Серебряный рассвет

Лилия Толибова

Серебряный рассвет

Пролог

В Фанзии говорят, что мир заканчивается за Серым морем, где небо навечно сливается с водой в туманной дымке. Для рыбаков западного побережья и торговцев из столицы, Сребрянска, туман – лишь часть жизни. Он приносит сырость и заставляет зажигать маяки раньше времени. В полнолуние матери крепче запирают ставни, шепча детям старые сказки о «Высоких», что спускаются с гор, и о тварях, что бродят в молочной пелене.

Странные исчезновения здесь принято списывать на козни болот, а необъяснимые звуки – на ветер в Игольчатом лесу. Люди живут, не зная, что их остров – не просто клочок земли в холодном море, а хрупкий барьер на трещине между мирами. Они не ведают, что туман – шрам на теле бытия, а сказки о «Высоких» – забытая правда о тайных стражах.

Но для одной девушки всё это скоро перестанет быть просто фольклором. В тот день, когда туман заговорит с ней голосом из другой реальности.

Глава 1: "День, когда всё изменилось"

Утро этого дня ничем не отличалось от тысяч других. Солнце неторопливо поднималось над Сребрянском, окрашивая небо в нежные оттенки розового и золотого. Город просыпался под привычные звуки: сонный плач младенца, далёкий крик петуха и запах свежего хлеба, плывущий над мощёными улицами.

Обычный день. Один из бесконечной вереницы.

Но для девушки с тёмно-каштановыми волосами, спавшей в небольшом доме на окраине города, это утро должно было стать последним обычным утром в её жизни.

Лэя не услышала ни петуха, ни скрипа половиц под ногами бабушки. Первым, что проникло в её сон, был голос. Тихий, знакомый до боли, родной.

– Лэя… Лэя, милая…

Имя прозвучало колыбельной. Затем – лёгкое прикосновение. Тёплая ладонь легла на макушку, пальцы мягко погладили волосы.

– Просыпайся, солнышко. С днём рождения.

Лэя неохотно разлепила ресницы. Перед ней было лицо бабушки, Марианны. Шестьдесят восемь лет, прямая спина и острый взгляд серых глаз – таких же, как у Лэи, только холоднее. Лицо, изрезанное морщинами, не старили её, а лишь рассказывали историю долгой и непростой жизни. Сегодня в этом лице сквозила непривычная мягкость.

– Доброе утро, ба… – прохрипела Лэя, прогоняя остатки сна.

Марианна улыбнулась одними уголками губ – для неё это было почти смехом.

– С днём рождения, моя девочка. Пятнадцать лет… – Голос на миг дрогнул. – Совсем взрослая.

Лэя села на кровати. Радость от праздничного утра была яркой, но короткой. За ней, как тень, пришла привычная холодная мысль.

Мама не разбудит. Папа не принесёт подарок.

Что-то сжалось в груди. Прошло восемь лет с того дня, как бабушка, с таким же каменным лицом, сказала: «Они больше не вернутся». Восемь лет, а боль не ушла, лишь притупилась, став ноющей раной, что напоминает о себе в холода.

Лэя глубоко вдохнула и заставила себя улыбнуться. Бабушка не должна видеть её слёз. Не сегодня. Она потянулась и прижалась щекой к руке Марианны. Кожа была сухой и грубой, пахла мылом, мукой и домом. Безопасностью.

– Спасибо, что разбудила, – повторила она увереннее.

Марианна, смутившись, легонько щёлкнула внучку по носу.

– Не за что благодарить, соня. Я встала в пять утра, чтобы приготовить праздничный завтрак, который уже стынет.

Она направилась к двери, но на пороге обернулась, и на её лице появилась настоящая, тёплая улыбка.

– Поторапливайся. Блины лучше есть горячими. И я испекла твой любимый пирог.

– Яблочный? – глаза Лэи загорелись.

– А какой же ещё?

Когда дверь закрылась, Лэя быстро оделась и умылась ледяной водой из таза. Взгляд в маленькое зеркало над комодом – то же лицо, что и вчера. Бледная кожа, несколько веснушек, серо-зелёные глаза. Пятнадцать лет. Ничего не изменилось. Отчего-то эта мысль вызвала укол грусти.

Внизу её окутал божественный аромат: тёплый, сладкий запах яблочного пирога с корицей, смешанный с запахом блинов и мёда. На накрытом праздничной скатертью столе стояла дымящаяся стопка блинов, варенье и, в самом центре, его величество пирог – золотистый, с румяной корочкой.

Лэя застыла на пороге.

– Ба… это…

Марианна, стоявшая у печи, обернулась.

– Это для тебя, милая.

Слова благодарности застряли в горле. Внезапно нахлынуло всё разом: любовь к этой строгой, но заботливой женщине, грусть по родителям, радость и страх. Она шагнула вперёд и крепко, изо всех сил, обняла бабушку. Марианна замерла на миг, а затем неловко, но искренне обняла её в ответ.

– Спасибо, – прошептала Лэя. – За всё.

– Не за что, солнышко, – тихо ответила та.

Завтрак прошёл в уютной тишине. Солнечные лучи заливали кухню, на стене тикали старые часы.

– Что планируешь сегодня? – спросила наконец Марианна, наблюдая, как внучка уплетает блины с мёдом.

– В школу. Потом, может, с девочками в парк.

– Хорошо. Только не задерживайся и будь осторожна.

– Ба, это Сребрянск, – усмехнулась Лэя. – Здесь самое опасное – споткнуться о камень.

Марианна не улыбнулась. Её лицо стало серьёзным, а взгляд – долгим и странным.

– Всё равно. Будь осторожна.

– Что-то не так? – насторожилась Лэя.

Бабушка помедлила.

– Нет. Просто… пятнадцать лет. Важный возраст. Многое может измениться.

– Что может измениться?

Марианна посмотрела ей прямо в глаза.

– Всё.

Это слово повисло в залитой солнцем кухне, тяжёлое и непонятное. Марианна поднялась, прерывая разговор:

– Ладно, доедай. Я пойду за твоим подарком.

– Подарком? – оживилась Лэя.

– Увидишь вечером, – хитро улыбнулась бабушка и вышла.

Лэя осталась одна. Аппетит пропал. Слова бабушки не выходили из головы. «Всё может измениться». Беспричинный холодок пробежал по спине. Как перед грозой, когда воздух становится тяжёлым.

Что-то приближается.

Она покачала головой, прогоняя дурные мысли. Взяв завёрнутый в ткань кусок пирога и школьную сумку, она на мгновение задержалась у двери, окинув взглядом тёплую, уютную кухню. Запомнила этот момент. Сама не зная почему.

А потом вышла за порог.

Дорога в школу, знакомая до последнего камня на мостовой, сегодня ощущалась иначе. На привычной развилке, в двухстах метрах от дома, где Лэя всегда дожидалась подругу, ей на мгновение показалось, будто в дальнем конце улицы метнулась тень. Рваный, неестественно вытянутый силуэт, который тут же растворился в утренней дымке.

– Не выспалась, что ли… – пробормотала девушка, протирая глаза.

Но видение исчезло, а странное чувство осталось. Оно подкралось незаметно, как озноб, и окутало её с головой. Лэя всегда была чувствительной. Мир для неё звучал громче, пах острее, ощущался глубже. Иногда ей казалось, что она – оголённый нерв в этом грубом мире, и это отличало её от других так сильно, что становилось одиноко. Сегодня это чувство обострилось до предела.

Внезапно холодные, тонкие ладони закрыли ей глаза. Лэя дёрнулась, но хватка была на удивление крепкой.

– Угадай кто? – прозвенел в ушах знакомый голос.

– Аня, блин, – без энтузиазма выдохнула Лэя.

– Ну так не интересно, могла бы хоть притвориться! – Подруга обиженно надула щёки, убирая руки, и играючи ткнула её в бок. – Но ладно, сегодня прощаю. С днём рождения, Лэя!

Аня бросилась ей на шею, заключив в крепкое, тёплое объятие, которое на миг прогнало утреннюю тревогу. И в этот самый момент над городом пронёсся медный гул колокола, призывая на занятия.

– Чёрт, опаздываем! – протараторила Аня, хватая подругу за руку и увлекая за собой почти бегом.

Уроки тянулись невыносимо долго. Голос учителя казался монотонным жужжанием, а тиканье часов на стене отсчитывало минуты с издевательской медлительностью. Мысли Лэи были далеко – дома, где ждала бабушка и таинственный подарок.

Наконец, мучение закончилось. Попрощавшись с подругами и пригласив их вечером на яблочный пирог, Лэя отправилась домой. Обычно её путь лежал через плотно застроенные улицы, мимо старых многоэтажных домов, что помнили ещё её прадеда. Но сегодня необъяснимый порыв, тихий шёпот беспокойной души, повлёк её другой дорогой – через городской парк.

Едва она углубилась под тень старых клёнов, как до её слуха донеслось то, что заставило кровь застыть в жилах. Мерзкое, гнусавое хихиканье и тонкий, жалобный писк, полный отчаяния.

Завернув за густой куст боярышника, она увидела их. Трое подростков, года на два старше неё, окружили крошечного чёрного котёнка. Картина, развернувшаяся перед её глазами, была уродливой и жестокой.

Рыжеволосый верзила с жестокой ухмылкой размахнулся и с силой пнул беззащитное существо. Котёнок взвизгнул, его маленькое тельце пролетело по воздуху и глухо ударилось о землю в паре метров от них. Он попытался встать, но задняя лапка неестественно подвернулась.

На этом мучители не остановились. Второй, помладше, с пустым, бездумным выражением лица, подошёл и брезгливо поднял обмякшее тельце за шкирку. А третий, самый тёмный из них, достал из кармана коробок спичек. Он с театральной медлительностью чиркнул одной, и в его глазах полыхнул нездоровый огонёк предвкушения.

И в этот миг в Лэе что-то сломалось.

Мир вокруг потерял звук. Она больше не слышала ни смеха мучителей, ни шелеста листьев. В ушах стоял лишь оглушительный рёв её собственной крови. Страх за котёнка, ледяной и острый, смешался с презрением к этим… нелюдям. А поверх всего этого, сметая любые другие чувства, поднялась волна ярости. Горячая, слепая, всепоглощающая. Она обожгла её изнутри, требуя выхода.

И мир ответил.

Сначала он будто выцвел, потеряв все краски и превратившись в чёрно-белый эскиз. А затем, из этой серости, проступило невероятное. Воздух пронзили мириады тончайших, пульсирующих серебристым светом нитей. Они связывали всё со всем: каждое дерево, каждый лист, каждый камень. Она видела, как тусклые, грязноватые нити тянутся от подростков, а от дрожащего в их руках котёнка – тоненькая, почти погасшая ниточка, трепещущая от боли и ужаса.

Она видела их. Она чувствовала их.

Ужас котёнка и гнусное удовольствие его мучителей хлынули в её сознание по этим серебряным каналам, и этот поток был невыносим. Мир качнулся. Серебряное сияние Кантуса стало ослепительным, превратившись в сплошной ревущий свет.

Мир, на мгновение ставший чёрно-белым эскизом, пронзённым серебряными нитями, не погас. Он содрогнулся, подчиняясь волне слепой, первобытной ярости, что вырвалась из самого сердца Лэи. Она не закричала. Звук застрял в горле, но из неё вырвалось нечто иное – рёв без звука, ментальная волна, от которой затрепетали серебряные нити Кантуса, связывающие всё вокруг.

Нити, тянувшиеся от троих подростков, под воздействием её гнева потемнели, задёргались, словно струны перетянутого инструмента. Рыжий верзила, державший спичку, вдруг замер, его глаза остекленели. Спичка выпала из ослабевших пальцев, так и не коснувшись коробка.

И в этот самый миг воздух рядом с ними пошёл рябью, сгущаясь, будто летнее марево над раскалённым асфальтом. Из этого мерцающего искажения шагнули двое.

Они появились из ничего. Две фигуры в длинных, тёмных плащах, сшитых как будто из самой тени. Одна – высокая, статная женщина с резкими чертами лица и платиновыми короткими волосами. Второй – массивный, молчаливый мужчина, чьё лицо скрывал глубокий капюшон.

Лэя застыла, её ярость мгновенно сменилась ледяным страхом и ошеломлением. Она всё ещё видела их – серебряные нити, связывающие новоприбывших с миром. Их нити были плотными, яркими и вибрировали силой, непохожей ни на что, виденное ею ранее.

Женщина окинула подростков холодным, презрительным взглядом. Не говоря ни слова, она сделала короткий, почти незаметный жест рукой. Все трое мучителей одновременно обмякли, как марионетки с обрезанными нитями, и беззвучно рухнули на землю, погрузившись в глубокий, неестественный сон.

Затем она подошла к каждому и легко коснулась их лбов кончиками пальцев. Под её ладонью на мгновение вспыхивал мягкий серебристый свет, и Лэя увидела, как спутанные, грязные нити памяти подростков переплетаются, изменяются, а последние несколько минут стираются, заменяясь пустотой.

Мужчина тем временем молча подошёл к котёнку. Он осторожно взял крошечное, дрожащее тельце в свои огромные ладони. Котёнок, вместо того чтобы испугаться, доверчиво ткнулся в его руку и затих.

Закончив, женщина повернулась к Лэе. Её глаза, голубые, как холодное зимнее небо, смотрели прямо в душу.

– Валерия Штамм, – представилась она. Голос был ровным, безэмоциональным, но властным. Она кивнула на своего спутника. – Это Ворон.

Лэя отступила на шаг, сердце колотилось где-то в горле. Мир всё ещё казался хрупким, ненастоящим.

– Кто… кто вы? Что это было? – её голос дрожал. – Что вы с ними сделали? Что это за нити?!

Она требовала ответов, её страх смешивался с остатками гнева и полным непониманием происходящего. Но Валерия проигнорировала её вопросы.

– Тебе всё объяснят, – отрезала она. – Пойдём.

Не дожидаясь ответа, она развернулась и пошла в сторону дома Лэи. Ворон с котёнком на руках последовал за ней, молчаливо встав по другую сторону от девушки, отрезая ей путь к отступлению.

Они вели её сквозь парк в гнетущем молчании. Лэя отчаянно пыталась осмыслить произошедшее, но в голове царил хаос. Ярость… пробуждение чего-то неведомого… серебряные нити… и эти двое, возникшие из воздуха. Она бросала на них испуганные взгляды, но их лица оставались непроницаемыми масками. Каждый её вопрос тонул в этой тяжёлой, звенящей тишине.

Вот показался её дом. Родной, знакомый, островок безопасности в этом безумном дне. Но сейчас, в сопровождении этих таинственных фигур, он казался чужим.

Они остановились у калитки. Ворон наклонился и осторожно опустил котёнка на траву. Тот, уже не хромая, тут же юркнул под куст сирени.

– Она ждёт тебя, – произнесла Валерия, глядя на дверь дома.

Лэя посмотрела на неё, потом на дверь. Страх никуда не ушёл, но к нему примешивалось странное предчувствие. Предчувствие того, что за этой дверью её привычный мир закончится навсегда. И что её собственная бабушка – ключ ко всей этой пугающей тайне.

Глава 2: "Правда, которую скрывали"

Дверь за ними закрылась, отрезая шум внешнего мира. В наступившей оглушительной тишине дома каждый звук казался кощунством: настойчивое тиканье старых часов, скрип половицы под ногой Лэи, её собственное прерывистое дыхание. Она не оборачивалась, но кожей чувствовала за спиной холодное присутствие Валерии и Ворона – двух теней, принёсших в её дом страх и расколовших её реальность надвое.

В центре комнаты, у стола, на котором сиротливо застыл праздничный яблочный пирог, ждала Марианна. На её лице не было ни удивления, ни испуга. Лишь бездонная, вселенская усталость, словно она ждала этого дня всю свою жизнь, отчаянно молясь, чтобы он никогда не наступил.

– Пробуждение было… громким, – ровным голосом произнесла Валерия, и её слова повисли в воздухе, тяжёлые и холодные. – Мы заберём её в Замок на рассвете.

Лэя вздрогнула так, будто её ударили. Страх, смешанный с горячим возмущением, заставил резко обернуться.

– Никуда я с вами не пойду! Бабушка, скажи им! Скажи, чтобы они убирались!

Но Марианна молчала. Её взгляд был прикован к Валерии. Она лишь медленно, почти незаметно кивнула. Один-единственный кивок, в котором было всё: сокрушительное согласие, застарелая боль и тихое поражение.

Этот кивок стал для Лэи приговором.

Валерия Штамм и Ворон, не проронив больше ни слова, так же бесшумно, как и появились, вышли из дома, оставив за собой звенящую тишину, холодный сквозняк и руины прежнего мира.

Она смотрела на бабушку, и внутри, выжигая страх, поднималась буря. Это было предательство. Чистое предательство. Её бросили, отдали этим чудовищам, даже не попытавшись защитить.

– Почему? – голос сорвался на шёпот, полный горечи и яда. – Почему ты им позволила? Кто они такие?

Марианна опустилась на скамью, и её прямая, гордая спина впервые на памяти Лэи ссутулилась под невидимой тяжестью. Она указала на место напротив.

– Сядь, Лэя. Пожалуйста.

– Я не хочу садиться! Я хочу знать, что происходит! – выкрикнула Лэя, чувствуя, как слёзы обиды и гнева подступают к глазам.

– Сядь, – повторила бабушка, и в её голосе прозвучали нотки той самой стали, которой Лэя привыкла повиноваться.

Она села, сжимая кулаки так, что ногти впивались в ладони. Марианна долго молчала, вглядываясь в лицо внучки, и во взгляде её серых глаз плескалась глубокая скорбь, и гнев Лэи на мгновение дрогнул, уступая место растерянности.

– Твои родители не погибли на болотах во время оползня, – тихо начала она, и каждое слово падало в тишину, как камень в глубокий, тёмный колодец. – Это была ложь. Ложь, которую я повторяла восемь лет.

Мир качнулся, теряя последние опоры.

– Что? О чём ты говоришь? Был шторм, река вышла из берегов… Все так говорили. Ты так говорила!

– Я лгала, – твёрдо повторила Марианна. – Я лгала, чтобы уберечь тебя. Они были Канторами. Как те, что привели тебя. Как я.

Марианна медленно закатала рукав своего тёмного платья. Лэя ахнула. Всё предплечье бабушки покрывала сеть старых, выцветших шрамов, похожих на застывшие удары молнии. Это было уродливое, страшное клеймо, которое она никогда раньше не видела.

– Тридцать лет я служила Ордену в Замке Готерн. Была Заклинателем. Одним из сильнейших в своём поколении. – В её голосе прозвучала тень былой гордости. – Пока одна тварь из Разлома, Пожиратель, не повредила мне голосовые связки, забрав почти всю мою силу. Тогда я ушла на покой.

Она сделала паузу, переводя дыхание.

– Твоя мать, Лилиан… она пошла по моим стопам. Я гордилась ею. И до смерти боялась за неё. Мои страхи оправдались. Восемь лет назад, когда тебе было семь, на южных болотах случился прорыв. Не оползень. Прорыв Разлома. Твои родители, твой отец, Эйдан, тоже был в отряде… Они были там. И они не вернулись. Погибли, закрывая портал. Спасая этот город. Спасая тебя.

В ушах Лэи стоял гул. Слова бабушки казались бредом, страшной, злой сказкой.

– Канторы? Разлом? Что это за чушь? – закричала она, вскакивая со скамьи. – Ты лгала мне! Ты говорила, что они просто геологи! Ты заставила меня поверить, что они погибли из-за дурацкого камнепада! Всю мою жизнь!

– Да! – голос Марианны тоже сорвался, в нём зазвенела боль. – Да, я лгала! Я поклялась на их безымянных могилах, что ты не повторишь их путь! Что ты будешь жить обычной, нормальной жизнью. Я надеялась, что дар в тебе не проснётся…

– Какой ещё дар?! – в отчаянии воскликнула Лэя. – Эти нити? Этот… гул в голове, который я слышу всю жизнь? То, что произошло в парке… что это было?

– Это Кантус, – терпеливо, почти как учитель, объяснила бабушка, вновь обретая контроль над голосом. – Наш мир, Фанзия, стоит на Разломе между реальностями. Кантус – это звук их вечного трения друг о друга. Резонанс самого бытия. Большинство его не слышит, но мы, Канторы, можем его не только слышать, но и влиять на него. Плести его нити. Но если не научиться его контролировать, он сведёт тебя с ума. Или просто сожжёт изнутри, как фитиль в лампе. То, что случилось с тобой сегодня, – это Пробуждение.

Лэя смотрела на свои руки, будто видела их впервые. Всё вставало на свои места: её странная, болезненная чувствительность, постоянное ощущение себя чужой, сегодняшний взрыв необъяснимой силы…

– И что теперь? – спросила она, и голос её дрогнул от подступающего страха перед будущим. – Эти люди… они заберут меня? Заставят стать… одной из них?

Марианна поднялась, подошла к старому комоду и достала из потайной шкатулки маленькую серебряную цепочку с крошечным, идеально отполированным зеркальцем в оправе. Она вернулась к столу и посмотрела на Лэю взглядом, полным глубокой боли и чего-то ещё… почти благоговения.

– Ты не просто Кантор, Лэя. То, что ты сделала… то, как ты ощутила мир… так могут лишь единицы. – Она протянула руку и коснулась щеки внучки. – Ты Зерцало. Как твоя мать. Это редкий и опасный дар.

– Зерцало? – прошептала Лэя.

– Ты не создаёшь магию. Ты – живой резонатор Кантуса. Ты можешь отражать, усиливать и поглощать чужую силу. Ты – само средоточие Кантуса. И без обучения ты станешь маяком, который привлечёт самых голодных тварей из Разлома прямо к порогу этого дома. Поэтому у тебя нет выбора. Ты должна отправиться в Замок и научиться себя контролировать.

И в этот момент Марианна сломалась. Железная леди, скала, о которую разбивались все невзгоды. Впервые за всю жизнь Лэя увидела, как по морщинистой щеке её несгибаемой, строгой бабушки скатилась слеза. А за ней другая. Её плечи затряслись в беззвучных, мучительных рыданиях.

– Я так старалась… уберечь тебя… – прошептала она сквозь слёзы, закрывая лицо руками.

Лэя замерла. Вид плачущей бабушки потряс её сильнее, чем рассказы о магии и монстрах. Её собственный гнев и обида испарились, оставив после себя лишь гулкую пустоту и острую жалость.

– Почему ты не рассказала? – тихо спросила она, подходя ближе. – О маме, папе… обо всём этом?

Марианна подняла на неё заплаканные глаза, полные отчаянной любви.

– Потому что я уже потеряла дочь. Я боялась потерять и тебя. Ты – всё, что у меня осталось, Лэя.

Она вложила в ладонь внучки холодный кулон.

– Это принадлежало твоей матери. Она никогда его не снимала. Теперь он твой. Носи. Пусть хранит тебя.

Лэя сжала в руке маленькое серебряное зеркальце. Оно было холодным, как

лёд, и эта прохлада, казалось, единственное, что удерживало её в реальности. Всё остальное – залитая предвечерним светом кухня, запах остывающего пирога, сгорбленная фигура плачущей бабушки – казалось сюрреалистичным, чудовищным сном.

Тишина, нарушаемая лишь всхлипами Марианны, давила, становилась густой и вязкой. Гнев Лэи иссяк, оставив после себя лишь выжженную пустоту, в которой теперь медленно прорастали зёрна горькой правды. Её родители – не жертвы стихии. Они – герои. Воины. И эта мысль была настолько огромной, невыносимой, что сознание отказывалось её вмещать.

– Почему… – прошептала она, и вопрос прозвучал не как обвинение, а как растерянная мольба. – Почему они? Почему они должны были быть… этими?

Марианна медленно подняла голову. Слёзы оставили влажные дорожки на её морщинистой коже, но взгляд снова стал твёрдым, хотя и полным бесконечной боли.

– Потому что дар не спрашивает, Лэя. Он либо есть, либо его нет. Твоя мать была самым сильным Зерцалом, которое Замок видел за последние сто лет. А твой отец, хоть и был обычным Заклинателем, любил её так сильно, что пошёл бы за ней и в пасть к самому Разлому. Что он и сделал.

Она встала, её движения были медленными, старческими.

– Времени мало. Рассвет наступит быстро. Тебе нужно собрать вещи.

– Вещи? – тупо повторила Лэя. – Куда? Что это за Замок? Что они со мной сделают?

– Они будут тебя учить, – ответила Марианна, подходя к шкафу и доставая старую дорожную сумку. – Учить контролировать то, что в тебе проснулось. Замок Готерн – это наш дом. Наша крепость и наша тюрьма. Там все такие, как мы. Там ты будешь в безопасности.

– В безопасности? – в голосе Лэи зазвучала истерическая нотка. – Я была в безопасности здесь! Пока не появились эти… тени в плащах, и пока ты не рассказала мне этот бред!

– Ты думаешь, это безопасность? – Марианна обернулась, и в её глазах полыхнул огонь былой силы. – Жить в постоянном страхе, что одно неосторожное слово, один слишком сильный всплеск эмоций привлечёт к тебе тварей, о которых ты даже не подозреваешь? Прятаться за ложью? Нет, девочка моя. Это не жизнь. Это ожидание конца. Я не позволю тебе так жить.

Остаток вечера и долгая, бессонная ночь прошли в тумане. Они почти не разговаривали. Марианна молча собрала для Лэи небольшую сумку: пара сменных платьев, тёплая шапка, несколько яблок и большой кусок пирога, завёрнутый в ткань. Каждое её движение было пропитано скорбной решимостью.

Она ушла в свою комнату, но не спала. Лёжа на кровати, снова и снова прокручивала в голове события этого бесконечного дня. Надела кулон. Серебряное зеркальце холодом легло на кожу в ямочке между ключиц. Она смотрела на своё отражение в тёмном окне и видела незнакомку. Девочку с испуганными глазами, в чьих жилах течёт кантус, убивший её родителей.

Под утро, когда небо на востоке только начало окрашиваться в холодные, сизые тона, она спустилась вниз. Марианна сидела за столом, нетронутая чашка чая давно остыла. Она не спала всю ночь.

– Пора, – тихо произнесла женщина.

Они вышли на крыльцо. Утренняя прохлада была острой и пахла влажной землёй. У калитки, словно выросши из утреннего тумана, уже стояли Валерия и Ворон. Неподвижные, безмолвные стражи её новой судьбы.