Теория большого срыва

Она улыбается, в глазах вновь проскакивает лисье плутовство.

– Борий, ты хоть представляешь, что значит торчать в умирающем теле восемнадцать лет?! И последние пять – сохнуть по твоей человеческой физиономии! – Никель прищуривается, ухмыляется, а в голосе скользит легкая хрипотца, в которой угадывается нетерпение. – Больше не собираюсь терять ни секунды!

Она не дает мне ответить – просто тянется вперед и целует снова. А потом, едва отстранившись, с лукавой улыбкой выдыхает:

– Снимай штаны!

Я моргаю, пытаясь осознать услышанное. Она тянется руками к моей ширинке.

– Стоп, стоп! – Сам не могу поверить, что произношу это вслух. – В смысле торчать в чужом теле? Что ты имеешь в виду?

– После инверсии в этом теле нас оказалось двое. Энергия астрофурии, заключенная в человеческую оболочку, не позволила ребенку умереть! Девочка выжила, и из-за этого обратный переход не сработал. Инверсия возможна только при высвобождении энергии из уже неживого тела, а ее сердце продолжало биться. Так мы и жили с Никой, как два скупых пользователя в одном платном аккаунте.

В горле застревает ком. Это не просто теория – это реальность! Я подобрался близко, но так и не смог расшифровать этот код.

– Ты не узнавала меня, и я решил, что при спуске на голубую планету ты потеряла память!

– Нет, не потеряла. Просто не могла подать голос. А теперь мы с землянкой поменялись местами. Вместо моей энергии прибор утащил в космос ее душу.

Мое дыхание перехватывает.

– Я все испортил. Подвел всех, кто так на меня рассчитывал! Ты поражена заемной болезнью… Патронум захватит «Хаос-Вектор»… А сущность человеческой девочки расщепило на атомы!

– Я чувствую, что саркомы нет внутри. – Голос Никель звучит отрешенно. Будто не открывает долгожданную истину, а зачитывает смертный приговор. – Восемнадцать земных лет опухоль питалась моей энергией, что сделало ее уникальной в своем роде. Теперь на борту «Хаос-Вектора» самая мощная сила, которую когда-либо знал космос, и девчонка, которой дали второй шанс…

Слова, произнесенные столь беспристрастно, пронзают меня насквозь: она говорит так, словно не хочет верить собственным выводам. Но почему?! Это же лучшее, что могло случиться!

Я любил Никель всю жизнь, но знал, что мы из разных миров. А теперь она здесь, живая, настоящая, в человеческом теле! И она сообщает, что мы дали нашим друзьям шанс на светлое будущее! Может ли день стать еще лучше?!

Ого, кажется, может! Ненасытная фурия в человеческом обличии притягивает меня к себе, словно хочет забыться. На этот раз я не сопротивляюсь.

Голова пульсирует от переизбытка информации, эмоции хлещут через край, я теряю способность критически мыслить! Мои чувства спутаны, логика сгинула в недрах сознания.

Ее губы скользят по моей шее, дыхание обжигает кожу. Руки тянутся к моим плечам – медленно находят молнию, стягивают латекс. На спине, вероятнее всего, появляются дразнящие царапины. Мы опускаемся к кровати, я перехватываю ее, крепче прижимаю к себе. Ее тело в моих ладонях – живое, горячее, настоящее.

Нежные пальцы поддевают застежку на брюках моего резинового костюма. Он помог мне пережить высоковольтный разряд тока, необходимый для переправки энергии астрофурии назад в космос. Я чувствую, как дыхание Никель становится прерывистым, а движения все более ритмичными.

Глаза – янтарный, заряженный сущностью астрофурии, и серый, унаследованный от земной девочки, – горят пламенем. Она знает, чего хочет. И это не оставляет мне выбора. Ее тело тянется ко мне, все ее существо жаждет близости. Я отвечаю нежностью: мои руки находят ее талию, скользят вверх, ощупывая каждый изгиб. Ее дыхание становится рваным, пальцы срывают с меня пояс.

Мои губы касаются ключицы, оставляют поцелуи на теплой коже. Легкая сорочка уже не выдерживает натяжения и трещит по швам. Я легко разрываю ее на две половинки, обнажая дрожащее от прикосновений тело. Тонкие руки скользят по моей спине, ногти сильнее впиваются в кожу. Ее дыхание становится глубже, губы приоткрываются, и низкий, чувственный звук срывается с них. Больше никаких преград.

Я нежно провожу ладонями по ее округлостям, помогаю раскрыть бедра. Ее кожа покрывается мурашками от чувственных прикосновений. Никель выгибается навстречу, ее движения становятся более резкими. Язык игриво исследует каждый сантиметр моей шеи, пока наши тела сливаются в едином ритме.

Каждое ее касание – вызов, каждый ее стон – награда. Мы теряемся в этом моменте, полностью отдаваясь друг другу. Это не просто близость – это свобода. Это любовь, которую мы пронесли сквозь световые года.

– ТУ-ДЫРЫМ! ТЫ-ДЫРЫМ! ТУ-ДЫРЫМ! – режет тишину знакомая мелодия.

Мы поворачиваем головы в сторону источника звука: прикроватный столик раскачивается из стороны в сторону, будто норовит проломить стену и удрать вниз по больничной лестнице. Я спешно открываю ящик и шарю рукой по его дну. Палату заливает кислотное свечение: «Нокиа 3310» дребезжит так, что кажется, сейчас окончательно расправится с больничной тумбочкой и примется за нас. Экран мерцает почти ядерным свечением, на нем всплывает надпись: «Вольфрам звонит».

– Серьезно?! Этот волчий зад все-таки допёр, как прозвониться сквозь излом в измерении?! – я вскидываю брови.

Глава 6

Термическая депривация близко

Вольфрам не просто тащит меня по коридору межгалактической станции – он владеет мной и каждым моим движением. Я – его собственность. Его хватка жесткая, бескомпромиссная, когти впиваются в кожу так сильно, что я понимаю: если попробую выскользнуть, сорванная с меня шкура достанется ему как трофей.

Рывок – я теряю равновесие. Он без труда перешвыривает меня из лапы в лапу, толкает в спину. Я едва успеваю переставлять непослушные задние лапки, спотыкаюсь на каждом шагу. Он не дает мне замедлиться. Я чувствую сильный удар в лопатки – меня бросает вперед. Дыхание сбивается, я рефлекторно отшатываюсь, но Вольф с новой силой сдавливает мне плечо. Другая его лапа ложится на мою шею, медленно перекрывая кислород.

Коридор кажется бесконечным, впереди кромешная чернота. Но по мере того как мы продвигаемся вглубь, вдоль стен загораются тонкие, ослепительно яркие неоновые полосы. Они вспыхивают плавно, будто станция не просто освещает нам путь, а сопровождает к месту назначения.

Я не могу понять, это просто автоматическая система или корабль действительно живой. С каждым шагом ощущение тревоги нарастает. Воздух становится холоднее, коридоры сужаются. Мне начинает казаться, что стены вот-вот сомкнутся кольцом и уже не выпустят нас на свободу.

Свет изменился. Линии аварийного освещения режут темноту обжигающими вспышками, мигают, как сигналы тревоги. Воздух холодит кожу, каждый вдох дается тяжелее. Не от усталости – от ощущения, что кислород здесь дефицитный товар.

– Вольф, отпусти ее! – низкий, угрожающий рык Ланта прокатывается по коридору. Вот теперь в нем действительно проснулся зверь, хотя первое впечатление было совсем иным – дружелюбный хомяк. Не ожидала, что его безмятежный, вечно расслабленный тон способен на подобные метаморфозы.

Лантан и Селен несутся за нами, но коридор, словно подчиняясь воле Вольфрама, создает им преграды. Пол периодически смещается, стены плавно меняют форму, вынуждая моих новых друзей замедляться и балансировать. Расстояние между нами только увеличивается. Ребята хватаются за панели, цепляются пальцами за выступы, пытаются стабилизировать дыхание, но бесполезно – станция играет с ними в кошки-мышки.

– Дай ей время прийти в себя! – кричит Селен.

Пол резко меняет угол, Селен отбрасывает назад, но она через силу поднимается.

– Вольф, сверхновая ты ошибка природы! Отключи Синхронный Контур! – Ее голос звенит от напряжения. – Корабль считывает твое поле и подстраивается под состояние! Ты психуешь – станция сходит с ума! Сопротивление судна сжирает энергию ядра, а у нас и так реактор на исходе!

Селен прорывается вперед, и коридор снова отвечает агрессией: с потолка срывается стальная перегородка, целясь прямо ей в голову. Она не успевает среагировать, но Лант оказывается рядом. Он резко тянет ее к себе, разворачивает и принимает удар на себя – металл со звонким лязгом отскакивает от его спины.

Лантан жмурится, его уши прижимаются к голове, но он лишь крепче обхватывает Селен, заслоняя ее от новой опасности. Я в ужасе – снова и снова оборачиваюсь, хоть и получаю за это подзатыльники. Но иначе не могу: должна убедиться, что с ними все в порядке! Селен осторожно скользит ладонью по крепкой пушистой спине Ланта, одновременно успокаивая и проверяя, уцелели ли кости.

– Ты в норме? – шепчет она. Пальцы левой руки чуть сильнее сжимаются на его жилете, правой она берет его лапу.

Лантан коротко кивает. Кажется, он избегает взгляда Селен: боится, что она прочтет слабость. Он встряхивается, будто хочет избавиться от ощущения удара, но в его движениях чувствуется скованность. Тело еще не отошло от столкновения с металлом.

– Отставить преследование! – рявкает Вольфрам. – Я – капитан, а вы – рядовые пассажиры «Вектора»! Напомнить вам, что бывает за нарушение субординации на борту?

– Ты не капитан, а астроИдиот в погонах! – яростно выдыхает Лант. – У нас нет ресурса на твои игры!

Вольф резко тормозит, сдавливает мою кисть и круто разворачивается. Меня швыряет за ним, как мешок с субпродуктами. Я теряю равновесие и врезаюсь в его широкую спину. Мягкую, горячую… Сильную, напряженную… Вольф источает жар, и я хочу прильнуть к нему всем телом…

Что?! Я тут же отшатываюсь, в голове вспыхивает ярость! Ненавижу этого невыносимого ублюдка! Весь мой разум вопит: оттолкни его, вырвись, дай в морду! Но тело… Оно хочет обратного. И это притяжение пугает меня больше, чем неуправляемый хищник в униформе пилота.

Вольф не реагирует на несдержанные оскорбления Селен и Ланта. Кажется, он только сейчас осознал, что станция действительно подстраивается под его эмоции. На мгновение волк замирает, его взгляд впивается в лица сокурсников. Полный напряжения, он считывает их состояние и оценивает нанесенные увечья.

Стоя вплотную, я чувствую, как его сердце колотится. Он сглатывает. На исполосованной шрамами морде мелькает странное выражение. Тревога, сочувствие? Капитан должен был защищать свой экипаж, а не подвергать опасности.

– Саркома погибает, – хрипло выдыхает он, будто эти слова оставляют ожог в горле. В желтых волчьих глазах скорбная пустота. – Не выдержала обратную инверсию. Без нее энергии на корабле осталось на сорок пять минут.

Его пальцы медленно разжимаются, он приглаживает вздыбившуюся за ушами шерсть и в смятении растирает шею обеими лапами.

– Как только запас окончательно иссякнет, фантомный режим судна деактивируется. Корабль выйдет из фазовой маскировки, и я уже молчу об отключении снабжения систем кислородом и терморегуляцией. Даже если Патронум не засечет нас в первую же секунду, вскоре мы погибнем от удушья и глубокой термической депривации. Вся надежда была на Никель, был шанс, что она знает, как спасти остеосаркому. Но вместо нее на борт проникла самозванка.

У Селен подгибаются колени, и она прислоняется спиной к холодной стене, все еще не выпуская из рук лапу Ланта. Я вижу, что Селен слишком часто моргает, будто пытается удержать слезы, но обильная влага уже блестит на ресницах.

Плечи Лантана напряжены, уши прижаты к голове. Он даже не смотрит на нас – взгляд уперся в пол, и я не уверена, что он вообще хоть что-то различает перед собой. Обреченность не захлестывает с головой, не сбивает с ног – она просто оседает внутри, тяжелая и неотвратимая.

Конечно же, у ребят паника. Они в первый раз умирают – кто ж их осудит? Не у всех в запасе есть десятилетие на осознание неизбежного. Для большинства мысль о собственной смерти – это что-то далекое, абстрактное, возможное только в теории. А вот у меня практика! Поэтому никакой суеты – только холодный расчет.

– Сколько пассажиров на борту? – выдаю я, внезапно даже для себя.

Глава 7

Солнечная корона

– С тобой сто шестнадцать, – с раздражением отвечает капитан. Он сам не верит в то, что вступил в диалог с несмышленой обузой.

– В Академии есть зал, способный вместить всех разом?

– Конечно! – откликается на спонтанный мозговой штурм Лант. – Гравитационный купол!

– Значит, надо собрать всех там, – решаюсь я продолжить ход своих мыслей, – перекрыть подачу кислорода и терморегуляции по всему кораблю, кроме купола, центра управления и места, где вы держите остеосаркому. Это поможет нам сохранить запас…

– Времени? – Вольфрам саркастично перебивает меня и скрещивает руки на груди.

Он смотрит на меня так, будто я предложила оплатить наши похороны кешбэком, а не высказала разумную мысль в тот момент, когда все впали в ступор.

– Великолепно. Просто охренительно. Вот и все наше стратегическое преимущество – сдохнуть на пятнадцать минут позже, – цедит Вольф.

– Нет, – я выдыхаю, – высвободить энергию. Правильно я понимаю, что именно она нужна для взаимодействия с Землей? Как вы поддерживаете связь?

– Квазисингулярный коммуникатор, – отчеканивает Селен. – Энергии, которую мы высвободим, сэкономив кислород, хватит на одну сессию! Если повезет, свяжемся с Борием – он провел на Земле пять лет и сейчас лучше других понимает особенности саркомы. Если выход существует, он его найдет.

– Звучит как план! – Я сжимаю кулаки. – А меня проводите к саркоме!

– Еще чего, залетная! – Вольф одергивает меня, заламывает мне руки за спину и наклоняет вперед. – Откуда нам знать, что ты не шпионка Патронума?

Я вздрагиваю, когда его бедро прижимается к моим формам. Его напряженный, теплый торс не дает мне двинуться ни вперед, ни назад. Я в ловушке. Разум цепляется за мысль, что нужно вырваться, но тело не хочет: слишком приятно ощущать его близость.

Что-то холодное касается моих запястий. В следующую секунду пальцы немеют, будто меня обмотали кабельными стяжками. Я пытаюсь выпутаться, но руки тут же смыкаются плотнее.

– Это… Что еще за… – воплю я, но Вольф только ухмыляется с каким-то злорадным удовольствием.

– Гравитационные силки. Энергетическая конструкция, которая адаптируется под движения. Никакого дискомфорта – просто силовое поле, которое удерживает тебя точно в заданной позиции. Любой студент «Вектора» знает, что это.

Что-то холодное обхватывает шею, и по коже пробегает неприятный разряд, будто меня окутало статическим электричеством. Я вижу, как вспыхивает полоса света, она освещает мой мех. Силки на запястьях соединяются с взявшимся из ниоткуда ошейником, и я понимаю, что теперь даже повернуть голову нормально не могу.

– Ты серьезно?! – хриплю я. – Руки, знаешь ли, пригодятся, когда будем спасаться от штурмовиков Патронума!

– Будь хорошей девочкой и не испытывай мое терпение, – фыркает Вольф, отвешивая мне легкий, но совершенно бесцеремонный подзатыльник.

Прекрасно. Нет, даже идеально! Обездвижить меня в тот момент, когда станция находится на пороге крушения или еще хуже – захвата астрофурий Патронумом. Гений плешивый!

Вольфрам рывком снимает с кобуры не просто рацию, а сложное устройство, судя по всему, напрямую соединенное с командной частью корабля. Оно напоминает изогнутую пластину, гладкую, будто стеклянную, но прочную, как карбон, с тусклым голубым свечением по краям. При каждом движении световые линии слегка мерцают, реагируя на касания. Достаточно провести по сенсору, и импульс связи достигнет адресата мгновенно. Вольф прижимает пластину к пасти.

– Кабина, прием! Передай по громкоговорителю: всем учащимся немедленно следовать в гравитационный купол! Времени – десять минут! Повторяю: десять минут! После этого останавливай подачу кислорода во всех отсеках, кроме купола, центра управления и медлаборатории. Исполнять!

Второй пилот мгновенно принимает указания. Я понимаю это, потому что станция оживает: раздается надрывный вой резонансной тревожной сирены – звук, от которого вибрирует даже воздух. Из динамиков по всему кораблю разносится голос бортового искусственного интеллекта – металлический, бесстрастный, с искаженным эхом.

– Внимание! Экстренная эвакуация в гравитационный купол! Повторяю, экстренная эвакуация! Действуем по протоколу, как на учениях – быстро, четко, без паники. Время до герметизации отсеков и прекращения подачи кислорода – девять минут сорок секунд…

Мы вчетвером бросаемся вперед, топот наших ног сливается с нарастающим шумом, доносящимся со всех сторон. Мне тяжело балансировать со связанными передними лапами.

За стенами корабля оживает гул: студенты, покинувшие аудитории и спальни, спешно продвигаются к куполу. Металлические перекрытия передают дрожь от множества шагов, лестничные модули переключаются в режим быстрого подъема, а автоматические двери со щелчками раздвигаются перед бегущими. На палубах и в технических отсеках перекрываются ненужные коридоры, направляя толпу по самому безопасному маршруту.

– Лант, бери на себя эвакуацию, – отдает приказ Вольф, не замедляя шаг. – Убедись, что все добрались до купола. С тобой в зале должно оказаться сто двенадцать учащихся: без меня, Ботаника, Штурмана, Селен и этой Ушастой бестии.

– Сделаю, – коротко отвечает Лант и, не дожидаясь уточнений, сворачивает в боковой проход, где уже мелькают фигуры студентов.

– Второй пилот остается в кабине, держим связь, – кричит ему вслед капитан.

Из динамиков повторно раздается прерывистый голос искусственного интеллекта, докладывающего об обновлении параметров энергополя и оставшемся на эвакуацию времени.

Мы несемся дальше, каждый шаг дается с усилием. Плечи затекают, спина ноет – связанным рукам некуда деться, кроме как давить на шею. Стоит резко дернуться вперед, и петля стягивается сильнее, не давая нормально дышать. Я сгибаюсь, пытаясь хоть как-то распределить вес, но каждый рывок только усиливает дискомфорт.

Впереди уже маячит медицинский отсек – я узнаю его по привычным указателям с зеленым крестом. Мы сворачиваем в небольшой обзорный сектор перед лабораторией. За стеклом кипит работа: беглые тени, быстрые движения. Холодный свет ламп выхватывает бледные лица, сжатые губы, напряженные взгляды. Приборы на мониторах мигают тревожными сигналами, ассистенты мечутся между установками, подключая новые датчики.

Селен прилипает к прозрачной перегородке, чуть не впечатавшись в нее носом. Я располагаюсь сбоку, руки, все еще стянутые позади, сводит судорогами. Внутри лаборатории все выглядит одновременно хаотично и пугающе слаженно.

– Наш медицинский гуру, – выдыхает Селен. – Человек, от которого ты не услышишь «само пройдет» или «вскрытие покажет». Для своих – просто Рад. Радий.

Я замечаю, как ее пальцы непроизвольно теребят край рукава, будто ей хочется занять руки, чтобы не думать о чем-то волнительном.

– Его терпение бесконечно, а вот чувство самосохранения – под вопросом. Он сутками торчит в лаборатории, натыкается на стены, когда задумается, и разговаривает сам с собой, потому что никто другой уже не поспевает за его мыслями, – завороженно шепчет она.

Я замечаю, как Селен кокетливо накручивает прядь волос на палец. В глазах вспыхивает что-то похожее на восхищение, но она тут же моргает, словно пытаясь прогнать ненужные мысли.

Радия действительно видно сразу. Среди блеклых халатов он выглядит как сбежавший из другого измерения сумасшедший ученый. Недлинные волосы рубинового цвета взъерошены так, будто он третий день не выходил из лаборатории. Очки съехали на переносицу, взгляд блуждает по настройкам планшета, а губы беззвучно повторяют какие-то формулы. Он худой, высокий, с острой линией скул и сосредоточенным выражением лица. Если честно, кажется, я видела его раньше! Это ж крашеный Шурик из кинофильма «Иван Васильевич меняет профессию»! Ничего себе смена имиджа!

– Ходячая энциклопедия, – фыркает Вольф. – Он возглавляет экстренную операцию по стабилизации саркомы.

Саркома! Моя Пухля!

В центре лаборатории расположена прозрачная камера, наполненная жидким светом. Вероятно, она должна поддерживать стабильность энергополя, которое неровно пульсирует, будто умирающий маяк. Внутри, в вязкой субстанции, размещена обмякшая Пухля. Маленькое доброе существо.

Я никогда не видела ее и не знаю, как она должна выглядеть. Но мне понятно одно: она умирает.

Существо соткано из мягкого свечения. Ее маленькое одутловатое тельце тускло переливается пастельными оттенками. Но, кажется, оно больше не излучает тепла.

Пухля свернулась клубочком и совсем не шевелится, только маленькие лапки прижимаются к прозрачным стенкам, будто она из последних сил держится за этот мир. Ее внутренний свет медленно угасает.

Я не вижу крошечных глаз, тем не менее чувствую, как Пухля смотрит на меня.

Едва заметное мерцание пробегает по ее телу, и мне кажется, что так она приветствует меня! В последний раз сигнализирует, что рада видеть!

Ее время почти истекло.

– Еще немного, и ее энергетический каркас окончательно разрушится. – Радий выходит навстречу, разблокировав сенсорные двери. Он говорит ровно, но я вижу, как у него трясутся губы. – Вольфрам, мне отдать приказ на эвакуацию ассистентов лаборатории? Я придержал их, чтобы закончить корректировку параметров стабилизации.

– Да, – коротко отвечает пилот.

Рад кивает и проводит ладонью по сенсору. В тот же момент тревожный сигнал разлетается по лаборатории, ассистенты замирают. Несколько секунд никто не двигается, будто никто не хочет первым покинуть этот отсек.

– Эвакуация в гравитационный купол, – тихо повторяет Рад.

Медики молча переглядываются. Один из них – грациозный, но сильно истощенный гепард в хирургической униформе – в последний раз бросает уставший взгляд на капсулу, где мерцает угасающий силуэт Пухли. На его морде проскальзывает выражение глубокой тоски – жест скорби, который он не успевает спрятать.

– Прости, малыш, – шепчет он так тихо, что его почти не слышно.

Девушка рядом с ним сжимает кулаки, ее плечи вздрагивают, но она ничего не говорит, она обхватывает гепарда за плечи, стараясь бодриться. Кто-то опускает голову, кто-то задерживается на пару секунд, будто надеется, что вот-вот случится чудо.

Но этого не происходит.

– Квазисингулярный коммуникатор у тебя? – Вольф расталкивает эвакуирующихся ассистентов, заходит в лабораторию и вновь обращается к Раду.

– Не расстаюсь с ним с того дня, как Борий собрал его и вручил мне на хранение. – Очкарик вытаскивает из кармана прямоугольный предмет.

Что это? Пейджер, что ли? Я такие только в кино про врачей видела.

– У лаборатории есть доступ к ядру? – и так зная ответ, уточняет Вольф.

– Естественно. Сможем создать сессию, как только высвободится лишняя энергия. Я сразу понял твой план! – Радий даже чуть воодушевляется. – Сэкономим на подаче кислорода и терморегуляции, чтобы сделать последний звонок другу. Ты молодец! Хороший прощальный маневр, Вольф!

Вольфрам ухмыляется, принимает лавры как должное и даже не глядит в мою сторону. В моих висках пульсирует негодование. Нет, черт возьми, ну хоть бы усом повел, что ли. Псина лохматая…

– Мда… Корона не жмет? – особо не раздумывая, бросаю я с сарказмом.

Тишина накрывает лабораторию резко, словно удар обухом по черепу. Я замечаю это не сразу – в голове все еще звенит эхом собственный голос.

Никто не смеется над «земной» шуткой. Никто даже не дышит.

Селен застывает. Ее губы приоткрыты, но она не издает ни звука. Лицо теряет краску: кровь отхлынула в мгновение ока. Радий моргает дважды, его пальцы судорожно сжимают планшет, и я слышу, как он делает короткий неглубокий вдох – пытается подобрать слова, но не находит подходящих.

Вольф… просто смотрит. Без ухмылки. Без насмешки. Без привычной злости. Как будто измеряет меня: взглядом взвешивает каждую молекулу. Застрявшие в проходе лаборанты округлили глаза и в один голос ахнули.

– Вам отдали приказ на эвакуацию. Живо! – ревет на них Вольф.

Один за другим студенты спешно ломятся прочь из исследовательского модуля, их шаги хаотично разлетаются по коридору.

Вольф ловит добродушного гепарда за локоть. Пятнистый хвост нервно дергается, уши прижаты. Капитан тянет его ближе и коротко шепчет что-то на ухо. Гепард сначала хмурится, а затем медленно переводит взгляд на меня. В глазах вспыхивает тревога, он колеблется, но в итоге покорно кивает.

Внимание Радия сосредоточено на панели управления капсулой: меркнет последний луч света, исходящий от Пухли.

Тишина растягивается, словно сама лаборатория затаила дыхание. В молчании проходит несколько минут. Я уже прикусила язык и больше не высовываюсь.

– Лантан, прием! Сколько учащихся в куполе? – достает рацию Вольфрам.

– Прием. Сто одиннадцать. Одного не хватает. Только что подошли медики, говорят, ты оставил курсанта.

– Верно. Закрывай шлюзы. Конец связи. – Вольф меняет частоту рации. – Штурман, прием?