Отцы, дети

– Опыты на замороженных трупах?.. – Базаров слегка кивнул.

– А вот Александр Михайлович Бутлеров не далее, как в прошлом году, сформулировал теорию химического строения органических веществ.

Базаров промолчал.

– А я пока пребывал в Европе, многое слышал о Лобачевском и его неевклидовой геометрии, – поддержал брата Павел Петрович. – Правда, не имел удовольствия ознакомиться.

– Ну эти хоть русские… – безразлично ответил Базаров. – А то наука наша, по сути, полна теми же немцами. Гельмерсен Андрей Иванович, сколько камней натащил с Урала да с Алтая. Андрей Иванович!.. Генрих Фридрих он! Карл Бэр по части эмбриологии… из русского только отчество Максимович! Немец Струве смотрит в наши телескопы. А правило Ленца тоже по-русски звучит? Хорошо, что не прибавили Эмилия Христиановича! Русак… Вот вам и наука наша!

– Так позвольте, немцы эти давно обрусели, – возразил Павел Петрович.

– Физиологию никто не отменял.

– Физиологией, увы не владею, – медленно произнёс Павел Петрович, думая, как выгоднее продолжить спор и побольнее уколоть Базарова для чего лицо его выражало полное безучастие и отдалённость в заоблачной выси. – Аркадий Николаич сейчас сказывал, вы ничему не верите и не признаёте никаких авторитетов? Нигилист, так сказать.

– Зачем признавать и чему верить? Скажут дело, докажут наукой – соглашаюсь, вот и всё. – Базаров зевнул, не прикрыв рот ладонью. – Да ещё сам проверю. А принимать на веру только потому, что кого-то записали в великие – пустое да бессмысленное. Чтобы поверить, надобно поначалу проверить!

Павел Петрович побледнел, и Николай Петрович почёл должным вмешаться:

– Как-нибудь подробнее побеседуем об этом предмете, любезный Евгений Васильич. И ваше мнение узнаем, и своё выскажем. Со своей же стороны, очень рад, что занимаетесь естественными науками. Слышал, Либих сделал удивительные открытия по удобрению полей. Можете дать дельный совет?

– К вашим услугам! Но куда нам до Либиха! Сперва надо азбуке выучиться, потом уже взяться за книгу, а мы ещё первой буквы в глаза не видали.

– Вот вы изволили сказать “сам проверю”. А как проверите Шиллера и Гётте? – вопрос Павла Петровича был обращён к Базарову, но он намеренно смотрел на Аркадия.

– Науками и опытами – никак, – продолжал безразлично отвечать Базаров. – Бесполезные мечтатели. Искусством своим только деньги наживают.

– Вот как?.. – Павел Петрович сделал вид, что засыпает и, едва приподняв брови, со вздохом произнёс: – Вы, стало быть, искусства не признаете?

– Порядочный химик в двадцать раз полезнее всякого поэта. Что толку в красивых фразах? Лучше сделать полезное, а не красивое. Чем быть поэтом, уж лучше стань сапожником. Сапоги выше Пушкина. Нечего стонать в поэтических строфах, лучше народу объясните, как жить надобно. А ещё лучше, если поэт, так напиши такое, отчего твоё искусство само и разрушится.

– Вот как изволите шутить… Верите только в науку… Очень хорошо-с. А насчёт других, в людском быту принятых постановлений, придерживаетесь такого же отрицательного направления?

– Только наука может исправить наше дрянное общество, а не ваш идеализм, метафизика да религия. Потому мы против крепостного права и сословий. Все должны быть свободными, равными, людьми, в конце концов, а не дамами с господами да бабами с мужиками.

– Свобода, равенство и братство… Французская революция… – протянул Павел Петрович. – А потом гильотина, террор и… снова монархия. Вы хотите Россию провести по такому же кровавому кругу? Увольте, уж лучше Пушкин, мечтания да догмы.

– Что разбивается, то и надобно разбить, чтобы расчистить почву для новых построек. Сначала народ освободим, а там уж разберёмся как его просвещать, – Базаров потерял вид безразличного собеседника и явно раздражался.

– Не лучше ли сначала народ просветить, а потом уж освободить, а не то, глядишь, потонут, как котята, в реках свободы или бунтом пойдут бессмысленным и беспощадным?

Подумав, Базаров небрежно бросил салфетку на стол и широким шагом ушёл в дом. Аркадий растерянно посмотрел ему вслед, потом на отца и дядю, медленно поднялся, испытывая неловкость, и последовал за другом.

– Пойдём, Павел, – промолвил Николай Петрович, будто искал у брата утешения или чуда, чтобы не было этого спора. – Беда жить в деревне, в дали от великих умов! Дурак дураком станешь. Стараешься не забыть, чему учили, читаешь, а – хвать! – оказывается, вздор, ты, мол, отсталый колпак. Что делать?.. Видно, молодёжь умнее нас.

Павел Петрович поднялся, повернулся на каблуках и не спеша вышел. Немного погодя и Аркадий молча последовал в дом. Николай Петрович проводил сына взглядом, поняв, насколько Аркадий теперь далёк от него, намного дальше, чем эта терраса от его комнаты.

Павел Петрович недолго присутствовал при беседе брата с управляющим, высоким, худым человеком с чахоточным голосом и плутовскими глазами. На все замечания Николая Петровича он отвечал:

– Помилуйте-с, известное дело, пьют мужики, воруют-с.

Недавно заведённое на новый лад хозяйство скрипело, как домоделанная мебель из сырого дерева. Тем не менее Николай Петрович не унывал, но частенько вздыхал и чувствовал, что нужно ещё вкладываться, но деньги почти перевелись, несмотря на всемерную помощь брата. К тому же хозяйственные дрязги наводили на Павла Петровича тоску, ибо он и сам не знал, как именно вести хозяйство. А Николай Петрович, напротив, был высокого мнения о его практичности и всегда спрашивал совета:

– Я человек мягкий, слабый, век свой провёл в глуши, а ты долго жил среди людей, у тебя орлиный взгляд.

Павел Петрович не отвечал, отворачивался, не желая разуверять брата, и на сей раз поступил, как прежде: вернулся в свой изящный кабинет с камином, оклеенный красивыми обоями яркого цвета, с пёстрым персидским ковром с висевшим на нём оружием, ореховой мебелью, обитой тёмно-зелёным трипом, книжными стелажами из старого чёрного дуба в стиле эпохи Возрождения и бронзовыми статуэтками на великолепном письменном столе. Лёг на диван, заложил руки за голову и неподвижно смотрел в потолок. Встал, отстегнул тяжёлые занавески и снова лёг в полной темноте. Задремал. Снилась его безумная любовь к замужней княгине Нелли Р. Во сне, как и в жизни, она скончалась в умопомешательстве вдали от него.

Николай Петрович, в конце концов, махнул рукой на всё и побрёл к своему единственному утешению – домашнему очагу. По дороге отводил душу – вспоминал первую встречу с Фенечкой.

Года три тому назад, пришлось ему ночевать на постоялом дворе в отдалённом уездном городишке. Приятно поразила чистота и свежесть постельного белья.

– Уж не немка ли здесь хозяйка? – подумал, невольно произнеся вслух.

Оказалось, Арина Савишна – русская женщина лет пятидесяти, опрятно одетая, с благообразным умным лицом и степенною речью. Разговорились за чаем. Понравилась её хозяйственность, ведь тогда он только что переселился в новую усадьбу и, не желая держать при себе крепостных, искал наёмных. Хозяйка пожаловалась на малое число постояльцев и тяжёлые времена и Николай Петрович тут же предложил поступить к нему экономкой. Арина Савишна, не долго подумав, согласилась. Муж у ней давно умер, оставив с единственным ребёнком Фенечкой семнадцати лет. Переехали в Марьино, поселились во флигельке и в доме Николая Петровича, наконец, настал отменный порядок. Но Фенечка редко выходила из флигелька, жила тихо и скромно. По воскресеньям в приходской церкви Николай Петрович замечал в сторонке тонкий профиль её беленького лица. Так прошло более года.

В одно утро Арина Савишна пришла к нему в кабинет и, по обыкновению низко поклонившись, попросила помочь Фенечке: искра из печки попала в глаз. Он тотчас велел привести дочь. Фенечка от страха перед барином затряслась мелкой дрожью. Николай Петрович подвёл её к окну и взял обеими руками за голову. Осмотрел покрасневший, воспалённый глаз, тут же сам приготовил примочку и, разорвав на части свой платок, показал, как надо прикладывать. Фенечка постаралась тут же уйти, но мать строго приказала:

– Поцелуй ручку барина, глупенькая.

Однако Николай Петрович не подал руки и отчего-то сам поцеловал её в пробор.

Глаз вскоре вылечили, но мысли о Фенечке не оставляли Николая Петровича. Виделось её чистое, нежное, боязливо приподнятое лицо, а на ладонях чувствовались мягкие волосы. Теперь в церкви он подолгу смотрел на неё и старался заговорить после службы, но она смущалась его взглядов и избегала бесед.