Ширма

Алексей Пеллица

Ширма

Пролог

Ты придёшь в этот мир, где начнётся твой путь. Ты придёшь не в пустоту, а в поток, что стартует с первого вздоха, с тепла матери, которая обнимает тебя, с нужд, что научат держаться за жизнь. Этот путь полон встреч – с тенями, что испугают, с бурями, что сломают, с потерями, что оставят шрамы в душе. Ты столкнёшься со страхом, несправедливостью, ложью, предательством, болью, которая разорвёт сердце, слезами, что солью выжгут глаза, страданием, что покажется бесконечным. Но знай: это не весь замысел. Ты встретишь и свет – радость, что разожжёт огонь внутри, счастье, что сделает мир ярче, веселье, что развеет тьму, азарт, что толкнёт вперёд, любовь, что исцелит раны, умиротворение, что даст покой.

Ты не ведаешь, в каком порядке придут эти встречи, куда заведёт тропа – к вершинам или пропастям, через бури или тихие долины. Путь неисповедим: он может завершиться не там, где ты ждал, не так, как мечтал в начале. Но к финишу ты придёшь не пустым – с багажом всего, что повстречал, с мудростью, выкованной в огне испытаний, с вопросом в сердце: стоит ли пройти путь заново? В той встрече с концом ты увидишь: да, путь завершён. Ты принёс всё, что смог и захотел принести. И нельзя будет вернуться назад, чтобы пройти тот же путь заново. Но можно начать новый, с самого начала, как ты сам выберешь.

Глава 1

Дом

Я стоял в большой комнате рядом со сложенными друг на друга чемоданами и коробками, приехавшими с нами из нашего долгого путешествия. «Вот мы и дома», – думал я, осматриваясь вокруг. Вроде бы та же самая квартира, всё тот же бежевый диван, телевизор, висящий на стене. Тот же вид из окон на зелёные деревья и детскую площадку.

Яркое майское солнце, совсем не похожее на испанское, старалось радостно светить сквозь покрытые разводами пыли окна, за которыми слышался гул проносящихся неподалёку поездов и электричек. Я прожил в этой квартире много лет, но сейчас всё это казалось чужим, ненастоящим, словно мне всё это снится.

В чемоданах и коробках были практически все наши вещи из Испании, что мы нажили за два с половиной года.

Обратный путь начался задолго до самой поездки. Вещей было так много, что казалось, они могут не поместиться в наши чемоданы. Все сборы завершились далеко за полночь, хотя начали мы их за несколько недель до отъезда.

В тот момент мне казалось, что Испания не хочет нас отпускать.

Но в пять утра такси уже ждало нас у дома. Нам предстоял долгий путь. Тогда нам казалось, что это будет всего один длинный день: такси, два перелета и все сложности позади. Но родина встретила нас уже успевшими позабыться длинными очередями на пунктах паспортного контроля и длительной многочасовой проверкой наших документов.

Сидя в зале и ожидая окончания этой процедуры, я чувствовал, как тяжесть предстоящих переживаний снова медленно накрывала меня. Я всё больше понимал, что путь домой, начавшийся в жаркой Испании, был только стартом. Началом нового непростого пути всей нашей семьи.

Приехали с нами не только наши вещи. Мы привезли с собой огромную часть нашей жизни, нашу историю, наш пройденный путь, состоявший из множества разных событий, моментов и впечатлений.

Сверху стопки с чемоданами лежал тот, с которым Катя с Матвеем приехали тогда в Испанию. Первым я открыл его.

Глава 2

Переезд в Испанию

Той осенью я уехал первым, изначально планируя просто посмотреть дом, пустовавший там больше двух лет из-за пандемии. Но ещё накануне вылета я понимал, что останусь там подольше. За несколько дней до отлёта повсюду ощущалось большое напряжение: жизнь изменилась, и никто тогда не мог сказать, куда всё повернётся дальше.

Сентябрьская Барселона встретила меня тёплой солнечной погодой и размеренным спокойствием. Приветливый испанский пограничник, проверив мой паспорт и поставив долгожданный штамп о въезде, подробно рассказал мне, как добраться до следующего терминала, из которого мне предстоял рейс в мой уже почти родной аэропорт Аликанте. Ожидая своего рейса, я наблюдал за беспечно и неторопливо прогуливающимися людьми в транзитной зоне аэропорта. Всюду чувствовалась расслабленность. Я был в безопасности.

Я вышел на улицу и позвонил Кате. Она была очень рада за меня. Говорила, что плакала, когда я улетел, и тосковать по мне стала ещё сильнее. Мы договорились, что она сразу же приступит к оформлению виз и сбору вещей, чтобы как можно быстрее приехать ко мне.

В тот момент мне казалось, что мои мечты сбываются. Моя любимая женщина собиралась пойти со мной в новый этап нашей новой жизни. Я вспоминал тогда, как радостно мне жилось за границей в юности, как это изменило меня. И я верил, что, несмотря на все сложности, с которыми мы успели столкнуться до переезда и которые ждали нас впереди, новая жизнь принесёт нам долгожданное счастье и умиротворение.

Месяц ожидания Кати с Матвеем пролетел весьма быстро. Я каждый день общался с нашими английскими соседями, ходил на море. Октябрь выдался необычайно тёплым, практически без дождей. Море остывало медленно и приносило мне истинное наслаждение.

В начале ноября прилетели Катя с Матвеем. Погода всё ещё держалась тёплой, в нашем доме было по-летнему солнечно, как будто всё вокруг старалось быть дружелюбным.

Мы сразу принялись отдыхать. Ходили на море, купались в уже остывшей, но всё ещё приятной воде. Пляжи были практически пустынны. Мы были счастливы. Правда, только мы с Катей.

Матвей поначалу тоже держался бодро.

В том году он пошёл в первый класс, но когда Катя приняла решение уехать, она не стала настаивать на том, чтобы Матвей продолжал учёбу. Он всегда с трудом и большим сопротивлением соглашался на что-то новое, где не было мамы или его родственников. Когда он ходил в сад до школы, его не хватало надолго: он часто болел, у двери сада устраивал слёзные сцены маме, хотя ему на тот момент уже было шесть лет. Мне было как-то не по себе наблюдать его за такими занятиями, поскольку он был единственным в саду, кто совершал подобный ритуал регулярно.

Весь октябрь, что Катя готовилась, Матвей провёл у родных: с отцом, его родителями, Катиной мамой. Тот месяц стал для него настоящим праздником: никакой школы и учёбы, только родные, которые без устали его развлекали и баловали. Они всегда разрешали Матвею гораздо больше того, что ему можно было в нашем доме. А в этот раз о каких-либо ограничениях даже не было и речи, поскольку все они знали, что Матвей уезжает надолго.

В нашей семье у Матвея не было бесконечного количества сладкого и телевизора, игр в телефоне. Никто не готовил персонально для него, не убирал за ним игрушки и одежду, разбросанные им по всему дому. Он знал, что в нашем доме есть правила, а убирать за собой вещи по местам – его обязанность. Из еды ему предлагалось в основном только то, что готовилось на всех нас. Естественно, он не был этим доволен. Ему не нравились эти правила ни в одном из домов, где мы жили вместе. Испания в этом плане не стала исключением. Матвей нёс этот протест все годы, что мы жили вместе. Но на предложение остаться жить с папой он без раздумий ответил отказом. Мама для Матвея была очень нужна и важна. С ней, несмотря ни на что, ему было спокойнее и безопаснее.

Спустя несколько дней в новом месте Матвей заболел. Утром у него поднялась высокая температура, заложило нос и заболело горло. И в этом момент вся эйфория от переезда в тёплую страну разбилась о суровую реальность. Сколько я его знал, он никогда раньше не болел просто так. Его болезнь превращалась в наше с Катей наказание, словно недуг наделял его полномочиями командовать и управлять домом и всеми его жителями. Катя покорно мирилась с этой участью. Я же, испытав на себе все «прелести» его командования в первые несколько раз, ещё в самом начале наших отношений, стал относиться к его заболеваниям с настороженностью, напряжением и даже раздражением. Хотя я и понимал, что все люди, особенно дети, болеют и каждому требуется уход и забота в такие периоды.

На этот раз я решил взять бразды правления в свои руки. Я уже не считал его маленькой крошкой, всё-таки ему тогда было уже семь с половиной лет, а значит, и привычный формат, где все пляшут под его дудку, особенно мама, можно было упразднять. Тогда я настоял, чтобы Катя не отменяла свои планы, как она обычно поступала раньше во время его болезней, и продолжала одна ходить на море. Я уже успел вдоволь насладиться солнцем и тёплой морской водой и мне очень хотелось, чтобы и Катя сделала то же самое. В тот момент я был убеждён, что Матвей снова разыгрывает свой сценарий, в котором он должен быть главным. До этого он несколько недель был в этом статусе у родственников, где его как всегда кормили с ложечки и потакали любой прихоти. Теперь же, оказавшись в новой стране, в нашем доме, он как будто всеми силами стремился вернуть этот мир, где всё вращается только вокруг него.

– Иди на пляж, любимая! – сказал я тогда Кате. – Он будет не один, а со мной. Я хочу, чтобы ты успела насладиться этим теплом, эти сборы и наша разлука совершенно вымотали тебя. Восстанавливайся, отдыхай и не волнуйся – я со всем справлюсь.

Мне казалось, что я поступаю правильно. Что я даю Кате право на отдых, а Матвею придётся понять, что мы не вернулись в его мир, где он единственный центр.

Он по привычке пытался с явным недовольством и даже презрением возразить против такого расклада, но мы с Катей были непреклонны, поскольку оба считали, что Матвей излишне избалован всеми. И то, что он останется со мной, а не с ней, не повлияет на процесс его выздоровления. Но стоило Кате уйти, как он начал каждые пять минут спрашивать, когда она вернётся. Словно каждым вопросом он приближал её возвращение. Я пытался его успокаивать, но тревога в нём только нарастала до самого её прихода. Он не плакал и не капризничал, а лишь повторял свой вопрос с завидным постоянством, буквально отсчитывая минуты.

Спустя пару дней, когда температура спала, Матвей начал «выздоравливать» так, как умел: постоянно чего-то требовал, командовал, всё время крутился около мамы, не давая ей ни малейшей возможности просто отдохнуть. Я наблюдал за этим и очень раздражался. Я снова чувствовал, что нас затягивает обратно в ту же воронку, когда все силы, всё внимание, всё время, всю энергию мы обязаны отдать только ему. Он не просил этого – он настаивал, требовал. Если он не получал желаемого, он мог говорить на повышенных тонах с явным вызовом. Перед нами был не семилетний мальчик, а прокурор, требующий самого сурового наказания для виновных в суде.

Я не собирался терпеть его выходок и такого отношения, о чём без особых раздумий сообщал ему. Я делал это жёстко, говорил, что, если он не угомонится, я серьёзно его накажу. Но Катя совершенно меня в этом не поддерживала. Напротив, как только я повышал голос, она замирала и мне было понятно, что следом пойдут упрёки. Упрёки, что он, дескать, маленький, ему плохо, а нам надо быть взрослыми и терпеть такие его проявления. Я не мог понять, почему она меня упрекает, почему раз за разом допускает всё это. Почему этот наглец возомнил, что моём же доме будет вести себя по-старому. Между нами росла стена, снова и снова, как это уже было неоднократно ещё на родине. Только теперь мы были в новом месте, в другой стране, но с теми же чувствами, тем же непониманием, той же усталостью. С тем же желанием поставить жирную точку в наших с Катей отношениях.

Я тяжело вздохнул, выкладывая из чемодана кроссовки Матвея. Мне вспомнилось, как он разбрасывал их по всей прихожей, хотя прекрасно знал, что убирать их на место – его обязанность. Он делал это с неизменной систематичностью, но стоило мне указать ему на устроенный им бардак, он с явно показным недовольством нехотя ставил свою обувь на место. В такие моменты у меня возникало ощущение, что он убеждён в том, что не барское это дело, как будто для всего этого есть кто-то ещё: например, мама.

Я медленно убрал пустой чемодан на полку и принялся разбирать остальные.

Глава 3

Крушение надежд

Спустя несколько дней все чемоданы были полностью разобраны, а вещи из них разложены на свои привычные места. Тем утром мы как обычно проснулись все вместе. Точнее Даниил был первым. Он всё ещё находился на грудном вскармливании, и Кате было удобнее спать с ним в одной кровати. Я тоже с радостью спал вместе с ними. Прошёл практически год с той операции, когда нашему четырехмесячному малышу удалили часть левого лёгкого. Сейчас уже ничего не напоминало нам о том тяжелейшем времени, пережитом всеми нами, кроме его шрама от груди до лопатки.

Даня начал тихо ёрзать и что-то щебетать рядом с мамой. Катя открыла глаза, обняла и поцеловала нашего мальчика. Я проснулся следом и тоже начал тискать сына.

Всё казалось таким добрым, ласковым, спокойным. Но в комнате ощущалось напряжение, а внутри нас звучали разные голоса. Одни были отчётливыми, например, тот, что говорил: «как здорово, что мы вместе». Временами проскальзывал и другой – тревожный, еле уловимый. Будто где-то появилась тонкая трещина: не видимая глазами, но ощутимая.

Через пару недель после возвращения Катя захотела больше времени проводить за городом – в доме своих родителей и бабушки, где прошло её детство. Мы все вместе отправились туда спустя несколько дней после нашего возвращения из-за границы. Ей хотелось быть там ещё и потому, что раньше там жил её папа. Его уже несколько лет не было с нами: он ушёл после долгой и тяжёлой болезни.

Папа для Кати был лучиком света. Он искренне любил своих детей и супругу, заботился о них, даже когда здоровье уже подводило. Мама Кати была строже, холоднее, много работала и фактически вела семью. Папа же был домоседом, вкусно и разнообразно готовил, баловал всех домочадцев. Его уход стал для Кати большой утратой.

Вдоволь наобнимавшись, мы все вместе переместились на кухню. Там, в доме её родителей, я не чувствовал себя уютно, но всё же успел немного привыкнуть. Я поставил греться чайник, разобрал посудомойку. После мы вместе начали готовить завтрак. Всё выглядело обыденно. Но в воздухе витало что-то напряжённое, словно едва заметная отстранённость, которую я не мог до конца понять. Как будто между нами встал невидимый барьер.

Катя часто просыпалась ночью с Даниилом – у него резались зубы, и ей приходилось подолгу укачивать его. Таких ночей было много. Иногда я вставал вместе с ними, брал сына на руки, тоже укачивал. Но со мной он засыпал хуже, и меня это раздражало. Я чувствовал, что и Катя недовольна. Она не высыпалась, а сын почти не слезал с её рук. Она молчала, и это молчание было тяжёлым. А я думал: «Я же стараюсь. Я рядом. Помогаю, как могу. Забочусь о Дане. Почему этого недостаточно?» Эти мысли множились и накапливались во мне, ведя к очередной ссоре.

Позже в тот день я, как и планировал, собрался возвращаться в Москву. Хотел закончить домашние дела в квартире, которые никто кроме меня бы не сделал. Мне было важно, чтобы дома было чисто, уютно, чтобы не осталось лишнего хлама. Мы жили в моём доме, и большей частью этого хлама были мои вещи. Разобрать их мог только я. Да и порядок, к которому я стремился, был важен в первую очередь мне. Я всё делал с удовольствием, но в своём ритме.

Когда мы приехали на станцию, я почувствовал, как напряжение между нами усилилось. Катя была сильно вымотана и раздражена. Я тоже ощущал усталость вперемешку с несправедливостью, опустошённостью и бессилием. Тогда я подумал, как устал от её деревни, от чужого дома, где мне неуютно. От её ожиданий, от её недовольства.

Я сел в поезд, и мы начали переписываться. Я писал, как устал, как накопилось во мне недовольство. Я ждал отклика и поддержки, но в ответ получал её упрёки и жалобы – что она сама совсем без сил. Мы переписывались долго, будто пытаясь достучаться друг до друга. Но никто не слышал. Мы были вымотаны и выжаты, как лимоны. Казалось, что Рубикон пройден. Катя завершила разговор словами, что, возможно, наши отношения подошли к концу и нам обоим будет лучше без них.

Меня захлестнули мысли. С одной стороны, я и сам был на грани и не понимал, что дальше. Но в глубине звучал тихий голос, не желающий расставания. Еле слышный, но живой.

После моего приезда в Москву мы почти не переписывались весь день. Я много думал, говорил сам с собой, пытался найти выход.

Вечером мы снова начали переписываться. Мне показалось, что напряжение у Кати немного спало. В одном из сообщений она написала:

«Я не вижу другого выхода, кроме как пойти вдвоём к семейному терапевту. Это не значит, что мы сохраним отношения. Но, возможно, поймём, что расставание – лучший выход».

«Хорошо, – ответил я. – Я поддерживаю»

Я почувствовал облегчение. Как будто появилась надежда. Это был важный шаг навстречу.

Я понимал, что будет нелегко. Но теперь хотя бы появился тусклый свет в конце тоннеля.

Глава 4

Первый шаг

Первую сессию мы назначили на ближайшую неделю. Я догадывался, кого Катя предложит в качестве нашего семейного терапевта. И мои догадки оказались верными. Она предложила пойти к Леониду. Леонид Валерьевич был не просто психологом. Он стал для нас Купидоном, если можно так выразиться. Именно на его дыхательной группе мы впервые встретились с Катей.

Леонид Валерьевич обладал удивительным чутьём. Например, он знал, что очередную дыхательную группу нужно провести раньше привычных дат. Мы собирались на ежегодную группу каждый апрель, но в том году он перенёс её на февраль. Практически сразу после её окончания началась пандемия, и из-за карантина провести её в апреле было бы просто невозможно. Он знал, что и как сказать всем нам и каждому из нас – участникам тех групп. Мы с Катей считали его практически волшебником. Однажды мы сказали ему об этом, на что он отшутился, что, мол, он пока только учится на него.

В итоге я с радостью доверился её выбору и согласился не раздумывая.

На сессию мы шли молча. Мы почти не разговаривали с самого утра. Каждый был в своих мыслях. В моих была тревога, напряжение, непонимание, обида. Но было и что-то ещё – надежда. Я чувствовал, что несмотря ни на что, мы оба хотим найти выход.

Кабинет Леонида Валерьевича оказался уютным. Мягкий свет, спокойные тона, удобные кресла, много разных книг на полках. Он уже немного знал нас и потому предложил каждому рассказать, как мы живём сейчас, что нас привело.

Первой говорила Катя. Она рассказывала, слегка смущаясь, немного неуверенно, а внутри неё чувствовалось напряжение. Она говорила о том, как ей тяжело, как она устала, что не чувствует моего участия. А ещё про мои отношения с Матвеем, что практически с самого начала они не заладились.

Я молчал. Мне было неприятно всё это слышать. Не потому, что я не знал. Я всё это давно чувствовал. Но услышать это было совсем другим опытом.

Когда пришёл мой черёд, я начал с того, что стараюсь. Что мне важно быть рядом. Что я забочусь, пусть и по-своему. Я говорил, что у меня много тревоги, что я боюсь потерять контакт, но не понимаю, чего от меня ждут. Мне казалось, что я делаю много, но этого всё равно недостаточно.

Леонид слушал нас внимательно. Он не вставлял реплик, только изредка кивал и задавал уточняющие вопросы. Ближе к концу сессии он сказал:

– Я вижу, вы оба сильно стараетесь. Но говорите при этом на разных языках. И ещё вы очень многое держите в себе, стараясь никому этого не показывать.

Я молчал. Про меня он попал в точку.

После сессии мы вышли на улицу, и я почувствовал, как Катя чуть расслабилась. Она впервые за долгое время посмотрела на меня иначе – не с укором, не с усталостью, а просто внимательно. Как будто та тонкая ниточка, связывающая нас, стала чуть прочнее. Мы не говорили о сессии, но внутри будто начался сдвиг.

А потом, через день, я сам записался на индивидуальную сессию к Леониду. Я понял, что внутри у меня слишком много накопилось, и мне очень хочется всем этим поделиться. Я хотел попасть туда, где не должен быть непременно сильным, хорошим, правильным. Я хотел просто попасть туда, где мог быть собой до конца.

Я не знал, к чему это приведёт. Но впервые за долгое время у меня появилось ощущение, что я делаю шаг. Настоящий шаг. Навстречу себе.

Глава 5

Голоса внутри

Мы договорились с Катей, что я пойду на сессию один. Леонид Валерьевич предложил это ещё в конце первой встречи. Катя тогда молчала, но, когда мы шли домой, сказала:

– Я думаю, это правильно. Я даже немного рада, что ты решился. Я очень верю, что это поможет всем нам.

Мне не нужно было объяснение. Я и сам чувствовал, что в нас слишком много всего накопилось. У каждого своё. То, что невозможно было разделить на двоих.

В тот день я волновался больше обычного, но на сессию пришёл вовремя, даже немного раньше. Я с нетерпением хотел начать. В кабинете я сел в то же кресло, что и в прошлый раз. Но на этот раз я чувствовал, что можно больше не бояться Катиного осуждения и упрёков. Теперь я могу говорить начистоту.

– Ну-с, – сказал Леонид в своей привычной манере. – С чего начнём?

Он смотрел на меня с мягкой улыбкой, и от этой мягкости я почувствовал расслабление.

– С Матвея, – ответил я, не раздумывая.

Он кивнул:

– Слушаю тебя внимательно.

И я начал.

Мы познакомились с Матвеем, когда ему едва исполнилось пять лет. Катя ещё была в браке. Формально я тоже, хотя мы уже несколько лет жили с женой в разных комнатах. Катя практически сразу сказала мне, что у неё всё хорошо – муж, сын, родители, друзья. Но, несмотря на это, её очень тянуло ко мне, а меня к ней. Я позвал её погулять, и она согласилась. Мы просто гуляли вместе и много говорили. Говорили о том, как каждый из нас живёт, что любит, о чём мечтает. Я всё думал: если всё так хорошо там, в её семье, почему она не прекратит это общение? Позже она мне рассказывала, что неоднократно пыталась это сделать. Пыталась не думать, не соглашаться на прогулки, уговаривала мужа её увезти, не оставлять её. Но сама она не смогла устоять перед своими чувствами, а её муж не придавал её просьбам особого значения.

Первый поцелуй случился спустя пару недель наших встреч. Через полтора месяца после него она сказала мужу, что уходит. После этого мы стали с ней по-настоящему близки.

Через несколько месяцев она позвала меня в свой дом, где до этого она жила со своей семьёй. На тот момент её супруг жил в другой квартире. Но атмосфера прошлого всё ещё витала в воздухе. Я чувствовал это в деталях: в стенах, в мебели, в вещах, которые Павел не хотел забирать. В том, как Матвей смотрел на меня.

Когда я впервые пересёк порог её дома, меня очень удивило, как вёл себя там Матвей. Он смело открывал любые шкафы, доставал любые вещи. Его игрушки целыми коробками хранились повсюду: в спальне, в зале, на кухне, в ванной. Вся квартира была обклеена детскими наклейками. Он вёл себя не как пятилетний ребёнок, а как полноценный хозяин всего и всех в доме. Из рассказов Кати я знал, что спит Матвей исключительно со взрослыми, а всё своё время он проводит рядом с кем-то из родителей. И поскольку папа уже не жил с ними примерно месяц, Матвей компенсировал это тем, что ещё крепче держался за свою маму.

Он редко сидел на месте, постоянно что-то делал. Ему было важно, чтобы всё внимание было на нём, особенно, когда мама была не одна.

Матвей быстро увидел во мне конкурента. Так же, как и я в нём.

Он часто злился и устраивал истерики, когда не получал внимания и желаемого. Он влезал в каждый разговор. Если речь в нём шла о ком-то, кого он не знал, он перебивал и требовал объяснить ему, о ком идёт речь. Он старался всё и всех держать под контролем, чтобы ни одна, даже малейшая деталь, не ускользала из его внимания.

Я довольно быстро понял, что тут явно что-то не так. Ребёнок – главный в доме! Это же что-то из ряда вон выходящее! И в этот дом неожиданно для него пришёл я. Я, который никогда такого не встречал. Я, который не понимал, как такое можно было допустить. Я, который не собирался жить под его началом, но собирался строить семью со своей любимой женщиной. Совсем недавно мы с Катей сделали каждый для себя очень сложный выбор. Но мы его сделали, и я не собирался мириться с положением дел. Я всегда был уверен, что ребёнку не может принадлежать роль хозяина. И потому я практически сразу решил эту роль забрать себе.

Для Кати всё его поведение было нормой, а при наших первых с ним столкновениях Катя была скорее удивлена моей позицией. Поначалу я был мягче и терпимее, наивно полагая, что со временем всё утрясётся и само встанет на свои места.

Одно из первых наших столкновений случилось, когда мы только начали жить вместе. Я приехал после работы домой, и мы стали собираться на прогулку. Катя привычно достала одежду Матвея, начала его одевать. Я подумал, что это немного странно, вроде уже не трёхлетка, мог бы и сам с одеждой справиться. Но как же сильно я заблуждался! Матвей и не собирался справляться ни с чем самостоятельно, ведь для всего у него всегда была мама. Катя продолжила его переодевать, а когда закончила, она собиралась надеть ему ботинки.