
Полная версия
Ослик и тряпка

Ослик и тряпка
Валерий Нахальный
Корректор Виктор Улин
Редактор Виктор Улин
© Валерий Нахальный, 2025
ISBN 978-5-0068-2706-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Валерий Елизаров
ОСЛИК И ТРЯПКА
Двуглавая повесть о жизни французской глубинки
ВЫХОДНЫЕ ДАННЫЕ
Челябинскому кружку книголюбов-домочадцев посвящается! Книга афоризмов для поднятия сиюминутного настроения людям, не имеющим понятия о прочем.
«Описанные в книге люди, события и обстоятельства – вымышлены. У героинь и героев данного текста нет конкретных прототипов в реальном мире. Любые утверждения об обратном являются хайпом или провокацией. Всякое сходство с экстралингвистической действительностью случайно. Любая попытка обнаружить в книге какие-то намёки и параллели является проекцией антинародного ума и подсознательным вредительством. Высказывания и мнения героинь и героев, их стихи, проза, слоганы, идеологемы и пр. не выражают позицию автора, не являются его прямой речью и служат исключительно целям лепки художественно убедительных образов».
Виктор П.
В тихом провинциальном французском городке, где все обитатели с утра до вечера поглощены своими маленькими радостями: чашечкой кофе в модном кафе или очередным гаджетом – никто не замечает, как незримо сужается клетка их мира, где всё едино, ибо это лишь иллюзия и пустота. Круассон Улиткоф, либерал ли он или консерватор, мечтающий о духовных высотах или материальных благах, в конце концов, сидит в той же уютной гостиной, где иллюзии заменяют реальность, а воля тает, как грязный снег под весенним солнцем. И всё это кажется таким естественным, почти трогательным в своей пошлости и обыденности.
В. Нахальный
Содержание
Предисловие. История создания
Когда я начал писать эту повесть, мне не было соответствующего возраста. А потом мне неожиданно стукнуло столько, что я и подумать не мог о таком долгожитии – а уж о продолжении письма и подавно. Но как-то мой приятель по драмкружку увидел, что у меня на ломберном столике, рядом с секстантом, возлежит рукопись романа «Паучок и тряпка», и вопросил с эдакой ехидцей в голосе об увиденном. Нужно заметить, что его вначале заинтересовал не сам текст, а то, как это было написано, то бишь каллиграфия. Он, как я потом выяснил у него под пытками – моральными, естественно – был знатоком древнеармянской каллиграфии, а моя буква «Ф» очень смахивала на армянскую, особенно в слове «фуфлыжник». Тогда, правда, этого слова в рукописи не было, я после незаметно его туда вписал при тусклом свете утлой лучины. Тогда это был эпиграф из каллиграфически выписанных букв «Эф». Когда же он прочёл предисловие и охарактеризовал его «полным говном», я пересмотрел своё отношение к каллиграфии.
С этим приятелем я больше не виделся. Он казался мне умным, глубоким человеком, но выдал свою глупость обозвав президента Франции недотепой. Вернее, он… Не то, чтобы обозвал, в его тоне не было ехидцы, скорее отнёсся к нему с недоуважением. Глупый, никчемный человечишко. Лизоблюд и наркодилер… Вот случай, который охарактеризует его как нельзя лучше. Первого апреля он, в качестве шутки, заложил в здание районной магистратуры мощную взятку. Это вызвало переполох и сумятицу. Канцелярия была полностью парализована и целый час не выдавала жизненно необходимых справок и обещаний… Второго апреля я послал ему ламинированную открытку с изображением Бенедикта Спинозы, пишущего письмо Шуллеру, в которой так и написал: «Вы человек во всех отношениях приятный, и мне очень льстит знакомство с Вами и не потому, что Вы работаете в небесной магистратуре, а потому что считаю Вас умным и глубоким человечишкой, но я ухожу по вырытому неким Пригожкиным подземному ходу в Африку для восстановления там мирового правопорядка. Потому прошу временно мне не звонить и не слать почтовых лошадей. Если же Вы захотите как-то, между прочим, дать о себе знать, просто произнесите моё имя в присутствии Дайлай Лаймы – а он, я уверяю Вас, найдёт способ передать мне весточку. Он велосипедисту Пинькову малявы в Шаолиньский монастырь заносил, когда тот был на мели, а уж почтового голубя-то в Африку как-нибудь переправит».
Так вот… я отвлекся… Начал писать я эту рукопись ещё простыми страусиными перьями, кои в избытке присутствовали на теле Володи, моего любимого гнедого страуса. По правде говоря, в те времена он претерпевал страшные лишения и телесные муки, сопоставимые только, пожалуй, с педикулёзом… Во-от, наблюдая его мучения, мне пришлось изменить название книги на более радикальное: «Как живете, Упыри?». Макал перо натурально острой частью в чернильницу и писал. Плакал, но писал. Не обходилось, конечно, без клякс, но это было тогда, когда ещё не изобрели тряпочки, впитывающие влагу. С изобретением оных дело пошло куда гораздо аккуратнее и ровнее. Затем началась война. Вернее… Война не началась, она давно кончилась и по всюду висели плакаты:
«Нет войне!»,
«Мы за мир во всём мире!»,
«Стоп, мистер Рейган!»,
«Хлеба к обеду в меру бери!»… и прочая чушь. Я отчетливо помню этот момент…
Я достал из комода лист папируса: бумагу китайцы тогда ещё не изобрели – макнул чудом сохранившееся после страусиных боёв перо в сублимированную кровь марала и… движимый энтузиазмом, в этимологическом смысле – вселением бога Бояна в человека, задвигал предплечьем… И тогда: заскрипело пёрышко, загудели поршни, задымила домна и полилась сталь по желобам, словно кровь титанов в аппарате Илизарова… И так мне страшно и тошно стало вдруг, что забросил я это дело на долгие годы, а когда вернулся к нему, было уже поздно. Уже сменились парадигмы. Уже стали не нужны никому пророчества. Нас, пророков, люди стали обходить Выборгской стороной. Хорошо если бы просто обходить, другие за сотню верст обходить стали и с подветренной стороны, чтобы ни слуху ни духу нашего не осязать. А то и того и другого стало в избытке. Чтобы в прессе полный игнор и забвение, чтобы Герострат рядом с нами не стоял, а сидел. К сожалению, как сказал мне за чашечкой фраппучино мой друг Витя:
– Юродивый художник представляет интерес для мира лишь как символ, находящийся под контролем спецслужб. От него ожидают грандиозных усилий по свержению режима, шумных протестов, хаоса, звуков разбитой посуды, арестов с участием множества вооруженных силовиков и прочих эффектных сцен с участием значимых людей.
Вот тогда, под впечатлением его спича, я всё же решил-таки дописать этот роман – если вы позволите его так называть – и отправить его в анналы родного письменного стола… Начал я так:
«Наши отношения с Люси развивались по гиперболе или даже по параболе…»
Я не силен в математике и употребил эти понятия, чтобы запудрить мозги. Чтобы тот, кто читает сей текст подумал: «А ведь этот шельмец пудрит нам мозги!» Причём: Кому «нам» и почему шельмец? Очевидно же, что отношения между млекопитающими не могут развиваться по математическим функциям, ибо функции – понятия конкретные, а любовь понятие постыдное и не достойное порядочного математика. Из математики я знаю только то, что Пифагор дал начало настоящей теологии – и то, если Бертран Рассел не привирает.
Можно ли назвать наши сношения отношениями? Думаю, нет. В отношениях должна быть ясность. А у нас было всё туманно, как в Андромеде, с долей скептицизма и антропоцентризма, если можно так назвать моё периферийное отношение к другим одногруппницам и однопоточницам. Это вообще не имеет значения, ибо Люси я упомянул лишь потому, что вспомнил её в самый неподходящий момент, когда начал писать первую главу. Человек, пишущий первую главу, ни в коем случае не должен вспоминать никаких Люсильд и прочих прошмандовок, потому что первая глава задает настроение всему роману или жизнеописанию. А если первые абзацы с ходу накачать эротикой, то читатель впадет в эротический экстаз и нипочем не будет читать дальше. Таким образом, не будет достигнута цель, как это было уже однажды с Минском и Еманжелинском. В обеих случаях собрания болезненно застонали. Если же Люси вдруг окажется чеховским ружьём или багром, висящим на стене, то это может оправдать её появление в самом начале текста… Но это вряд ли!
Да бог с ней, с Люси!.. Минуту!.. Вот поступил вопрос из соседней палаты: «Хочу ли я чтобы этот текст перевели на французский?» Скажу однозначно – нет. И не потому, что я не знаю французского, а потому, что мой приятель, которого я поминал не к ночи, работавший в некой канцелярии, с французским был знаком не понаслышке, и у нас с ним произошел забавный и довольно показательный случай…
Как-то он зашел ко мне во дворец, дабы отобедать в комнате для прислуги круассанами с бараниной, и не увидел открыто лежавшую на ломберном столике рукопись. Вы скажете: «Mon cher, в этом нет ничего необычного! Человек, обладающий экстрасенсорным зрением, не проявил свои свойства в привычной для него обстановке и не переключился с французского сознания на русское». Но…
Рукопись, как это принято в некоторых интеллигентных кругах, не была покрыта невидимой вуалью Хармсовских иносказаний… Как человек, обладающий незаурядным зрением и интервидением, не увидел того, что лежит на поверхности?
Он не увидел, как сказал бы тот же Витя, очевидную, вшитую в рукопись, лингвистическую ddos-атаку, где каждое слово становится оружием, способным вызвать замешательство, а не понимание… Витя – гений, но сейчас не об этом!
Человек, у которого на Госуслугах есть свой профайл, не увидел очевидных вещёй. Причем ведь это произошло не в Африке, куда я по поддельным документам отправился потом по тайных ходам Пригожкина. Это произошло в актовом зале моего дворца молодежи на площади Тяньаньмэнь. Как человек, называющий себя современным философом, не увидел истину? А может, он не философ вовсе, а просто юрист, оперирующий абстрактными смыслами?
Что же произошло тогда, когда всё это произошло? Во-от! Сейчас, читатель, усаживайся по удобнее, убери из-под себя аппликатор Кузнецова и приготовься к такому, что тебе никакой аппликатор не сможет предоставить. Приготовься к шоку! Я тебе сейчас такое расскажу, что у тебя мурашки по дерме побегут стройными колоннами…
Глава первая
Шёл 22 год до некой эры. Шаркающей походкой подвыпившего морехода, поздним вечером первого числа весеннего месяца мая, в крытую кухню дворца Урода Великого вошёл верховный пращник первого легиона – принцип по прозвищу Магний Своеобразный. Лицо его было настолько ужасным, что даже видавшие разнообразные виды банщики близлежащих терм боялись его и не вступали с ним в переглядки. Магний окинул кухню беглым взором и по привычке зацепил краем глаза лежавшую на колоде для рубки мяса рукопись. Он схватил её своими огромными от материальной природы ручищами, впился в неё единственным уцелевшим после боя с саблезубым гиппопотамом (Hippopotamus dentatus) глазом и прочитал название: «Как стать цезарем или того хуже. Руководство по овладению властью». Затем он повернулся к стоявшему у колонны тщедушному, усатому человеку и воскликнул:
– Не кажется ли тебе, Кремний, что ты не в свою квадригу пытаешься запрыгнуть?
Потом он с презрением сплюнул через чудом уцелевшие после схватки с саблезубым бобром передние зубы и добавил:
– На двух квадригах не усидишь, задок узок!
Историческая справка: Кремниями в те времена звали придворных лизоблюдов. Лизоблюд – должность при дворе скупых римских императоров типа Гальбы, заключающаяся в облизывании посуды после пышных пиров, дабы сэкономить на моющих средствах, в частности на золе. Особенностью поведения стандартного лизоблюда было делать вид полного неведения того, что вообще происходит, хотя их обязанностью было не только подлизывать, но и быть в курсе дворцовых событий, то есть держать ухо востро.
– А не пойти ли тебе в Элевсин, друг мой любезный?! – ответил тот по-Гомеровски витиевато.
Потому что считал этот стиль общения наиболее приемлемым в данной нестандартной ситуации.
А за дверью, как это было принято в те времена, прятались намеревавшиеся пышно отметить Первомай плебеи в овчинах. Услышав через щель такую вопиющую литературную дерзость и явное несоблюдение субординации, плебсы передумали праздновать Первомай и убрались восвояси, побросав алебарды и вилы. Но речь сейчас не о них, а о наших героях, которых мы оставили на время, отвлекшись на плебсов… Так что же наши герои? Они, как это водится у героев Эллады – и не только Эллады, а в общем у героев – затеяли между собой словесную перепалку, больше схожую с игрой в бадминтон.
Историческая справка: бадминтон ещё не был в те времена широко распространён в тех местах, разве что в Месопотамии и упоминался в древних манускриптах в метафорическом смысле в связи со словесными перепалками между эллинами и дорийцами.
После этой короткой словесной дуэли, которая могла показаться незнакомому с тогдашними нравами читателю распрей, они обнялись и поцеловались троекратно в уста по старинному римскому обычаю. После поцелуя, едва их уста разомкнулись, Кремний, подражая Магнию тоже сплюнул сквозь передние зубы – только более изящно, с поворотом головы, что говорило о том, что он из многодетной семьи – и продекламировал с патетикой в голосе:
– «Знаю, тебе не приятна вражда, да раздоры, да битвы.
Храбростью ты знаменит; и она дарование Бога».
Ответил тогда Магний могучий дерзкому, совсем не могучему Кремнию:
– Ты хвалишь меня каждый раз. Каждый раз я смущаюсь и чувствую, что можно было сказать гораздо больше.
– Речи твои полноводные реки из слёз порождают! – сказал Кремний, в который раз по достоинству оценив острый ум Магния, обладавший уникальной способностью вышибать слезу у любого, даже самого закоренелого холостяка. Потом добавил, естественно уже обливаясь слезами:
– Кто пишет тебе монологи, шельмец?
Это был первый раз, когда Кремний пустил слезу вот так открыто, никого не стесняясь и не боясь показаться нюней. Обычно он плакал украдкой, уткнувшись лицом в круп своего любимого гнедого, как конь, осла – Доброгея.
Увидев такое неожиданное моральное разложение оппонента, Магний скорее по-дружески погладил Кремния по спине своей железной, по совокупности физических свойств, рукой, усеянной перстнями различного диаметра и номинала, и шепнул:
– Не знал этого!
– Что ты будешь делать после нашей словесной перепалки? – спросил Кремний, немного успокоившись, но всё же на время выбитый в прозу из своего стихотворного седла.
– Я хочу убить дракона, найти любовь и стать цезарем! – честно, как на бесплатной исповеди, ответил Магний и устремил свой взгляд куда-то вдаль, туда, где сходятся Нил и Евфрат.
– Хитро не умствуй: меня ни провесть, ни смутить не сумеешь! – опять ловко сел на своего любимого стихотворного ослика, Кремний:
– «Плохо с Драконами в наших местах,
а с бесплатной любовью – подавно.
Должен пойти ты в пещёру к оракулу, выложить просьбу.
Если ж откажет, разнюхаешь сам, иль от кого-то узнаешь
Цезарем как узаконить себя, став угодным плебеям!»
– Я знаю правила! – сказал Магний, заправляя кольчужные штаны в старомодные сандалии. – Для того, чтобы исполнить задуманное, мне необходимо отправиться в далёкое путешествие.
– Что же, как говорят пошляки: «Сто тузов тебе в здачу, тысячеликий герой! Ветра попутного и… что ещё не придумал!
– Только сделай по-другому! Прими от меня новые сандалии! Твои давно из моды вышли. Пойди по дороге из красного кирпича в лежбище оракула, но прочти на ночь что-нибудь эдакое, что отвлечет тебя от печальных мыслей о бренном! И будь осторожен! Помни закон Мэрфи – «Всё, что может пойти не так, пойдет не так!» – напутствовал его окончательно успокоившийся, и как будто ставший от этого выше ростом и шире в плечах Кремний. – А если тебя смущает магический гримуар, который ты увидел возлежащим в зале, то он мне нужен в чисто ознакомительных целях, а не для практики в черной магии! Я не намереваюсь стать Цезарем, а тем паче Брутом! Меня попросил его взять в библиотеке знакомый сенатор. Сам-то он в библиотеку не допущен, – последнюю фразу Кремний сказал с усмешкой, прыская слюной.
– Долгие проводы – лишние… деньги! – подытожил Магний.
На том они и расстались…
2
…Теодор поднялся со своего творческого кресла, чтобы размять затёкшие ноги, походил по комнате, сделал несколько танцевальных па, плюнул в раскрытое окно, покривлялся перед зеркалом, потом опять уселся в кресло, надел виар-очки и начал надиктовывать продолжение своего, как ему казалось, гениального романа…
…В этом месте вдумчивый и внимательный читатель резонно заметит, что ничего страшного не произошло. Что автор напрасно пугал его – читателя – некими из ряда вон выходящими событиями. Но я тебе так скажу, дорогой читатель:
– Не гони коней! Все ещё будет: и кровь, и кости, и воспалённые лимфатические узлы, и неразделенная любовь к апельсину! Правда, может не быть тебя – читателя!
…Едва Магний вышел за пределы дворца, как натёр обе ноги новыми дарёными сандалиями и набил оскомину на языке от постоянных проклятий. Потому ему пришлось купить: носилки – лектику, четырёх крепких лектикариев к ним, вонючего вьючного осла, которого он сторговал за три динария, хотя осел был молодой и стоил не менее четырёх, весёлую зебру-альбиноса для душевного достатка и дрессированного страуса.
Магний был противником рабовладельчества, потому что считал рабский труд малоэффективным и нерациональным. Однако Спартанское государственное устройство считал справедливым, хотя илотов ему было немного жаль за вечную грязь под ногтями и неспособность к философии. Потому, по спартанскому обычаю, он никогда не носил обмотки под сандалиями и всю дорогу до пещеры оракула не высовывался из паланкина, стесняясь рабов.
«Терпение и труд… Вот основные достоинства раба!» – постоянно повторял он на ухо страусу, который на ночь забирался к нему в лектику и прятал голову ему под мышку.
Пару ночей Магний пытался уснуть, но этого не удавалось: громко, на всю округу, гудели намозоленные ноги. Изредка, правда, он высовывался на ходу, чтобы справить малую нужду и заодно легонько ткнуть копьём в спину потерявшего темп, ведущего раба. Наконец где-то на том конце Земли забрезжил сентиментальный рассвет. Когда рассвет забрезжил, Магний, не высовывая головы из паланкина приветствовал его рождение высокохудожественным восклицанием на аккадском языке:
– С днём рождения, неугомонный рассвет!
Тот ничего не ответил на приветствие Магния, потому что не мог.
Когда же процессия достигла пещеры, совсем расцвело и всем всё стало ясно… Вернее так, кое-кому стало ясно кое-что. Уж рабам-то определенно стало ясно, что час их освобождения от рабства ещё не пробил…
Оракул, будучи подлинным оракулом, предвидел то, что к нему приедет путник. Понятно, что в те незапамятные времена оракулы ещё не имели такой высокой квалификации как при Николае II, и потому оракул не знал, кто конкретно к нему прибудет, но, обладая недюжинной интуицией – способностью головы чувствовать жопой, предвидел, что это будет мужчина, ростом около шести футов, бледен кожей, с глазами тёплого оттенка и с привычкой ронять голову налево, да к тому же не один, а с животными. Поэтому он подготовил ассортимент кормов для разных видов млекопитающих и птиц. Для встречи с усталым путником оракул вышел из своей пещеры, и утренний сирокко красиво расположил его седые кудри с юго-востока на северо-запад.
Вопреки ожиданию оракула, прибывший мужчина оказался выше ростом, черняв и близорук. Его карие глаза выдавали в нём армянские корни, а волосатая грудь (как известно, у миллионов мужчин на голове меньше волос, чем на груди) – звериное начало. Оракул вытянул руку в римском салюте и полупропел:
– Вышедший на дорогу, дабы посмотреть, кто прибыл, приветствует тебя, о путник! Зачем ты прибыл ко мне? Ни за тем ли, чтобы спросить у меня нечто, а я – обладая мудростью, которой не видывали в твоих землях, ответил тебе по существу – и ты был таков?
– Дальнозоркость твоя поражает меня, о оракул. Много я лет по дорогам Эллады протопал, чтобы обрести знания, как Протопопл.
– Три пути ведут к знанию: размышление, подражание и опыт. А обратный путь от знания к невежеству мне неведом. Возможно, это особенное знание… Никогда не делай глупостей – а если уж сделал, то не глупи и не сознавайся, что это ты… Да, и ты можешь не говорить стихами, мы не в театре и не в зоопарке! – остановил его оракул и медленно пошёл в пещеру, как бы приглашая Магния последовать за ним.
Так испокон веков было принято у оракулов: медленно, приглашающе идти в пещеры. В этот момент к нему приблизился посланный Магнием дрессированный страус с букетом гладиолусов в клюве. Оракул с поклоном принял букет, попробовал цветы на зуб, занюхал рукавом и философски заметил, что большинство мужчин получают свой первый букет цветов на своих похоронах, а он – регулярно от пациентов.
Магний же вежливо попросил рабов с помощью валявшейся неподалёку мёртвой анаконды измерить вход в пещёру на предмет прохождения в неё лектики. Когда технически грамотные из рабов представили Магнию подробные чертежи и расчёты того, что носилки в пещёру не пройдут, он со вздохом спустился на камни, усеянные лепестками роз и, крепко сжимая в руке копьецо, двинулся в леденящую, клокочущую утробу пещеры вслед за оракулом.
Историческая справка: проходы в пещеру оракулов, во все времена зачастую были очень узкими. Известны случаи, когда в некоторые пещеры, кроме оракула, мог протиснуться только не очень крупный бобр, как правило заколдованный албанский шахтёр – и тот без кирки, поэтому не мудрено, что носилки Магния не прошли в оракулов проход.
Когда Магний догнал оракула, тот уже сидел в кресле, в каких обычно сидят состоятельные и не обделенные вкусом оракулы, когда ведут беседы со своими визави.
Далее будет диалог Магния и оракула, в который они вступили так непринужденно.
(Ремарка автора на виртуальных полях романа.)
Магний:
– В чем сила, оракул? Вот Пифагор говорит о массе, помноженной на ускорение. А я думаю в деньгах! – сходу начал учиться уму-разуму Магний.
Оракул:
– Я думаю, не только в деньгах… Но и в деньгах тоже.
Магний:
– Каково это быть на вершине мудрости, созерцая глупость нерадивых людей?
Оракул:
– Норм… Если хочешь пить – иди к реке, если не хочешь пить – иди к Ахелоос-реке!
Магний:
– Слухи о мудрости твоей давно перешли границы дозволенного. Потому пришёл я к тебе издалека, чтобы узнать, как мне счастье отыскать и уму-разуму научиться.
Оракул:
– Что же, учись, если сможешь! Только вначале я притчу о счастье тебе расскажу!
«Бог по прозвищу Зевс слепил человека из некой пластической массы, и остался у него неиспользованный кусочек.
– Что ещё слепить тебе? – спросил Бог, понюхал оставшийся кусочек и заколдобился.
– Слепи мне особь женской наружности! – воодушевился человек.
– На бабу не хватит – ответил Бог и густо покраснел.
– Тогда вылепи мне счастье! – попросил человек.
Ничего не ответил Бог, и только положил человеку в ладонь оставшийся кусочек массы…
Есть ещё второй вариант концовки. Бог сказал:
– Из говна счастья не вылепишь!»
Магний:
– Но это всего лишь притча!.. Я думаю, истинное счастье – это когда даже в тени войны можно услышать хихиканье и смех зяблика.
Оракул:
– И не только!…
Магний:
– У меня есть нестерпимое желание: убить дракона, чем прославить себя в веках, обрести любовь и стать цезарем, хотя бы на один срок.
Оракул:
– Это уже целых три желания. Значит у тебя есть три желания, три желания, но нету рыбки золотой. Чики-па-па па-па! Чики-па-па-ба!
Магний:
– Говоришь ты загадками, о мудрый оракул. Сколько рыбы мне следует купить на рынке, или же мне надлежит к рыбному обозу пристать?
Оракул:
– К сожалению, у некоторых из мудрости – только зубы… Невозможно устроить кошке тёмную в тёмной комнате… Я тебе расшифрую сказанное. Чтобы стать цезарем самому, нужно убить старого цезаря, прежде распустив слух о том, что он конченый эгоист. А любовь… В жизни каждого человека наступает такой момент, когда нужно спросить у ясеня… В драконов я не верю, но могу рассказать, как погибла группа… дятлов. Скалолаз не тот, кто залез на скалу, а тот, кто потом с неё спустился.
Магний:
– Вот значит, как это делается государственный переворот! Спасибо! А с драконьей любовью я сам как-нибудь разберусь! Главное, что ты дал мне веру в себя и преподал основы демагогии.