с инициативой. Вот и куролесят, живя по принципу: «Обосрусь, но не повинюсь».

– Я где-то прочитал, что время наше лжи, беспорядка и незащищённости, – кивнул Мишка.

– Верно, – мотнул головой Семёныч. – Вот и получается – только начинаешь привыкать к «хорошему», так становится ещё «лучше». Неудивительно, что большинство людей читают газеты на унитазе, чтобы быть готовыми к любым новостям.

– Если бы все так думали, ничего бы не менялось к лучшему, – возразил Мишка.

– Ничто и не меняется, – с болью изрёк Семёныч. – Если не считать, что в России помимо дураков и плохих дорог, появились, судя по рекламе, ещё три беды: прокладки, кариес и грязный унитаз.

– Неправда, меняется. Рано сдаваться, мы ещё повоюем. Сам говорил, что в мире есть лишь одна сила, способная поставить русского человека «раком» – это картошка.

– Ты же в Москве будешь один, – сделал большие глаза Семёныч, но губы его скрытно улыбались.

– Ничего, – сжал руку в кулак Мишка, – найдутся товарищи.

Семёныч, пристально посмотрев в честное лицо юноши, философски произнёс:

– Не вкусив, не почувствуешь. А почувствуешь, так и врагу не пожелаешь. Ох, аукнутся нам ещё эти лихие 90-е… носимся с выпученными глазами на разрыв шаблона. А всё потому, что Веру Христову заменили на бесовский морок.

Тяжело вздохнув, он запустил волосатую пятерню себе под рубашку:

– Кто-то умно сказал, что для триумфа зла надо, чтобы хорошие люди ничего не делали. Вот и кромсают души людские… всё единою болью болит. Устала Россия плакать и молиться.

– Плакать и молиться?

– Да. Ещё древнегреческий философ Платон говорил, что наказанием за пассивность – есть власть злодеев. И тут важно не путать – власть и Родину. Москву нашу – столицу белокаменную и… нынешний Вавилон.

Ну а пока, в России побеждает зло, а нам вешают лапшу на уши про «капитализм с человеческим лицом». Ох, обманутся в своих ожиданиях «уставшие от застоя советские граждане». Задурили русский народ патриотиты-ветрогоны. А он по своей наивности и недомыслия стал тёмен и греховен. Ты что ль грехов не имеешь?

– Имею.

– И я имею. На страшном суде все, как сухие лучины, гореть будем…

Семёныч судорожно проглотил комок в горле. Внутренним чутьём, почувствовав в парне раннюю ответственность за судьбу России, добавил:

– Голова твоя незагрязнённая. Стойкость твою, спокойную силу мужскую, нацеленность на действие – знаю. Аккуратность и точность к порядку ты воспринял от отца, царствие ему Небесное. Поэтому решение твоё поддерживаю. Но пообещай, если там у тебя не заладится, вернёшься домой.

– Обещаю, – кивнул Мишка.

– Все думают, что придёт время, а оно только уходит, – тяжело опустил голову Семёныч. – Как же, сбросили «коммунистическое ярмо», дожили до демократии, а точнее, до вседозволенности. Сам видишь, сейчас не жизнь, а сплошной человеческий хрип. Устала Россия от всех этих политических кандибоберов. А телевизор? Это же сущее окно в дьявольский мир. Всюду клыки да рога. Поклоняемся не светлым ликам, а мордам козлиным. Ни добра, ни любви, ни надежды. И, всё это скверно, гнусно, постыдно. Забыли люди о воздаянии, как о законе свершения возмездия за деяния свои…

Семёныч вновь тяжело вздохнул и внимательно посмотрел на Мишку:

– Русская душа живёт справедливостью. Её ценность – сострадание и милосердие, умение сдерживать рыдания, честное выполнение долга, нелюбовь к предательству. Всё это и есть обычная человечность – она же есть чудо, счастье, золото земное…

– Спасибо тебе, что был рядом, давал добрые советы, – встал парень, чувствуя комок подступающих к горлу. – Посмотри за моей мамой.

Семёныч закивал головой, замахал руками, как бы говоря: «Это само собой». Затем поднялся, обнял Мишку:

– Не сдавайся! Человек сил своих не знает, всё складывается по вере его. Будет тяжело – иди в храм. Запомни, Россия – хранительница веры. Она поддерживает светлое пламя. Отсюда задача – всё пережить, остаться человеком и не допустить, чтобы свеча погасла…

Приведя в беспорядок и без того взлохмаченные волосы парня, добавил:

– Матери пиши. Тебя здесь любят и ждут. Запомни – тот и мудрец, кто доволен не многим. Прорвёмся, мы же русские пацаны…

В этом заматеревшем суровой жизнью мужике вдруг проявилось что-то мальчишеское, тёплое…

Мишка сказал Семёнычу, что его чувства взаимны, но говорил он с трудом. Горло, словно кто-то натёр наждачной бумагой, а ещё эти предательские слёзы…

– Во славу Божию и матушки России ради! С Богом! – сипло, как с большого бодуна, выдохнул Семёныч. Перекрестив юношу, он, подтолкнув его к двери, резко отвернулся.

Придя на вокзал, Мишка сразу увидел мать. Та, видимо, договорилась на работе, хотя утром уже простились.

Мать есть мать. А может, думала, что сын передумает и останется. Подойдя, Мишка сразу понял, что она плакала, хотя и пыталась это скрыть.

– Мама, ну, что ты? – стал он успокаивать её, не в силах выдавить в ту минуту ничего лучше.

– Мальчик мой… что же будет с моим сыночком? – шептала та и сердце её сжималось в безотчётном страхе. – Господи, ты был таким маленьким, прибегал обняться. Садился рядом, читал свои умные книжки. А теперь… вот уезжаешь.

– Вырос я и уезжаю не навсегда. Писать буду.

Мать, не удержавшись, стала всхлипывать на плече сына. А Мишка от этого чувствовал себя ещё хуже и только говорил:

– Не надо, мам… большой уже. Скажи, чтобы я им там всем задал или что-то типа такого.

Мать слабо улыбнулась. Внимательно посмотрела в глаза Мишки, словно впервые увидела его и вдруг твёрдо сказала:

– Задай им жару, сынок. Не посрами нашу фамилию.

И обняла так крепко – будто отправляла на войну.

Р. S.

Да, Миша был молод и не знал, на что способны люди при тяжёлых испытаниях. Да и как он мог знать, если даже сильные духом редко сами об этом знают. Но у него была цель, а как говорил Семёныч: «Цель – основа, она держит человека. Главное быть счастливым, а не первым. Слушай всех, но решение принимай сам. Извинись и отойди от глупого или злого. Строго не суди. Запомни – кто всё поймет, тот простит. А главное – делай то, что сердце подсказывает, оно у тебя светлое».

НАЧАЛО

Вот уже прошло две недели, как Мишка, который приехал в Москву на заработки, живёт с ребятами в подвале жилого дома. После того, как на Ленинградском вокзале у него отняли деньги, и чуть было не избили до полусмерти, он в отчаянии зашёл в милицию.

Сонный дежурный выглядел уставшим. По выражению лица, было видно, что ему до чёртиков надоели такие, как Мишка. Было уже три часа ночи и для него это была не первая беседа за долгое дежурство.

Парень вообще не знал, зачем он попёрся в милицию. А, ну да, как там у Маяковского: «Моя милиция меня бережёт».

– Ну… и что ты от меня хочешь? – с недоумением взглянул дежурный на Мишку, бегло просматривая длинную, как анаконда, ленту распечатки.

– Ну, вы же милиция!

– Да-а-а??? Ладно… давай по порядку. Сколько их было?

– Четверо, по-моему. Да, точно, четверо. Они меня ничего не спрашивали. Просто стали бить, ограбили и убежали. Всё произошло быстро.

Дежурный слушал юношу с усталой гримасой и совершенно равнодушно.

– Да, похоже, глушняк, – проворчал он. – Только статистику портишь.

– Я порчу?

– Забей. Что взяли?

– Деньги, сотовый телефон и цепочку с крестиком. Он от отца достался.

– Сколько было денег? Какой телефон? – бросил короткий взгляд дежурный.

– Денег было чуть больше тысячи, золотая цепочка с крестиком, тип телефона не помню. Да и зачем вам, если говорите, что глушняк?

– Вот только сарказма не надо. Правила не я пишу.

Проторчав в отделе милиции до утра, Мишка с облегчением вышел на улицу. Целый день ходил по улицам холодной, чужой ему Москве и плакал…

Плакал, не стесняясь, как незаконно обиженный ребёнок. Мимо шли люди, но все были заняты своими делами. А то, что идёт вот юноша и плачет, так мало ли, что у него случилось. Да и солнце продолжало светить также ярко, из раскрытых дверей кафе доносилась весёлая музыка и вкусные запахи. Город шумел своей жизнью – равнодушной, нервно-суетливой, бесшабашной.

Вдруг к Мишке подошёл кавказец. Внимательно, каким-то ощупывающим взглядом осмотрев, тихо спросил:

– Хочэшь конфэтку?

– Какую конфетку? – недоумённо поднял на него глаза Мишка.

– Вкусьную и больсую, – ухмыльнулся незнакомец и добавил. – Дэнег дам.

Увидев удивлённый взгляд, мерзко заржал и спросил. – Нэ понымаешь… хорошынькый… да-а?

Мишку прямо-таки передёрнуло от странного смеха и какого-то липкого взгляда незнакомца. Испуганно оглядываясь, он бросился от усатого кавказца. Тот недоумённо пожал плечами, хмыкнул: «Ходють… тут всакие! Понаэхали… понэмаешь».

В одном из подземных переходов Мишка увидел худенького мальчика, стоящего с протянутой ладошкой. На другой руке висела табличка: «Люди добрые. Подайте на хлеб». Широко открыв и без того огромные, испуганные глаза, он беззвучно шевелил подрагивающими губами. Рядом сидела маленькая девочка в грязном платье и укачивала на руках тряпичную куклу. «Наверно, брат и сестра? – подумал Мишка. – А как там мои сестрёнки?»

…К вечеру солнце скатилось за дома. Усталый день неспешно прятался в мягкий бархат заката. Вскоре узкие и длинные полоски алых облаков погасли. На Москву упало тёмное небо. Свинцом, наваливаясь на плечи суетливых прохожих, оно безжалостно придавливала их к асфальту. На душе у Мишки тоже потяжелело. А ещё эти высотки. Мигая подслеповато-сонными глазмиа окон, они теснились и давили, давили, давили.

Вскоре по небу поползли грязные тучи. Вот небо задрожало, заплакало, слезились и далёкие звёзды. Зато противный дождь нагло лез за шиворот, тонкими, липкими пальцами шарил по лицу. Холодно и жутко, но на душе у юноши было ещё хуже. Размазывая слёзы дождя по щекам, Мишка сжался, как маленький щенок, попавший в незнакомый лес…

Как много дождя вокруг… тяжёлого, гулко шлепающего по асфальту тысячами свинцовых капель. А ещё эта одинокая, как и Мишка, сизая луна, что печально бродила между намокших, тяжёлых туч.

Незаметно дождь утих. Точнее ушёл, дальше спотыкаться и плутать по тёмным переулкам, словно пьяный бродяга. Стали глуше дневные звуки, но новыми оттенками заиграл ночной город. Улицы не спали. Нервно извиваясь в тесных переулках, они с бешенной скоростью вылетали на простор широких проспектов. И уже там бурливо жили своей ночной, подсвеченные неоновыми огнями, беспокойной, шумной, суетливой жизнью…

Мишка вновь пришёл к вокзалу. «Плохое место, – подумал он, – но хоть народу много». Кругом играла музыка, но не задевала душу. Легко просачивалась в мозги и растворялась бесследно, как пена. А ещё эта песенка популярной группы «Абба», где назойливо талдычили: «Мани, мани, мани-и-и…»

Найдя за вокзалом тихое место, юноша лёг, подстелив под себя обрывки картонных ящиков. В небе зябко подрагивали одинокие звёзды. Луна, вынырнув из омута чёрных туч, словно око злого великана, внимательно наблюдала за ним. Заслонив руками глаза, чтобы не видеть свет от переливающейся огнями рекламы, Мишка попытался заснуть. Вблизи уныло шелестело чахлое деревце. Зажатое в асфальт, оно словно жаловалось на пленность и сиротливость. Рядом, раскачиваясь на ветру, нудно скрипел о чём-то своём измятый металлический фонарь…

Вздрагивая всем телом, парень старался всё теснее и теснее прижаться к стене. Он инстинктивно чувствовал, что её шершавая поверхность служит ему защитой от одиночества. «Что делать, куда идти?» – билось в голове. Безнадёга свинцом навалилась ему на плечи, просочилась в каждую клеточку тела, безжалостно придавливая к щербатому асфальту. А рядом беспокойно ворочался полусонный ночной город, расплёскивая звуки музыки – дурной, пошлой, отвратительной.

Горестные и безутешные минуты тянулись, тянулись, тянулись…

…И вдруг Мишка увидел маму. Она тихо подошла. Склонившись над ним, стала ласково гладить по руке. Его лицо сразу же расплылась в радостной улыбке. Юноша потянулся к дорогому и любимому человеку. Потянулся, чтобы вновь, как в детстве, прижаться, рассказать обо всём, что произошло с ним в этом большом городе. А может, взять за руку и убежать с ней в беспечное детство?

Мишка потянулся к маме и… проснулся. Какая-то худая собака лизала ему руку. Парень резко отпрянул в сторону. Собака, тоже испугавшись, отскочила. Но потом, виляя обрубком хвоста, вновь доверчиво подошла к нему, заглянула в глаза.

Юноша обнял собаку, прижал к себе. Почувствовав её тёплый бок, горько заплакал. Та, словно поняв его горе, жалобно заскулила, моргая слезящимися глазами…

…Утренняя прохлада разбудила Мишку. И не стало огорода с чёрными бороздами, сухого бурьяна у берёзы, что тихо потрескивал на ветру. И матери, которая почему-то, тревожно оглядываясь, уходила куда-то вдаль. Но осталась холодная каменная стена и этот большой, непонятный город.

Собака, что так хорошо согревала ночью, ушла. Зато налетел стылый и такой же, как Мишка, одинокий ветер. Он зло зашуршал газетой, бросил в лицо какие-то крошки. Парень поднялся. Привёл себя в порядок и вновь стал бродить по улицам Москвы.

Ему очень хотелось есть, уже второй день, как у него во рту ничего не было. Какая-то пожилая женщина, что собирала милостыню для своих многочисленных кошек, дала ему напиться, но главное – подарила слёзы сочувствия и сострадания. Они запали в Мишкину душу глубже, чем все перенесённые им мучения. Поблагодарив добрую женщину, он пошёл дальше.

Вдруг Мишка вспомнил бродячую собаку, что своим теплом согревала его. От всего того, что произошло с ним в Москве, на душе стало так тяжело, так горько, что он вновь заплакал, как маленький ребёнок.

Вокруг сновало множество горожан, погружённых в свои мысли и ежедневные заботы. Некоторые даже оборачивались на ходу, чтобы с удивлением взглянуть на него. Но никто не пришёл на помощь, не спросил, что случилось. А то что идёт парень со слезами на глазах… так у кого сейчас жизнь сладкая?

Мишка вспомнил жареную картошку с луком, которую мать готовила на смальце в чугунной сковороде. Его желудок мгновенно взлетел к горлу. Юноша лишь усилием воли, сумел вернуть его обратно.

ВСТРЕЧА С Беспризорниками

Солнечный шар только поднимался над крышами домов, но воздух уже начал прогреваться, отгоняя ночную сырость и прохладу. Вскоре и город стал дышать теплом. Но на душе Мишки было тоскливо и сыро. Размазывая слёзы по щекам, парень заметил, что какой-то маленький оборвыш следит за ним с противоположной стороны улицы. Сначала он не придал этому значение. Но малец так долго смотрел, что Мишка тоже внимательно посмотрел на него. Мальчуган подошёл к нему, шмыгнув носом:

– Не отсырел ещё?

Мишка смолчал.

– Ограбили?

– Ага, – кивнул Мишка.

– Приезжий? – коротко спросил незнакомец.

Вновь мотнулась кучерявая голова.

– Есть хочешь?

– Нет, – ответил Мишка, но его голодный желудок предательски квакнул.

– Понятно, – как-то серьёзно и по-взрослому сказал мальчишка. – Пошли со мной, если не боишься.

– А чего мне бояться, – пробормотал Мишка.