Тень над Зареченском. Черные невидимки

Нэт Бояр

Тень над Зареченском. Черные невидимки

Все персонажи и описываемые события являются вымышленными. Любое совпадение с реальными людьми или событиями, является случайностью.

Изображение обложки и иллюстрации сгенерированы в нейросети Midjourney(Миджорни), в платном аккаунте, позволяющем коммерческое использование изображений.

Внимание! В книге есть упоминание употребления алкоголя и курения. Данные привычки вредят вашему здоровью. Автор не пропагандирует вредные привычки. Сам автор за ЗОЖ. Помните курение, и употребление алкоголя вредит вашему здоровью.

Все права защищены. Книга или любая её часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована без получения разрешения от автора. Копирование, воспроизведение и иное использование книги и её части без согласия автора является незаконным и влечёт уголовную, административную и гражданскую ответственность.

© Нэт Бояр 2025

Глава 1. Шорох в стенах

Дождь хлестал по лобовому стеклу потрёпанной «Приоры». Лил он с такой силой, будто небеса решили смыть с земли все следы человеческого существования. Марк Сомов сидел на заднем сиденье, наблюдая, как серые потоки воды смешиваются с ржавыми подтёками на бетонных фасадах панельных домов. Металлический привкус разложения и забытых надежд пропитывал воздух так густо, что казалось, его можно было прощупать руками.

Водитель, нервозный мужчина средних лет с вечно дергающимся левым глазом, в третий раз взглянул в зеркало заднего вида. Его пальцы барабанили по рулю в беспокойном ритме, а на лбу выступили капельки пота, хотя погода, была прохладной.

– Слушай, мужик, – пробормотал хриплым голосом таксист, не поворачивая головы. – А ты точно хочешь остаться здесь? Я могу довезти обратно до станции, денег не возьму. Честное слово.

Марк молча разглядывал заколоченные витрины магазинов, пустые улицы, по которым лишь изредка пробегали одинокие фигуры в промокших плащах. Посёлок встречал именно таким, каким он его и представлял, городом-призраком, застывшим во времени после краха всего, во что когда-то верили его жители.

Зареченск. Это имя на карте было похоже на стёршуюся надпись на надгробии. Когда-то, в эпоху, что теперь кажется позабытой, он был крепким промышленным кулаком, гордо вбитым в приграничные земли Советского Союза. Завод-гигант, дымил день и ночь, его ритм был пульсом города. Строили его на совесть, как и всё тогда, монументально, с размахом, на века.

С развалом великой страны Зареченск, как сироту, перебросили через новую границу, в состав государства-побратима, ставшего вдруг независимым и далёким. И всё рассыпалось. Единый промышленный организм был разорван, экономические связи оборваны, как ненужные провода. Завод, лишённый снабжения и смысла замер. Цеха начали вставать на плановый ремонт, а потом остановились навечно.

Город начал медленно умирать. Сначала уехала молодёжь, потом потянулись за лучшей долей квалифицированные специалисты. Позже закрылись кинотеатр, дом культуры, библиотека… Оставшиеся жители будто впали в коллективную спячку, агонию, растянутую на десятилетия. Оконные стекла в пятиэтажках мутнели, штукатурка осыпалась, обнажая кирпичную кладку, как рёбра скелета. Улицы, рассчитанные на гул машин и спешащих на смену рабочих, теперь были пустынны и безмолвны, лишь ветер гонял по ним перекати-поле из пыли и обрывков газет.

И главное, что его приграничное положение, когда-то бывшее преимуществом, стало проклятием. Он висел на самом краю, на отшибе, забытый и старыми хозяевами, и новыми. Сюда не доходили инвестиции, сюда не заглядывала власть. Зареченск превратился в серую, безликую дыру, место, куда предпочитали не смотреть. Жизнь здесь замерла на отметке «девяностые», но без той лихорадочной энергии, а в состоянии глубокого, беспросветного ступора.

– Приехали, – объявил водитель, останавливаясь возле облупившегося пятиэтажного дома. Краска свисала с его стен, как больная кожа, некоторые окна зияли чёрными провалами или были заклеены картоном и газетами.

Марк расплатился, и, не дожидаясь сдачи, вытащил из багажника свой единственный чемодан. Водитель даже не попрощался. «Приора» исчезла за поворотом с такой скоростью, как будто её преследовали черти. Стоя под проливным дождём, Марк ощупал внутренний карман пальто, проверяя знакомую тяжесть карманных часов Алексея. Золотистый корпус, потёртый от времени и прикосновений, был единственной вещью, что осталась от его напарника, единственным осязаемым доказательством того, что Алексей Петрович Морозов когда-то существовал, смеялся, верил в справедливость и погиб из-за чужой ошибки.

Дождевая вода стекала по воротнику, проникая под одежду холодными ручейками. Каждая капля была похожа на прикосновение призрака, назойливая и леденящая. Марк резко тряхнул головой, сбрасывая тяжёлые капли, и поднял глаза на здание, которое должно было стать его домом. Серая, пятиэтажная «Хрущёвка», поросшая влажной темнотой. Она казалась не жилым массивом, а, скорее, монолитом забвения. Именно то, что ему было нужно.

Дверь в подъезд не сопротивлялась, отворившись с долгим, тоскливым скрипом. Воздух внутри был густым и затхлым, пахло старыми обоями, пылью и сладковатым дымом дешёвого табака. Подъезд был странно пустынным и просторным, как заброшенный холл вокзала. Когда-то на этажах было по четыре квартиры, но теперь от них остались лишь зияющие проёмы, обрамлённые облупленными косяками. Двери сняли, превратив личные владения в пустоту.

Пространство перестроили, сделав его общей прихожей, гостиной или клубом по интересам для горстки оставшихся жильцов. Прямо напротив входа, в свете закопчённого окошка, стоял старый, продавленный диван, обитый заплатками из рваного дерматина. На нём, как неотъемлемая часть интерьера, восседал дядя Вася. Он был живым памятником этому месту: в застиранной майке, с неизменной сигаретой в уголке рта. Его пальцы, почерневшие от табака, ловко скручивали новую порцию «бычка», а мутные глаза, прищуренные от дыма, проводили Марка безучастным, но всевидящим взглядом стражника. Рядом на табуретке дымилась жестяная пепельница, сделанная из консервной банки, этакий неприкосновенный алтарь дяди Васи.

Сам Марк не курил, не одобрял и осуждал подобные привычки, пагубно сказывающиеся на здоровье, но такое соседство придётся терпеть. На втором этаже та же картина. Просторный холл без дверей, в котором по праздникам выносили длинный шаткий стол. Все соседи по этажу собирались здесь, в бывшем подъезде, выставляя кто салат, кто стопку горячительного, кто тарелку пельменей. Это было шумное, странное застолье в пространстве, которое уже не было ни частным, ни публичным, а каким-то переходным, пограничным.

Сами четыре бывшие квартиры на этой лестничной клетке теперь были единой коммунальной квартирой. Муравейником. Каждое помещение, это бывшая комната, становилась клетушкой для своего обитателя. Но сердцем странного организма была кухня. Право и, что важнее, обязанность владеть ею разделяли две соседки, Алевтина Михайловна и Светлана. Они вдвоём опекали всех: кормили дядю Васю, когда он напивался, и читали ему лекции о вреде алкоголя, выслушивали жалобы парня с двадцать пятой квартиры, следили, чтобы в общем туалете было чисто. Их кухня, пахнущая ароматными пирожками и хлоркой, была штабом, судом и столовой одновременно.

Этот подъезд, этот прекрасный дом, построенный ещё при Хрущёве для жизни, а теперь служивший ей же, но в таких причудливых формах, казался Марку идеальным местом. Здесь можно было раствориться в этих полуразрушенных стенах, в этой странной иерархии, в дымном мареве самокруток дяди Васи. Это был идеальный способ исчезнуть, сбежать от тоски и мыслей. Стать ещё одной тенью, в общем, ничьём зале ожидания.

Второй этаж. Полутёмный коридор, пропитанный запахами еды, сырости и человеческого горя. Лампочка под потолком мигала с неровными интервалами, отбрасывая пляшущие тени на облезлые стены. Марк постучал по краю дверной арки с номером двадцать восемь, намалёванном наспех чёрной краской рядом с косяком отсутствующей двери.

В коридоре появилась пожилая женщина, небольшого роста, с седыми волосами, аккуратно уложенными в шишку. Но больше всего поразили Марка её глаза, проницательные, добрые, но будто хранящие в своей глубине десятилетия тайн и печали.

– Марк Алексеевич? – спросила она тихим, учительским голосом. Строго и уверенно. – Анна Петровна Клочкова. Проходите, пожалуйста. Вы совершенно промокли.

Она провела его в просторную, хотя и скромно обставленную комнату. Старая мебель была начищена до блеска, а на подоконниках стояли горшки с геранью. Это были единственные яркие пятна в общей серости.

– Располагайтесь, – Анна Петровна указала на кресло возле окна. —Сейчас приготовлю чай. А это моя внучка, Катенька.

Из-за книжного шкафа выглянула худенькая девочка лет тринадцати с огромными тёмными глазами. Она смотрела на Марка таким пристальным взглядом, как будто видела что-то, недоступное другим. В её глазах читалось не детское любопытство, а какое-то тревожное понимание.

– Здравствуйте, – тихо сказала Катя, не отводя глаз.

Марк кивнул в ответ, чувствуя себя «не в своей тарелке» под этим изучающим взглядом. Девочка будто пыталась заглянуть ему в душу, и это его беспокоило.

– Катя, покажи Марку Алексеевичу его комнату, – попросила Анна Петровна, исчезая на кухне.

Девочка молча повела его по узкому коридору. Комната оказалась маленькой, но чистой. Железная кровать, тумбочка, стол, стул, небольшой шкаф. Окно выходило во двор, где одиноко качались голые ветви берёзы.

– Дверь лучше на ночь запирать, – неожиданно сказала Катя, всё так же, не отводя взгляда. – И если услышите шуршание в стенах, не обращайте внимания. Оно само пройдёт.

Прежде чем Марк успел спросить, что она имеет ввиду, девочка исчезла в коридоре, оставив его наедине с чемоданом и нарастающим чувством тревоги. Распаковывая немногочисленные вещи, Марк размышлял о словах девочки. Шуршание в стенах? В старых домах всегда полно звуков: трубы, мыши, деревянные конструкции, которые скрипят и трещат. Но что-то в тоне Кати заставило его насторожиться.

Он аккуратно положил часы Алексея на прикроватную тумбочку, как делал это каждый вечер последние три года. Золотистый корпус отражал тусклый свет лампы, а тиканье звучало удивительно громко в тишине комнаты.

– Марк Алексеевич, чай готов! – позвала Анна Петровна.

Затем старушка осторожно расспрашивала о его прошлом, но Марк отвечал уклончиво.

– … За пятьдесят, пятьдесят пять… не женат… детей нет.

Рассказал, что всю свою жизнь работал в полиции и теперь хочет пожить тихо, подальше от городской суеты. Анна Петровна не настаивала, будто понимала, что некоторые раны нельзя трогать слишком грубо.

– Зареченск, это место особенное, – сказала она, наливая ему вторую чашку. – Здесь время течёт по-другому. Прошлое и настоящее иногда переплетаются так тесно, что трудно понять, где заканчивается одно и начинается другое.

– Бабушка любит рассказывать сказки, – тихо заметила Катя, но в её голосе не было насмешки.

– Это не сказки, детка, – мягко возразила Анна Петровна. – Это память. А память имеет свою силу.

В этот момент в комнату вошла молодая женщина, стряхивая капли дождя с пальто. Она была привлекательной, лет около сорока, с умными, но уставшими глазами врача. Её тёмные волосы были собраны в аккуратный пучок, а движения выдавали профессиональную собранность и привычку к порядку.

– Мама, я принесла лекарства, – она замерла, заметив Марка. – Извините, я не знала, что у нас тут гость.

– Это Марк Алексеевич, наш новый жилец, – представила старушка гостя. – А это моя дочь Елена. Она врач, приехала ухаживать за старой мамашей.

Елена протянула руку для рукопожатия. Её ладонь была тёплой и нежной. Наверное, такой должна быть рука человека, привыкшего исцелять.

– Елена Анатольевна, – представилась она. – Надеюсь, мама вас не утомила своими историями о местных легендах?

Марк почувствовал странное волнение от её прикосновения, такое чувство, которое он не испытывал уже много лет. Это его напугало. Он обещал себе держаться подальше от любовной привязанности.

– Ваша мать очень гостеприимна, – ответил он сдержанно, быстро отдёргивая руку.

Елена внимательно изучала его лицо, и Марк понял, что она видит следы горя и вины, которые он носил в себе, как шрамы. В её взгляде читалось понимание и узнавание одной раненой души другой.

– Выглядите усталым, – сказала она мягко. – Долгая дорога?

– Достаточно долгая, – уклончиво ответил мужчина.

– Мне кажется, – продолжила Елена, не обращая внимания на его попытки избежать разговора. – Что вы тоже бежите от чего-то. Я права?

Её прямота застала врасплох. Марк поднялся из-за стола, чувствуя, как напрягаются мышцы.

– Благодарю за чай, – сказал он Анне Петровне. – Я очень устал.

– Конечно, кивнула старушка. – Отдыхайте. А завтра, если захотите, покажу вам библиотеку. У нас много интересных книг о местной истории.

В своей комнате Марк долго сидел на краю кровати, слушая, как стихает дождь. Часы Алексея тикали размеренно, отсчитывая секунды его новой жизни. Жизни, которая должна была стать спокойной и предсказуемой…

Он лёг, не раздеваясь, и закрыл глаза. Но сон не шёл. Вместо него приходили воспоминания: Алексей смеётся над его шуткой, Алексей серьёзно изучает улики, Алексей падает, сражённый пулей киллера, которого они недооценили. Пулей предназначавшейся для Марка…

Около полуночи дождь прекратился, но вместо долгожданной тишины в доме начали раздаваться другие звуки. Сначала это было едва заметное поскрипывание. «Старый шкаф», – решил Марк. Потом послышался тихий шорох, будто кто-то очень осторожно передвигался по верхнему этажу.

Мужчина прислушался внимательнее. Шорох становился отчётливее, и теперь казалось, что он доносится не сверху, а из стен. Тонкий, настойчивый звук, похожий на шуршание бумаги или… на осторожные шаги босых ног по деревянному полу. «Мыши», – попытался убедить себя Марк, но звук не походил на возню грызунов. В нём чувствовался какой-то ритм, почти разумный, как будто кто-то намеренно перемещался по скрытым ходам внутри стен. «Но там же панель, железобетонная…»

Шорох обошёл вокруг его комнаты. Сначала вдоль одной стены, потом другой, потом третьей. Марк сел на постели, напряжённо вслушиваясь. Звук остановился прямо за его изголовьем, а потом раздался тихий, едва слышный стук. Три удара. Пауза. Ещё три удара. Мужчина встал и осторожно коснулся стены ладонью. Панель была холодной и влажной. Он постучал в ответ, один раз, коротко. Тишина затянулась на несколько долгих секунд, а потом шуршание возобновилось, теперь уже удаляясь к дальнему концу дома.

Взглянув на часы Алексея, Марк увидел, что стрелки показывают три часа семнадцать минут. Самое мёртвое время ночи, когда граница между явью и сном становится особенно тонкой. Он решил выйти в коридор и проверить, не слышны ли эти звуки там. Дверь открылась бесшумно, и Марк оказался в полной темноте. Коридор был пуст и тих, лишь где-то далеко тикали старые настенные часы.

Прислушавшись, он не услышал ничего необычного. Шуршание прекратилось, будто его источник почувствовал наблюдателя и затаился. Мужчина постоял ещё пару минут, но тишина оставалась полной. Он вернулся в комнату, аккуратно положил часы на тумбочку и лёг в кровать. Усталость наконец взяла своё, и он провалился в беспокойный сон, полный обрывочных образов и голосов из прошлого.

Утренний свет, проникавший сквозь грязное стекло, был серым и скупым. Марк проснулся с тяжёлой головой и ощущением, что что-то не так. Он потянулся к тумбочке, чтобы проверить время, и его рука нащупала только пустую поверхность.

Часов не было.

Сердце ухнуло вниз. Мужчина вскочил с кровати и лихорадочно осмотрел тумбочку, пол вокруг неё, заглянул под кровать. Ничего. Часы Алексея исчезли, будто их никогда здесь не было.

– Нет, – прошептал он, падая на колени и проверяя каждый сантиметр пола. – Нет, нет, нет…

Он разбросал содержимое чемодана, перетряхнул всю одежду, проверил каждый карман. Часы будто растворились в воздухе. Единственное, что осталось от Алексея, единственное доказательство того, что его напарник был реальным человеком, а не плодом больного воображения, исчезло.

Марк опустился на пол среди разбросанных вещей и закрыл лицо руками. Слёзы ярости и отчаяния жгли глаза. Потеря часов была не просто кражей, это было разрушением последней связи с человеком, чья смерть лежала на его совести тяжким грузом.

– Марк Алексеевич? – в дверь постучали. – С вами всё в порядке?

Это была Елена. Её голос звучал обеспокоенно.

– Всё хорошо, – хрипло ответил Марк, пытаясь собрать разбросанные вещи.

– Можно войти?

Он не успел ответить, дверь осторожно приоткрылась, и Елена заглянула внутрь. Увидев хаос в комнате и его лицо, она быстро вошла и закрыла дверь за собой.

– Что случилось? – спросила женщина, присаживаясь на корточки рядом с ним.

– Украли, – сказал Марк, не поднимая глаз. – Украли часы.

– Какие часы?

– Они принадлежали… моему другу. Он умер. Это всё, что у меня от него осталось.

Елена молча протянула руку и осторожно коснулась его плеча. Прикосновение было тёплым и успокаивающим, но Марк отшатнулся, будто её рука обжигала.

– Не надо, – резко сказал он. – Просто… не надо.

– Вы не первый, – тихо ответила Елена, не отнимая руку. – Многие жильцы жалуются на пропажу личных вещей. Причём всегда исчезало что-то особенно дорогое сердцу.

Марк поднял голову и посмотрел на неё. В глазах читалось понимание и сочувствие, которого он не заслуживал.

– У кого ещё что украли?

– У тёти Клавы пропал портрет покойного мужа. У дяди Гриши исчезла медаль за отвагу. У соседки снизу украли обручальное кольцо, которое она носила сорок лет.

– Значит, в доме есть вор, который точно знает, что и у кого брать, – мрачно констатировал Марк.

В этот момент в комнату заглянула Анна Петровна. Она окинула взглядом беспорядок и лицо гостя, и её выражение лица стало серьёзным.

– Опять началось, – тихо сказала она. – Боже мой, опять началось.

– Мама, что ты имеешь ввиду? – обратилась к ней Елена.

Анна Петровна прошла в комнату и села на единственный стул. Её руки слегка дрожали от волнения.

– Есть вещи, которые притягивают горе, – начала она осторожно. – Старые беды, которые никогда не засыпают до конца. Они чувствуют чужую боль и… питаются ею.

– Мама, – Елена покачала головой, – это предрассудки.

– Может быть, – согласилась Анна Петровна. – Но тогда объясни мне, почему исчезают только вещи, связанные с утратой? Почему воры не берут деньги или драгоценности, а выбирают именно то, что причинит больше всего боли?

Марк поднялся с пола и подошёл к окну. За стеклом виднелись серые силуэты заброшенных заводских корпусов, торчащих на горизонте, как скелеты доисторических чудовищ.

– Скажите прямо, – спросил он, не оборачиваясь. – Что вы знаете?

– Я знаю, что некоторые поиски ведут в места, откуда люди не возвращаются, – ответила старушка. – Я знаю, что завод там, за рекой, хранит в себе больше тайн, чем могут понести его ржавые стены. И я знаю, что тот, кто начнёт копать слишком глубоко, рискует обнаружить, что копает он собственную могилу.

– Хватит этих загадок! – вспылил Марк, оборачиваясь к ней. – Если вы что-то знаете, говорите прямо!

Елена встала и положила руку ему на плечо. На этот раз он не отстранился, слишком был поглощён гневом и отчаянием.

– Марк, успокойтесь, – сказала она мягко. – Мама пережила здесь многое. Иногда реальность и легенды смешиваются у неё в памяти.

– Это не легенды, Леночка, – печально возразила Анна Петровна. – Это история. И история имеет привычку повторяться.

Она поднялась и направилась к двери, но на пороге остановилась.

– Марк Алексеевич, если решите искать свои часы, будьте осторожны. И помните, что некоторые потери нельзя возместить, но можно научиться жить с ними. Иногда это единственный способ выжить.

Оставшись наедине с Еленой, Марк почувствовал, как стены комнаты будто сдвигаются ближе. Её присутствие одновременно успокаивало и пугало, он слишком долго жил в одиночестве, чтобы легко впустить кого-то в свою измученною виной жизнь.

– Расскажите мне о часах, – попросила она, садясь на край кровати. – О том, кто их носил.

– Зачем? – резко спросил Марк.

– Потому, что иногда поговорить боль вслух помогает её унять.

Марк долго молчал, борясь с желанием выгнать её из комнаты и страхом остаться наедине со своими мыслями. Наконец он сел в кресло у окна и заговорил:

– Алексей был моим напарником. Три года назад мы расследовали дело о коррупции в городской администрации. Это была опасная история, много влиятельных людей могли потерять всё. Мы получили наводку на встречу, где должны были передать крупную взятку.

Он замолчал, глядя в окно на серые крыши домов.

– Я настоял на том, чтобы мы пошли без подкрепления. Хотел взять их с поличным, получить все доказательства сразу. Алексей говорил, что это слишком рискованно, но я не послушал. Я был уверен в себе, думал, что мы справимся.

Елена слушала молча, не перебивая.

– Нас ждали, – продолжил Марк. – Кто-то предупредил. Киллер стрелял в меня, но Алексей закрыл меня собой. Умер на месте. А я остался жив, чтобы каждый день вспоминать, что это должен был быть я.

– Вы не могли знать, – тихо сказала Елена.

– Мог! – резко возразил он. – Все признаки были налицо. Но я был слишком самоуверен, слишком упрям. И теперь хороший человек мёртв из-за моей ошибки.

– И поэтому вы приехали сюда? Чтобы наказать себя изоляцией?

Марк посмотрел на неё с удивлением. Её вопрос попал точно в цель.

– Что вы понимаете в этом? – спросил он.

– Больше, чем вам кажется, – ответила Елена. – Я тоже… И я тоже потеряла пациента из-за своей самонадеянности. Мальчик, семь лет. Думала, что диагноз ясен, не стала делать дополнительные анализы. А у него была редкая форма аллергии. Он умер от анафилактического шока прямо у меня на глазах.

Теперь молчал Марк. В её голосе звучала та же боль, что терзала его самого.

– И что вы сделали? – спросил он.

– То же, что и вы. Сбежала. Приехала сюда ухаживать за мамой и думать о том, как жить дальше с этим грузом, – она помолчала. – Но знаете, что я поняла? Бегство не лечит. Оно только откладывает исцеление.

– А что лечит?

– Прощение. Себя и других. И возможность снова помочь кому-то.

Марк отвернулся к окну. Её слова находили отклик в его душе, но он не был готов принять их. Боль была единственной связью с Алексеем, и отпустить её, означало окончательно потерять друга.

– Я не хочу исцеляться, – честно сказал он. – Эта боль… это всё, что у меня осталось от него. Он был мне как брат.

– А часы? – мягко спросила Елена.

– Часы, это доказательство. Что он был реальным. Что наша дружба была реальной. Что его смерть что-то значила.

Елена встала и подошла к нему. На этот раз он не отстранился, когда она положила руку на его плечо.

– Его смерть будет что-то значить, только если вы сделаете что-то стоящее с оставшейся жизнью, – сказала она. – Самобичевание, это не памятник другу. Это медленное самоубийство.

В коридоре послышались шаги, и в дверь постучали. Это была Катя.

– Дядя Марк, – сказала она, заглядывая в комнату. – Там к вам пришли, участковый. Хочет с вами поговорить.

Марк и Елена переглянулись. Визит участкового в первый же день пребывания в городе не предвещал ничего хорошего.

В гостиной их ждал худой, нервозный мужчина лет тридцати пяти в выглаженной полицейской форме. Его глаза были воспалены от недосыпания, а руки слегка дрожали. Он то и дело дёргал плечом, было похоже на нервный тик, который выдавал состояние хронического стресса.

– Игорь Семёнович Красников, участковый, – представился он, протягивая руку. – Вы Сомов?

– Да, – подтвердил Марк. – В чём дело?

Игорь беспокойно оглядел комнату, задерживая взгляд на лицах присутствующих.

– Можно поговорить с вами? – спросил он.

– О чём речь? – согласился Марк. – Что-то случилось?

Участковый снова дёрнул плечом и провёл рукой по лицу.

– У нас тут… ситуация, – начал он неопределённо. – Пропажи. Много пропаж. И все странные. Очень странные… всё странно.

– Какие пропажи? – спросила Елена.

– Сначала мелочи, разные украшения, фотографии, памятные вещи. Потом… – он замолчал, явно борясь с собой.

– Потом что? – настаивал Марк.

– Потом стали пропадать люди, – тихо сказал Игорь. – Исчезают без следа. Никаких улик, никаких свидетелей.