«Торговая Набережная»

– Ты меня слушаешь? – он ужасно не любил, когда его не слушают, или слушают, но не слышат. Я кивнул. – Наверное… – согласился я. – Наверное все едут сюда из-за социала… – Еще бы! – утвердился Юрий. – А по поводу работы, ты понимаешь о чем я пытаюсь тебе сказать? – выпуская густой дым из ноздрей и всматриваясь мне в глаза, спросил он. – Думаю что да. – ответил я. – Ты хочешь сказать, что курсы будут отвлекать тебя от работы. Что на работе, за то время пока будешь на курсах, заработаешь гораздо больше, пусть и с минимальной зарплатой, так? – Юрий расплылся в улыбке. – Конечно! Тем более, что работаю я знаешь кем? – тихо произнес он и прищурившись зыркнул по сторонам. – Поваром. Я повар в Тайском ресторане. – с еле заметной усмешкой произнес он. – Здорово! – по детски обрадовался я. – Тогда наверное и курсы тебе не к чему? Ты ведь и так повар! – Юрий не соглашающе мотнул головой. – Так, да не так… У этих курсов есть преимущество, и это диплом! У меня то его нет… Когда я устраивался на работу, сказал, что умею готовить, и соврал, что диплом при мне… Вот так и работаю уже пол года. Ресторан не большой, в хорошем районе, а его босс – классный мужичок, без нужды не придирается. И тем ни менее диплом мне жизненно необходим, – а вдруг!.. – усмехнулся Юрий и выкинул уже дымящийся фильтр на дорогу. – А вот со временем сложновато… – сказал он и задумался. – Ну, я что-то придумаю… – Постояв еще минуту, мы пошли обратно внутрь. По окончании занятий, в коридоре, Патрик остановил Юрия и отвел в сторонку. О чем они говорили я не слышал, заметил только, что Пат, обрадовался, похлопал его по плечу и восторженно пожал ему руку. По обычаю, чтобы поближе познакомиться, Юрий, предложил мне сходить в ближайший паб на пинту пива, стаута или эля. Я с радостью согласился. Мы вышли на набережную и пошли вдоль реки Лиффи, в сторону “Темпл бара”, находившийся в нескольких минутах ходьбы. В пабе мы пробыли недолго, успев выпить только по две пинты. Юрий спешил домой, вернее на работу. Мы жили в разных частях дублина, он на юге, а я на севере. Пока мы шли к перекрестку, я поинтересовался, что же он все таки решил с работой, неужели поставил диплом выше заработка? Он посмеялся и сказал, что заработок остается на первом месте, но на курсы все же пойдет. Сказал, что на работу будет приходить на один час позже, а с боссом, он договорится. Я был рад за него, да и за себя тоже, – рад, что между нами возникло понимание и прослеживались общие интересы, к тому же, мы будем заниматься одним поварским делом, в котором он, как человек работающий уже в этой сфере, сможет меня поднатаскать.

Глава 4

Можно сказать, что мы с Юрием нашли друг друга. Он, проводя время со мной окунался в молодость и беззаботность, я же, учился его скрупулезности, рассудительности и фокусировке, на сколько мог, к которой, он частенько привлекал мое распыленное внимание, блуждающее само по себе в пространстве, но где-то рядом, не отлетая далеко. Бывало, гуляя по центру Дублина, он часто одергивал меня, спрашивая: “Ром, ты обращал внимание на это здание девятнадцатого века?” – указывая мне на него и что-то рассказывая об этом архитектурном сооружении из красного кирпича – о его историческом наследии. Тоже самое он проделывал и с мостами, церквами, скверами и даже набережными, раскрывая их исторические факты и делясь строительными секретами. В такие моменты я слушал его раскрыв рот, понимая, что для приобретения знаний, которые предполагают повышенный интерес к желаемому, необходимо определенно больше читать, больше интересоваться – учиться! Я уважал его за это. Он же считал меня несерьезным, малообразованным, ветреным, живущим сегодняшним днем – романтиком и мечтателем, не думающим о будущем, что по его стандартам никак не вписывалось в полномасштабное, как он себе представлял, восприятие жизни. Человек, как он говорил, должен быть значимым и образованным, серьезным и патриотичным, а самое главное – верующим! “Ты слишком просто смотришь на жизнь.” – говорил он мне. “А ты слишком все усложняешь.” – отвечал я. “Пойми ты, – негодовал Юрий, – нужно стремиться к перфекционизму! Все ошибки необходимо исключать! Для современной жизни необходимы три фактора: трудоголизм, фокусировка и контроль! В противном случае – ты зря тратишь время! Нужно, чтобы на этой грешной земле, как можно меньше было идиотов! ” Такие были у него взгляды на жизнь. Был ли я с ним согласен? может быть отчасти. “Юр, – отвечал я ему, – мне кажется, что мы все на этой земле идиоты… чуть больше или чуть меньше, но все. И если бы не было идиотов, которые не боятся ими быть, то на земле, в обществе твоих серьезных трудоголиков-перфекционистов, было бы очень скучно жить. Одна Германия чего стоит! – говорил я и усмехался, вспоминая рассказы моих друзей, утверждающих, что нахождение среди скрупулезных и до боли законобоязненных трудоголиков и перфекционистов, ломало склад свободомыслия, тем самым, превращая людей в серьезных, контролирующих все на свете, роботов, или рабов. – От всех этих немецких стандартов, – говорил я Юрию, – мои друзья не смогли прожить там и трех месяцев, сбежав обратно, во Францию. Просто не нужно боятся выглядеть иногда глупо или смешно. Шут, – продолжал я, – часто умней своего короля.” “А я не хочу выглядеть глупым, тем более смешным! – восклицал Юрий. – Пойми меня правильно! из-за таких клоунов в мире все перевернуто вверх дном!..” Я же считал, что все с точностью до наоборот. Юрий, был не согласен с моими представлениями о жизни, ссылаясь на мою молодость и неопытность. И все же несмотря на свою серьезность, он был очень ранимым, чувствительным, и, я бы даже сказал женственным, но совсем в другом понимании этого слова, скорее в понимании легкости и восприимчивости. И, как бы отвергая в себе это качество, он всячески старался выглядеть серьезным, деловитым, брутальным, – брутальным, как бородатый лесоруб из Восточно – Сибирских таежных окраин. Мне же, в меру своей природной тяжести, наоборот, всегда хотелось обрести больше легкости, больше восприимчивости и внимательности. По образованию, Юрий, был инженер. Он считал, что человека делают знания, и чем их больше тем он значимей, – тем больше он может сделать – для себя в первую очередь. Он закапывался в книги, какие-то научные эссе, зазубривал религиозные догматы, покупал пачками газеты, выискивая в них интересующие его статьи и факты; читал высказывания и рассуждения разных философов, от чего, талдычил порой одними книжными – крылатыми фразами, выставляя напоказ свою неестественность, что и вызывало во мне непринужденный смех. И, когда я с него посмеивался, с тех замшелых знаний, догм и нравоучений, говоря, что все это позаимствованные, не личные переживания, он наигранно злился, а потом, немного отойдя, смеялся вместе со мной, соглашаясь и превращаясь в самого себя, в такого, каким и должен был быть, но не надолго. “У вас ребята язык без костей. Вы наговоритесь когда нибудь или нет?” – говорил, чуть позже, наш шеф повар, расставляя нас при этом по разным углам. И это была чистая правда. Мы болтали с ним без остановки: шли вместе на курсы болтали, – да, да, месяцем позже, после того, как флэт, в северной части Дублина, где я проживал, обчистили, – вытащили все подчистую: деньги, приготовленые за оплату жилища, за два месяца, лежавшие на двухметровом шкафу, под цветком, о которых знал только ландлорд; стереосистему, телик, видеомагнитофон, вообщем все, абсолютно все, что находилось в этой крохотной комнатушке, что и подтолкнуло меня к скорейшему переезду, тем более появилась вакансия, – флэт, в котором, до этого жил Юрий с семьей, опустел, – да и флэтом то это подземелье сложно было назвать: мини прихожая, тут же туалет с мини душем, гостиная вместе с кухней, и крохотная спальня, куда с трудом помещалась полторушная кровать и ели ели втиснутый шкаф, а находилась эта комнатка под тяжелой каменной широкой лестницей ведущей с улицы на первый этаж этого четырехэтажного здания, не считая подземелья; крохотное оконце спальни, никогда не видевшее дневного света, выходило под лестницу, где постоянно работал какой-то насос: треща, дребезжа и цекотя; из окна гостинной, в которое, я изредка входил, чтобы не подниматься вверх и не спускаться вниз, с легкостью, можно было изучать фирмы и состояния обуви, но не физиогномику. Юрий же, с семьей, перебрались несколькими этажами выше, в однобедрумные апартаменты, повысив этим свой статус. Так вот, где бы мы ни были, наша болтовня нигде не прекращалась: на курсах болтали, возвращались болтати, а вечерами, работая в одном ресторане, куда Юрий устроил меня после окончания курсов, тоже болтали. И парадокс в наших бескостных разговорах заключался в том, что мы никогда не могли, во первых наговориться, а во вторых, довершить начатые темы до тотального конца, – они оставались открытыми, не завершенными, – подходя к ним с разных сторон, утверждая каждый свое и, приходя к чему-то, более или менее, общему. Нет, мы не ссорились и не спорили, даже разногласий у нас особых не было, а если и были, то каждый выбирал для себя что-то новое, значительное, подходящее темпераменту, больше учась друг у друга, чем доказывая или противоречя. Скорее, у нас больше получались монологи чем перепалки, тем более, что он, что я, были прекрасными слушателями. Порой, он смотрел на меня каким-то любопытно-недопонимающим взглядом и спрашивал: “Ром, я не могу понять, откуда в тебе столько знаний?..” Я же ему отвечал, что все то, что мне известно, взято из моего небогатого опыта… но, в основном, ссылался на чувства и интуицию. Он умиленно, сдержанно улыбаясь смотрел на меня и молчал. Другими словами, мы могли уступать друг другу, оставаясь каждый при своем. Мне нравилось слушать Юрия, он был хорошим рассказчиком, – прекрасно образован, грамотен, невероятно начитан, очень общителен; сочинял временами стихи, играл на гитаре, рисовал для своего удовольствия, любил хайкинг и обожал путешествия. Супруга Юрия, Елена, составляла во многом ему компанию, имела два высших образования, одно из которых было педагогическое, но, как я уже говорил, по воле рока, убирала дома и разные учреждения. Помнится, однажды, Елена заболела; Юрий вызвался ей помочь, пригласив меня составить ему компанию. Мы отправились в соседний район, где нужно было убрать одно офисное помещение. Комната оказалась довольно просторной, и занимала целый этаж, где разместились, приблизительно, двадцать рабочих столов с компьютерами. Пока я кружился в удобном кресле и что-то насвистывал, смотря на идеально белый натяжной потолок, Юрий, прошелся по офису взад – вперед, собрал разбросанные то там, то здесь, листы бумаги, сложил ручки и карандаши, сдул пыль, задернул жалюзи, вытащил откуда то громоздкий пылесос и тщательно пропылесосил. “Достаточно на сегодня!” – сказал он, и вытянув из под стакана с карандашами пятьдесят ирландских фунтов, позвал меня на пинту пива, дабы обмыть это незатейливое мероприятие. Конечно! думал я, следуя за Юрием, если таким вот не удручающим образом осуществляется уборка, то почему бы и нет!.. Плюс свободное время. Юрий любил хорошо и обильно выпить и вкусно поесть. Сказать, что я этого не любил, было бы неправдой. Я говорю о крупнокалиберных празднованиях, – о тех попойках, после которых появляется ощущение разорванного на массу мелких лоскутков, тела, но в большей степени, головы. После таких посиделок, включающие в себя все спирты мира, просто необходимо несколько суток на собирания всего себя по частям, в единое целое. И если мне, было достаточно одной такой посиделки, после которой целый месяц, а то и больше, я не мог смотреть на алкоголь, то Юрий, был бы рад праздновать, что бы то ни было, каждую неделю, не жалея ни головы, ни живота своего, – переживая только за одно, – за предосудительные выговоры Елены. Как и у всех, кто любит частенько употребить, у Юрия, всегда находились масса поводов и предлогов… Идеи у него не иссякали, в том числе и бредовые. Они его переполняли, а он, просто жаждал ими поделиться: обсудить, разобрать по полочкам, посоветоваться; а для этого паб и его атмосфера являлись идеальным местом. И если у меня практически никогда не было денег на такие сабантуи, то у Юрия они были всегда. И, когда кураж брал над ним верх, он уже собой не совладал, и денег, соответственно, не считал. Но убедившись, что я не в состоянии угощать его также щедро, стал приглашать меня гораздо реже, что позволяло мне пребывать в моем обычном – домашне-расслабленном душевном состоянии, которое я ценил и лелеял больше всего. “Это плохая привычка. – говорил я ему в последствии, когда мы были уже хорошими друзьями, знающими друг друга не один год. – Надо от нее избавляться.” Он соглашающе кивал, но делал по своему, так и не сумев от нее избавиться, – а она, не жалея своих закадычных попутчиков, время от времени, подбрасывала ему разные неприятности, – идущие всегда с ней бок о бок. Было время, когда Юрий старался взять себя в руки: он постился, изолировался, уходил в лес на несколько дней, чуть ли не кодировался, но всегда срывался и возвращался к этой слабохарактерной привычке. Да, он ненавидел себя за это, но не опускал руки, пытаясь воспитывать себя, изо всех сил, взращивая, угасающую на глазах – силу воли. Мы часто встречаем в нашей жизни совсем неприметных, ординарных личностей, как нам кажется, о которых и рассказать то нечего, Юрий не был таким. Он сам старался наполнять свою жизнь, делать ее более увлекательной; быть может, делал он это не вполне осознано, скорее интуитивно, но так ему хотелось, так ему представлялось, так, он себя чувствовал. Порой, он ставил на карту многое, чтобы приблизиться к поставленной цели, какая бы она не была, его напористости можно было позавидовать, – многое, но только не свою православно-христианскую веру, которая тяжким грузом тянула его вниз. И, если от некоторых предрассудков я помог ему избавиться, показав на собственном примере (с черной кошкой, солью или пустым ведром), то от укоренившейся в нем веры в господа, избавить его не удалось бы никому, даже самому Архимандриту или какому-то там еще “духовному” лицу, – назначив аудиенцию и заявив ему самолично: “Все! – мол. – Сын мой, можешь расслабиться – Бога нет!” Он бы и ему не поверил. Дело в том, что еще вначале нашего знакомства, я тоже считал себя верующим человеком, – верующим, но не до такой степени. Да и взгляды на верования у нас были разные. После нескольких лет нашего общения, когда я тотально успел разувериться, Юрий недоумевая спрашивал меня: “Как вообще можно жить без Бога?.. Без веры?” На что я ему отвечал: “Во сто раз красочней и свободней! Как музыканту могу тебе сказать, что, когда я был, так называемым верующим, в моем сознании, из-за недопониманий, а если точнее выразиться, из-за сомнений, я испытывал какофонию – разлад; когда же откинул все это верование, стал испытывать полифонию, – видеть и чувствовать жизнь иначе.” Я пытался объяснить ему, что все то время моего верования, когда я воображал себя верующим и фантазировал себе какого-то всемогущего бога, следящего за всеми, но в особенности за мной, – все то потраченное (может быть и не зря, а ради личного опыта), время, я был не органичен. “Понимаешь? – говорил я ему. – Человек должен быть органичен! Органичен как ребенок! Как природа! Как жизнь! Как дыхание!.. Человек наполнен сам по себе, и ему не нужно никакого постороннего вмешательства! Я вижу верующих насквозь! – говорил я и пристально смотрел в его неуверенные, но живые глаза. – Их трусость, от трусости – злобу, предрассудки и предубеждения… Я вижу, как они подавляют свою органичность, как, прилагая все свои искусственные силенки накопленные посредством фантазий, иллюзий, “бабушкиных сказок”, догм и нравоучений – отрицая естественное, – преклоняются перед искусственным. И, это не глупость, Юр. – говорил я. – Это вековая трусость!” Все мной сказанное, он старался не слушать, отвергал, или, как мне кажется, просто не хотел воспринимать – боялся. Юрий находил такой подход к жизни легкомысленным и несерьезным. Он говорил, что я всего навсего решил облегчить себе жизнь, отказавшись от всех небесных благ, которые, почему-то, не веселы, просты и легки, а тяжки и суровы, – наполнены борьбой и страданием, – благодаря которым, как утверждал Юрий, происходит рост! Вот только куда рост? и чего рост?, эти вопросы так и оставались неотвеченными. Сколько бы я не жил, сколько бы не встречал разных людей на своем пути, верующих или духовных, в том числе, но на мои вопросы “куда рост и чего?..” ответов так и не получил, вернее сказать получал, но они, своей расплывчатостью, меня не удовлетворяли, и никакого душевного роста, кроме деградации, так и не увидел, а каких-то там святых, так и не встретил, а кого встретил, так это массу невероятно верующих, обманывающих всех остальных, но в первую очередь себя – запуганных до бессознания – трусливых людей. Поэтому, это был, есть и остается самый главный предрассудок, избавившись от которого можно было бы обрести крылья и совершить невозможное… И даже на эту тему мы никогда – не то чтобы надоедали друг другу, – никогда не ссорились: Юрий, уважая мои изменившиеся взгляды, я же, уважая его самого, вместе с предубеждениями и предрассудками, с которыми он, как и многие другие, ляжет в могилу; и, конечно же в нее лягу и я, но только не отягощенный вымышленным бредом и фантазиями, а лягу легким и органичным, – органичным как вся вселенная, как дыхание, как жизнь, как новорожденный ребенок, сознание которого вернулось в первоначальную, естественную чистоту и, наполненную чистотой, пустоту, – в надежде больше не воскресать!