Ширма

– Подожди, любимая, – прервал я её. – Пусть Матвей сам обует свои ботинки, это же так просто! Ботинки же без шнурков. Я в его возрасте уже шнурки сам себе завязывал, не то что ботинки самому надеть.

Я даже и предположить не мог, какую истерическую реакцию вызовет в Матвее мое предложение.

Сначала его лицо стало красным, как спелый помидор. Не успел я закончить свою речь, как он громким, дерзким голосом сказал:

– Я не буду! Пусть мама надевает мне ботинки! Я не умею и не буду!

– Подожди, Матвей… – я немного опешил от такой реакции. – Но это же действительно несложно. Просто берёшь и надеваешь. Давай попробуем вместе?

– Я сказал, что не умею! Я не умею! Я не буду! Я не хочу! Я хочу, чтобы мама надела мне мои ботинки, она всегда их мне надевает!

Я почувствовал, как всё во мне закипает. Этот наглый тон, эта упёртость, нежелание слышать старшего. Да кем, чёрт возьми, он себя возомнил? Совсем страх потерял так перечить?

– Матвей, мы сейчас никуда не пойдём, если ты не наденешь свои ботинки сам и продолжишь в таком тоне со мной разговаривать! – прошипел я злобно в ответ.

Тогда мне хотелось швырнуть в него этими ботинками, чтобы он, наконец, понял, что зашёл слишком далеко с таким отношением ко мне. Но я видел застывшее лицо Кати, которая не знала, что сказать. Раньше она бы молча согласилась обуть Матвея, лишь бы он не устраивал истерик и они побыстрее вышли бы на прогулку.

– Я не буду! Я не бу-ду! Пусть мама! Я не у-ме-ю-ю-ю! А-а-а! – Матвей разревелся на всю громкость, словно понимая, что привычные методы, работавшие с его отцом и мамой, со мной не действуют.

– Нет, Матвей, ты будешь! Ты сейчас же наденешь ботинки сам, иначе мы никуда не пойдём! – громко и яростно ответил ему я.

Онемение Кати начало проходить, и она попыталась мне сказать, что, мол, может, не надо и она сама всё сделает, лишь бы это всё закончилось.

Но я был неумолим. Мне бросили вызов. И кто? Какой-то мелкий, избалованный, невоспитанный шкет! Я уже не мог отступить. Либо я покажу ему сейчас, кто здесь главный, либо мне придётся смириться с тем, что главный тут он.

– Ну что ж, значит, мы никуда не идём. Сиди здесь и реви дальше! – злобно бросил я Матвею.

Матвей продолжал реветь, что было мочи. Но тогда я впервые обратил внимание, что это был не просто рёв маленького ребёнка. Он всё это время смотрел на меня. В его взгляде не было обиды, а словно череда вопросов: «Ты кто такой? Что ты тут забыл? Когда ты уже, наконец, уйдёшь?»

Катя напряглась ещё сильнее. Она оставила всяческие попытки решить этот вопрос миром и просто ушла на кухню. Я ушёл следом.

Стоило нам уйти, как Матвей тут же снизил громкость и начал успокаиваться.

– Ладно, хорошо. Я надену эти дурацкие ботинки! Мама, пойдём гулять, ты же обещала!

– Хорошо, Матвей, надевай свои ботинки и пойдём. Лёша тебе поможет с этим справиться.

Матвей взял первый ботинок в руки и начал натягивать его на стопу.

– Ай, ой, эх! Да что за дурацкий ботинок! – он снова заревел. – Я же говорил, что не умею, у меня не получается! Ну почему нельзя мне помочь?

В его репликах не было просьбы, лишь недовольное требование, обращённое к нам, чтобы мы, как обычно, всё сделали сами, а также упрёк в том, что мы заставляем его страдать и мучиться.

– Смотри, Матвей. Вот так надевается ботинок, – сказал я ему уже гораздо спокойнее и показал, как я надеваю свой. – Ты же видишь, это очень легко, у тебя получится. У всех получилось, значит, и ты сможешь.

Матвей, продолжая показательно кряхтеть и пыжиться, всё же смог надеть ботинки сам. Лицо его при этом оставалось таким же недовольным, словно у него отобрали что-то невероятно ценное и ничего не дали взамен.

– Ну вот, видишь? Ты справился, ты молодец! У тебя это заняло всего пару минут, зато теперь ты, как настоящий мужчина, можешь сам надевать свои ботинки. И не надо никого просить или ждать.

Но я напрасно искал огонёк в глазах Матвея. Ему всё это было не нужно. До моего появления в доме он единолично сидел на троне, где все суетились вокруг него.

Теперь же в его жизни появился не просто новый мужчина мамы, а тот, кто беспощадно скинул его с пьедестала.

Леонид всё это время сидел в кресле напротив и внимательно слушал меня, не перебивая.

– Что ты сейчас чувствуешь, Лёша? – спросил он меня, когда мой рассказ был закончен.

– Хороший вопрос, Леонид Валерьевич.

Я задумался на какое-то время, пытаясь понять, что я сейчас чувствую. Некоторое время спустя я ответил:

– Когда я всё это рассказывал, я чувствовал злость, желание победить, доказать, что я главный, а не он. А сейчас, когда мой рассказ окончен, я чувствую спокойствие, расслабление после напряжения. Такое ощущение, что я встретил чужеродную систему, Леонид Валерьевич, которой не то, что никогда не было в моей парадигме, в моей системе её просто не должно существовать. Ей просто нет места в моей. И потому, мне кажется, я нашёл единственный правильный выход: победить ту систему, изменить её так, чтобы я мог её интегрировать в свою, сначала сделав её дружелюбной.

– Похоже, Лёша, что ты нашёл выход. Получается, ты победил?

– Понимаете, я ведь и вправду хотел по-хорошему с самого начала. Старался быть добрым и заботливым. Но он отверг это, прямо с порога! Я должен был победить. И да, я победил!

– И как тебе сейчас, с этим чувством, с этим статусом победителя?

– Честно говоря, Леонид Валерьевич, я рад, что победил. И мне спокойно с этим чувством. Хотя и немного странно. Но пока я не могу сказать, про что эта «странность». Я бы просто побыл с этим, если можно.

– Конечно, Лёша. Будь!

После сессии я вернулся домой со смешанными чувствами. Я впервые рассказал кому-то о своём противостоянии с Матвеем и впервые не получил за это порицания или насмешки. Моя победа не далась мне легко. А противостояние с Матвеем на этом не завершилось. Борьба с мальчишкой была далека от завершения, ведь он вовсе не собирался сдаваться.

Глава 6

Первые трещины

На следующей сессии с Леонидом Валерьевичем я решил продолжить свой рассказ. Пока я был дома, мне вспомнилось множество подробностей из нашей жизни. Сначала – просто напряжённые моменты. Неловкие, быстро забытые. Или, как мне тогда казалось, уже забытые.

– Я хочу рассказать вам ещё одну историю, Леонид Валерьевич, – сказал я. – Про одну утреннюю вспышку ярости. Это было как война за территорию. За то, чтобы меня, наконец, увидели не как помеху, а как человека, у которого тоже есть право на своё место.

Он чуть кивнул, молча подбадривая. Всё то же лицо – спокойное, внимательное, доброе и тёплое, несмотря на то количество боли, которое я на него вылил.

– Я внимательно тебя слушаю, Лёша, – сказал он. – Я здесь, чтобы внимательно тебя слушать.

Мы готовились к новой жизни. После возвращения из нашей первой поездки на море я решил, что пора наводить порядок – в доме и в отношениях. Эхо Павла всё ещё отчётливо ощущалось во всей квартире несмотря на то, что он не жил там уже больше полугода. Я принял решение, что пришло время всё обновить, изменить пространство. Заменить эти старые обои, освежить пожелтевший от времени потолок, установить новые яркие люстры. Сделать из квартиры свой настоящий дом, где больше не будет общей спальни, но будет отдельная детская и спальня взрослых, не будет бесконечных коробок с игрушками, расставленных повсюду. Где будут понятные всем границы, где каждый занимает своё место. Где всё будет по-новому. Я верил, что это поможет нам. Верил, что и Матвею нужно это – хотя бы почувствовать, что теперь всё иначе. Что у мамы есть своя комната, своя жизнь. Что рядом с ней есть мужчина, который её любит и заботится.

Мы с Катей взялись за ремонт: отдирали старые обои, выбрасывали лишние вещи, меняли свет, мебель. Мы даже перекроили саму логику квартиры. Как и планировали, детскую мы обустроили отдельно – со всем, что нужно. Теперь там было достаточно места для всех его игрушек, и коробки с ними больше не нужно было держать по всей квартире. Там появилось достаточно пространства, чтобы он мог там играть, проводить больше времени не только под боком у мамы. Я вложился в это не только деньгами, но и руками, сердцем, мыслями. Я хотел, чтобы это было правильно. Чтобы всем стало легче жить.

Я наивно думал, что, если всё будет по-новому, то и отношения станут новыми. Что, если мы расчистим пространство, то в нём появится уважение. Что, если ребёнку дать его территорию, он поймёт: «Это – моё, а это – не моё».

Но всё пошло не так.

С самого первого дня Матвей отказался играть в своей комнате, объясняя это тем, что там ему скучно и места меньше, чем в нашей. Он таскал игрушки обратно на кухню, в нашу спальню, в коридор. Он будто бы метил территорию, как мог. Он не принимал перемен. Это вызывало во мне вспышки ярости и провоцировало огромное желание затолкать его вместе со всеми его игрушками обратно и плотно закрыть за ним дверь, которую, кстати, он никогда не закрывал. Но я продолжал терпеть и верить, что просто нужно время. Он с нескрываемым протестом отказывался спать один, ведь до этого он спал в общем пространстве с нами, а пока жил у папы и других родственников во время ремонта и новогодних праздников, спал с отцом в одной постели. Тем не менее другого выбора у него не было и он стал спать в своей кровати.

Всё это продолжалось изо дня в день. Однажды утром я проснулся первым. Это была не первая ночь в новой кровати, но я ещё не успел к ней привыкнуть. К тому же этим утром мне было как-то тесновато и спать дальше было неудобно. Катя ещё спала рядом. Но следом я увидел то, что привело меня в бешенство: на другой стороне кровати лежал он. Он! Матвей! Маленький, непослушный завоеватель!

Я понял, что он специально сделал это. Он подождал, пока мы уснём, взял подушку и одеяло и пробрался к нам. Устроился, как будто так и должно быть.

И я взорвался. Я был словно ошпаренный, как от кипятка. В горле стянуло. Я чувствовал, что больше не могу. Я больше не хочу терпеть!

– Ты чего здесь забыл? – злобно прошипел я. – А ну пошли! Пошли, я сказал! Я отведу тебя обратно в твою кровать. Ну-ка, живо забрал свои вещи!

Катя проснулась. Она ничего не подозревала и пришла в некоторое смятение от происходящего. Матвей не уходил. Он стоял рядом, ожидая реакции мамы, и смотрел на меня. Он не смотрел с обидой. Нет. В его глазах была ненависть. Этот мелкий хмырь думал, что в очередной раз получит своё. Не тут-то было! Я не чувствовал ни стыда, ни раскаяния. Только одно: я отвоевал своё пространство. Я снова победил!

Но эта победа оказалась слишком дорогой. Она не принесла облегчения – только напряжение. В комнате стало холодно. Не из-за температуры – из-за взглядов. Катя ничего не говорила, только молча повела Матвея в его комнату. Он не плакал. Даже не сопротивлялся. Но в его глазах было столько презрения, столько немого обвинения, что мне стало немного не по себе.

Весь день прошёл в напряжённом молчании. Я уехал по делам, но в голове снова и снова прокручивал утро. Я знал, что был жёстким. Но не мог себя упрекнуть. Всё было как на войне. Матвей – не просто ребёнок, он – как вражеский солдат, пробравшийся в тыл, чтобы подорвать то, что я так старался выстроить. Я знал, как жестоко это звучит, но ничего другого я не чувствовал.

Катя вечером немного оттаяла, но что-то между нами всё же треснуло. Необратимо.

Следующей ночью Матвей спал в своей комнате и больше не приходил. Но не потому, что понял, а потому что затаился. И я это знал.

Леонид очень внимательно смотрел на меня всё это время.

– Как ты чувствуешь себя, Лёша, после этой очередной победы?

В его фразе снова прозвучала слово «победа», но вкус её ощущался с горечью.

– Как после вымученной победы, Леонид Валерьевич. Да, я победил, я отвоевал, я поставил его на место. Но это не сблизило нас с Катей, а напротив, как будто даже отдалило.

– В чём, на твой взгляд, причина такого ощущения?

– Сложно сказать. Возможно в том, что побеждая, я не становился сильнее, а он – слабее. Если вы не возражаете, я расскажу вам ещё кое-что.

Леонид ничего не ответил, лишь кивнул утвердительно, приглашая меня продолжать своё повествование.

Я рассказал ему про историю с машинкой. На тот момент прошёл практически год с начала наших отношений. Тогда мы всё ещё жили в квартире мамы Кати, где мы не так давно сделали ремонт и начали нашу новую жизнь. Катя долго не хотела никуда уезжать, там ей всё было привычно, удобно и понятно. К тому же её муж, с которым они тогда ещё не развелись формально, жил рядом, в соседнем доме, и потому он мог регулярно забирать Матвея к себе на ночевку.

Матвею было шесть. Он вернулся от отца в радостном настроении, с подарком. Небольшая синяя машинка. С виду – самая обычная, с открывающимися дверцами и включающимися фарами. Он сразу показал её маме. И, как бы между делом, сказал:

– Смотри, мама! Крутая тачка, да? Папа мне её купил вчера! А ещё мы с ним катались на аттракционах и ели мороженое. Такое вкусненькое! М-м-м… А потом мы пошли в кафешку и ели там такие вкусные манты!

Я стоял в коридоре. Он сказал это не мне. Но он видел, что я слушаю. Его взгляд был тем же, что и тогда, с ботинками. Матвей смотрел на меня не только с детской радостью и восхищением от отцовского подарка, но и с вызовом: он всячески старался показать мне, что даже такие мелочи, которые он регулярно получал от отца, были многократно важнее и ценнее всего, что он получал от нас с Катей.

Я натянуто улыбнулся, подбодрил его насчёт новой игрушки. Потом прошёл на кухню. Мне казалось большой глупостью обращать какое-то особое внимание на поведение шестилетнего ребёнка. Но я злился. И эта злоба вцепилась в меня, как щипцы.

В тот вечер Катя заметила моё напряжение. Но она редко сама начинала разговор о таком моём состоянии. Как правило, первым не выдерживал я. Когда накопленное больше нельзя было сдерживать, я начинал разговор с ней о том, что мне так не нравится. Не нравится видеть этот постоянный вызов Матвея, его демонстративный протест против наших отношений, защиту отца. Подобные разговоры редко заканчивались поиском совместного решения. Катя замыкалась в себе, а после вставала на защиту сына, часто обвиняя меня в предвзятости и жестокости по отношению к нему.

Я пытался и разговаривать, и играть, и поддерживать, продолжал дарить подарки Матвею. Но всё выходило натянуто. Матвей не был искренне рад ничему из этого. Казалось, он ждал любого повода показать мне, что я в этом доме ничего не значу, подчёркивая свою исключительность и не собираясь мириться с новым укладом.

Я был как человек, которого пригласили в дом, но только в качестве временного гостя. Потому что здесь был папа. А потом на его место пришёл я. Тот, из-за кого его папы в этом доме больше нет, как нет и былой вседозволенности, трона, на котором гордо восседал хозяин – Матвей.

– Борьба продолжалась, несмотря на все твои одержанные ранее победы, – тихо сказал Леонид.

Я только кивнул. Мне не хотелось даже говорить.

Глава 7

Я тут главный!

Наша следующая сессия с Леонидом началась в полной тишине. Мы сидели так какое-то время, пока мои очередные воспоминания не накрыли меня волной.

Это был вечер после работы. Я вернулся домой. В прихожей горел приглушённый свет. В квартире было слышно движение – мягкие шаги, голоса с кухни. Матвей, как всегда, был где-то рядом с Катей. Он не отходил от неё ни на шаг. Весь день – в поле её внимания. Всегда рядом. Всегда начеку.

По пути я заскочил в магазин. Зайдя в дом, я держал в руках пакеты с продуктами. И цветы Катеньке. Павел почти никогда не дарил ей цветов. По словам Кати, для него это было дорого. Я же любил дарить ей цветы, делал это регулярно и с удовольствием.

Матвей был на кухне, рядом с мамой. Увидев меня, он поздоровался.

– Привет! О, цветы…

– Привет, Матвей. Как дела?

– Нормально.

– Ну хорошо.

Следом подошла Катенька.

– Привет, любимый. Ой, какие красивые! Спасибо, так приятно!

– Не за что! И мне тоже приятно дарить цветы своей любимой! Хочу, чтобы тебе и дальше всё нравилось!

Матвей какое-то время молча наблюдал за нами.

– А это цветы от папы? – спросил он, прекрасно понимая, что папа тут ни при чём. – Папа же тоже когда-то дарил тебе цветы, я помню. Они стояли в этой же вазе.

– Матвей, это цветы не от папы, а от Лёши. Да, папа тоже когда-то давно дарил мне цветы.

– А я помню! Они ещё в такую пленку были завёрнуты. И пахли приятно.

– Но это было давно, Матвей! – не выдержал я. Я чувствовал, что Матвей снова пытается завести свою шарманку и потому жёстко его осадил.

– Да, я знаю, – словно не заметив меня, ответил он. – Ма-а-ам, а помнишь, мы ездили в том году в Крым, там мы ещё вместе все купалась в море?

– Я помню, Матвей. Только при чём тут это сейчас?

– А что, уже спросить нельзя?

– Ну почему же, нет, можно.

– Ну так вот. Помнишь, там папа меня в воду бросал? А когда мы туда на машине ехали, у меня был вот такой большой леденец! Эх, сейчас бы тоже леденец такой…

Матвей развалился на стуле с подчёркнуто довольным видом, что всё внимание снова направлено только на него.

– Матвей, Лёша только пришёл, он устал, давай мы сначала все поужинаем и потом ты это расскажешь?

– Да, хорошо. А когда мы гулять пойдем?

– Сначала все поужинаем и после этого пойдём, я же сказала.

– А что на ужин?

– Жареная индейка с макаронами.

– Папа тоже такую готовил, – сказал он, сжав губы. Матвей помнил, что Катя в браке с Павлом никогда не готовила, этим занимался Павел. Но начав жить со мной, она стала баловать меня ужинами. И Матвею это явно не нравилось, ведь баловали-то не только его!

– Готовил, Матвей.

– А ещё он мне делал жареную колбасу на завтрак, пока мы были у него, в его доме.

– Матвей, правильнее будет сказать: в доме у бабушки, где сейчас живёт папа.

– А что, дом бабушки разве не папин дом?

– Ты как будто не знаешь. Нет, это квартира бабушки и она пока разрешает папе там жить…

Матвей не собирался ждать пояснений. Он всеми силами старался удержаться на его вымышленном пьедестале и продолжал, не сбавляя темпа и напора:

– Ну что, когда гулять?

– Тебе же сказали, после ужина!

Было заметно, как Катя начала заводиться, явно недовольная поведением сына.

– А что ещё есть кроме индейки? – не останавливался он.

– Больше ничего нет…

– А колбаса есть? – Матвей привычно усиливал давление. – Я видел колбасу в холодильнике.

– Колбаса не на ужин, Матвей.

– Почему? Она же там! Я видел, вот, сейчас я достану!

– Не надо открывать сейчас холодильник, Матвей! – сказала ему Катя с гневом.

– Почему? Я хочу колбасу! Я знаю, что она там есть, я сейчас её достану! Вот, мама, иди, посмотри!

Матвей кинулся к холодильнику, открыл его и мигом достал с полки батон докторской колбасы. Он гордо и надменно глядел на маму, словно держа в руках трофей, который только что завоевал.

– Вот, мама, видишь? А я тебе говорил! Но ты не верила! – высокомерно бросил ей он.

– Матвей, я просила тебя сейчас не трогать холодильник! Куда ты полез?

– Я в шкафу видел шоколадку, сейчас я её достану!

Матвей бросил колбасу на обеденный стол, схватил стул, стоявший у стола, молниеносно поставил его у кухонного шкафа, вскочил на него и, открыв шкаф, принялся важно и усердно в нём рыться.

– Матвей! Сейчас же прекрати, поставь стул на место! Куда ты лезешь?

Катя кипела. Матвей совершенно её не слышал.

– Я видел, вы там шоколадку спрятали!

– Тебя кто-то просил туда лезть и копаться там? – Катя начала на него кричать.

– Нет… – ответил Матвей немного растерянно, понимая, что дело приобретает нехороший оборот.

– Тогда чего ты там забыл?

– Ничего…

– Не надо туда больше лазить без разрешения, понятно?

– А что такого? Я просто хотел посмотреть! – ответил он, всё ещё надеясь на благоприятный исход своего выступления.

– Матвей, закончили! Моё терпение на пределе! Мы сейчас никуда не пойдем, если ты не прекратишь! – Катя взорвалась.

– Нет, всё, всё! Я больше не делаю так… Эх, как же хочется шоколадку…

– Матвей. Ещё одно замечание, и ты точно никуда не пойдёшь! – мама продолжала кипеть.

– Но почему? Что я сейчас такого сделал? Я просто сказал, что хочется шоколадки…

– Так. Всё. Прогулки не будет! – Катя жёстко оборвала его.

– Но почему? Мама, почему? Ну мама, ну я хочу на прогулку, давай пойдем, ну мама! Ну я хочу гулять, ты обещала, ну мама! Мама!.. Мама! Нет, мы пойдём гулять, мама, ну скажи, что пойдём гулять, ну ма-ма! Ма-ма-а-а! Ну это нечестно! Ну мама!

– Матвей, заткнись уже! – мой жёсткий, раздраженный голос заставил Матвея моментально замолчать. Он растерянно молчал несколько секунд, не собираясь отступать, но понимая, что его номер не прошёл.

– Ну мама, ты же обещала, ну мама, ну пойдём, ну пожалуйста, ну пошли гулять! – говорил Матвей уже более тихим и покладистым голосом.

– Матвей, уйди, как же ты достал! – Катя разъярённо бросила кухонное полотенце на пол и быстро ушла в ванную.

– А-а-а! Почему? Что я такого сделал? – из глаз Матвея брызнули слёзы.

– Ты всё прекрасно знаешь. А ну быстро перестал! – снова сказал ему я раздраженным тоном.

Но Матвей будто этого и ждал. Он начал громко и показательно реветь, пытаясь всячески продемонстрировать, как сильно его заставили страдать. Всё снова шло по привычному сценарию.

Он бросился к закрытой двери ванной и начал колотить её, требуя, чтобы мама вышла. Катя ещё какое-то время не реагировала на его стук, но, когда я собрался подойти и закончить этот цирк, она открыла дверь.

Матвей не прекращал свою истерику. Он вился ужом возле мамы, вопя о том, что он всё сделал не специально, и умоляя её простить его. Но в его воплях и мольбах не было раскаяния. Я слышал во всем этом требование не наказывать его, простить, закончить этот конфликт. А между строк читалось: верни папу обратно и выгони этого злого чужака.

Катя словно окаменела. Я вспомнил, как она рассказывала мне, что раньше, ещё до моего появления в её жизни, такие сцены тоже случались. Но она не знала, как ей поступать с накатывающей на неё злостью, и она могла просто с силой ударить по двери, разбив свою руку в кровь. Я посмотрел на дверь в ванной и увидел на ней небольшую вмятину – клеймо её былого бессилия перед прытью Матвея.

Через некоторое время истерика Матвея стала сходить на нет. Он впился руками в мамину ногу, всё ещё всхлипывая. Катя постепенно оттаивала. Она обняла сына, и они стояли так ещё несколько минут, пока он окончательно не успокоился.

Позже состоялся ужин, за которым Матвей, как всегда, что-то пытался вещать с набитым ртом, из которого куски еды разлетались в разные стороны. После мы отправились на прогулку. Но осадок от всего этого собирался внутри меня всё больше и больше.

Леонид внимательно выслушал меня. Затем он сделал глубокий вдох и спросил:

– И что ты чувствовал тогда, когда он стоял на стуле, рылся в шкафу и демонстративно игнорировал вас?

Я долго молчал. Перед моими глазами снова и снова возникала эта сцена. Как он, мелкий, с задранным носом, с видом победителя, рылся в наших шкафах, ставил себя выше всех. И всё это – в нашем доме. На нашей кухне. Перед моей любимой женщиной.

– Злость! – выдавил я.

– Какую злость, Лёша?

– Очень сильную! – я сжал кулаки. – Очень! Я хотел просто вдавить его в землю! Чтобы он замолчал! Чтобы больше никогда не смотрел на меня так, с этим вызовом! Хотел, чтобы он понял: здесь не он главный. И не его папа. А я! Чтобы почувствовал мою силу. Чтобы побоялся!

Я сидел в кресле, словно на электрическом стуле, продолжая что было мочи сжимать кулаки. Казалось, что из моих глаз сыплются искры, а моё напряжение вот-вот испепелит всё вокруг, включая меня самого.

– Очень сильная злость, Лёша! Просто огромная! – сказал Леонид, давая мне немного отдышаться.

Я снова замолчал. Где-то внутри уже накатывала новая волна злости. «Как же я злюсь на этого ребёнка! Границы он проверят, ишь ты! Не понимает, он, как же…» Но я старался отгонять это. И всё же я чувствовал всем телом, как моя злость усиливается.

Я вспомнил, что, когда мы только начали жить вместе, я заметил, что у Матвея была своя, особая лексика. Не просто слова – интонации, выражения, обороты. Всё это напоминало стиль его отца.

«Басик», «телек», «тачка», «поссать» – не просто сленг, а как будто маркеры принадлежности к их миру. Матвей использовал эти слова демонстративно, особенно при мне.

Той осенью мы втроём впервые поехали на море. До этого у нас с Катей случилась, пожалуй, первая серьёзная ссора, после которой я не выдержал и уехал, собрав все свои вещи. Поводом стало то, что Павел увёз Матвея на отдых. Перед их возвращением Катя была холодной и отстранённой. Она не хотела, чтобы я был в квартире к моменту их возвращения. Это было очень обидно. Я чувствовал себя лишним и ненужным. Уехав, я удалил её номер и заблокировал, включая почти все соцсети. Мне было очень тяжело и больно. Я с трудом сдерживался, чтобы не позвонить ей или написать. Но я держался.