Lika Nero
Двойное дно
Глава 1
СОФЬЯ
Последний луч солнца, располосованный мачтами, упал на смятый листок в ее руке. «Поздравляем! Вы выиграли незабываемое морское путешествие на комфортабельном лайнере «Надежда» для вас и одного сопровождающего». Софья провела пальцем по шершавой бумаге. Слово «комфортабельном» было напечатано поверх другого, замазанного слова. Она так и не разглядела, что было там сначала.
«Надежда». Ирония названия заставила её усмехнуться. Судно у дальнего пирса больше напоминало уставшую рабочую лошадь, чем белоснежного лебедя с рекламных буклетов. Ржавые подтеки на борту, потертая краска, квадратные иллюминаторы − ни капли роскоши. Но для неë, учительницы младших классов из спального района, и её шестнадцатилетнего брата Миши, это и правда был билет в другую жизнь. Хотя бы на неделю.
− Ну что, сестренка, наша яхта ждет? − Миша, взбежав по трапу, оглядел палубу с преувеличенно-восторженным видом. Его рыжие волосы торчали во все стороны, как и всегда, когда он был взволнован.
− Яхта, − фыркнула Софья. − Главное, чтобы до конца круиза не развалилась.
Их встретил судовой врач − мужчина лет пятидесяти, в слегка помятом белом халате, из-под которого виднелась темная водолазка. На его табличке было выгравировано: «Илья Олегович Перин». Первое, что отмечала про себя Софья − его глаза. Они были цвета старого морского стекла, с густой сетью морщин у уголков, и казались усталыми до самого дна, будто видели за свою карьеру слишком много и больного, и странного. Но в их глубине, вопреки усталости, теплилось что-то доброе, почти отеческое − искорка участия, которую не смогли потушить годы профессионального цинизма. «Осмотр» оказался странной формальностью. Доктор бегло посветил ей в глаза карманным фонариком, попросил показать язык и прослушал стетоскопом, едва прикоснувшись к куртке. Однако его взгляд задержался на Софье на секунду дольше необходимого, с легким, едва уловимым оттенком… чего? Не просто врачебной внимательности, а чего-то более тяжелого. Сожаления? Тревоги? Но моментально он улыбнулся, и это мимолетное впечатление рассеялось, смытое профессиональной, ровной маской.
− Все в порядке. Каюта 4B по коридору налево. Желаю приятного путешествия, − его голос был ровным, спокойным, но в нем не было ни капли настоящего тепла, которое она на мгновение почудила в его глазах. Это был голос человека, который делает свою работу, но не ждет от неё ничего хорошего.
Пока они шли по узкому, слабо освещенному коридору, Софья заметила, как доктор отошёл к медсестре – хрупкой девушке − и что-то тихо, но настойчиво ей сказал. Та лишь кивнула, не поднимая глаз. Вся эта атмосфера показной нормальности начинала казаться ей подозрительной. Слишком уж все были сосредоточенны и молчаливы, как актеры перед выходом на сцену в незнакомой пьесе.
Их каюта оказалась тесной и унылой. Две узкие койки, сколоченные из потемневшего дерева, и крошечный квадратный иллюминатор, через который был виден лишь кусок серого пирса.
Воздух в каюте был спёртым и пах старым деревом, сыростью и чем-то ещё − сладковатым и химическим, как в больничном коридоре. Софья провела пальцем по подоконнику − палец остался чистым. Значит, убирались здесь тщательно. Но от этого странного запаха, будто въевшегося в самые стены, было не избавиться.
Он витал в воздухе, навязчивый и тревожный, напоминая ей, что это путешествие с самого начала было каким-то не таким.
− Пахнет приключениями! − объявил Миша, швырнув рюкзак на койку. Он уже исследовал крошечный гальюн и пожаловался на заклинивший кран.
− Пахнет плесенью и дезинфекцией, − поправила его Софья, подходя к иллюминатору. За толстым, слегка мутным стеклом раскачивался асфальтированный пирс. Ей вдруг до боли захотелось сойти обратно на твердую землю. Это чувство было таким острым и неожиданным, что она даже вздрогнула.
− Эй, смотри! − Миша оставил попытки починить кран и прислонился лбом к соседнему иллюминатору. − Кажется, мы отправляемся.
Вода под кормой была густого, почти чернильного цвета, а пена, которую взбивал ржавый винт, отдавала ржавчиной и мазутом. «Надежда» отплывала от берега уверенно, скрипя и стеная каждым заклепочным швом его мощный корпус лишь изредка подавал негромкий, утробный стон − казалось, не корабль рассекает воду, а сама вода, терпеливая и равнодушная, медленно раздвигается, пропуская дряхлое железное чудовище.
Софья стояла у поручней, сжимая в белых пальцах отслаивающуюся краску. Её ладони были испачканы в кирпично-красной окалине, словно в крови самого судна. Пальцы скользнули по едва заметной вмятине у леера − шраму, оставленному давним штормом. Берег, их старый, знакомый, унылый берег, медленно таял в полуденной дымке, превращаясь в размытое пятно, а затем и вовсе в линию, тонкую, как лезвие бритвы, отделявшую прошлое от неизвестного.
Софья закрыла глаза, прислушиваясь к биению собственного сердца. Оно отстукивало тревожную дробь, будто пытаясь предупредить её о чем-то. О чём − она не знала. Словно невидимая нить, связывающая её с прошлой жизнью, натянулась и оборвалась, едва пирс скрылся из виду. Теперь только бескрайняя вода и хлипкий корпус судна, затерянного в безразличной пустоте. Ветер стих, и воцарилась звенящая тишина, нарушаемая лишь мерным гулом машин − похоронным маршем по их прежним судьбам.
Первый день прошел в спокойном, почти сонном ритме, словно корабль плыл не сквозь воду, а сквозь густой, тягучий сироп. Море вокруг было пустынным и невероятно спокойным − маслянисто-гладкая свинцовая гладь, сливающаяся на горизонте с пасмурным небом. Ни чаек, ни других судов, лишь изредка проплывающая мимо тина да мусор напоминали, что где-то там существует другая жизнь.
Чтобы развеять скуку, они с Мишей принялись изучать корабль. Небогатый выбор развлечений открывался перед ними как печальный каталог вынужденного досуга.
Небольшая библиотека встретила их стеллажами, уставленными потрепанными томами советских детективов и техническими инструкциями. Воздух здесь пах старой бумагой и пылью.
Зал для настольных игр оказался пустым, если не считать одинокий шашки, закатившейся под один из столов. Пластиковые фишки покоробились от времени, а на картах отпечатались чужие пальцы.
Но главным местом стала столовая. Она неуловимо, но верно напоминала столовую из пионерского лагеря, застывшую в 80-х: длинные узкие столы, прикрученные к полу, скамейки с облупившимся лаком и стопка металлических подносов с ячейками для тарелок.
Именно в столовой за ужином они начали знакомиться с другими пассажирами. За их стол подсела пожилая женщина с умными, внимательными глазами.
− Елена Петровна, − представилась она, аккуратно размешивая ложкой чай в кружке. − Инженер-энергетик, на пенсии. Вы, наверное, тоже «счастливые победители»?
− Я думала мы единственные, кому повезло в лотерее? − удивилась Софья.
Елена Петровна многозначительно подняла бровь.
−Милая, на этом судне все − победители. Странная лотерея, не находите? Собрала нас, таких разных, и всех − бесплатно.
К их столу подошел коренастый мужчина лет сорока пяти и тяжело опустился на скамью, от которой жалобно скрипнули разболтанные крепления. Его руки, испещренные татуировками и следами старой ожоговой травмы, лежали на столе неподвижными молотами.
−Иван, − буркнул он, не представляясь дальше. − Дальнобойщик. Выиграл поездку в каком-то розыгрыше на заправке. − Он горько хмыкнул, осматривая замызганный интерьер столовой. − Думал, отдохну от дорог. Ну, отдых, так отдых.
Его слова, отрывистые и лишенные всякого энтузиазма, повисли в воздухе, повлекши за собой неловкую паузу. Больше говорить было не о чем.
Вечер первого дня выдался на удивление тихим. После ужина Софья с Мишей и Елена Петровна поднялись на почти безлюдную палубу. Заходящее солнце, спрятавшееся за сплошной пеленой облаков, окрасило воду в грязновато-свинцовые тона. Было неестественно тихо − ни ветра, ни криков чаек, только ровный, монотонный гул машин где-то в глубине судна.
− Что-то не так? − тихо, почти шепотом, спросила Софья пенсионерку, заметив её сосредоточенный взгляд.
Та медленно выдохнула, не отрывая глаз от пустоты за бортом.
−Слишком ровно работают двигатели для судна таких лет, − так же тихо начала она. − Как будто на автопилоте ведут, без единой корректировки. И курс… − она мотнула головой, и в её глазах мелькнула тревога, − уводят подальше от всех судоходных путей. Я в рубке сегодня карту мельком видела. Мы идем в никуда.
Второй день начался с того, что «Надежда» окончательно растворилась. Густой молочный туман окутал судно плотным саваном, скрыв не только горизонт, но и концы палубы. Корабль плыл в призрачной, зыбкой пустоте, где единственным ориентиром был глухой вой сирены, пробивавшийся сквозь вату непогоды.
За завтраком в столовой царило уже знакомое, тягостное молчание, прерываемое лишь звоном ложек о металлические миски с овсянкой. Иван, явно изнывая от вынужденного бездействия, слонялся между столами, пока не исчез в дверях. Через полчаса Софья заметила его в углу крошечного спортзала. Он яростно молотил по заскрипевшей беговой дорожке, его мощные плечи были напряжены, а на лбу выступили капли пота, будто он пытался убежать от самого себя. Когда тренажер окончательно захрипел, Иван, смахнув влагу со лба, с тем же упрямством принялся помогать растерянным стюардам − собирал грязные подносы, расставлял на столах стаканы. Его крупная, привыкшая к тяжелой работе фигура и резкие, решительные движения выглядели грубым диссонансом в этой расслабленной, почти сонной атмосфере.
− Не сидится? − тихо спросила Софья, когда он, отставив в сторону стопку подносов, на мгновение замер у их стола.
Иван провел рукой по коротко стриженным волосам и тяжело вздохнул.
−На трассе хоть знаешь, куда едешь, − хмуро буркнул он, глядя в затуманенное окно. − Видишь разметку, знаешь километраж до следующей заправки. А тут… как в подвешенном состоянии. Ни начала, ни конца. Одна сплошная белая тоска.
После обеда туман наконец отступил, но открывшийся пейзаж не принес облегчения. Небо, слившееся с водой в сплошную серую, бестелесную пелену, нависало над такой же плоской, безжизненной гладью океана. Ни всплеска рыбы, ни крика чайки, ни дымки на горизонте − лишь бесконечная, давящая пустота.
Отчаявшись развеять тоску, пассажиры попытались организовать себе хоть какое-то развлечение. Кто-то принес из зала настольные игры, и в углу столовой собралась небольшая группа, пытавшаяся играть в лото. Но энтузиазм быстро угас: шашки терялись, карты слипались от влаги, а однообразные возгласы «Тридцать два… Сорок шесть…» только подчеркивали томительную медлительность времени. Другие, следуя курортной привычке, устроили «шезлонги» из спасательных жилетов на корме, но вместо солнца их «загорающие» тела освещал лишь тусклый рассеянный свет, а вместо морского бриза − все тот же спертый воздух.
Даже неутомимый Миша приуныл. Сначала он пытался знакомиться с другими пассажирами, но их немногословные ответы и отрешенные взгляды быстро охладили его пыл. Уставший от замкнутого пространства кают и тоскливого однообразия, он забрался на подоконник в коридоре и почти целый час просто сидел, подперев голову руками, и безучастно смотрел на воду, словно надеясь разглядеть в её монотонной ряби хоть какой-то смысл.
Софья ловила себя на том, что и сама начинает зевать от скуки, но внутреннее напряжение, поселившееся в ней с первого дня, не отпускало. Оно было похоже на тихий, но неумолчный звон в ушах. Она видела, как Елена Петровна, отойдя от общей группы, что-то напряженно проверяет на своем старом, потрескавшемся по углам планшете, и по её сосредоточенному, жесткому виду было ясно − «отдых» беспокоил не только их. Эта тихая тревога была куда заразительнее, чем любая паника.
К вечеру второго дня на пассажиров накатила общая апатия. Они с Мишей снова вышли на корму, просто чтобы размять ноги. И вот тогда, на стыке неба и воды, показалась крошечная, но четкая точка. Она медленно, неуклонно росла.
Сначала это была просто точка, но она стремительно росла, превращаясь в громаду невероятных размеров.
− Офигеть… − прошептал Миша, завороженно глядя на приближающийся лайнер.
Он был огромным, многоярусным, ослепительно-белым. Через гигантские стеклянные панели были видны силуэты людей в вечерних нарядах, сияющие люстры, бассейны с бирюзовой водой. Золоченая надпись на борту гласила − «Олимп».
− Вот это, да, − присвистнул Иван, оказавшийся рядом. − Это уже не круиз, а дворец плывет. Интересно, сколько место на таком стоит?
«Олимп» прошёл на расстоянии нескольких сотен метров, величественный и безмолвный. С его палуб доносились приглушенные звуки джаза и смех. На их «Надежде» воцарилась тишина. Все пассажиры, словно по команде, высыпали на палубу и молча, с смесью зависти и восхищения, смотрели на проплывающую мимо роскошь.
− Мы как золушки, − горько усмехнулась Софья. − Только наш бал уплывает от нас.
− Да ну, сестренка, зато у нас… аутентично! − попытался шутить Миша, но в его голосе прозвучала неуверенность.
Они простояли еще долго, пока «Олимп» не скрылся в сумеречной дымке, оставив после себя лишь темную воду и чувство щемящей, необъяснимой тоски. В тот вечер в столовой царило подавленное настроение. Все говорили о «том корабле». О той жизни, которая была так близка и так недосягаема.
Позже, когда Софья вернулась в каюту, она еще раз взглянула на свой выигрышный билет. «Незабываемое морское путешествие». Оно и правда становилось незабываемым, но не из-за роскоши, а из-за этого гнетущего чувства, которое медленно, но верно сжимало сердце. Они были в открытом океане, в двух днях пути от суши. И где-то там, в темноте, уплывал сияющий «Олимп», будто дразня их призраком другой, лучшей судьбы.
На третье утро путешествия Софья проснулась от непривычной тишины. Гул двигателей, ставший за два дня фоном, прекратился. «Надежда» мерно покачивалась на легкой волне, словно заснула на ходу. За иллюминатором простиралась бескрайняя водная гладь, сливающаяся на горизонте с пасмурным небом. Ни земли, ни других судов.
В столовой царило напряженное оживление. Пассажиры перешептывались, бросая тревожные взгляды в сторону команды. Офицеры и матросы, обычно немногословные, сегодня казались особенно собранными.
− Раньше времени встали, − заметила Елена Петровна, когда Софья с Мишей подсели к её столу. Пенсионерка с невозмутимым видом допивала чай, но её глаза внимательно следили за происходящим вокруг. − Двигатели встали полчаса назад. Техническая неисправность, как нам объявили.
− Надолго? − спросил Миша, с энтузиазмом налегая на овсянку. Остановка корабля казалась ему приключением.
− В том-то и вопрос, милок, − в разговор вступил Иван, протискиваясь за стол с подносом. Его лицо было хмурым. − Я с машинным маслом полжизни проработал. Такая тишина… она либо к быстрому ремонту, либо к долгой стоянке. И вид у наших механиков не слишком оптимистичный.
Внезапно общее внимание привлекло движение у входа. В столовую вошел капитан Лаврентьев − крупный, седеющий мужчина с лицом, изборожденным морщинами. Рядом с ним, к удивлению Софьи, был врач Илья Олегович. Капитан откашлялся, и в наступившей тишине его голос прозвучал громко и неестественно ровно:
− «Уважаемые гости, прошу не беспокоиться. Мы столкнулись с временной неполадкой в системе охлаждения главного двигателя. Команда уже работает над устранением. Для вашей же безопасности настоятельно рекомендую оставаться в каютах или в общих зонах».
Он развернулся и вышел, не ответив на робкие вопросы. Илья Олегович на секунду задержался, его взгляд скользнул по сидящим за столами людям, и Софье снова почудилась в его глазах тень того самого странного сожаления. Затем он молча последовал за капитаном.
− Система охлаждения… − задумчиво протянула Елена Петровна. − Любопытно. Обычно такие вещи предчувствуют заранее, по приборам.
−А может, они просто экономят топливо? − предположил Миша.
−В открытом океане? − фыркнул Иван. − Не похоже. Чувствуется тут что-то нечистое.
Настроение на корабле заметно испортилось. Без привычного гула двигателей воцарилась неестественная, давящая тишина, в которой слишком громко звучали скрип корпуса и тревожный шепот. Пассажиры, словно стая напуганных птиц, сбивались в кучки в коридорах и на палубах, украдкой поглядывая на запертую дверь капитанского мостика. Слухи, как пятна масла, расползались по кораблю: «Говорят, лопнул вал…», «Слышал, воды в трюме уже по колено…», «Это диверсия, я вам говорю!».
Между завтраком, омраченным объявлением о поломке, и обедом время тянулось мучительно медленно. Иван с группой таких же беспокойных мужчин пытался выяснить у немногочисленных членов экипажа хоть какие-то подробности, но в ответ получал лишь скупые, заученные фразы. Кто-то из пассажиров устроил истерику у медпункта, требуя успокоительного, и растерянный врач Илья Олегович едва уговорил её вернуться в каюту. Даже Миша, обычно неугомонный, ходил по пятам за сестрой, настойчиво спрашивая: «Соф, а мы починимся? Мы же починимся, да?».
После обеда, который прошел в гнетущем молчании, Софья, чтобы отвлечься от навязчивых мыслей, спустилась в корабельную библиотеку. Запах старой бумаги и пыли сейчас казался почти уютным. В дальнем углу, у стеллажа с технической литературой, заваленным папками с сухими инвентарными описями, она снова увидела Елену Петровну. Пенсионерка стояла, отвернувшись от входа, и с необычайным вниманием изучала разложенную на полке большую схему, начертанную от руки на пожелтевшей, почти рассыпающейся по краям бумаге.
− Это не проект «Надежды», случайно? − поинтересовалась Софья.
Елена Петровна вздрогнула и быстро свернула схему.
−Нет, милая, так… вспоминала старые проекты. − Она помолчала, глядя на Софью оценивающим взглядом. − А вы что, разбираетесь в судостроении?
−Только то, что вижу вокруг. И чувствую. Мне кажется, вы тоже что-то чувствуете. Неладное.
Пенсионерка тяжело вздохнула.
−Чувствую. Этот «внезапный» рейс. Этот «Олимп», появившийся так кстати… И теперь эта поломка… − Она понизила голос. − Я была у машинного отделения утром. Слышала, как механики ругались. Говорили о «прогретой турбине» и «масляном голодании». Это не просто сломанный насос, Софья. Это цепная реакция. Перегрев, затем возгорание… Дальше только взрыв.
− Взрыв? − ужаснулась Софья.
−Это значит, − Елена Петровна наклонилась еще ближе, − что, либо капитан лжет о масштабах, либо ситуация вышла из-под контроля. И то, и другое − плохо.
День, тянувшийся мучительно медленно, подходил к концу. Напряжение на корабле достигло пика. Иван, не в силах больше сидеть без дела, собрал небольшую группу мужчин и организовал что-то вроде добровольного дозора. Они патрулировали палубы, безуспешно пытаясь выведать у матросов хоть какую-то информацию, и помогали поддерживать видимость порядка, успокаивая самых тревожных пассажиров.
Миша, следуя за ними по пятам, сначала чувствовал себя причастным к важному делу. Но с каждым часом его энтузиазм таял, сменяясь скукой и беспокойством. В конце концов, он устроился у иллюминатора в одном из коридоров и, достав из рюкзака потрёпанный блокнот, начал что-то яростно рисовать, пытаясь выплеснуть на бумагу накопившееся напряжение.
Вечером, когда солнце уже садилось, окрашивая свинцовые воды в кроваво-багровые тона, на горизонте показался «Олимп». Он лег в дрейф в нескольких сотнях метров, его огни зажглись − яркие, праздничные, но молчаливые и безразличные, как взгляд чужого бога.
И тут же по кораблю прошел первый глухой удар. Негромкий, но ощутимый всем телом, будто в самое сердце «Надежды» врезался гигантский молот. Пол под ногами содрогнулся, заставив задребезжать стаканы в баре. И прежде чем кто-либо успел опомниться, из динамиков раздался оборванный крик, заглушённый шипением помех: «…пожар в машинном! Идёт распространение!»
Голос оборвался, и по кораблю прошёл глухой, сдавленный удар. Он был не оглушительным, но ощутимым всем телом − как будто огромный молот ударил где-то в самых недрах судна.
Через минуту на палубу выбежал капитан Лаврентьев. Его лицо было белым как мел.
− Внимание! Пожар в машинном отделении привёл к взрыву баллонов со сжатым воздухом! Корпус деформирован, поступление воды через нарушенные заклёпочные швы! Вода поступает в трюм!
Ещё один удар, теперь сильнее. «Надежда» болезненно дрогнула и начала крениться набок. Снизу, из вентиляционных шахт, повалил едкий, чёрный дым, пахнущий горелой изоляцией и раскалённым металлом.
− Аварийные команды не справляются! − почти закричал капитан, и в его голосе впервые прозвучала откровенная паника. − «Надежда»… тонет!
Вой сирены, взорвавший тишину, был похож на крик самого корабля. На палубе начался хаос. Люди бросились к шлюпкам, но их остановила очередная страшная новость. Один из матросов, его лицо было черным от копоти, пробился к капитану.
− Капитан! Шлюпки! Большинство не спустить! Лебедки заклинило, талрепы проржавели! Те, что висели на левом борту, сорвало взрывной волной! Проверяли утром − по бумагам всё чисто, а на деле… − он сглотнул, − на деле у нас есть четыре шлюпки. От силы на сотню человек.
Капитан Лаврентьев закрыл глаза на секунду, будто принимая последнее в своей жизни решение. Когда он снова заговорил в громкоговоритель, его голос был хриплым и безнадежным, но уже без паники. В нем была лишь пустота.
− Всем сохранять спокойствие! − его призыв повис в воздухе, никем не услышанный. − Ситуация следующая. «Олимп» согласился оказать нам помощь.
На мгновение в толпе вспыхнул огонек надежды, но капитан тут же его потушил.
− Но их ресурсы ограничены. Они могут принять на борт только сто пятьдесят человек. И… они готовы передать нам одну свою запасную шлюпку.
Он сделал паузу, давая этим словам проникнуть в сознание ошеломленных людей.
− Теперь о наших силах. Как вы знаете, взрыв вывел из строя большинство наших плавсредств. После проверки выяснилось, что в рабочем состоянии у нас осталось только четыре шлюпки. Вместе с переданной «Олимпом» − всего пять.
Люди замерли, затаив дыхание, мысленно прикидывая спасительную арифметику.
− Наши четыре шлюпки вмещают около сотни человек. Шлюпка с «Олимпа» крупнее, на тридцать мест. Итого, у нас есть возможность эвакуировать с корабля примерно сто тридцать человек.
В воздухе повисла звенящая тишина, которую капитан нарушил, как приговором:
− Таким образом, общее количество мест для спасения − двести восемьдесят. Сто пятьдесят − на «Олимпе», и сто тридцать − в шлюпках, где вы сможете дождаться помощи.
Он обвел взглядом охваченную ужасом толпу, видя в ней не безликую массу, а знакомые лица − пассажиров, которых он должен был довезти до берега.
− На борту «Надежды», включая пассажиров и команду, находится около пятисот человек. Это значит…
Капитан не стал договаривать. Эти цифры − двести восемьдесят из пятисот − ударили по людям сильнее, чем взрыв. Оглушительную тишину, длившуюся долю секунды, тут же разорвали отчаянные крики, рыдания и вопросы, на которые не было ответа. Это значило, что больше двухсот человек были обречены остаться на тонущем корабле.
− Эвакуация начнется через час, − закончил капитан. − Решение о порядке эвакуации… будет объявлено дополнительно. Софья почувствовала, как подкашиваются ноги. Она смотрела на сияющий «Олимп», на охваченную ужасом толпу на палубе «Надежды», на бледное лицо брата. И впервые за все путешествие её страх обрел четкую, ужасающую форму. Они были не просто в беде. Они были в ловушке.
МАРК
Стеклянные двери лифта бесшумно разъехались, открывая палубу «Олимпа». Марк сделал шаг вперед − и замер, ослепленный не столько солнцем, сколько окружающей его картиной. Это был не просто корабль. Это был парящий над водой ультрасовременный небоскреб, пятизвездочный отель и ботанический сад в одном флаконе.
Под ногами лежала палуба из полированного тикового дерева. Воздух был прохладным и ароматным − система кондиционирования распыляла едва уловимую смесь морского бриза и белого чая. Вместо привычных леерных ограждений − прозрачные барьеры из закаленного стекла. По палубе неторопливо прогуливались люди в белоснежных льняных костюмах и легких платьях от кутюр. Тишину нарушал лишь негромкий джаз, льющийся откуда-то сверху.
Марк засучил рукава своей практичной, дорогой, но явно проигрывающей на этом фоне рубашки. Он чувствовал себя так, будто его перенесли на другую планету. Его, кризис-менеджера, которого наняли для «незаметного аудита безопасности и стрессоустойчивости экипажа». Оглядывая эту демонстративную роскошь, он понимал − его наняли не для того, чтобы смотреть на стюардов.
Первый день прошел в попытках влиться в среду. Он посетил тренажерный зал с видом на океан, где все тренажеры были хромированными и бесшумными. Поужинал в ресторане с меню, которое больше напоминало поэтический сборник. Повсюду он ловил на себе оценивающие взгляды − словно его проверяли на соответствие некоему стандарту.
