Полная версия
В.
Ив Бауэрман
В.
Пролог
Желеобразная штора вздувается и опадает. Как живое существо она движется. В ритме сердца. В ритме волн. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Вдох-выдох.
Часть I. Психушка
Введение
– Так… – он уселся в кресло, – ну и что же вас беспокоит сегодня?
Я ухмыльнулась. Заболело ребро.
– Да всё то же. Вечное. Человеческое, а? Как у Лермонтова: «Страшнее нету одиночества, чем одиночество в толпе…» Ну и дальше смех, слезы. Жизнь, понимаете.
Он нахмурился. М-да.
– Вы не могли бы изъясняться чуточку открытее?
Чуточку. Открытее.
– Мне одиноко, Господи.
– М…
Короткое «м» было главным звуком в его жизни.
– Вы не могли бы чуточку побольше?
Чуточку.
– У меня нет друзей. Я провожу все свои дни в одиночестве. Всё моё существование заполнено никем – мне одиноко.
– М…
Постучал карандашом о тетрадь. Бросил взгляд на стенные часы. Ещё 53 минуты.
– А как вы считаете, почему вы одиноки?
– Без понятия… То есть, это не то чтобы меня жутко волнует.
– М…
Мы молчим некоторое время. Он сверлит меня взглядом. Сдаюсь!
– Почему я одинока. Потому что мне не хочется говорить. Вокруг сплошь инфантильное стадо. А если и есть люди в этой дыре, которые хоть краем уха слыхали о, скажем, Достоевском или даже, скажем, читали его, да хоть всего полностью прочли, то все равно они все говорят банальности. Переливают из пустого в порожнее, понимаете. Я хочу говорить о чём-то стоящем. Хочу обсуждать великие идеи, если угодно. Фатальные идеи.
– О ком вы говорите?
Что?
– Что?
– Эти «они». Кого вы имеете в виду?
Все мимо. Я устало заполняю воздухом легкие.
– Да всех в целом.
Немеет мизинец.
– А вы пробовали поднять интересующие вас темы в разговоре с этими людьми?
Еще 46 минут.
– Естественно.
– Вы не могли б…
Где его учили, интересно.
– Например в прошлый понедельник я решила поговорить с Анной про «жить, зная о смерти – это и есть бунт…» Ну, знаете, типичное дело – обсудить экзистенцию.
– Что, простите? Я чуточку не понял.
Если бы ты понял, я была бы чуточку удивлена.
– Это Камю.
– М…
И так каждый четверг. Мистер М. Чуточку и я. Походит на название сербского романа. Однако, у меня от этого романа одно только название. Зачем я хожу к нему? Спрашиваю я себя каждый четверг в семь часов вечера. Потому что нам всем нужно что-то постоянное в этом бешенном мире ежесекундного. Отвечаю я себе каждый четверг в семь часов вечера и пять секунд.
Неделя 1
Четверг
Сегодня я не в настроении: всё из-за Анны. «Вы должны социализироваться, дорогуша. Так не пойдёт, это не по правилам». При чём здесь я? Сдались ли эти правила хоть кому-то здесь. Она ведь знает, что нет – все это фальшь. Сплошь показушники.
Обычно, когда у меня «такое» состояние, я играю с ним. Могу просидеть весь приём молча смотря в окно. У него неприлично грязные стекла – все в потёках. Хоть бы помыл. Иногда я анализирую его. Он терпеть этого не может.
– Так что бы вы хотели обсудить сегодня?
– Что бы хотели обсудить вы.
Я всегда так начинаю. Зачем оригинальничать. Тем более с ним.
– М… давайте поговорим о вашем детстве чуточку, если вы не против?
– Почему вы считаете, что я против?
Он вскочил. Набрал себе стакан воды. Как было, как есть, как будет.
– Не желаете?
Он всегда игнорирует неловкие вопросы. Защищается водой, что твои христиане. Интересно, что бы сказал по этому поводу Фрейд? И что бы ответил ему Набоков?
– Нет, спасибо.
– М…
– Вы сегодня прекрасно выглядите.
Он действительно выглядит неплохо. Купил себе новые очки. Черепаховая оправа.
– М… Что ж…
Поправил очки. Ха.
– … так какие у вас были отношения со сверстниками в детстве?
– Что ж… в детском саду я была не очень популярна. Были приятельницы, но в основном я проводила своё время одна. Однажды мама решила, что мне неплохо было бы со стрижкой под мальчика. Я была не против. Меня постригли, но знаете, это не была прямо мальчишеская стрижка: челка и волосы до середины шеи. Что-то такое. Я помню точно, как захожу в группу, у меня в руках кукла, дети сидят на полу. И тут все оборачиваются. Кажется, я тогда опоздала, мама привезла меня сразу после. Мальчики показывают пальцами, кто-то говорит, что я выгляжу как урод. Весь тот день я просидела в обнимку с куклой. В углу у аквариума.
Правда или ложь?
– М…
Приговор: ложь. Наказание: о чём речь? «Наш метод – позитивное воспитание».
– Вы рассказали об этом родителям?
– Нет.
– Почему?
– Вы бы рассказали?
– Мы говорим о вас.
Ух ты.
– Ну, а вы как думаете почему я им не рассказала? Наверное, потому что не доверяла, да? Потому что не была достаточно близка с ними, чтобы делиться своими проблемами, скажем.
– Не могли бы вы чуточку поподробнее с этого момента?
Нет, не могла бы. Достаточно с меня откровений на сегодня.
– Знаете, я не могу отвести взгляд от ваших очков. Интересный цвет, рембрандтовский оттенок, такой глубокий… это черепаховая оправа, так ведь?
Его очень легко отвлечь комплиментами и пленительной улыбкой (что бы это ни значило).
– М… ага.
Поправил очки.
– Нет, правда. Они очень вам идут. Глаза теперь резко выделяются. Экзотично. Мне нравится.
Правда. В нём теперь есть что-то от хищника.
– Спасибо. Помню, прошлые вам нравились тоже.
Ха.
– Наверное, у вас кто-то появился?
Я опустила веки. Если хочешь сделать томный взгляд, нужно опустить веки.
– М…
Вновь наполнил стакан.
– Не желаете?
– Нет-нет. Так что?
– Что?
– У вас кто-нибудь есть?
Уставился на меня.
– Нет.
Суббота
Ха-ха, только этого мне не хватало. Завести роман со своим психиатром. С господином М. Чуточку! Нет-нет. Это было бы слишком прозаично. Фи, какая пошлость, мадемуазель!
Она закрыла глаза.
Хотя.
Он занимательный человек, несмотря на эти его речевые обороты. А что речевые обороты? Будто это недостаток. К тому же, у него в кабинете стоит целых два книжных шкафа! Красного дерева! Господин М. Чуточку явно не жалеет денег на книги, а в нашем мире так сложно найти человека, ценящего литературу… Тем более настолько, чтобы купить для своих книг такие замечательные шкафы. Книги, стоящие в этих шкафах, должны называться фолиантами. Просто обязаны. Почему мы с ним никогда не говорили о литературе? Я более чем уверена в его скрытой страсти к Стоунеру.
Она открыла глаза.
Нет уж. Распните меня, если позволю закончиться этому как в ванильном романчике типа «Чайная на Роуз-стрит». Недавно прочла. Бывают книги разных сортов: высший – это когда тебе не обязательно нравятся детали (сюжет, персонажи и пр.), но сразу ясно, что книга хорошая. То есть, несмотря ни на что, если не вопреки всему. Как с Карениной. Мог же он написать такую. Никакую, страдающую кретинизмом профурсетку. Но книга хороша, что поделать, хоть и раздражает. Неотменимый факт – высший сорт. Или вот «В дороге» Керуака: он постоянно туманит голову читателя своими наркоманскими диалогами между главным героем и второстепенными. Но есть у него некоторые отдельные моменты, от которых хочется плакать. Не от грусти, а от того насколько они прекрасны, понимаете. И полным-полно таких книг, общее впечатление от которых доказывает, что они высшего сорта, даже если большая часть текста в этих книгах тебя нервирует до белой горячки.
Она закрыла глаза.
Всё-таки у него впечатляющий профиль. Греческий. Да. Как человек с таким профилем может вести такую скучную жизнь? Он бы идеально вписался за место Конрада из «Корсара». Может быть его Медора сидит в какой-нибудь бетонной башне, потягивает совиньон (алкоголь убивает!) и ждёт, когда же её храбрый возлюбленный сразит Депрессию, Расстройство Личности, Подростковый Максимализм и заключит её в свои страстные объятья.
Она открыла глаза.
Неделя 2
Среда
Привезли новенького и, по всем законам жанра, поселили в соседнюю с моей комнату. По слухам, которые я ежедневно получаю от Анны (с излишком), этот мистер Х представитель золотой молодёжи и декадент по совместительству. Начитался Генри Миллера и поехала крыша. Что можно сказать, заурядный случай.
Новые личности – новые возможности, как говорил мой дед. Что ж, одна из этих возможностей умереть от рака легких: извращенец дымит как печная труба. Надо попросить Анну, чтобы его переселили – я планирую жить бесконечно.
Нужно размять ноги. Может встречу его. Заодно и получу дозу социализации, достаточную для того, чтобы барби отвалила от меня на две недели.
Местность здесь, конечно, живописная. Вековые платаны, река, аллеи, сирень, в отдалении холмы, всё в таком духе. Наверняка, это раньше было поместье или что-то вроде. Да уж, незавидная судьба для родового гнездышка. «Почувствуйте себя аристократом! Катайтесь на лошадях, пейте чай под платаном, посещайте ежемесячные балы и пр.», – гласила их брошюра. Никакой изобретательности. Вот до чего довели чертовы рекламщики – ужасная пошлятина, и всё же привлекает. Я выбрала эту психушку только потому, что хотела очутиться в романе Джейн Остен (как всякая уважающая себя молодая читательница). Не менее пошлая мысль.
Так… так, если бы ты была богатым декадентом со специфичными вкусами, то куда бы ты направилась? Чёрт его знает… Томно-устало протянул бы этот декадент. А дальше? В бар? Или в курилку. А он же курильщик (мерзотная личность), к тому же, отличное место для социализации, а?
У нас здесь нет какого-то определенного помещения, где самоубийцы могли бы поглощать никотин. В особенности потому, что курение в психушке не поощряется, а лечится. Но люди не были бы людьми, если бы подчинялись закону. Поэтому все курили в кустах сирени (по-моему, гениально). Эти кусты посажены вдоль аллей, но в одном месте они так сильно разрослись, что его стали называть Сиреневой Опухолью. Ночью там устраивают какие-то оргии или вроде того, но днём оно совершенно безопасно. Даже слишком, на мой вкус.
В Опухоли его не оказалось. Вполне ожидаемо – всё же парень новенький. Две девицы полоснули меня дикими барбитальными взглядами, я поспешила скрыться и отправилась в самое популярное место – к реке. И, по всем законам жанра, там я его и застала. В облаке ядовитого дыма и вельветовых брюках цвета желтка. Он напомнил мне жирафа – высокий, неприкаянный; захватывает дух, знаете.
– Курение убивает.
Даже не вздрогнул.
– Зависит от угла.
Даже не обернулся.
– И какой же угол у вас? 69 градусов?
Хмыкнул. Посредственный остряк.
– Хочешь сигаретку?
– Надо ли мне отвечать?
Он протянул. Я взяла. На том мы и закончили.
Четверг
– Я просто взяла её и ушла. Так что я не курила.
– М…
– И знаете, что самое любопытное? Я так и не увидела его лица. Он не обернулся даже когда протянул сигарету.
– Значит, вы говорите, он курящий.
И это то, на что ты обратил внимание?
– Да.
– М…Опишите мне его.
– Зачем?
– Как вы знаете, в нашем заведении…
– Но вы ведь не будете стучать!
– Я обязан сообщить…
На что была надежда.
– Нет уж, постойте. А как же политика конфиденциальности?
– Я не скажу из каких источников получил информацию…
– Вы никакой информации не получили.
Улыбнулся. Он улыбается.
– Значит, он высокий…
– Ключевой признак. Удачи в поисках.
Глупо. Но я думала. Доверие, да уж. Не думала. Будем надеяться на его слабую память. Сколько новеньких привезли тогда? Какова вероятность, что их было двое высоких. Хотя бы не уточнила цвет волос. Ох волосы. Да что в них? – жидковаты. Всё же, как он похож на Льва со спины.
Сегодня в девять симфонический концерт. Я первая скрипка, играем «Шехерезаду» Римского-Корсакова. Страстно люблю. Когда услышала эту штуку в первый раз, помнится, мне было шестнадцать. Что за вечер. Мы со Львом пошли тайком от родителей – они не одобряли симфонические концерты, и вообще искусство, если уж говорить начистоту.
Волшебно. Волшебно. Действительно так.
Я заплакала на «Рассказе царевича Календера». А Лев. Он сидел с улыбкой до ушей весь концерт (редкость невиданная – редкость Шрёдингера, как мы шутили), глаза его горели и искрились на манер бенгальских огней. Неузнаваем.
Лев родился на год раньше меня, но мы выглядели как близнецы: оба рыжие, оба как жерди, говорил дед. Единственное различие в цвете глаз: у него стальные голубые (грозовые облака, говорил дед), у меня тёмно-карие, как у мавра. И у обоих раскосые, и оба смотрели насторожено, с агрессией. «Как дикие звери», – говорил дед.
Ночь
Я не могу заснуть.
Какая мука знать, что вас разделяет всего лишь стена. Какая беспомощность, какая трусость. Страдая от бессонницы, ты не можешь придумать ничего лучше, чем перевернуться на другой бок. Если бы нас разделял хотя бы этаж, хотя бы наши комнаты находились в разных крыльях, хотя бы пять комнат, хотя бы две комнаты, хоть бы одна. Но нет. Всего лишь стена.
И как, спрашивается, я могу лежать здесь, когда нас разделяет всего лишь стена и мне очень хочется… Но что мне, спрашивается, хочется? Поговорить? Посидеть рядом? Просто посмотреть? Сыграть в шахматы? Итальянка? Испанка? Во банк: детский мат? А что?
Нет, как же это жалко! Жалко и… Глупо? Смешно? Прозаично? Почему, спрашивается, я лежу здесь, подбирая слова, выстраивая слова в причудливые формы, разделяя слова, соединяя, для это мучение, когда нас отделяет всего лишь стена?
А что делать? Действовать? Не будет ли это ошибкой? Почему, спрашивается, действие всегда предпочтительнее бездействия? Почему бездействие осуждается? Почему я осуждаю себя за бездействие?
Луна за окном окружена облачной шалью… Написать? Пожалуй. Почему, спрашивается, нет? Всё же это действие, а не бездействие.
Плутовка луна прикрылась лишь шалью, сотканной трепетно из облаков. Мой разум блуждает в потёмках пытаясь? взывая ко свету далёкому чрез муть слоёв… Продолжить завтра, после приёма.
Так и что же, спрашивается, делать со стеной? А что с ней действительно можно сделать? Сломать? Наклеить на неё обои? Покрасить? В какой цвет, спрашивается? В яичную скорлупу? Он, кажется, сейчас в моде? Но мне вообще-то нравится синий. Насыщенный, темный, как ночь синий. Или может быть просто побелить? Побелить и навешать картин? Фотографий? Можно придумать что-нибудь пооригинальнее. Нужно ли? Повесить колесо на стену? Деревянное? Велосипедное? Или повесить необработанную доску и нарисовать на ней что-то? Что-нибудь в стиле модерн? Постмодерн? Может просто раскрасить? В красный? В оранжевый? Или повесить ноты? Брамс? Дебюсси? Что там интересно за стеной? Спит? Читает? Думает? О чём? Обо мне? О сигарете? О жизни? О концерте? О Шахерезаде? О России? О любви? А что, спрашивается, любовь? Упрощение? Как можно вместить весь тот неповторимый, непередаваемый сумбур эмоций и чувств, который ты испытываешь в рамку слова любовь? К чему эти рамки? Чтоб было проще передать мысли? Зачем? Поймут ли? Должны ли?
Как много вопросов. Есть ли ответы?
Пятница
«Пятница – развратница», – говорил дед. И надо признать, что дед говорил так не зря. Потому что каждую пятницу, по всем законам жанра, в нашем заведении для душевного отдыха проводят soirée. Бог знает, что это. Мне успешно удавалось пропускать их вот уже три года, и я не собираюсь нарушать традицию. Спишем это на мою сентиментальную натуру.
– Ну, как у нас тут дела?
Вошла Анна, смеясь ручьистым, заливистым смехом пятилетки. Я разумно промолчала: если скажу хоть слово, она будет щебетать пока солнце не зайдёт.
Эти Анны вообще существа безответственные. Вместо того, чтобы исполнять свою работу, они часто галдят где-нибудь у реки. Их там можно видеть каждый день с десяти утра до десяти вечера в количестве двадцати особей. Но я ни в коем случае не жалуюсь. Наоборот, мне (да и всем остальным «отдыхающим») это часто на руку. Но прошлым вечером господина М. Чуточку переселили в соседнюю комнату. Кажется, в его доме делают ремонт.
В нашей психушке персонал живёт отдельно от психов. Анны и прочая мелочь типа конюхов, обеспечивающая работу механизма, живут на территории, в летнем домике у реки, который преобразовали в общежитие. А «значимые» работники, вроде психиатров, дирижёра, учителей, шеф-повара и пр. живут за рекой в специально построенных для них домах на расстоянии пол километра или около того от этой самой реки. На всякий случай.
Так вот, как я узнала от Анны, психиатра переселили в психушку из-за того, что в его доме сейчас ведутся работы, а свободных помещений пригодных для жилья нет. Поэтому его решили поселить сюда, к нам в логово. Поэтому Анны пришли в режим боевой готовности и носятся по этажам. Поэтому новичок перестал курить в своей комнате. Поэтому я наконец-то могу вздохнуть полной грудью, без последствий для моих лёгких.
В первый раз за все эти три года господин М. Чуточку оказался действительно полезным.
Я вышла на прогулку. Солнце ослепляло. На моих наручных часах всего лишь семь с половиной, а уже так ярко. Завтра надо будет выйти в шесть.
Люблю раннее утро. Лучшее время суток. Никого нет. Ах. Тишина (звуки природы не в счет). Можно спокойно прогуляться по аллеям. Можно зайти в конюшню, погладить лошадей, не дожидаясь, пока очередная кучка закончит кормить бедных животных морковкой. Какая роскошь быть одной. Я хозяйка этого поместья. Сначала я обхожу свои владения, проверяю всё ли в порядке. Потом иду завтракаю. Потом иду на променад. Сразу становится легче. Как будто не было этого всего. Как будто я не в психушке. Как будто я не я.
– Что, не спится?
Меня нагнал поклонник Генри Миллера.
Волосы. Такие светлые. Но всё же рыжие. Почему мне сначала показалось, что они как медь?
Горбатый узкий нос.
Глаза как болото. Мутно-зеленоватые, сумасшедшие.
Резко-очерченные кривые губы.
Однако, он совсем не похож на Льва. Думаю, он бы вполне мог быть предводителем секты. Весь острый. Опасный. Вот, что вы подумали бы, увидев его в первый раз. Вот, что я подумала.
– Могу задать тот же вопрос.
– Вышел покурить.
Он достал из брючного кармана серебренный портсигар с зелёным блескучем камнем. Ах да. Я успела позабыть, что он один из этих золотых юнцов.
– Хочешь сигаретку? – спросил он, фривольно полу-улыбаясь.
– Здесь курение запрещено, если поймают отправят в правое крыло на лечение. К тому же, оно убивает. Не боишься смерти?
Он хмыкнул.
– Я же не курю всякую дрянь. Это Treasurer.
Как будто мне это о чём-то говорит.
– Чем бы это ни было, воняют они как любые другие.
Поморщился. Затянулся.
– Благоухают, моя дорогая.
Отвратительный.
– Как угодно.
И я ушла несмотря на то, что была заинтригована. Между вечной жизнью и им, выбор был очевиден.
Я продолжала прогулку в одиночестве. Прошлась по аллеям, мимо платанов и вышла к реке. Мы не знали её настоящего названия, поэтому дали своё. Лета. Знаю, непростительная театральщина, но чего можно ждать от умалишённых? «Канул в Лету» употреблялось здесь в буквальном смысле. Каждый год какой-нибудь особо буйный псих топился в ней: привязывал булыжник к шее и поминай, как звали. Анны в том числе из-за этого пометили реку как своё личное лобное место. К тому же, она просто красивая. По её берегам были посажены магнолии (видимо, умышленно) и весной вся река бывает в их лепестках.
– «Она идёт во всей красе…» – его голос раздался прямо у меня за спиной.
Он, что, следит за мной?
– Пошляк, – угрюмо протянула я. – Ты, что, следишь за мной?
– Я шёл за тобой всё это время. Разве ты не слышала?
– Нет.
– Я думал, ты ушла вперёд, потому что тебе не нравится запах сигарет.
– Да.
– Когда я докурил, я тебя догнал.
Мы прошли пару метров в молчании.
– Так ты, значит, любишь Байрона.
– Да.
– Я слышала, что ты поклонник Генри Миллера.
– Да.
Я устало улыбнулась.
– А кто ты? – спросил он, смотря перед собой.
– Посредственность, не больше.
Он улыбнулся и протянул свою огромную мертвенно-бледную ладонь.
– Я Стравинский.
Я её пожала.
– Почему всех медсестёр здесь зовут Анна?
Вот уж действительно хороший вопрос.
– Почему наша планета называется Земля? Что будет после смерти? Что-то из этой категории.
– У тебя есть теория.
– Выбор имени, по-моему, просто предпочтение или библейское. Тотальность же объясняется простотой запоминания – психам вредно нервничать.
Он улыбнулся.
– А себя ты психом не считаешь.
– Потому что я не псих.
Сказал бы любой псих.
– Тогда почему ты здесь?
– Не твоё дело, Стравинский.
Стравинский. Русские сезоны, французский душок. Мне нравится. Он слегка коснулся обратной стороны моей ладони мизинцем. Я отдернула ладонь.
– Я твой друг.
– Как легко теперь заводят друзей.
– Зачем тратить время на условности.
– Субъективно, я предпочитаю потратить время на условности, чтобы позже не вляпаться в une histoire de merde.
– Расслабься, моя дорогая. Ты не доживёшь до старости, если будешь вечно как комок нервов.
– Кто бы говорил.
В сад, словно стадо баранов, вывалили психи, а у реки начали собираться первые Анны. Сколько уже? Неужели прошло целых три часа?
– Через час у меня репетиция. Я должна идти.
Почему я отчитываюсь перед ним?
– Постой, где здесь можно покурить без последствий?
С каких пор золотая молодёжь заботится о законах?
– Идём.
Я показала ему Сиреневую Опухоль. Сказать, что он был в восторге – ничего не сказать.
– Только не ходи сюда ночью.
– О я здесь поселюсь.
– Здесь опасно, Стравинский.
Я посмотрела ему в глаза для пущей убедительности. Его зрачки словно чёрные дыры – вовлекающий абсолют пустоты. Мне стало не по себе, и я отвернулась, собираясь уходить, когда вновь почувствовала, как он легко коснулся моей ладони.
– Не теряйся.
В этом поместье было слишком много гостиных, и самую большую, ту, что находилась в левом крыле на первом этаже, переделали в концертный зал. По всем законам жанра, там были огромные стрельчатые окна с витражом. Но не как в церкви, знаете, никакой девы Марии с младенцем. Вдоль рамы скромно тянулась витражная змея и образовывала два длинных прямоугольника с полукругами наверху. И всё. Без излишеств. Там мы и репетировали.
Оркестр, по всем законам жанра, состоял из психов. Мне больше всех нравилась старушка. Играла на арфе. Она всегда выглядела так умиротворенно. Я иногда представляла, что она королева фей. По крайней мере, выглядела она в точности как фея. У неё были вьющиеся седые волосы, стеклянные голубые глаза, и она всегда носила муслиновые белые платья, и была такой хрупкой на вид, как будто вся состояла из тончайшего хрусталя, и почему-то мне всегда казалось, что она возьмёт и улетит вот прямо сейчас, вот прямо через секунду. Если уж говорить начистоту, то я ей даже восхищалась. Её игрой. Может быть до того, как её гипотетические дети отправили её сюда она была высокооплачиваемой солисткой. Я просто ненавидела этих гипотетических детей.
Она умерла год назад, а я даже не знаю где её похоронили. Пыталась упросить дирижёра, чтобы он поспрашивал, но ему я казалась всего лишь ещё одной сумасшедшей с idee fix. Поэтому он не спросил. Поэтому я на него была невероятно зла. Поэтому я с ним не говорила. Поэтому накал чувствовался даже в воздухе. Поэтому у нас очень сложно проходили репетиции. Поэтому он на меня был зол. Поэтому он однажды устроил скандал. Поэтому я нажаловалась господину М. Чуточку. Поэтому дирижёра выгнали и прислали нового. Поэтому я безумно рада.
Нового дирижёра зовут Карло Муцио. Приятный дедушка, с чернющими волосами. Он не понимает нас, мы не понимаем его. Но мы понимаем ноты и у него очень живое лицо, поэтому сложностей с репетициями и впоследствии концертами не возникает. Музыка объединяет народы.
Воскресенье
В субботу я Стравинского не видела. Видимо, он не принял меня всерьёз. Я решила, что обязана похоронить его сама. Чтобы потом смогла найти. Ну и ещё мне понравился его портсигар. Симпатичная штучка.
Я не была особо удивлена, когда не нашла его в Опухоли. Видимо, его разодрали на куски и съели. От этих психов можно ожидать чего угодно, особенно ночью. Они как оборотни.