Идеальное столкновение

Медленно оборачиваюсь.

Передо мной парень, и мне приходится запрокинуть голову, чтобы посмотреть в его лицо. Он очень высокий. И крупный. Настолько, что на балконе становится тесно. Концы его темных волос обесцвечены. На нем брюки-милитари болотного цвета и распахнутая синяя ветровка, из-под которой проглядывается белая футболка или что-то вроде того.

Его ладони спрятаны в карманы куртки, ноги широко расставлены. Поза лениво-основательная. Он смотрит на меня сверху-вниз с внимательным выражением на интересном лице. Не типично симпатичном лице. Плюс акцент. Иностранец?

– Ваше мнение очень ценно для нас. Спасибо, что поделились, – имитирую интонацию автоответчика, замечая, как едва заметно дергаются губы незнакомца.

Отворачиваюсь, выразительно намекая, чтобы шел лесом. Будто его кто-то спрашивал, что ему нравится, а что нет.

Словно назло делаю затяжку. Глубокую и удушливую. Оседающую горечью в горле так, что хочется закашляться, но я держусь изо всех сил, чтобы не выглядеть лошком перед этим громилой, ведь лесом он не пошел. Он здесь – я чувствую это затылком, спиной, по тому, как внезапно колеблется воздух, от которого тело пробивает искристым ознобом.

– Если женщина курит, значит, она несчастна. Грустно смотреть на несчастную женщину, а ты не выглядишь несчастной, – прилетает из-за спины, рассыпая по моим плечам мурашки от тягучих, словно карамельная ниточка, гласных.

Я все-таки давлюсь дымом и закашливаюсь.

– Постучать?

Резко оборачиваюсь и демонстративно окидываю незнакомца быстром взглядом с ног до головы. Он стоит в прежней позе. С тем же невозмутимо-ленивым фейсом.

– А, я поняла. Ты из этих… как их там… – щелкаю пальцами, вспоминая, – масонских общин? Не знала, что здесь моралисты тусуются. Видимо поэтому вечеринка такая нудная, – кривлюсь я.

– Я футболист, – отзывается он, беспечно пожав плечами.

Серьезно?

Изумленно выгибаю брови.

И каким ветром его сюда задуло?

– Какой-то ты очень странный футболист, – фыркаю я. – Откуда ты взялся? Я тебя не видела.

Такого не заметить постараться нужно. Я бы точно на него обратила внимание.

– А я весь вечер за тобой наблюдаю, – признается футболист.

Надо же. И это откровение вроде и бесит, а вроде и цепляет. Настолько, что, как примагниченная, стою и позволяю ему себя бесцеремонно разглядывать. Не стесняясь, сосредоточенным взглядом он плавно очерчивает овал моего лица, прикасается к волосам, лбу, носу, щекам, которые вспыхивают янтарным огнем, когда задерживается на губах.

Мне становится жарко и волнительно.

– Выброси сигарету. Нам еще целоваться, а от тебя несет пепельницей.

Что? Да что он …

Пораженная такой самоуверенной заявочкой, я ошарашенно распахиваю рот, намереваясь надавать ему словесных лещей, но тут же его закрываю. Моему возмущению не хватает места в груди, и оно вырывается с нервным смехом, а потом с очередным кашлем.

– Постучать? – снова интересуется этот болван и тянет ко мне свою длинную клешню, которую, взъярясь, сразу отталкиваю.

– Слушай, мне тоже здесь скучно, но я же не пристаю ни к кому. Ты че ко мне привязался? – вколачиваю в него прищуренный разъяренный взгляд под свое взбунтовавшееся сердцебиение.

– Хочешь уйти? Я не против. Пошли? – кивает себе за плечо по-прежнему невозмутимо, когда меня словно блендером взбили.

Невыносимый!

Резким движением отбрасываю окурок, когда огонек добирается до пальцев и обжигает.

– Всё ясно, – растягиваю губы в неестественно вежливой улыбке. – Это типа такой «особенный» подкат, – пальцами делаю кавычки, – я должна впечатлиться, а потом с тобой переспать, – заключаю я. – Так вот спешу тебя разочаровать, – развожу руками.

А футболист внезапно улыбается. Так залипательно, что не могу отвести взгляд от привлекательных маленьких ямочек на его щеках.

– Значит, не впечатлил? – вызывающе-шаловливо прищуривается он, выпуская наружу всех моих мурашей, но закатить глаза – дело чести.

Фыркаю, всем своим внешним видом транслируя глубокую незаинтересованность, а сама зачарованно слежу за незнакомцем, который хлопает себя по карманам куртки, брюк, словно выискивая что-то.

Вытащив из заднего кармана штанов какую-то мелочь, он зажимает ее в кулаке. Вытягивает руку так, что кулак оказывается практически у моего лица.

Раскрывает ладонь, демонстрируя маленькую монетку.

Кошусь на нее с показушной насмешкой. Исподлобья. Ровно до тех пор, пока незнакомец не берет мою руку и не вкладывает мне в ладонь теплый, хранящий тепло хозяина металл. Меня прошибает опаляющей лихорадкой, а там, где пальцы футболиста касаются моей кожи, взрываются сладкие ожоги.

Смотрю на его крупную, усеянную «жилистыми» венами кисть, накрывающую мой кулак, и не дышу. Затаив дыхание, слежу за тем, как незнакомец слегка наклоняется и тепло дует на наши сцепленные ладони.

Меня уносит этим волшебным дуновением. Так далеко и надолго, что приходится проморгаться, чтобы прийти в чувства и увидеть, как с моей раскрытой ладони исчезла монетка.

Хмурюсь. Верчу рукой, трясу ею. Смотрю себе под ноги.

Нигде нет.

Поднимаю лицо и делаю к незнакомцу шаг, пытаясь обличить его в жульничестве, но замираю, когда он поднимает руку и убирает прядку волос мне за ушко. Нежно, бережно настолько, что я снова упускаю момент, когда и каким образом между его указательным и средним пальцами появляется пропавшая монетка, которую через секунду возвращает мне в ладонь, вкрадчиво произнося:

– Дарю. На удачу.

Меня топит в смятении и легком смущении от такого интимного жеста, пока рассматриваю аверс – коронованный орел.

– Это один польский грош, – поясняет футболист-фокусник, предугадывая крутящийся на языке вопрос. – А сейчас? – спрашивает с выраженным самодовольством на лице.

– Что сейчас? – Вскидываю глаза, не улавливая смысла вопроса.

– Сейчас удалось впечатлить? – уточняет, слегка наклонив голову и мягко разглядывая меня.

А я капризничаю. Старательно пытаюсь скрыть факт, что этот парень уже сумел просочиться мне в голову, кожу и в легкие своим дымно-пряным запахом.

– Пф! Чем? Этим примитивным фокусом? – хмыкаю я. – Смотри и учись.

Зачем-то прячу монетку в карман кожанки, после чего поднимаю правую руку, обращая ладонь тыльной стороной к фокуснику, и оттопыриваю вверх большой палец, который обнимаю ладонью левой руки, пытаясь воспроизвести забавно-веселый фокус из детства.

Начинаю самозабвенно «откручивать» большой палец, строя на лице рожицы адской болезненной муки. А потом «отрываю», заранее прижав палец к ладони.

– Оп! – комментирую с веселой улыбкой, демонстрируя свою четырехпалую пятерню.

Мои губы съезжаются на место. Грудь опадает, когда смотрю в сосредоточенное лицо футболиста. Его брови сдвинуты к переносице, и в целом он выглядит так, будто в уме перемножает трехзначное число с пятизначным.

Наклоняет голову влево, потом вправо, пока я пытаюсь распознать его молчаливый тупняк.

Подкладывает под подбородок кулак, и мне кажется, что вот-вот он заржет, либо родит что-то умное, но футболист в очередной раз удивляет, когда говорит:

– Еще покажи.

Он издевается надо мной или действительно впервые видит этот незатейливый фокус?

– Ты серьезно? – Вглядываюсь ему в лицо, пытаясь найти ответ на вопрос, но оно по-прежнему слишком серьезно. – Ну… ладно, – растерянно пожимаю плечом и намереваюсь «приклеить» большой палец обратно, но вырвавшийся изо рта футболиста короткий ироничный смешок вынуждает притормозить.

– Ты издеваешься… – делаю вывод, глядя в смеющиеся глаза, и выхожу из себя. Не на ту напал, чтобы за мой счет развлекаться. Толкнув громилу в грудь, сообщаю: – дай пройти! – пыхчу, пытаясь сдвинуть его с прохода, который загромождает своей крупногабаритной тушей.

– Куда? – мужские ладони оказываются на моих плечах тотчас, а взгляд впивается в мой. – А целоваться?

Распахиваю глаза.

Ну просто… вот просто… ну крейзи!

– А ты не из тех, кто привык сдаваться, да?

– Я же нападающий, – отвечает так, будто это должно всё объяснить.

– Ничего не понимаю в футболе, – огрызаюсь с вызовом.

– И не надо. Просто знай, что я у тебя лучший.

Эм.

И вот что ему сказать? Я настолько обескуражена, что теряю дар речи. Его неповторимой наглостью, напористостью, необузданной самоуверенностью и необъятным самодовольством! Тем не менее его слова «я у тебя лучший» прозвучали настолько основательно, настолько по-мужски убедительно, что даже оспаривать их не хочется. Просто принять и поверить. Я даже не могу вспомнить, когда знакомящиеся со мной парни были настолько упёрты.

– Чокнутый, – вздыхаю. – Ты же не сдашься? – спрашиваю с какой-то глупой противоречащей себе надеждой, что не сделает этого.

Футболист с озорной, ребяческой улыбкой качает головой, и теперь уже сдаюсь я. Мои плечи сбрасывают напряжение, и, заметив это, незнакомец убирает с них руки.

– И что будем делать? – интересуюсь с шутливой провокацией.

А что? Для чего все эти телодвижения? Я готова впечатляться, камон!

– Целоваться? – не унимается футболист, и я не знаю, рассмеяться ли в лицо этой настойчивости или… а к черту!

– Но мы ведь даже не знакомы, – выгибаю бровь.

– Я Дима, – сразу решает проблему.

Желание рассмеяться сдерживаю изо всех сил, но хохоток все равно вырывается из моего рта.

– Дима? – изумленно переспрашиваю, не переставая широко улыбаться. – Ты не похож на Диму.

Кто угодно, но только не Дима. Ну какой он Дима?

А футболист хмурится.

– Не похож на Диму? – наклоняет голову вбок, не разделяя моего вспыхнувшего веселья.

– Ну тебе не идет это имя, – поясняю. – Вместе с акцентом ты скорее похож на какого-нибудь Дэмиуша или Димаша…

– Занятно, – задумывается он. – Мой отец поляк, а мать русская. Это она так меня назвала.

Я киваю, согласно принимая сей факт, ибо с мамой не спорят.

– Значит, ты из Польши?

– Из города Кра-а-коув, – кивнув, Дима манерно растягивает гласные, вынуждая меня улыбнуться.

– Ты очень хорошо говоришь по-русски.

– Моя мать русская, – напоминает, не сводя с меня глаз, отчего мое лицо постоянно пылает. – Теперь целуемся?

Ну что ж такое?!

– А мое имя ты не хочешь узнать?

– Оно мне в любом случае понравится. Так что пусть будет сюрпризом, – озорно подмигивает, – в Загсе.

Я не успеваю то ли возмутиться, то ли восхититься потому, что вздрагиваю от разрушающей этот момент трели.

– Извини, – произносит мой футболист, когда лезет в карман за телефоном. Играя желваками, он делает это так, словно его заставляют. Долго смотрит в экран на имя звонящего, и я мельком успеваю заметить фамилию – Аверин.

Что-то неуловимо в Диме меняется: в его лице, с которого исчезает уже знакомая расслабленная наглеца, в позе, сочащейся высоковольтным напряжением.

Раздраженно чертыхнувшись, Дима сбрасывает звонок, и я не ожидаю, как, притянув меня за талию, его губы захватывают мои.

Я закрываю глаза, полностью отдаваясь ощущениям и зная, что сегодняшняя сигарета была и будет последней в моей жизни.

Глава 10.

Ольга

Наше время

Стоя в холле отеля, пытаюсь вызвать такси. За панорамными окнами ливень образовал непроглядную стену, вероятно, по этой причине мне один за другим отказывают в заказе машины.

В очередной безрезультативный раз обновляю Приложение, и, глядя, на сколько возросла стоимость поездки по сравнению с тем, что было минуту назад, у меня дергается глаз. Не удивительно, ведь даже Шанхайская фондовая биржа могла бы позавидовать такому астрономическому росту. Однако я злорадно посмеиваюсь внутри себя по двум причинам. Во-первых, я непременно заложу в сумму гонорара затраты умноженные на два. А, во-вторых, я крупно опаздываю. Эта моя маленькая месть Лебедеву. Как ни в чем не бывало он написал мне сегодня в обед сообщение, привычно нафаршировав их дурацкими смайлами, и предложил встретиться.

Я приняла его предложение, потому что у меня миллион вопросов, ответы на которые надеюсь заполучить у него, поэтому стратегия – обнять и накормить остается в силе.

Моя шелковая молочная блузка под удлинённым классическим пиджаком успевает прилипнуть к спине и животу прежде, чем Приложение оповещает о подъезжающей через семь минут машине. А через полтора часа такси останавливается прямо под запрещающим знаком у стеклянного офисного здания, в котором была четыре дня назад.

Щелкающий звук включенной аварийки очень настойчиво намекает, что мне пора выметаться.

До центрального входа – метров пятьдесят, но они кажутся непреодолимыми. Дождь за окном хлещет так, будто погода и правда слетела с катушек.

Благодарю водителя и, забрав с сиденья великодушно предложенный отелем зонт, с внутренним визгом выскакиваю наружу. В ту же секунду кожу обсыпает мурашками. Сжимаюсь как молекула газа, когда под полы пиджака пробирается пронизывающий до костей ветер.

В задницу! Этот дождь, этот город! И Айматова с Баровски туда же.

Каблуки моих туфель утопают в лужах, пока, тесно прижав к себе сумку, бегу к центральному входу. Ветер выдергивает из моей ладони зонт. Я готова проиграть за него битву и позволить утащить ветру, ведь пользы никакой – я промокла насквозь.

К черту! Наплевав на всё, даже не стараюсь перепрыгивать через океаны луж, а прямо по ним гребу до гигантских вращающихся стеклянных дверей, в которые влетаю одновременно с двумя мужчинами в деловых костюмах.

Тепло помещения запускает новую волну мурашек по моей влажной коже.

Собираю зонт и отхожу в сторону от выхода, осматриваясь по сторонам. В холле дорого-богато и очень светло за счет подсветки и множества экранов, транслирующих рекламные ролики.

С меня стекают ручьи. В моих туфлях вода. Желание извлечь ее оттуда огромное, и, когда замечаю указатель WC, несусь туда на максималках.

В женском туалете, к счастью, я одна. По крайней мере все раковины свободны, и первым делом я с полминуты грею ледяные руки под теплой водой.

Зрелище в зеркале не утешительное – я выгляжу как мокрая мышь.

Прикинув, что пять минут относительно моего сорокаминутного опоздания ничего не решат, выдергиваю из диспенсера бумажные полотенца и быстро протираю лицо, этими же салфетками обтираю сумку, в которую не забыла закинуть оставленную в моем номере бейсболку Баровски. Вручу ее Лебедеву, пусть делает с ней, что хочет, а я и так за прошлые два дня с ней намучалась, не зная, куда присунуть, чтобы не напоминала о ненавистном хозяине.

Волосы свисают соплями, и, пока никого нет, сую голову под сушилку для рук. То же самое проделываю с туфлями.

Когда удается привести себя в относительно божеский вид, посылаю своему отражению в зеркале кривую улыбку и выскакиваю за дверь.

В приемной офиса Лебедева секретарша узнает меня с первого взгляда, и это позитивный знак того, что с моим внешним видом удалось договориться, но сегодня меня никто не встречает. Следуя инструкциям недовольной женщины, направляюсь в тот же кабинет, где в прошлый раз проходила наша недовстреча с ВэВэ.

Делаю несколько предупреждающих стуков в дверь, после чего толкаю ту от себя.

Зайдя внутрь, я проживаю дежавю – прищур карих глаз впивается мне в лицо, сердце заходится в каком-то совершенно ненормальном ритме, дыхание проседает, и это всё со мной уже было, но лишь с той разницей, что задница бывшего мужа сегодня пристроена на стул, а не подпирает подоконник.

– Опаздываете, Ольга Валерьевна. – Вальяжно вытянув километровые ноги, выглядывающие из-под стола, Баровски фальшиво приветливо улыбается, купаясь в лучах самодовольства от произведенного эффекта своего неожиданного присутствия.

Закатываю глаза и тяжко вздыхаю. Наученная опытом, больше не задаю вопросов касательно его нахождения здесь, потому что заведомо знаю, что ничего вразумительного не получу, но не отказываю себе в удовольствии кольнуть бывшего жалящим взглядом, давая понять всё, что думаю. А думаю до черта чего, но говорю лаконично:

– Не опаздываю, а задерживаюсь. – Подхожу к свободному стулу и бросаю на него сумку. – А где Лебедев? – подняв глаза, спрашиваю у Баровски.

Я звучу ровно и устойчиво, пытаясь показать тотальный контроль над ситуацией и на то, что присутствие бывшего мужа ни коем образом не пошатнуло мой профессионализм.

Не сводя с меня глаз, Баровски отвечает не без иронии в голосе:

– Отошел.

Очень надеюсь, что в мир иной. А если нет, то всеми силами постараюсь показать ему дорогу в ад, ведь вести себя в который раз настолько неэтично – позор ему как адвокату.

Ничего не ответив, снимаю мокрый пиджак и вешаю на спинку стула. Тепло помещения контрастирует с влажным шелком блузки и запускает по телу мелкую дрожь вперемешку с острыми мурашками, пока устраиваю зонт в угол кабинета, чтобы просох.

Я передвигаюсь по кабинету с омерзительным скрипучим звуком, который издают мои босые ступни, соприкасаясь с мокрой стелькой.

– Это у тебя так зубы скрипят от радости встречи? – не без сарказма комментирует Баровски.

Ну разумеется нужно ляпнуть какую-нибудь чушь. Он бы не был собой, если бы промолчал.

Дурак.

Я игнорирую, стараясь абстрагироваться от него и посвятить все свое внимание раскладке на столе документов, блокнота и ручки. Делать это сложно, потому что знаю – он здесь, и он смотрит. Это страшно нервирует.

Слегка потянув вверх штанины прилипших к заднице брюк, сажусь за стол напротив Баровски. Это тоже нервирует, и я стараюсь на него не смотреть, делая вид, будто он воздух, что сложно. Просто очень. Ведь он, намеренно или нет, не прячет свой взгляд от меня.

– Как дела? – произносит довольно тихо.

Мне приходится посмотреть на него.

Изобразив на лице кислую улыбку, сообщаю:

– Прекрасно. А когда я «раздену» тебя до трусов, будет еще лучше.

– Хочешь раздеть меня до трусов? – с озорной насмешкой изгибает брови и откидывается на спину стула.

В лицо словно бросили горсть отрезвляющего студеного льда, когда осознаю, какую двусмысленную глупость сказала.

Лицо горит чилийским перцем, но я старательно его держу, когда фыркаю:

– Твои шутки за семьдесят попахивают нафталином.

– Тем не менее ты уже несколько раз повторила, что желаешь оставить меня без трусов.

– Я сказала – «раздеть до трусов. «Остаться без них» – полностью твоя инициатива, – отбиваю, вынуждая поганца широко улыбнуться, демонстрируя малышей-ямочек на щеках.

Уверена, ответная колкость не заставила бы себя долго ждать, если бы за спиной не распахнулась дверь и бодрое приветствие Лебедева не переключило бы наше внимание.

– Ольга Валерьевна, рад встречи! – светится ВэВэ, пока, прикрыв за собой дверь, следует к столу, за которым сидим я и Баровски.

Повернув голову и глядя на сияющий лик Лебедева, я понимаю, что снова поторопилась с выводами касаемо «обнять и накормить». В данный момент желание только одно – хорошенько поставить его на место и сбить светящийся нимб с его головы, с чем и говорю:

– Взаимно, Владимир Владимирович, – вымучиваю из себя приветливую улыбку, – однако я попрошу вас впредь приходить на подобного рода встречи лично. Не заставляйте меня сомневаться в вашей компетенции, – доношу с той же улыбкой и слышу в ответ приглушенный смешок. Со стороны Баровски.

Резко поворачиваю к нему голову и, строго нахмурившись, награждаю взглядом – «а тебя вообще никто не спрашивал».

Сидит тут, усмехается.

Какого черта вообще притащился?

Знамо дело зачем – изводить меня своим присутствием, но я не доставлю ему такого удовольствия, пусть закатает губу.

В отличие от своего доверителя Лебедев беспристрастен. Кажется, моя отповедь его никак не задела. Даже возникает мимолетное желание поинтересоваться, каким образом он достиг такого ментального здоровья для своей психики.

С неизменной улыбкой на лице он произносит:

– Ольга Валерьевна, я прошу прощения, но законодательство не запрещает присутствие…

– Не запрещает, – забив на нормы приличия и привила ведения медиации, перебиваю его. Моя менталочка, очевидно, сбоит. – Но давайте заранее предупреждать об этом друг друга, – смотрю в лицо Лебедева, пока тот присаживается за стол.

Идиот какой-то. Он вообще, что ли, не в теме ведения переговоров? Без группы поддержки никак?

– Тогда будь готова к тому, что я собираюсь присутствовать на каждой встречи с моим адвокатом, – вмешивается Баровски.

С дрожащим шумом втягиваю в себя ароматизированный кардамоном воздухом. Мое тело превращается в один сплошной сгусток ядерной энергии, которую с каждой оброненной фразой бывшего мужа держать в себе становится трудно.

До скрежета зубов стискиваю челюсти и, игнорируя заявление суфлёра, обращаюсь к Лебедеву:

– Владимир Владимирович, будьте любезны, попросите вашего клиента… – «заткнуться», – не вмешиваться в разговор двух адвокатов.

– Ольга Валерьевна, но вы же сами попросили предупреждать вас о моем присутствии, – как ни в чем не бывало отзывается Баровски. – Вот и предупредил.

Ненавижу!

У меня вскипает в венах кровь, которую, очевидно, в этом бракоразводном процессе жаждут все участники процесса. Впервые в моей практике беспрецедентный случай – адвокат истца до трясучки жаждет крови ответчика и его адвоката.

Изобразив на лице приторно-тошнотворную улыбочку, поворачиваюсь к Баровски:

– Дмитрий Янович, – я подаюсь корпусом вперед, вперяясь взглядом в самодовольное лицо бывшего мужа, – вы так прекрасно справляетесь с ролью адвоката. Может, вам стоит сэкономить на его услугах? – намекаю на бесполезного Лебедева, который молча сидит и наблюдает за нами как за спектаклем на сцене. – Тем более тогда, когда в моих планах помочь моей клиентке…

– Раздеть меня до трусов, – продолжает за меня Баровски, – я помню. И прежде, чем это сделаете, Ольга Валерьевна, прошу подписать соглашение. Володя… – обращается к Лебедеву, на что тот активно кивает и лезет в папку с документами.

– Какое соглашение? – веду бровью, опуская глаза в бумаги, подсунутые ВэВэ.

Быстро пробегаюсь по ним взглядом и понимаю смысл содержания еще до того, как Лебедев поясняет:

– О полной конфиденциальности информации, полученной вами в ходе бракоразводного процесса.

Я получаю толчок в грудь.

Мои нервы, вибрирующие все это время, рвутся как струны, пуская по мышцам злой, разрастающийся до космических размеров ток, ведь это соглашение – настоящая пощечина мне как адвокату. Личная, именная, искусно выгравированная специально для меня пощечина, которую невозможно проигнорировать. Только не в этот раз, когда меня буквально обвинили в недобросовестности и нарушении принципа адвокатской тайны.

Мои глаза взмывают вверх и со всего размаха сталкиваются с языками пламени карих глаза бывшего мужа. Сложив на груди руки и откинувшись на спинку стула, его лицо мерцает триумфальным блеском, и я до хруста в пальцах сжимаю в ладони шариковую ручку, мечтая воткнуть ее бывшему мужу меж глаз.

Он и восемь лет назад был зациклен на приватности, но сегодняшнее подсунутое дерьмо не сравнимо ни с чем, ведь оно задевает и унижает мой профессионализм, который я методично выстраивала по кирпичику все эти годы.

Зудящее под кожей желание защитить себя и свою компетентность зашкаливающее, как и бешенное раздражение, с которым готова залепить ответную физическую пощечину, но я не иду у этих провоцирующих эмоций на поводу.

Подняв подбородок и глядя Баровски в глаза, цежу сквозь зубы Лебедеву:

– Владимир Владимирович, очень прошу разъяснить вашему клиенту, что в подобном соглашении нет необходимости.

Дестабилизация у меня внутри десятибалльная, зашкаливающая, до трясучки.

– Разве? – изгибает брови бывший, смотря на меня так, будто за мной длинный хвост из недобропорядочных косяков. – Знаете, Ольга Валерьевна, мне бы не хотелось, чтобы через какое-то время в прессе вспылили факты моей личной жизни. И развода в том числе, – понижает голос он. – Ведь… деньги не пахнут. Кому, как не вам, об этом не знать.

Что… да что он…?

На миг захватываю дыхание. Каблук левой туфли подламывается, настолько агрессивно-мощно я вдавливаю ноги в пол, чтобы поймать равновесие.

Грудь распирает от гремучей смеси разнокалиберных эмоций, помыкает которыми острый, всепоглощающий гнев, когда смотрю в упивающееся торжеством лицо.

– При чем здесь это? Что ты несёшь? – поморщившись, спрашиваю я.

– Правду, – с показным самоуверенным равнодушием пожимает плечами Баровски. – Я несу правду.

– Господа. Ольга Валерьевна, Дмитрий Янович… – напоминает о себе Лебедев, что тщетно. Его голос тихий и немного взволнованный, и эта шаткая попытка достучаться до нас с Баровски все равно что попасть дротиком в сердцевину мишени с километрового расстояния.

Спортивное упрямство у бывшего мужа в крови. Вкупе с раздутой самонадеянной дерзостью он смотрит мне в глаза, пока в ответ спиральным взглядом я высверливаю дырку на его лбу, чтобы иметь возможность залезть ему в голову.