
Полная версия
Принцессам скучать не полагается
Вдруг дева обернулась, уставившись прямо на него. Смех смолк. Цвета или выражения её глаз на таком расстоянии было не различить, но она удивилась, это уж точно.
Так они и взирали друг на друга в полном молчании несколько минут.
Красавица пришла в себя первой.
– О! Приветствую тебя, путник! Не ожидала увидеть сегодня кого-нибудь в моих владениях.
Парень дёрнулся, неуверенно забормотал, отворачиваясь, чтобы то ли не видеть её наготы, то ли спрятать собственные пылающие щёки.
– Приношу мои искренние извинения, госпожа. Я не знал… не предполагал, что тут кто-то есть, иначе бы не потревожил… простите!
Краем глаза он заметил, что она отмахнулась от его извинений, как от чего-то несущественного, будто его дерзкое появление не стоило слов.
– Что привело тебя сюда, путник? Здесь нечасто кого-то встретишь, – девушка улыбнулась, разводя ладонями воду, доходившую ей почти до груди.
– Я… э… я… – Лендун никогда не страдал косноязычием, но сейчас был смущён, – я просто… хотел охладиться. Жарко сегодня, вы не находите? – он снова опустил глаза.
– Да, пожалуй, – она пожала плечами. – Так чего ты ждёшь? Поплавай.
– Да я, в общем-то, уже, – парень качнул головой в сторону валунов, – там.
– А, понятно. Из Кахница едешь?
– Нет, наоборот, туда. Воевода…
Его слова перебил громкий всплеск где-то на середине водоёма. Бросив туда взгляд, Лендун увидел блеск чешуи на спине большой рыбины.
– Ого! Ничего себе! Вы видели?! Карп, кажется, и преогромный. Вот вкуснятина… м-м…
– Ты тоже любишь рыбу? – будто сомневаясь, спросила его собеседница. – Тогда постой, сейчас…
Развернувшегося вслед за этим зрелища ему не забыть никогда.
Над отражавшими голубизну неба волнами взметнулись три длиннющих, тонких как хлысты сине-зелёных щупальца, изгибаясь в воздухе, нырнули в воду и через миг показались обратно, вытягивая наружу серебристую чешуйчатую тушку.
Снова послышался нежный, словно звон фарфоровых колокольчиков, смех.
– Погляди, – радостно воскликнула девушка, – с первого раза…
Щупальца потянулись к берегу. На краткое мгновенье над поверхностью озера показалось всё тело русалки: извивистое, змеиное.
Неведомая сила сдула Лендуна с места. Он не помнил, как перебрался через завал, как взобрался на коня, как покинул зловещую рощу.
На воеводинское подворье он влетел абсолютно белый, не в состоянии связать слов. Ну да медовая настойка леди Джеммы – хозяйской жены – за пару дней подняла его на ноги. После о купании в Девичьем пруду – как местные называли то озерко – юноша старался никогда не вспоминать, хотя изгнать из снов образ прекрасной черноволосой нечисти ему так и не удалось.
Итала́нния подтянула рыбу поближе, вцепилась в тушу изящными ручками с острыми коготками.
С лёгким недоумением она глядела вслед стремительно убегавшему парню.
Странный какой! И попробовать не захотел. Наверное, вспомнил что-то важное, вот и заторопился.
Хмыкнув, девушка тут же выбросила его из головы.
Белые клыки впились в ещё дёргающегося карпа, располосовав ему бок. По гладкому подбородку, капая на грудь, потекла водянистая рыбья кровь.

Ведьмам тут не место
Подумать только, как оно сложилось!
Вот она и снова в Ильфании на старости лет. И опять ютится в избушке-краюшке на Болотищах, прямо как тогда, в юности, когда начинающую ведьму ещё никто не знал.
Потом-то узнали, конечно. Ещё как узнали.
А теперь… забыли. И напомнить бы, да силы уж не те, и желаний, если честно, почти не осталось.
Разве многого она хотела?
Просто не жить в сырости, где так ломит старые кости. Просто немного памяти, капельку уважения.
Нет, никому не нужна ни там, ни тут древняя колдунья.
Барбеза вздохнула, кряхтя перешагнула высокий порожек, выбралась на крылечко и уселась в потрёпанную скрипучую качалку, подставляя сморщенное лицо весеннему солнцу.
Внизу, на большом валуне у тропинки, петляющей через лес, грелся уж, подставляя чёрные, смоляно поблёскивающие чешуйки тёплым лучам.
Хе… вот и она будто змея, выползает из норки-каморки, чтобы прожарить косточки. Словно своего тепла уже не хватает, словно тело постепенно захватывает холодный могильный туман.
Ну уж нет! Не собирается она помирать вот так, в глуши да забытьи. Надо, надо что-то оставить после… Только вот что?
Потерявшись в своих думах, разомлевшая на солнышке ведьма вскорости заснула. Колыбельная ветра, шелестящего молодой листвой, и щебетание бесчисленных птах, заселивших заросли у трясины, убаюкивали её, всё сильнее и сильнее погружая в грёзы о былом.
* * *Полторы сотни лет назад Ильфания была настоящим приютом для волшебства.
Кто только не встречался в её лесных чащах, высоких горах и прохладных озёрах. А уж о Болотищах говорить вообще не приходится.
Русалки и лесовики, гоблины и гномы, тролли, фэйри и даже драконы.
А уж магов и ведьм без счёта. Ну, не настолько, чтоб их искусство перестало удивлять, но много. И умения их ценились: кому корову подлечить, кому роженице помочь, кому королю в битве поспособствовать. Ой, ну да, и гниль на соседское поле наслать или чирьи на задницу старому мельнику, что уж, бывало. Но за дело! Да-да!
Сказать, чтоб все волшебники как сыр в масле катались, так нет. Но жили достойно: о пропитании и крыше над головой беспокоиться не приходилось. А уж когда чудище какое из лесов выбиралось, то и золотишком доводилось разжиться: что лучше выкурит вонючую гризну из амбара, чем ведьмовские свечи? Кто, как не маг, прогонит разошедшегося дракона?
Кланялись все им при встрече, на чаёк-кофеёк приглашали, на свадьбах погулять звали, да на похоронах поплакать, духу огонёк зажечь. Красота!
Из соседних земель вызывали на службу: местных-то волшебников не всегда хватало, ну и обучаться те тоже часто ездили в Ильфанию, к истокам.
Сама она родилась там. Повезло. К самой Гартанде под крылышко попала, из магических кругов всё детство не вылезала. А уж как зелья варить научилась – закачаешься. И для любви, и для битвы, и для здравия, и для хвори. Сладкие, как мёд или вскрики любовников, и горькие, как полынь или разбитое сердце.
Со своими зельями да взварами она полмира обошла – объехала. Таких чудес насмотрелась. И буйные моря видела с летящими по ним кораблями-птицами (сама, правда, так и не сплавала – тошнило жутко, до позеленения и выскакивания бородавок), и скалы, высоченные и гладкие, словно небесные крепости, реки и пустыни, холмы и низины, глухие деревушки и столицы… даже магистериум Бенкана почти на заре его создания…
…кружась в хороводе снов, проносились мимо государства и города, запретные земли… тысячи лиц… и небо, всегда небо. Грозное и тёмное, с сизо-фиолетовыми тучами, приносящими ливень; голубое, яркое как барвинки, со стадами барашков-облаков; почти белое, знойное, ослепительное, как сама смерть… небо…
Вот зелья-то её и сгубили. Вернее, не зелья, а драконы.
Нашла общий язык… ха! С этими-то тварями. Нет, кое-что, правда, получалось: бочонками с её варевом от чешуйчатых монстров откупались и в Ильфании, и в Пранеже, и в Сухумете. Ух! Пришлось ей потрястись в дорогах со всеми этими переездами.
Потом и в Гизель позвали. Надолго она там осела… могла б и навсегда, да вот же ж… Мозги тогда отшибло. Власти захотелось. Дура старая! Ведь пожила ж уже на свете, всякого навидалась.
А ещё и дракон тот…
Уф… ящерица каменнокожая… будь он неладен… угораздило ж связаться, понадеяться…
А вообще говоря, это не её промах. Всё он, Дорреной. Вот же старикашка! И как только хватило ума догадаться?
И как ей самой не пришло в голову, что королевский советник-то всю подноготную болотных тварей знает? Столько ж бок о бок работали.
Эх! Затуманили головушку посулы Крумленда. Ладно б деньги – Гафарро тоже неплохо платил. Так ведь всю Жемирскую рощу посулил, зараза, вместе с каменным кольцовьем, да-да. Как же она обрадовалась тогда, что идиот не понимает, что обещает. Тут бы ей и задуматься, а соображает ли он вообще, во что ввязывается, да алчность глаза застила.
С кольцовьем Гизельского королевства она б свой собственный конклав собрала: в древних-то её тогда ещё молодушкой считали. Ну по сравнению с ходячими мощами, которые тогда возглавляли и Ильфанийское коло, и Хутумет, так и было. Долго б ждать пришлось, да и потом ещё выбор… претенденток всегда до чёрта.
А тут незанятый первокруг почитай задаром и в таком местечке… м-м…
Эх! Такой шанс прошляпила!
И ведь сделала всё, как полагалось. И зелий для крумлендского сброда сварганила, и заклинаний наплела, и рунных камней целый мешок раздала (корпела над ними несколько месяцев, между прочим). А всё одно, не вышло.
Да и выйти не могло… если сейчас, со стороны взглянуть… Слишком уж горяч и безрассуден был герцог, вот и сгорел, фигурально выражаясь.
А Гафарро молодец. Вон, до сих пор Гизель просто цветёт, а уж скоро внук его на трон сядет. Только вот старой ведьме путь туда заказан. Предательницей обозвали, изменницей. Спасибо, в смоле и перьях не изваляли, да не казнили, а просто выгнали. А как хорошо б было теперь ей там, на юге: ни тебе зим, ни сырости, и домик – не чета здешней развалюхе.
…одинокая слезинка скатилась по морщинистой щеке дремлющей старухи…
На какое-то время ей удалось приткнуться в Пранеже, а именно под Кахницем, недалече Марцкого уезда. Травки собирала да болезных лечила. Жила у фермера одного: выделил ей хорошую, светлую комнатушку с окнами прямо на ручей и берёзки. Ела сладко: молоко парное, масло свежее, хлеб только из печи. За скотиной его ходила: ежели хворь приключится или телёнок не так пойдёт у мамашки. Девчушку-дочку колдовским премудростям учила: так, не всерьёз – способностей у малышки не оказалось, но травки-корешки различать, ядовитую ягоду не брать, да понимать, когда ждать дождя, это да.
В общем, жила неплохо, без почестей и власти, но сыто и спокойно.
Только, вот незадача, пошла молва, что во всех уездных озёрах завелась нечисть – русалки, утаскивающие и пожирающие случайных путников. Чушь, конечно: на весь Пранеж, не то, что Кахниц, водилось всего две или три водных девы, а поблизости так вообще одна – в Девичьем пруду. Да и людей они не ели отродясь: рыбу, в основном, да мелких зверюшек и птах, оказавшихся неподалёку от берега, вблизи цепких щупалец.
Короче, дурость и страх, выросший на передаваемых друг дружке сплетнях. Она б удивилась, если б хоть кто в действительности умудрился узреть водную деву: слишком уж в уединённых местах они обитают, если показываются из Загранья, случайно не попасть.
Но дурость дуростью, а обвинили в этом, кого б вы думали? Ага, её, Барбезу, которая ни сном ни духом. Ну как, обвинили. Смотреть косо стали, шептаться, да заказывать зелья прекратили. А после её домовладелец и намекнул, что неплохо б подумать о смене места проживания. Выгнал, что уж. Дал, правда, с собою осла с тележкой, так что скарб свой она смогла забрать. Провизией и водой тоже не обидел. Хороший человек, только трусливый, как и все они.
Ей-то самой никогда не с руки было бояться.
Так и побрела-поехала назад, к родному дому, так сказать. Понадеялась, что в Ильфании ведьм ещё понимают и ценят. Ошиблась малость. Дело нехитрое: почитай, сто лет уж пролетело, как она усвистала оттуда счастья искать.
А здесь ой как всё изменилось.
Конечно, как в Фесфире, ведьм под корень извести тут не смогли – не дотянулись руки бенканских магов. Но те, что остались, доживали последние дни, а новых никто и не обучал, да даже и не отыскивал. Волшебство стали считать чуть ли не старой сказкой. И ладно б относились подозрительно, так нет, чаще просто подсмеивались. От заклятий и рун отмахивались, зелья не брали. Тут теперь на любой случай были лекари да аптекари, землеведы да погодные предсказатели. Учёные, что воротили нос при одном её появлении, разве что изредка покупали по дешёвке травы и коренья. Спасибо, что и борцов со скверной не жаловали, в отличие от прочих стран Дамарии.
Раньше б она им всем показала! А сейчас сил, правду сказать, почти и не осталось, так, редкими всплесками. Только рецепты крепко засели в голове, а вот кипучая прежде энергия куда-то ушла, словно впиталась в песок. В песок, который из неё и сыпется, надо признать.
Заработать на приличное жильё не выходило, сердобольцев, готовых приютить старушку, не встретилось (и дело вовсе не в её характере, упрямом, как у мула, да-да), так что пришлось возвращаться туда, откуда начала.
Ильфанийское коло давно рассыпалось (от него осталось меньше десятка белых камней, торчащих из земли, как обломанные зубы, заросших вьюном и болиголовом), ведьмы почти повымерли вслед за разрушением их кольцовья, так что и к товаркам было не приткнуться, хоть и осталась она сама главной хранительницей сокровища… единственной хранительницей.
Но её родная избушка всё так же стояла у границы с Болотищами, сразу за светлой лесной опушкой, в прогалине, захваченной за долгие годы запустения малиновыми кустами. Ну да ей только к лучшему: по дорожке протиснуться можно, случайные прохожие не полезут и малина вкусная.
Так и жила она здесь уже несколько лет: перечитывала старые фолианты, грелась на солнышке или запасала хворост на зиму, ловила силками перепёлок и кроликов, собирала грибы, ягоды, орехи, иногда выбиралась в город, понукая ослика, везущего тележку с дарами леса (ушастый издох два года тому назад, поэтому ныне она сама таскала котомки). Там её не гнали, но и не привечали, так что, обменяв свою нехитрую добычу на спички, спирт, муку и масло, уголь да одежонку, старуха возвращалась в свой покосившийся домик слушать уханье и всплески из тёмных, затянутых трясиной дебрей, которые знала как свои пять пальцев, да изнывать от одиночества.
Вот если б открутить время немного назад… плюнуть в рожу Крумленду и не раскрывать роток на то, что тебе не по силам…
…дрёма наполнилась образами белокаменного замка Гизель с его зелёными фруктовыми садами, расписными палатами и вежливыми придворными, нет-нет да и заглядывавшими к ней за советом…
Сильный щипок заставил Барбезу буквально взвиться на месте, вырывая из сладких объятий сна.
– Га-га-га…
– Ах ты, паршивец! – ведьма ухватила за горло взобравшегося на крыльцо здоровенного белого гуся и вышвырнула его за перила. – Такой сон испортил, дурында. Ух! Суп сварю! – уже почти беззлобно буркнула она ошалевшей от падения птице и, потирая прикушенное бедро, медленно спустилась по ступенькам.
– Га-га-га… га… – обиженно загоготал нарушитель спокойствия, вставая на лапы и отряхиваясь (каким чудом он не свернул себе шею, леший знает).
– А ты не гогочи! Чего попусту-то? – приподняв кривую крышку, Барбеза ухватила горсть зерна из стоявшего под крыльцом маленького бочонка и сыпанула птице. – На вот, пожуй, обжора. Вон, трава уж пошла в полную силу, чего тебе не хватает? – она горестно вздохнула, когда гусь оторвался от еды и обвиняюще зыркнул на неё глазами-бусинками. – Да знаю, знаю, только не могу. Не могу, да и всё! Сколько повторять?! – старуха замотала головой. – Уж прости меня, не со зла. Хотя со зла… но оно как-то… Да ты и сам виноват: нечего было бабушку трогать, а?
Гусак презрительно, иначе и не скажешь, фыркнул и снова принялся подбирать зёрна.
Барбеза перенеслась в воспоминаниях на два года назад.
* * *История, да что там история, так, ерунда…
Стояла ранняя весна: окружающие заросли только-только начали зеленеть. Лишь старые разлапистые ели, умывшись дождями, переливались всеми оттенками изумрудов, да вторил им молодой сосновник на южном краю Болотищ.
Лило нещадно уже дней пять. Все местные тропки, как и дорога к городу превратились в почти непролазную грязь. Топь у корней леса пучилась и булькала.
А это означало, что приходилось подъедать старые запасы, которые быстро подходили к концу.
Выглядывая из-под ската навеса над крыльцом, Барбеза погрозила тучам. Эх, пару десятков лет назад она б смогла их разогнать: не щелчком пальца, конечно, но несколькими заклинаниями вполне. А теперь вся сила будто бы утекла в землю, и её приходилось выматывающе тянуть оттуда по капле.
Впрочем, приметы… читать знаки природы она ещё не разучилась. И всяко выходило, что лить будет ещё столько же, как пить дать.
Зайдя в дом и оглядев свою кладовку, ведьма покачала головой. Да уж, придётся подзатянуть поясок. Масла на донышке, молока и вовсе нет, несколько яиц, связка лука да россыпь сушёных ягод и грибов. И, самое ценное, большой, удерживающий здешнюю сырость горшок с мукой. Ну на лепёшках можно недельку протянуть, много ей не надо, а там, авось, прояснеет, и в силок кто попадётся.
Вечером, съев маленькую плошку грибного супа с куском плоского хлеба, Барбеза подбросила хворосту в камин – благо, дровишек было с запасом – и уселась в глубокое кресло, вглядываясь в огонь и предаваясь мечтам.
Вырвал её из дрёмы стук в дверь. Точнее, даже и не стук, ту будто выламывали.
Прошаркав к двери, она тихонько поинтересовалась:
– Кто там?
– Открывай, старая перечница, вымок до нитки, – послышался грубый мужской голос.
Как ни было боязно, но пришлось отпирать, иначе б он от двери ничего не оставил.
На пороге стоял, встряхиваясь, словно огромный пёс или птица, топорщащая перья, здоровый мужик в промокшем кафтане и плаще.
– Посторонись-ка, – взревел он и влетел в дом, чуть не снеся старуху.
Закрыв дверь, Барбеза повернулась к незваному гостю.
– Ты б тут, у порога разделся – разулся, милок. Вон как хлюпает в сапогах-то.
– Ну тебя, – отмахнулся мужик, – лучше пожрать принеси, ведьма.
– Да покушать у меня сейчас почти и нет ничего. Вот, немного супа да лепёшек, – она указала на остатки еды на столе.
– Да ты издеваешься, карга! – притопнул он. – А ну быстро еды собрала. Знаю я вас, пройдох. Старушка-былинка, а у самой мешок золота под подушкой. Да и кладовая под завязку. Всё на ваших чёрных делишках.
– Неправда твоя, милок. Сама едва не голодаю. Никому уж наши ведьминские штучки не нужны.
– Брешешь! А, чёрт с тобой, сам возьму. И не рыпайся мне тут, – он злобно зыркнул на подавшуюся было вперёд Барбезу. – Где тут чего?
Сначала он расшвырял её постель, спрятанную в уголке за камином. Не найдя ожидаемого золота, разъярился и принялся переворачивать всё вокруг вверх дном.
Старуха только ахала от испуга и бессильной ярости, вжимаясь всем телом в стену и дрожа. Ладони она то и дело прижимала к груди, вдавливая в кожу крохотную палочку, подвешенную на шнурке – главную ценность в её домишке и жизни.
За окошком вспыхнуло и громыхнуло: словно сама природа почувствовала её смятение и боль. Пусть малость, но она всё это нажила, нажила трудом, иногда кровью. Резало сердце, как падают мелкие вещицы на пол, как пучки сушёных трав, сорванные наглецом, разлетаются пылью по всей комнате.
После он кинулся к кладовке, начал рыться на полках, возмущаясь и ругаясь. Не найдя ни колбас, ни сыров, ни караваев, вылетел назад, пнув по пути тот самый горшок. Глазурованная глина разлетелась на черепки, мука высыпалась на голые доски, облаком поднялась в воздух.
– Ну, карга, раз так нет, то наколдуй мне что-нибудь приличное. Окорок давай! – приказал, ни на миг не усомнившись, гость.
Больно царапнуло грудь – слишком сильно ведьма прижала к себе деревянную подвеску. И тут что-то замкнуло внутри Барбезы, полыхнув так ярко, как не было уже много-много лет: такая обида её взяла при виде здоровенного грязного вторженца, стоявшего в окружении им же учинённого бедлама и топтавшего такую ценную белую пудру. Да что она ему сделала, в чём провинилась, чтобы так с нею?!
Не помня себя, ведьма вскинула руки к потолку, скрюченными пальцами выскребая руны в воздухе. Изо рта дымкой полетели слова заклинания: густое марево заволокло избушку сплошным туманом, пронизываемым мелкими белёсо-голубыми вспышками. Призрачные холодные щупальца подобрались к наглому нарушителю спокойствия, обвили его со всех сторон.
Мужик замахал руками, разгоняя дымку, заорал недоумённо и возмущённо:
– Ты что творишь, старая карга… га… га-га-га…
Его скрючило, сложило вдвое, вчетверо, закрутило волчком, собирая туман вокруг в маленький смерч. Потом что-то хлопнуло и нахлынула темнота…
Очнувшись, Барбеза с удивлением обнаружила, что сидит на полу, раскидав ослабевшие руки и ноги по сторонам, из крохотной, почти игрушечной тучки, висящей под потолком, капает мелкий дождик, вода, собираясь в ручеёк, утекает по выбоинам в изношенных досках в щели, а возле кладовой, сжавшись во встрёпанный грязный комок, стоит гусь, самый обыкновенный белый гусь, довольно, впрочем, упитанный.
Взгляд ведьмы встретился с птичьим… понимание пришло в тот же миг. И гусю тоже. Он завертел шеей, озираясь, испуганно, с надрывом загоготал – тоненько и высоко, будто птенец, сорвался с места и, не разбирая дороги, принялся носиться по комнате, сшибая табуреты и колотясь в стены в бесплотных попытках выбраться из свершившегося ужаса.
Наблюдая за его потугами, старуха зашлась громким, расслабленным, почти по-девичьи звонким, раскатистым смехом. Она хохотала и хохотала, держась за живот и трясясь в приступе неконтролируемого веселья. В конце концов гусь выдохся и замер, вжавшись в угол у двери, а ведьма, икая и постанывая, кое-как прекратила смеяться.
– Га-а… – жалобно протянул гусак, уставившись на неё чёрными маленькими глазками.
– Ага… га-га, – передразнила Барбеза, – вот тебе и карга, – она снова хихикнула. – Эх, милок, повеселил, уж не думала старушка, не чаяла, что может такое учудить. Давненько, скажу я тебе, не случалось мне кого-то перекидывать, зачаровывая. Силы-то давно не те, а вот поди ж ты! Что смотришь? А вот не надо было злить бабушку. Ходил тут как хозяин. Раскидал, испортил всё – что теперь есть-то стану? Вон на улице всё как развезло – никуда не добраться. Еды где взять, я тебя спрашиваю? Дождю ещё лить… – она подняла взгляд к окошку и замерла, поражённая: да, там стояла темнота, но не та кисельная мгла, в которую весеннюю ночь превращал ливень, а обычные сине-лиловые поздние сумерки; над верхушками видневшихся в окне елей вставал тонкий, но яркий серпик месяца. – Э-э… что ж это делается-то? – Барбеза, кряхтя, поднялась и поковыляла к двери.
Распахнув её, она с изумлением озирала окрестности, убеждаясь, что все как одна тучи ушли и теперь виднелись только более тёмной, чем остальное небо, полосой в просвете между деревьями. Напоенная влагой сверх меры земля всё ещё являла собой грязную топь, но тропка к домику удивительным образом уже начала подсыхать, будто не ночь на дворе, а ясный полдень.
Бочком-бочком между её ногами и дверным косяком протиснулся гусь, замер на миг, а потом понёсся со ступенек прямо по дорожке, громко гогоча, словно пытался позвать кого-то. Совсем скоро он скрылся за высокой травой и кустами, крик становился тише, тише, а потом смолк.
Ну и леший с ним. Пожав плечами, Барбеза зашла в домик и снова заперлась. Всё равно сейчас она ему не поможет. И вообще, по правде говоря, не уверена, что сможет. Многие годы такого не проворачивала. И откуда силы-то взялись? Нет, не зря говорят, на злости да обиде много чего натворить можно. Обратное заклятие она, конечно, помнила, но вот дать заклятию жизнь… эта штука посложнее будет. Она ощущала себя сейчас как выжатый фрукт, пустой кувшин, да и немудрено. Вон как жахнула: даже погода среагировала. А это ей и в лучшие годы легко не давалось.
Ведьма подошла к разорённой кладовке, вздыхая, сняла с полки метёлку из сушёных трав, достала совок и холщовый мешок и принялась, причитая, аккуратно сметать верхний слой муки, казавшийся чистым. Жрать-то что-то надо. На пару дней сгодится, а там, авось, просохнет всё снаружи.
Вот из гуся, кстати, вышло бы отменное жаркое. Закоптить можно, опять же: у неё и ольховая стружка есть.
Внезапно вспомнив, что это за гусь, Барбеза поморщилась от накатившей тошноты. Нет уж, такое есть уважающая себя ведьма не станет, она ж не эта чокнутая старуха из побасенок, какими пугают детишек.
Сбежал вот, паразит. Утопнет ведь в трясине. Болотища любят такую добычу. Ай, ну и сам виноват! Пусть бежит: авось, для него так и лучше будет, чем жить гусем-то.
Собрав продукты и наведя какой-никакой порядок в комнатушке (тучка долго не желала выгоняться наружу, к своим разбежавшимся подружкам), Барбеза зевнула, ещё раз выглянула в окно, кивнув на сон грядущий рогатому охвостью луны, и забралась в постель. Утро вечера мудренее. А бабушкам отдыхать нужно.
Нашла гуляку старуха на следующий день, уже после полудня.
Пошла размять старые кости да поставить пару силков в невероятно быстро просохшей траве (отголоски выплеска силы чувствовались потом ещё несколько недель, поддерживая идеальную весеннюю погоду). Отойдя подальше по извивистой тропке – той, что пронзала чащу насквозь, начинаясь у трёхствольного бука со скрученными временем ветвями – Барбеза услышала в стороне приглушённое хрипение. Сперва решила, что ветер заставляет местных старожилов скрипеть и постанывать. Однако, особо сильного дуновения не чувствовалось, и ведьма всё-таки решила проверить.