Запретная. Не остановить

– Гордей…

Его рука скользит под мою футболку и, о боже, он начинает поглаживать одну из моих грудей. А потом властно ее сжимает.

Я не снимала лифчика, потому что так мне оказалось спокойнее, но и того, что его пальцы трогают и сминают через ткань, для меня более, более чем достаточно.

– Гордей, ты… ты пьян, наверное… и…, – нахожу единственное объяснение такому его поведению и вспыхнувшему вдруг острому интересу ко мне.

Я и сама, когда выпила, попала в полный неадекват и какую-то дикую, ненормальную зависимость от его присутствия.

Хотя и на трезвую голову ощущаю примерно то же самое. Я же его люблю. Но он, он…

Неожиданно для самой себя с моих губ вырывается тихий задушенный стон.

То, как умело и со знанием дела он трогает, выбивает этот стон из меня и не дает мне строить свои предположения дальше.

Внизу живота взрывается щекотная дрожь, между ног начинает ощутимо ныть и потягивать, и я… не нахожу слов, застигнутая врасплох такими острыми и яркими впечатлениями.

Вместо ответа Гордей отпускает, но лишь на какие-то доли секунд. Рывком разворачивает меня к себе, и тут же, не дав времени опомниться, ложится сверху, плотно вжимая мое изнывающее тело в матрас.

– Гордей, – ахаю я, а он, так и не дав мне отдышаться, начинает покрывать поцелуями мои скулы, ключицы, шею. Все, что не скрыто вырезом моей более, чем скромной футболки.

Сам же при этом… его торс полностью обнажен. Когда я пытаюсь оттолкнуть, я упираюсь ладонями в его гладкую и горячую под моими чувствительными трясущимися пальцами кожу.

Я пытаюсь выскользнуть и тут же впечатываюсь шортами в его напряженное возбуждение. Теперь по телу прокатываются более крупные волны, подхватывающие и перемещающие меня в совершенно другое измерение, где все опаснее, острее, жестче, по-взрослому.

– Гордей…

– Что ты там задвигала про люблю и хочу снова быть с тобой? Сейчас самое время это продемонстрировать. Так что, смелее, смелее, Бельчонок.

– Гордей, я…

Замолкаю и дышу, дышу, дышу.

Он отталкивается от кровати, выпрямляется, при этом оставаясь сидеть на моих бедрах сверху. Подцепляет мою футболку и начинает тянуть ее наверх.

Я приподнимаюсь и через секунду, рухнув обратно на кровать, остаюсь перед ним снова практически незащищенной, в одном лишь только лифчике. И на этот раз я абсолютно трезвая, а он…

– Ты пьян, – шепчу я, – и не понимаешь, что делаешь. Я не хочу так… я…

Он снова склоняется надо мной, облокачиваясь на локоть одной из рук, и языком раскрывает мои губы. Поток красноречия истекает во мне в этот же момент.

– Пьян от того, что нашел тебя в своей постели, Бельчонок, – шепчет мне в губы, отрываясь, но не собираясь, даже не думая отстраняться. – Не представляешь, как от этого повело.

Смотрит мне в глаза и говорит, а его пальцы между тем стягивают одну из чашечек лифчика и начинают трогать и скручивать мой, до боли чувствительный сейчас, сосок.

Горячая волна удовольствия, настолько острая, насколько запретно-сладкая, пронзает тело тысячей горящих стрел так невыносимо мучительно, что я не в силах сдержать рвущегося с губ нового пронзительного стона.

– Сладкая желанная девочка, – шепчет Гордей мне в губы, а потом снова раздвигает их и быстро проникает в мой рот языком.

Целует жадно, порывисто, отрывисто.

Мир взрывается, и я что есть сил вцепляюсь в его широкие, твердые и очень напряженные в эти мгновения плечи.

Но вот его теплые, с привкусом алкоголя губы, перестают терзать мои, но начинают бесцеремонно спускаться ниже, ниже… О боже, они…

Накрывают тот сосок, который до этого он трогал и с которым так возбуждающе играл, выбивая из моего тела острые вспышки наслаждения.

Я и представить себе не могла.

И это… уже от одного осознания того, что он целует в одно из запретных мест… Что Он… целует… в обнаженную перед ним грудь… О боже, что может быть ужасней, опасней, ядовитей, но вместе с тем приятней, упоительней, горячей и более волнующим?

Я полностью теряю ориентацию, закрываю глаза, и сама выгибаюсь навстречу его губам.

Чувствую, как его ладонь скользит к застежке и вот уже обе мои груди обнажены перед ним, и он набрасывается. Гладит их, целует и ласкает.

Мои соски очень острые в этот момент, а стоны срываются с губ буквально один за одним.

– Как же хорошо с тобой, как же…, блядь, крышу сносит, – отрывисто шепчет Гордей и целует, целует, целует…

Я пьяная и озабоченная ненормальная.

Ведь я позволяю…

Но я так соскучилась, так устала, безумно устала без него…

И сейчас мне настолько нереально приятно, так нравится, так, до боли, до одурения просто, хорошо…

Как не бывало со мной уже долгий, мучительно долгий период…

…

Гордей вдруг останавливается, я кое-как выныриваю из омута и не без усилия распахиваю глаза.

Пытаюсь осознать, сфокусироваться, вернуться.

И тут же встречаюсь с его пронзительным, до мурашек ярким пожирающим меня взглядом.

Открываю рот, но не успеваю ничего сказать, как он впивается в мои губы в новом, глубоком и далеком от целомудренности поцелуе.

Его язык хозяйничает в моем рту так требовательно и порочно, так жарко сплетается с моим, исследует, пожирает, искушает…

Его тело двигается на моем в волнующем, животном, первобытном ритме. Чуть ослабляя контакт, потом вжимая, и снова ослабляя, и снова вжимая… вжимая… вжимая.

Его рука… я чувствую, как его ладонь скользит по моему животу и… остановившись всего на мгновение, решительно ныряет под резинку моих просторных спальных шортиков.

А потом… я не успеваю ни пикнуть, ни дернуться, ни возразить, как его пальцы подцепляют еще и трусики, и его ладонь оказывается там, прямо там… прямо между моих судорожно сведенных вместе ног и… накрывает.

Боже, боже, боже… о боже мой….

От переизбытка нахлынувших на меня эмоций я начинаю задыхаться, и тогда Гордей перестает целовать и утыкается в мою шею.

Замирает так, но руку никуда не убирает.

– Дыши, Бельчонок, – хрипло произносит мне в ухо, находя его и чуть прикусывая мочку. – Тебе не должно быть больно, только приятно. Для тебя ведь не впервой, ты должна знать, да…

Произносит отрывисто, а потом надавливает сильнее и его пальцы уверенно проникают прямо туда, где еще никто и никогда… Прямо между моих складочек.

– Кажется, как будто в первый раз, но мы-то знаем…, – говорит он и начинает осторожно меня поглаживать.

– Зато будет с чем сравнить, да, Арин? – додавливает, но говорить я сейчас не могу.

Я никогда не трогала себя там в том самом смысле, только механически, когда принимала душ, а потому жар, и вожделение, и удовольствие, такое яркое, жгучее и ни на что непохожее, врываются в меня разом, оглушая и не давая возможности, ни среагировать как-то, ни даже слова произнести.

– Гордей…, – только и могу я выдавить из себя задушено.

Не понимая ничего, теряя связь с реальностью, уплывая, убегая, улетая…

Лоб покрывается испариной, бедра… сами собой раздвигаются чуть шире и подрагивают, подрагивают, сами непроизвольно тянутся к его руке…

– Такая сладкая, соблазнительная недотрога. Тебе нравится, когда тебя так трогают? Вижу, что да, ты вся течешь на меня. А если вот так?

На этих словах его пальцы опускаются ниже, продавливают и он начинает медленно вводить их в мою промежность.

– Гордей…

Он трогает там, там, там…

А его… орган тем временем настойчиво трется о мое бедро.

– Не представляешь, как сильно я тебя хотел, – произносит Гордей отрывисто. – Все, что угодно готов был отдать за один только раз… как хотел стать первым у тебя… единственным хотел… Так любил сильно…

– А сейчас…

Не узнаю своего голоса, не понимаю даже, что это я сейчас произношу…

Но говорю вслух, потому что он слышит меня, и потому что отвечает.

– Сейчас? Сейчас…  я… просто хочу тебя тупо трахнуть и закрыть этот измотавший меня гештальт.

И словно в подтверждение своим словам, он резко вводит в меня палец и от страха и напряжения я вздрагиваю вся, и вся напрягаюсь.

Но тут же вспоминаю, как совсем недавно ко мне пытался пристать пьяный настойчивый турист и насколько сильно я испугалась, что не удастся сбежать и самое важное может произойти с кем-то другим, не с Гордеем. И как пообещала себе, что сделаю все, лишь бы мой первый раз произошел с ним. Потому что хочу с ним, только с ним… на любых, на каких угодно условиях… Неважно, что будет потом, совершенно неважно…

– Я… согласна, Гордей, хочу тебя, – выпаливаю я и щеки загораются и полыхают, горят, горят.

Зажмуриваюсь, снова распахиваю глаза, а потом… сама тянусь руками к его шортам, хотя не знаю точно, что именно я собираюсь делать…

Просто хочу, чтобы он понял, что я согласна, наконец, согласна и пусть действует.

Он вытаскивает из меня пальцы, отстраняется и без лишних слов тянет вниз мои шорты и трусы. Снимает и отбрасывает их куда-то в сторону. Потом освобождается от своих шорт, медлит пару секунд, блуждая по мне диким, словно он под каким-то кайфом сейчас находится, взглядом, и снова, но на этот раз медленно, ложится на меня.

Кожа к коже. Жарко, удушающе, волнующе.

Я чувствую, как он весь горит.

Боже, да его всего чуть ли не лихорадит. Не понимаю, отчего так, хотя и сама сейчас нахожусь примерно в таком же состоянии.

Трясет всю в точности так, как и его. Кислород то и дело перекрывает. Удушает, лихорадит, знобит.

Я чувствую, как в мою промежность упирается его твердый, сильно возбужденный, очень горячий и кажущийся мне нереально большим, о боже… член.

Который внутрь меня точно, абсолютно точно ни при каких обстоятельствах не поместится.

И я снова вдруг испытываю новую волну острой, ничем не объяснимой, но сейчас же бросающей меня одновременно в холод и в жар, паники.

– Только, Гордей, пожалуйста…, – бормочу я, стискивая его за плечи и не в силах скрыть той позорной дрожи в голосе, которой так хотела, так стремилась всеми силами избежать.

Одна из его ладоней скользит мне под попу и чуть ее приподнимает.

– Пожалуйста, не очень резко, мне страшно. Потому что… потому что… ты у меня будешь…

Но он не церемонится больше, и уже входит в меня… Придерживая рукой мои ягодицы и не давая больше ни малейшей возможности увернуться…

Решительно раздвигая стенки, он заполняет, затапливает, оглушает…

Он входит, а я зажмуриваюсь и, словно как перед прыжком в воду, вдыхаю побольше, а потом задерживаю дыхание… Рывок, я закусываю губу и снова распахиваю глаза…

Глава 14

О боже… боже, боже, боже…

Я просто… просто… с ним… Я теряю себя…

Арина

Гордей заполняет меня всю собой и замирает так, крепко удерживая, не давая возможности ни отстраниться хоть на миллиметр, ни отступить, ни соскочить, ни увернуться.

Стискивает мои ягодицы, придавливая, горячо опаляет кожу своим тяжелым прерывистым дыханием.

Взрывает мой мир, оглушая, разбивая и подчиняя. В одну секунду разделяя его на невзрачное до и оглушающее, стирающее все барьеры и выходящие за любые, доступные для понимания грани реальности, после.

– Пиздец, – шепчет мне в ухо, но его грубость меня ничуть не оскорбляет, потому что я улавливаю, сколько энергии он вкладывает в одно это короткое, брошенное на пределе всех эмоций, слово.

Раскалывая мои мысли и нарушая запреты лишь одним своим волнующим, обволакивающим всю меня и будоражащим, чуть хрипловатым искушающим шепотом.

– Ты как, Бельчонок? – спрашивает он, и от этого вопроса, от неподдельного волнения в его голосе, меня затапливает еще стремительней, сильней и ощутимо удушающе глубже.

Я… я просто не могу, не в состоянии сейчас говорить.

Все, на что способна, это хватать ртом воздух и посильнее держаться за его крепкие, широкие, такие любимые и такие напряженные сейчас, крайне напряженные плечи.

– Арин?

Я улетаю.

– Арин, не молчи. Все хорошо у тебя? – снова тихонько меня зовет.

И я не выдерживаю.

– Гордей, ты ведь… Ты первый… первый у меня, – задушено выпаливаю я и, словно умалишенная, повторяю это еще раз и еще. Второй и третий раз уже не так и страшно. Я становлюсь смелее с каждой новой попыткой.

– Что бы ты там ни думал, у меня ни с кем никогда ничего не было. С ним…, – замираю на мгновение, не решаясь озвучить Володино имя, – не было ничего, кроме того глупого поцелуя на твоих глазах. И потом… я сразу уехала.

Он вздрагивает всем телом и застывает.

Несколько секунд мы так и лежим неподвижно. Горячие и возбужденные, близко, кожа к коже.

Гордей утыкается лицом в мою шею, вздыхает рвано, а потом целует быстро в чувствительное местечко за ухом. И вдруг начинает, словно ручной тигр, тереться щекой о мою щеку. Скользит выше, целуя в подбородок, в скулы, в глаза, в виски. А потом его пылающий, словно в лихорадке, лоб плотно соприкасается с моим.

Дрожь, которая пробивала мое тело все это время, от его нежности становится ощутимее. Я чувствую, как она передается и ему.

И я задыхаюсь с новой, утроенной силой.

– Дыши, Бельчонок, – шепчет он то ли мне, то ли самому себе.

И снова упоительно меня целует.

Так нежно. Боже, как же нежно он это делает, как головокружительно волнующе, как сказочно волшебно…

А потом… я снова чувствую его красивые длинные пальцы на своих обнаженных перед ним полушариях.

И я дышу, дышу, дышу…

Он водит по ним круговыми движениями, вызывая новые волны удовольствия, но почти сразу переходит к моим напряженным вершинкам. Трогает сначала одну, затем вторую. Зажимает, ласкает и скручивает их по-очереди. Так бесцеремонно, уверенно и даже слегка грубовато, но вместе с тем так огненно жарко и так невыносимо болезненно, настолько приятно… Так развратно для меня, порочно и так сладко, сладко, невероятно сладко…

Острое, ни на что не похожее наслаждение врывается и накрывает меня так стремительно. На скорости движется по телу к животу, концентрируется между ног в новом оглушающем обжигающе горячем импульсе.

Тело от его умелых горячих ласк подбрасывает и изгибает перед ним напряженной дугой, ждущей, просто жаждущих новых, невыносимо разжигающих прикосновений.

– Гордей, о боже… – задушено шепчу я, желая только одного, чтобы он продолжал, чтобы продолжал…

Не останавливался и продолжал, продолжал, продолжал…

Его грудь тяжело вздымается, его рельефные мышцы твердые, словно я притрагиваюсь к поверхности раскаленного горячего камня. Напряжены и плечи, и спина, и бедра. Мне кажется, что он старается обуздать рвущееся из него желание.

Осознавать, что я так сильно желанна для него, настолько приятно, что я взлетела бы, если бы обладала такой способностью.

Но самое волнительное и уносящее далеко за грань…

Его член во мне. О боже, он во мне, Он по-настоящему во мне… Он, только он… Он там…

– Не молчи, Бельчонок, скажи мне еще раз, – просит Гордей и в моем теле все отзывается на эту его просьбу.

– Ты первый…, – повторяю я и как же радостно мне самой это осознавать.

– Ты в порядке? Мне… продолжать?

Последнее он произносит с явным, будто бы колоссальным для себя трудом.

– Продолжай… – стону ему в губы, и сама тянусь и, как мне кажется, дерзко, целую его с языком. – Я… хорошо… Пожалуйста, пожалуйста, продолжай…

Я не до конца понимаю, о чем его прошу, но знаю точно, если, он остановится сейчас, для меня это будет равносильно смерти, настоящей реальной катастрофе.

– Хорошо, – отвечает Гордей, громко выдыхая, и начинает осторожные неторопливые движения внутри меня.

Ослабляет немного напор, но тут же вновь заполняет меня на всю длину.

Я ахаю, а он запечатывает мой стон глубоким, откровенным болезненно сладким поцелуем.

Когда он там, внутри, этот поцелуй кажется мне вдвойне, а то и втройне острее. Он пожирает буквально, но двигается при этом так осторожно там, между моих бедер, словно поверил моему признанию и осознает, что у меня это происходит в самый первый раз.

С ним…

Первый раз с ним, а не с другим парнем, как он считал и в чем уверен был так безоговорочно все это время. При том, что я… Я думала и мечтала всегда, всегда только о нем…

И вот теперь…

С ним, он первый, он, он, Он…

– Пиздец, Арин, – выдыхает Гордей в меня, и снова толкается туда, распаляя меня новым обжигающим воспламеняющим каждую клетку пожаром.

– Как же хорошо, блядь, как, сука, хорошо… Ты узкая… Охренительно узкая и тугая… Горячая такая… Моя… – шепчет он, словно находясь в каком-то полубреду, а потом снова покрывает поцелуями все мое лицо.

Боли нет совсем. Есть только острая, сильнее, чем отсутствие воздуха, потребность, необходимость, чтобы он не останавливался. Чтобы сжимал, проникал, говорил…

– Гордей, о боже, – вырывается из меня, когда от его ритмичных движений внизу живота начинает разгораться пышущий нетерпением раскаленный, ищущий, но никак не находящий выхода, волнующий, пульсирующий жар. Растет стремительно, и я зажмуриваюсь, не понимая, как мне с этой ситуацией теперь справляться.

Это ведь нереально выдержать, совершенно нереально…

Но тут его ладонь вдруг тоже оказывается там, между моих раздвинутых для него обнаженных дрожащих коленей, и начинает осторожно, но уверенно поглаживать прямо мои складочки.

Я дергаюсь, зажмуриваюсь и часто-часто дышу, потому что понимаю, что это вот оно, то самое, чего мне мучительно, до боли не хватало в моем измученном и раскаленном до предельной невозможности теле.

Сама жмусь к нему, стону, снова выгибаюсь и улетаю в какие-то неизведанные мне ранее высоты.

Перестаю полностью воспринимать окружающее.

Есть только он и его чувственные, невыразимо приятные касания, пробивающие до неистовой, оглушающей агонии, заставляющей меня умирать буквально каждую секунду, а потом снова возрождаться и умирать, сладко и мучительно умирать…

Наконец, мир взрывается.

Ярко, до абсолютно полной потери внешней физической оболочки.

Долго, невыносимо хорошо, и только когда я в опустошении замираю в его руках, он убирает пальцы и начинает двигается во мне острее, глубже, нетерпеливее.

Он рычит, прикусывает несильно мою кожу, он выдыхает сквозь зубы разные отрывистые ругательства. Он блуждает по мне губами, и берет меня, берет, берет, берет.

Я стону уже неприкрыто. Громко, не сдерживаясь, забываясь… Не понимая, как я проходила раньше мимо такого яркого, самого лучшего из того, что случалось в моей жизни, острого и невыразимого ни одним словом наслаждения.

Он ловит мои стоны ртом, не пропуская ни одного, и возвращает мне их, страстно и отрывисто сминая, прикусывая и целуя.

И любит меня, любит, любит, любит… Он же любит?

– Бельчонок… Блядь, Арин… моя… наконец. Моя. моя, моя…

На моем теле нет ни одного места, где бы не побывали его руки. Ни одного участка, который не отозвался бы на его прикосновения.

Он бормочет что-то бессвязное совсем тихо, а потом он сжимает мои ягодицы чуть сильнее, резко входит, но в следующий момент уже вырывает себя из меня и на мой живот начинает течь что-то теплое.

Теплое и густое.

Я понимаю, что это и есть то… что он кончает, со мной, на меня… Что мы с ним… реально, действительно до конца…

Я не знаю, что мне делать дальше, осознание приходит запоздало, но Гордей сам принимает решение.

Он ложится рядом со мной, очень близко, и сразу же обнимает меня за плечи. Утыкается носом в мои волосы, и мы просто так лежим некоторое время, приходя в себя и окончательно восстанавливая дыхание.

А потом…

Гордей целует меня в лоб, приподнимается на локтях и быстро садится на кровати.

Оборачивается и вновь ведет своим жарящим взглядом по моему, разомлевшему от его ласк, но уже снова загорающемуся под его взглядами телу. Особенно задерживаясь в районе моих ягодиц.

Вытягивает руку и зачем-то проводит пальцами прямо под ними и под бедрами.

Сейчас, когда одуряющий дурман начал спадать, мне жутко неудобно и хочется чем-нибудь прикрыться.

Особенно, если учесть, что, по всей видимости, у меня там кровь и он… он испачкается, хотя, наверное, он уже…

– Я в душ, – говорит Гордей, поднимаясь. – Займет пару минут. Или ты хочешь первая?

– Н… нет, иди ты, – хриплю я, вздрагивая от стальной нотки, появившейся вдруг в его голосе. И тут же прикрываюсь подвернувшимся под руку краем простыни.

– Хорошо.

Он натягивает штаны, встает, подходит к столику и возвращается оттуда с салфетками.

Протягивает их мне, отчего-то не глядя на меня.

Мне кажется, он делает это как-то механически, размышляя о чем-то своем.

Вот так после секса он вел себя с Радой и остальными? Настолько быстро теряет к отдавшейся ему девушке интерес?

Я беру, стараясь не расклеиться и не показать, как меня ранит такое его поведение.

Гордей же снова отворачивается и не выказывая больше и крупицы той нежности, что не далее, как минуту назад просто-таки фонила в нем, идет в сторону ванной.

Я наблюдаю за тем, как перекатываются мышцы на его спине при ходьбе, и только когда он окончательно исчезает за дверью, слегка перевожу дух.

Опускаю руку вниз и трогаю кончиками пальцев размазанный по мне… результат его желания. Сперма, слегка спотыкаюсь на слове, но вспомнив, что я уже не девственница и могу стать несколько смелее, повторяя это слово увереннее.

Так вот, она уже не такая густая, как вначале. Стоит лишь немного пошевелиться, как она начинает стекать с меня тонкой прохладной струйкой.

Я быстро хватаю салфетки и останавливаю, чтобы еще сильнее не испачкать простыни, но полностью стирать ее с себя не хочу.

Потому что это знак того, что мы… Знак… о боже… У меня голова раскручивается, как на карусели, а щеки запоздало мучительно вспыхивают.

Но я снова решаю называть вещи своими именами.

У нас с Гордеем был секс, он стал моим первым мужчиной. Он взял меня и кончил практически в меня. Теперь я больше не девственница. Я разрешила ему все, и он делал с моим телом все и брал так, как хотел. Смотрел, трогал, целовал, заставил испытать ни с чем не сравнимое блаженство, когда надавливал пальцами, и, наконец, входил в меня. Яростно и иступленно входил внутрь меня…

Я по своей инициативе получила этот незабываемый опыт, и…

Теперь я знаю, каково это. Знаю, каково…

Слушаю, как за стеной льется вода и думаю о том, что, может быть все парни, а не только Гордей, хотят после этого побыть наедине с собой.

Правда, вначале и намека не было… Когда он кончал, он яростно прижимал меня к себе и целовал. И потом он сразу же обнял и не отпускал.

И только потом… почему-то…

Надеюсь, кстати, что у меня получится застирать простынь, и персонал не догадается о том, что здесь происходило этой безумной, стирающей все запреты и лишающей меня девственности ночью.

Использую все же салфетку по назначению, я слегка промакиваю свою до сих пор разгоряченную и не успевшую остыть после страстного безумия кожу.

После этого приподнимаюсь на руках, а потом, тщательно следя за ощущениями между ног, осторожно присаживаюсь на кровати.

Замираю. В недоумении разглядываю белую и абсолютно чистую простынь под своим все еще слегка влажными от пота ягодицами.

Не понимаю ничего. Хмурюсь и сдвигаюсь чуть-чуть в сторону, чтобы предоставить себе лучший обзор.

Но на смятых и пребывающих в неразберихе простынях, о боже… никакого, даже самого малюсенького и бледного пятна крови.

Судорожно шарю ладонями по простыням, но ни на одном клочке ткани я не обнаруживаю ничего, что говорило бы, или хотя бы намекало на то, что у меня произошел мой самый первый секс.

Но… но…

Страх удушающей болезненной волной охлаждает все тело, а руки начинают мелко-мелко подрагивать.

Но…

Я слышала, еще в школьных разговорах, что чисто теоретически так бывает, надо будет дополнительно погуглить еще. Но… но…

Я спускаю ноги с кровати и вскакиваю. Но тут же, почувствовав тянущую боль в промежности, усаживаюсь обратно и в бессилии обнимаю себя руками.

И закусываю губу, не в силах справиться с рвущейся из глаз горечью.

Я понимаю теперь, куда смотрел Гордей столь внимательно, что он искал и почему ни с того, ни с сего стал вдруг со мной снова равнодушен и холоден. Так стремительно ушел в ванную, даже не взглянув, не обернувшись…

Догадываюсь, что расстроило его настолько, что, когда подавал салфетки, он едва терпел мое присутствие.

Он… решил, что я… О боже, что я обманула его. И теперь снова считает, что не был у меня первым. Я так специально говорила…

Думает, что я могла бы спать с другим… Тогда как он… тогда как я…

Не знаю, что со мной не так, но доказательств никаких для него у меня теперь нет. Не получилось и такого, что он увидит и сам обо всем догадается.

Лучше уж я бы вообще молчала об этом, это было бы честнее, и проще гораздо сейчас для него…