Синяя кнопка. Фантастические повести и рассказы

– А разве за целый год никто не нарисовал? – удивилась Серафима.

– А ты не знаешь? Иклона постоянно меняется. Как ни проверишь старые планы – уже все по-другому. И речка течет на несколько градусов ниже, и холмы какие-то новые. Вот и пытаемся найти закономерность этих перемен.

– Кажется, Андрей у вас – географ?

– Не «у вас», а у нас, Сим, теперь – у нас, – рассмеялась Тоня. – Да, он тоже полетит. Идем.

– Нет, Тонь, с ним не хочу, не обижайся.

– Почему? Он очень серьезно относится к делу.

– Да, я заметила. И еще он слишком серьезно относится к самому себе.

– Ну… Такая у него должность. Ладно, вижу, ты от него устала с утра, да? Отдыхай. Увидимся вечерком.

Серафима согласно махнула рукой. Она вернулась в палатку и принялась систематизировать бумаги Тимура. К вечеру научный отчет был практически готов, но Серафима уже поняла – Андрею и Кристине нужны совсем не метеосводки… Она открыла анкету. Вопросы касались и прошлого анкетируемого, и его характера, склонностей. Требовалось даже привести типичные высказывания человека относительно Иклоны, экспедиции и своей роли в ней.

Чтобы помочь Тимуру, надо выполнить поручение. Ладно, с кого начать? Про Альбиноса она знает, про Шаху тоже. Кстати, непонятно, что писать про него – что он покинул стоянку? И его тут же начнут разыскивать. Ладно… там будет видно. Значит, Сурен, Элиза, Костнер, Инна и Майя.

Начнем с Элизы. Как поставить вопрос? Что самое главное в жизни Элизы? Серафима села поудобнее и закрыла глаза.

Теперь увиденное напоминало просмотр эпизодов из кинофильма. Все четко, последовательно. Вот Элиза-девочка. Очень серьезная, умненькая, настоящая отличница. Ее пригласили в кабинет директора школы: лучшую ученицу направляют в медицинскую академию в особую группу, где готовят специалистов для исследования жизни на других планетах. Счастливая, Элиза выбегает в коридор и хватает за руку какого-то мальчика.

– Слышал? Меня тоже… Вместе с тобой, вот здорово, да?

Мальчик снисходительно кивает. Элиза не замечает, но Серафима видит: мальчику этот засматривается совсем на другую – вон ту, веселую, со светлыми косичками.

А вот Элиза дома, несколько лет спустя. Амбициозные родители настраивают дочь на карьерный рост. Им удалось найти для нее место в лаборатории при институте, связанном с космическими исследованиями. Но Элизе не до того. Серафима откуда-то знает – ее снова бросил молодой человек, ушел к другой, менее умной и успешной, но веселой и открытой девушке. Серафима искренне ей сочувствует – эта боль ей самой хорошо знакома…

Новый кадр: Элиза в лаборатории. Теперь она сосредоточена только на работе. Но что это? Они работают с трупами? И Элиза не падает в обморок, держится деловито… Какой кошмар, это что… эмбрионы? Или новорожденные дети? На заданный вопрос в голове немедленно возникает ответ. Это – отказники, брошенные в роддомах. В секретной лаборатории изучается новый тип генетического отклонения, возникший недавно, вследствие полетов к другим планетам. Родители таких отказников чаще всего члены межкосмических экспедиций. А причина отклонений – неизученное влияние новых типов излучений. Отклонение приводит к отвратительному уродству и умственной отсталости. Пока эти случаи единичны, и их удается скрывать. Элиза уже написала целый научный труд, выявляя планеты, на которых влияние излучения особенно пагубно.

Сначала Серафима решила, что исследования проводятся на умерших, но… настоящий ужас охватил ее, когда она поняла: сначала изучают живое человеческое существо, а уже после его умерщвляют. И это творится на планете, провозгласившей человеческую жизнь самой большой ценностью, под самым носом, да что там? – с санкции Правительства.

Не успела Серафима прийти в себя от этих мыслей, как возник новый, мучительный эпизод. Ей хотелось вырваться из этого «кино», но оно не отпускало, продолжало выдавать информацию за информацией.

Элиза беременна. Ее новый друг – межпланетный летчик – пропал куда-то за месяц до родов. Значит, ее снова бросили… Бедняга. Вот она лежит в родовой палате, а врачи унесли куда-то ребенка. Она все ждет, ждет, никто не идет, и Серафима изнемогает вместе с ней в неизвестности. Наконец появляется человек – его Серафима видела с Элизой в лаборатории – ее научный руководитель.

– С ребенком что-то не так? – выдавливает из себя Элиза, и страх заполняет все внутри Серафимы.

– Эли… Объясни, пожалуйста, почему за девять месяцев ты не прошла ни одного генетического теста? Ты ведь ученый, должна понимать…

– Что с ребенком?

– Скажи, что ты знаешь об экспедициях твоего… ну, отца ребенка. Он был на…

– Не знаю. Он никогда не рассказывал об экспедициях, у него подписка о неразглашении.

– Эли… У тебя еще будет все хорошо. Ты молодая, красивая, здоровая женщина. Виноват, конечно же, он.

– Покажите мне ребенка, – Элиза с усилием приподнимается.

– Не стоит, дорогая, не стоит. Так будет легче.

– Покажите мне ребенка, – орет Элиза и заливается слезами.

– Эли… Нет, милая. Ты знаешь сама, для него это намного гуманнее – безболезненный укол, и все… Чем мучиться ему и тебе всю жизнь. Загубленную жизнь. А так – будешь свободна, еще родишь.

Элиза обмякает на постели. Серафима как будто читает ее мысли. Да, Элиза сто раз видела таких детей. Оставить ребенка и ухаживать за ним – значит схоронить себя заживо. А она молода, у нее интересная научная работа. Перспективы. И потом, с ребенком-уродом ей уже никогда не встретить человека, который…

– Хорошо, – выдавливает из себя Элиза, – но только пообещайте мне… Что его просто… не будут использовать для опытов, просто сразу, ладно?

– Я так и собирался сделать, не волнуйся. Мало того, я сделаю это прямо сейчас, и мы про все забудем. Выпишем тебя домой, пришлем сиделку, ты покинешь эти стены сегодня же.

Да, все будет, как прежде. Ничего не изменится. Она одна, она не может взять на себя такой груз. Иначе – конец всему… Элиза кивает. Человек покидает палату.

Проходит несколько секунд. И вдруг Элиза вскакивает с постели, срывая с себя многочисленные трубочки, как есть, босиком, шатаясь, вырывается в коридор и истошно кричит:

– Нет! Нет, нет, нет, постой. Не надо! Не надо, я прошу, я должна видеть, я не решила, еще не решила…

Навстречу бегут испуганные санитарки. Из какой-то двери выходит ее босс.

– Успокойся, успокойся, все уже кончено. Это просто нервы…

Элизу укладывают и вкалывают ей успокоительное. Все затуманивается в глазах Cерафимы… Наверное, от слез.

Господи, пусть это закончится, она не может больше смотреть! Но нет. Еще один эпизод, как будто насильно, всплывает в голове Серафимы. Элиза ходит по квартире и собирает вещи. Она спокойна и сосредоточена. Серафима видит такой привычный взгляд своей недоброжелательницы: злость, ищущая выхода. Но тут раздается звонок в дверь, и лицо Элизы меняется. Оно светится радостью…

Это Тимур. Серафима из-за всех сил пытается покинуть «сон», но у нее снова не получается.

– Наконец-то, – Элиза бросается к нему в объятия.

Тимур тоже обнимает ее, но Серафима видит пустоту и равнодушие в его глазах. Зачем, зачем ты это делаешь, хочется крикнуть ей, зачем добавляешь страданий?

– Я уже уложила вещи, и свои, и твои. На фиг… побыстрее, с дурацкой Земли. Что говорит твой Янек? Когда вылет?

– Завтра… – Тимур о чем-то отстранено думает, но в его мысли Серафиме проникнуть не удается, она видит его глазами Элизы.

Она знает откуда-то, что Элиза познакомилась с Тимуром всего несколько дней назад, при подготовке к полету. И его прошлое для нее закрыто – он представился ей Тимуром Балтышевым.

Кажется, теперь действительно все… Серафима бросилась на постель. Ощущение, что всю душу выкрутили, выжали… почти физическая боль. Какой отвратительный дар… мерзкий! Не нужно ей этого, не нужно… И Тимур… Боль стала сильнее. Конечно, она догадывалась, что между ним и Элизой что-то было, но… Увидеть это своими глазами – еще куда ни шло. Но глазами Элизы…

И что она может написать после этого в характеристике? Что она влезла, разворошила чужую жизнь, узнав про Элизу главное? Не слишком ли велика цена? Теперь она всегда будет помнить выражение глаз Элизы, когда та бежала по коридору больницы. И то выражение, с каким она смотрела на Тимура…

Нет, она больше ни про кого не станет узнавать. Что, если за каждым стоит такая страшная история? Палатка Серафимы как будто наполнилась призрачными видениями, и она поскорее выскочила на воздух. Было совсем темно, но она все равно направилась к реке.

Постепенно в голове что-то укладывалось. Нет, Элиза не казалась теперь добрее или приятней, просто стала понятнее. В свое время строгие родители нацелили ребенка на карьеру и не научили быть любимой. И она ненавидит Серафиму, потому что с образом Гофман для нее связано все, чего она лишена сама – незамутненной судьбы и неомраченного прошлого. И еще – Элиза ненавидит любые отклонения от нормы. Она ненавидит всё. Кроме Тимура. А Тимуру она не нужна. Теперь стало понятно, почему она так боялась способностей Серафимы. И почему не хочет возвращаться на Землю.

Серафима умылась, постояла еще немного и, ступая наощупь, пошла обратно. Сегодня огромную яркую звезду закрыло тучами. Начинал накрапывать легкий дождик, приятный и грустный; редкое явление на Иклоне. Мысли возвращались к Тимуру. Сможет ли она простить ему то, что видела? Нет, не то, что он был близок с Элизой. А то, что он, поглощенный собственной болью, вот так запросто приблизил и отдалил, приручил и выкинул человека.

Впрочем… сама-то она чем лучше? И думала ли когда-нибудь по-настоящему о чувствах другого?

Убегая с Земли, считая, что оставляет там ненужную часть себя, она, как и другие, привезла с собой и свой эгоизм, и своих, как выразился бывший шеф, «тараканов».

***

На другой день Ивар по поручению Кристины начал знакомить ее с обитателями стоянки. Всего в лагере жило около тридцати человек, но народ еще прибывал.

К примеру, Серафима встретила того самого человека, заболевшего на старой стоянке – любителя живописи. Она застала его как раз в тот момент, когда тот любовался закатом.

– Не правда ли, что ни закат – то шедевр? – спросила она у него. – На Земле бы не поверили, если нарисовать.

– А зачем здесь рисовать? Ведь на Земле как? Мелькнуло и исчезло – скорее бы запечатлеть, а потом вспоминать. А здесь эта красота всегда с тобой – наслаждайся, сколько хочешь.

– А сам процесс рисования?

– Процесс ради процесса? Да ты сама подумай, как ты это нарисуешь? Это же никаких красок не хватит.

Серафима еще долго с ним спорила, но в его словах была своя правда.

– Интересно, а много здесь людей, любящих живопись или поэзию? – нащупывала почву она.

– Что касается живописи – ты вторая, – засмеялся он.

– Ну, что-то общее здесь есть у людей – увлечения какие-нибудь?

– Ха. У моего соседа по палатке, к примеру, интересное увлечение – клептомания!

– То есть? – не поняла Серафима.

– А он бывший вор. Его сюда как разнорабочего взяли, в самом начале освоения, вместо исправительных работ. Так он сначала продукты таскал из чужих мешков. А потом – назад несёт, обратно подкладывает. Все делали вид, что не замечают. Смешно…

– А теперь?

– Теперь и сам про это забыл, по-моему.

– Вы меня с ним познакомите?

– Да пожалуйста, раз такой интерес к необычным увлечениям.

Ну и что, что вор, подумала Серафима, возможно, он обладает какими-то талантами. Но бывший вор оказался очень простым, даже можно сказать, примитивным человеком.

– Эх, ну что я про себя расскажу-то? Я тебе, девушка, сразу скажу – нич-чеего интересного! Как с детства в подворотне оказался – так там и проторчал до самой тюрьмы. Но, имей в виду, меня только пять лет назад поймали – ловкий я очень был, да. Ну, дурак, конечно. Лень по-хорошему-то жить. Дурак. А в тюрьме насмотрелся. Нет, думаю. Хватит тебе, Серега, дурку валять. Предложили сюда – я обрадовался. Нравится мне здесь. По-простому как-то. И теперь – веришь? Никакого желания опять за свое… Ну то есть, сначала чуть было не принялся за старое. Привычка… сволочь. Вот знаю – нельзя, назад отправят, посадят опять, – а руки так и тянутся, заразы. А потом вдруг думаю: ну и зачем? И не хочется, и незачем. Так мне хорошо здесь, что и стыдно-то вспоминать теперь. Вот. А ты говоришь – расскажи про себя! Вот здесь чуток поживу – может, и захочу чё про себя рассказать.

***

Серафима попросила Ивара показать ей посадки. Она не забыла свой огородик у озера и часто гадала, посадила Инна семена или нет. Там они наткнулись на Марину, которая работала здесь одна. При виде Ивара она покраснела и еще ниже опустила голову.

– Слушай, Ивар, дай нам поговорить, а? – прямо попросила Серафима.

Ивар, пожав плечами, отправился гулять вдоль берега – огород был устроен у самой реки.

– Здорово здесь все растет, – Серафима оглядела грядки. – Хотя, чему удивляться, здесь знают, где и как сажать.

Марина немножко ожила и согласно кивнула.

– А ты давно здесь? На этой стоянке? – поинтересовалась Серафима.

– Несколько недель.

– Нравится?

– Ну да… Здесь все очень хорошие.

– А что у тебя за группа была?

– Нормальная группа, из нее сейчас еще двое прилетели. А здесь я только с Тоней дружу, я медленно с людьми схожусь.

– А ты бы хотела вернуться на Землю? – осторожненько спросила Серафима.

– На Землю? Наверное, нет…

– А почему? – каждое слово из Марины надо было вытягивать.

– Мне здесь хорошо. Я имею в виду на Иклоне. Она такая… добрая, что ли. Все подсказывает. Что не посадишь – вырастит. Вложишь труда чуть – и отдача такая! Хочешь, я покажу тебе мои розы? Вообще-то, они в план посадок не входят, но я тут посамовольничала.

Кажется, Марина оживляется, только когда речь идет о растениях. Но, увидев цветы, Серафима сама замерла в восторге. Вот это розы! На Земле она никогда таких не видала. Кажется, это не роза, а мечта о розе, идеал розы.

Марина явно наслаждалась произведенным эффектом.

– Это еще что! Я тут выписала еще много интересных семян с Земли. Иклона – все как будто преображает, так красиво!

Серафима понимающе кивнула. Она и забыла, что на Иклону ее погнали земные неурядицы. И вдруг поняла, что наслаждалась здесь, даже когда шла с группой Тимура. А ее источник! Как она скучает по своему источнику. Найти бы здесь такой же…

***

Несколько дней Серафима просто знакомилась с людьми. И дело было не столько в поручении Кристины, сколько в том, что ей самой стало интересно. И еще… не хотелось рыться в прошлом Сурена, Инны и остальных. Хотелось об этом забыть.

Она много времени проводила теперь в обществе Марины. Во-первых, ей тоже нравилось сажать, во-вторых, общение с ней успокаивало. Марина была прирожденным огородником, растения радостно тянулись к ней. Каждый день они вместе ходили к посадкам.

Ивар тоже постоянно крутился возле них, но в его присутствии Марина замолкала совсем. До сих пор Серафиме удавалось сохранять с ним исключительно дружеские отношения. Лин с мужем чертили новую карту по данным Андрея, которого Серафима старательно избегала, при встрече отделываясь дежурными фразами, что материал еще не готов.

Кристина постоянно летала куда-то по делам. Наконец Тоня сообщила Серафиме, что ее вызывают. Кристина встретила ее радостно.

– Кажется, все в порядке! Все исследования показывают, что в нашей местности болотцем и не пахнет. Сегодня приедет Бастуров, и мы окончательно начнем формировать лагерь.

– А что с остальной экспедицией?

– Вернется назад. Кого-то пока оставим, но будем рассматривать каждого отдельно, по характеристикам. Андрей сказал, что ты занимаешься группой Балтышева. Как успехи?

Серафима молчала, думая, что ответить. Кристина подошла к ней, мягко погладила по руке.

– Не надо переживать. К тебе обязательно прислушаются, я обещаю. Но ты должна подумать об интересах экспедиции. В ней нет места опасным или случайным людям.

– Я просто еще не закончила исследование.

– А что касается моей просьбы?

– Про стоянку? – оживилась Серафима, – да, я хотела бы поделиться… Но только вы будете смеяться… над моей идеей.

– Не буду, – серьезно ответила Кристина, – здесь было много идей – смешных и не очень, простых и сложных. Так что ты подметила?

– Что… остается тот, кто хочет остаться.

– Не понимаю. Остаться хотят все, насильно никого не держат.

– Нет… Мне кажется, планета принимает только тех, кто принимает ее. Кто готов сказать про Иклону – вот мой дом. Кому здесь нравится больше, чем на Земле. Есть много людей, которым Иклона нужна для своих целей – личных, карьерных. Кто-то не хочет или не может вернуться из-за земных неприятностей. Кого-то на Земле никто не ждет. А кому-то здесь хорошо, просто хорошо! И он не прячется здесь от Земли, а хочет здесь жить. Я, наверное, непонятно говорю. Думаете, глупость?

– Почему глупость? – задумчиво протянула Кристина. – Это очень интересно. Тогда тем более, здесь должны остаться лишь те, кто действительно этого хочет.

– Но я как раз думаю, нам надо помочь остальным. Мне кажется, Иклона готова принять любого. Но человек должен сделать шаг ей навстречу. И уж в любом случае тех, кто прячется на Иклоне от земных неприятностей, нельзя отсылать обратно. Их надо научить жить здесь, жить с удовольствием, а не ради каких-то целей.

– Сложно будет объяснить это Бастурову, – засмеялась Кристина, – он любит четкие формулировки. А мы скажем ему: «Надо, чтобы они захотели остаться не ради чего-то, а захотели просто остаться».

– Да, ради Иклоны. Чтобы им тоже здесь понравилось, – Серафима оглянулась.

В палатку без стука вошел Андрей.

– Бастуров прилетел! – громко объявил он и добавил с почтительным уважением:

– Обедает.

– Очень хорошо, – встрепенулась Кристина. – Симочка, будь поблизости, пожалуйста, вот и поговорим как раз.

– Я буду у себя.

Через пару часов за ней прислали Ивара.

Бастуров оказался энергичным пожилым мужчиной с гладко выбритым лицом и острыми, умными глазами, сверкающими из-под густых бровей.

– Знакомьтесь, Илья, это наша Серафима. Чтобы стало понятней, к этой девушке я стараюсь прислушиваться, – улыбнулась Кристина.

Бастуров улыбнулся, но только губами. Глазами он сверлил ее, как будто хотел вывести на чистую воду. Серафима сразу потеряла страх. Бастуров в ее представлении был кем-то вроде гениального блаженного ученого. А этот человек – всего лишь человек, хотя и очень умный.

– Здравствуйте, – она присела на краешек скамейки.

В палатке еще находился Андрей, и остался Ивар.

– Кристина ознакомила меня с вашей романтической теорией, – отрывистым, почти лающим голосом произнес Бастуров.

– Из чего я заключаю, что вы считаете ее чушью? – спросила Серафима.

Бастуров откинулся на скамейке, все также изучающе разглядывая ее.

– Я не вижу возможности практического применения этой теории. А значит, как научная теория она для меня не существует. Что вы предлагаете? Сидеть и ждать, пока все, как вы выразились, возлюбят Иклону и возжаждут на ней жить? Простите, но это какая-то утопия, идиллия, а речь идет о реальном небесном объекте и его использовании для человечества.

– Кажется, вы сами считали, что мы должны понравиться Иклоне, – покраснев, возразила Серафима, – разве в этом утверждении нет утопии, а только практический смысл?

– Разумеется, – не моргнув глазом, ответил Бастуров, – для этого достаточно понять, что «нравится» Иклоне, что она приемлет. Это чисто научный подход. Иклона может принять одних индивидуумов и отказаться от других, а наша задача – выявить, с чем это связано.

– Но ведь вы тоже поняли, что это не связано с количеством хромосом или состоянием здоровья. Все выдвинутые теории каким-то образом увязываются с личностными качествами людей. Разве, с точки зрения науки, небесное тело может «хотеть» от них определенной модели поведения?

– Хм, хм, вы думаете, я поддался этой заманчивой идее – одухотворить планету? Нет, конечно, у меня есть научное объяснение. Вы не слышали, что за каждую эмоцию отвечают определенные зоны мозга, что от генетического набора зависят склонности, например, к насилию? А вы говорите, не связано…

– И за совесть тоже отвечают гены или хромосомы?

– Мы начинаем спор о существовании души. Так и до существования Бога дойдем, – раздраженно ответил Бастуров.

– Здорово, что вы это поняли. Мне кажется, на Иклоне речь должна вестись именно о душе.

Андрей в изумлении взирал на Серафиму: как она позволяет себе так разговаривать с начальством! Кристина загадочно улыбалась. Но Бастуров не рассердился.

– Ну что же, любопытства ради ступим на этот скользкий, недостоверный путь. В свете утопической теории должен быть и утопический проект. Итак, что же вы предлагаете?

Тут Серафима заволновалась по-настоящему.

– Речь идет… о природе нашего дара. Я слышала… – она искоса глянула на Андрея, – что некоторые из нас считают себя избранными и уполномоченными судить других. На чем основано это право, мне до сих пор непонятно.

– Очевидно, на способности избранных видеть прошлое и решать задачи настоящего. Это ли не сверхчеловеческое качество?

– Нет, – в очередной раз покачала головой Серафима. – Настоящее человеческое качество – это не считать себя лучше на тех основаниях, что у тебя имеется что-то отличное от других. Цвет кожи, размер черепа, положение в обществе, ум… или уникальные способности.

– Вы приписываете нам почти фашизм. Однако уникальные способности и цвет кожи – вовсе не одно и то же.

– Тогда объясните мне на пальцах, чем те, у кого появились эти способности, их заслужили. Конкретно – чем они лучше?

Все молчали.

– Наверное, чем-то все-таки заслужили, просто пока мы не знаем, – попробовал вставить слово Андрей.

– Нет, нет, – отмахнулся Бастуров, – по теории Гофман как раз все пока стройно. Способности получили те, кто сделал шаг навстречу Иклоне, полюбил ее, так?

– Так. Кстати, среди них есть бывший наркоман, а еще – вор-рецидивист, тоже бывший.

– И ваши предложения?

– Я считаю, что дар нам дали… как аванс. Не для наших целей, и ни в коем случае не для целей отбора, чтобы кого-то отсеять и выкинуть. А чтобы знать, как помочь другим.

– А вот теперь настоящая утопия! – вскричал Бастуров. – Как можно помочь людям, если они сами не захотят? Не заставишь же их насильно любить Иклону? Любовь – дело добровольное.

– Возможно, они просто не видят этого выбора. Если они улетят, то шанса уже не будет. Кто-нибудь должен дать им этот шанс?

– Здесь слабое место вашей теории, милочка. Весьма слабое. Вы сами плохо себе представляете, как это можно осуществить на практике.

– Ну… наверное, надо попробовать жить вместе с остальными?

– Бред, – вскочил Андрей, – мы уже жили с остальными, и каждые три месяца меняли стоянку!

– Действительно, – серьезно вступила Кристина, – получается, не мы их вытаскиваем, а они нас в свое болото затягивают. В прямом и переносном смысле.

– Это потому, что мы не знали, что делать. А теперь будем знать. И тогда сможем вытянуть остальных. Конечно, тех, кто все-таки захочет… Но каждого, кто решит попробовать и остаться, надо оставить.

– Можно мне? – Ивар неловко поднялся с места. – Сим, ты меня прости… ты знаешь, я всегда за тебя, но… Давай перейдем к конкретным людям. К тем, которых мы оба знаем – к группе Балтышева. Вот ты с ними жила. Скажи, можно таким людям вообще что-то объяснить про любовь и красоту? Давай, не стесняйся, расскажи, как они травили тебя, игнорировали, как они с тобой обращались.

– Я и…я и не говорю, что они все поймут. Но многие смогут.

– И ты хоть за кого-нибудь там поручишься?

– Да. За Тимура поручусь, – Серафима опустила глаза, – может, и за других, если узнаю получше.

– Поручишься? У тебя было столько времени узнать про них, – снова вступил Андрей, – так расскажи нам про Балтышева. Ты досконально его проверила?

– Я… мне не надо его проверять. Я поверила ему еще на стоянке. И поручаюсь за него сейчас.

Она старалась не смотреть на Ивара, но знала, что он ошеломлен.

– Но почему бы не проверить? Узнать всю подноготную? – с любопытством спросил уже давно молчащий Бастуров.

– Потому что недоверие будет предательством, – она схватилась руками за горящее лицо, понимая, что подписывает себе приговор.

– Мне ясен диагноз, – удовлетворенно заключил Бастуров. – Вера, доверие – вот ваши «научные» инструменты, Серафима. Вся ваша теория – вопрос веры. Но люди науки не могут на нее полагаться. Предположим, мы начнем играть в эту игру и поверим для начала в вашу теорию. Пока мы будем пытаться внушить не-избранным возлюбить Иклону, планета выживет отсюда нас всех, в том числе и их. Факты говорят, что наша стоянка – самая успешная, а значит, у избранных есть шанс. И мы не можем его упустить. Что толку, что мы поверим в сказку? И кто будет виноват, если вся эта сказка окажется чепухой? За экспедицию отвечаете не вы, и вам легко предаваться утопиям. А на Земле нужны результаты освоения, и мы дадим им результаты.