Последнее правило

Софи Ефимова

Последнее правило

Пролог

ㅤДождь стучал по крыше дома, словно пытался вымыть саму память о случившемся. Но некоторые пятна не отмывались. Они въелись в землю у старого завода, в бетон пола и в души тех, кто выжил. София сидела на кровати, перебирая вещи в коробке, которую принесла мать. Вещи Одри. Там не было ничего ценного – старые фотографии, потрепанные тетради, безделушки. Но для Софии это было дороже любого клада.

ㅤОливию похоронили в тишине. На похоронах были только они с Эмили и пара одноклассников, смущенно переминающихся с ноги на ногу. Никто не знал, что сказать. Официальная версия гласила о «несчастном случае на заброшенном объекте». Все молча согласились с этим. Проще было сделать вид, что ничего не произошло.

ㅤЭмили после похорон словно окаменела. Она перестала отвечать на звонки Софии, а в школе смотрела сквозь нее, будто видя что-то другое, что-то далекое и ужасное. Однажды София попыталась заговорить с ней, но Эмили лишь резко покачала головой, ее глаза полые и пустые.

– Ты не чувствуешь? – прошептала она, не глядя на Софию. – Она еще здесь. Правила все еще действуют.

ㅤМать, Одри, старалась быть сильной. Но по ночам София слышала ее приглушенные рыдания за тонкой стеной. Проклятие было разорвано, но его тень навсегда легла на их жизнь. Одри стала бояться темноты, скрипа половиц, теней от фар проезжающих машин. Она словно ждала, что из каждой темноты на нее взглянут знакомые желтые глаза.

ㅤКак-то раз, разбирая коробку, София наткнулась на дневник матери. Не тот, старый, проклятый, а новый, который она вела все эти годы, пытаясь найти способ остановить ужас. София с трепетом открыла его. Страницы были исписаны плотным почерком, исписаны вырезками из старых газет, схемами, рисунками странных символов.

ㅤИ там, на последней странице, она нашла его. Ритуал. Не тот, что призывал сущность, а другой – финальный, заключительный. Тот, что должен был навсегда запереть дверь. Но он был незавершен. Рядом с последним символом материнской рукой было выведено: «Не хватает ключа. Последнее Правило скрыто в первом. Найти того, кто знает начало.»

ㅤСердце Софии заколотилось. Значит, мать знала. Значит, она понимала, что ее жертва – лишь отсрочка. Пауза в игре, а не ее конец.

ㅤВ тот вечер дождь усилился. Ветер завывал в щелях окон, и Софии почудилось, что в его голосе проскальзывают знакомые нотки – шепот, полный обещаний и угроз. Она подошла к окну и посмотрела на мокрую, темную улицу. Напротив, под фонарем, стояла высокая женская фигура в длинном плаще. Лицо было скрыто в тени капюшона, но София почувствовала на себе тяжелый, изучающий взгляд.

ㅤФигура медленно подняла руку. В пальцах ее что-то блеснуло тусклым светом – маленький, изящный предмет. Браслет. Серебряные лилии.

ㅤОн был цел.

ㅤПрежде чем София успела что-либо понять, фигура развернулась и растворилась в ливне, будто ее и не было.

ㅤСердце бешено застучало в груди. Холодный пот выступил на спине. Игра не закончилась. Она просто ждала, пока они решат, что все кончено. Ждала, чтобы предложить сыграть снова. По новым правилам. По последним правилам.

ㅤСофия медленно отступила от окна, ее взгляд упал на открытый дневник матери. На ту самую фразу: «Найти того, кто знает начало.»

ㅤОна поняла. Это было не предупреждение. Это было приглашение. Приглашение узнать Последнее правило.

Глава 1. Тени прошлого

ㅤТишина после бури оказалась хуже любого крика. Она была густой, тяжелой, как свинцовое одеяло, которым накрыли всё, что осталось от жизни Эмили. Она лежала в своей комнате, уставившись в потолок, но видела не трещину, бегущую от люстры, а одно и то же: пальцы Оливии, разжимающиеся на её запястье. Молчание. И затем тот звук. Тот оглушительный, окончательный, металлический лязг, который навсегда разделил её мир на «до» и «после».

ㅤПрошло две недели. Четырнадцать дней официального траура, приглушенных голосов в школьных коридорах и пустых взглядов, скользящих мимо нее. Власти назвали это трагическим несчастным случаем. Газеты пестрели заголовками о «неосторожности молодежи на заброшенных объектах». Но Эмили знала правду. Правду, которую нельзя было рассказать, потому что в ней не было ни грамма здравого смысла. Только безумие, шепот из динамиков и холодная, безжалостная рука Игры, которая, казалось, забрала свою последнюю жертву и закончилась.

ㅤНо она не закончилась. Она приходила к Эмили по ночам.

ㅤВпервые это случилось три дня назад. Она проснулась от запаха – сладковатого, приторного, невыносимого запаха гниющих лилий. Комната была погружена во мрак, но у зеркала на туалетном столике стояла фигура. Высокая, в длинном плаще. Без лица. Всего на мгновение. Но когда Эмили вскрикнула и включила свет, там никого не было. Только её собственное, искаженное ужасом отражение и тонкая, едва уловимая струйка пара, медленно растворяющаяся в воздухе, будто кто-то только что выдохнул ледяной воздух.

ㅤА сегодняшняя ночь была хуже.

ㅤЕй снилось, что она снова в том цеху. Пыль хрустит на зубах, въедаясь в легкие. Она бежит, но ноги словно вязнут в густой, черной патоке. «Признайся»,– прошептал кто-то прямо у неё в ухе. Голос был знакомым. Оливии. Эмили обернулась. Никого. Только тени, которые удлинялись и тянулись к ней, принимая очертания широкополых шляп и длинных, костлявых пальцев. «Ты следующая, Эмили. Ты знаешь, за что». Она споткнулась,упала на колени. Перед ней лежал браслет Оливии – те самые черные бусины с серебряными лилиями. Он был разломан пополам, а из трещины сочилась та самая черная, маслянистая субстанция. Она тянулась к ней, как живая. Эмили попыталась отползти,но тени уже нависли над ней, холодные и безвоздушные. Какая-то невидимая сила развернула её лицо к луже на полу. Но это была не вода. Это было идеальное, черное как смоль зеркало. И в нём отражалась не она. А миссис Кларк. Она улыбалась своей вечной, застывшей улыбкой и медленно подносила палец к губам. Тш-ш-ш.

ㅤЭмили проснулась с единственным звуком, застрявшим в горле, – беззвучным, разрывающим криком. Сердце колотилось так бешено, что казалось, вот-вот разорвет грудную клетку. Комната была залита бледным светом утреннего солнца. Было семь утра. Но сладковатый, тошнотворный запах гниющих лилий всё ещё витал в воздухе, приправленный другим, новым ароматом – медной кровью и… озоном, будто после грозы.

ㅤОна не сходила с ума. Она знала, что не сходила. Это было реально. Игра не закончилась. Оливия была только началом. И теперь она выбрала её.

ㅤВ гробовой тишине дома звук дверного звонка показался взрывом. Эмили вздрогнула, уронив чашку с остывшим чаем, который она так и не решилась выпить. Зеленые осколки фарфора разлетелись по кухонному полу, смешавшись с рассыпавшимися чайными листьями. Она не хотела никого видеть. Не хотела говорить. Она хотела забиться в самый темный угол и чтобы все просто оставили её в покое.

ㅤНа пороге стояла София. Она выглядела на десять лет старше. Темные, почти фиолетовые круги под глазами, осунувшееся лицо, в одной руке – скомканная пачка сигарет, хотя Эмили точно знала, что она не курит, в другой – белый конверт.

– Впусти меня, – голос Софии был хриплым, прокуренным, будто она не спала все эти две недели. – Пожалуйста. Это важно.

ㅤОни молча сидели на кухне. Эмили сгребла осколки в кучку, но убирать не стала. Просто смотрела на них, на острые, опасные грани, чувствуя их притягательность.

– Мне тоже снятся кошмары, – наконец сказала София, не глядя на подругу, уставившись в зелёную кучку на полу. – Каждую ночь. Я слышу этот звук. Этот… лязг. – Она сжала кулаки, и костяшки побелели. – Но это не просто кошмары, Эмил. Вчера… вчера я нашла это у себя в комнате. На подоконнике.

ㅤОна дрожащей рукой толкнула через стол тот самый белый конверт. На нем не было ни имени, ни адреса. Только идеально ровная, ядовито-зеленая капля, похожая на росу, но пахнущая медью и лилиями.

ㅤЭмили отшатнулась, как от раскаленного железа.

– Не трогай его!

– Я уже вскрыла, – глухо сказала София. – Там ничего нет. Пусто. Но он был там. Он был в моем доме. Он знает, где я живу. Он всегда знал.

ㅤОна подняла на Эмили глаза, и в них был не просто страх. В них было холодное, бездонное отчаяние.

– Она не закончилась. Мы думали, что с… с Оливией всё кончилось. Но нет. Она просто перезагрузилась. Или мы что-то упустили. Что-то очень важное.

ㅤЭмили молча кивнула, сглатывая комок в горле. Её собственные ночные визиты вдруг стали более реальными, более осязаемыми. Она была не одна в этом безумии.

– Что нам делать? – прошептала она, и её голос сорвался. – Мы не можем никому рассказать. Нам не поверят. Мы и сами бы не поверили.

ㅤСофия медленно выдохнула, разжимая кулаки. В её позе появилась странная решимость, словно она только что приняла самое тяжелое решение в жизни.

– Есть один человек. Только один, кто… кто, возможно, поймет. Кто знает мою мать. Знает всё то, что было раньше.

– Кто? – спросила Эмили, хотя в глубине души уже боялась ответа.

ㅤСофия посмотрела на нее прямо.

– Моя мать. Одри.

ㅤЭмили замерла. Одри Харрисон. Женщина, которая появилась на пороге их жизни в самый разгар кошмара, как призрак из прошлого Софии. Женщина с глазами, полными такой же старой боли, и с тайнами, которые она унесла с собой, улетев на другой континент.

– Мама говорила, что чувствует, что мне плохо. Что она хочет помочь. Я не хотела принимать ее помощь. Я до сих пор не знаю, кто она на самом деле и какую роль во всём этом играла. Но сейчас… сейчас у нас нет выбора. Она что-то знает, Эмили. О той старой истории. О Саре Паркер. О «Ш.П.». Обо всём. И если Игра вернулась, то её корни там. В прошлом. В её прошлом.

ㅤСофия встала, её тень упала на Эмили, накрыв собой осколки на полу.

– Я договорюсь о встрече. Сегодня. Ты должна быть готова. – Она посмотрела на Эмили с такой жалостью и таким страхом, что стало еще хуже. – И будь осторожна. Если он был у меня дома… то он уже может быть здесь.

ㅤДверь закрылась за Софией, оставив Эмили вновь наедине с тишиной. Но теперь это была другая тишина – напряженная, звенящая ожиданием. Она медленно опустила взгляд на зеленые осколки на полу. И сквозь собственную бледную, испуганную тень ей показалось, что они лежат не как попало. Они сложились в знакомый, ужасающий узор.

ㅤВ форме маленькой, изящной лилии.

Глава 2. Разрушенные мечты

ㅤТишина, оставленная Софией, была громче любого шума. Она звенела в ушах, вибрировала в осколках фарфора на полу, вторила бешеному стуку сердца Эмили. Воздух в прихожей, еще секунду назад наполненный отчаянным шепотом подруги, теперь казался спертым и тяжелым, будто выдохшимся после долгой болезни. Эмили не двинулась с места, вжавшись в косяк кухонной двери, пока не услышала, как завелся, взвыл и затих в отдалении мотор машины Софии. Лишь тогда она смогла выдохнуть – глубоко, прерывисто, как будто только что всплыла с глубины, – и посмотреть на пол, на то место, где минуту назад виделся зловещий узор.

ㅤОна медленно опустилась на колени, касаясь пальцами холодного кафеля. Зеленые осколки лежали неподвижно, безжизненно, отражая в своих гранях бледное утреннее солнце, пробивавшееся через жалюзи. Узор, так напугавший ее секунду назад, был всего лишь хаотичным нагромождением, игрой света и тени. Игра. Это слово отозвалось в ней болезненным эхом. Игра воображения, подпитанная паникой и бессонными ночами. «Он уже может быть здесь». Слова Софии, произнесенные хриплым, прокуренным шепотом, эхом отдавались в ее сознании, придавая обычному кухонному хламу зловещий смысл.

ㅤС резким, почти яростным движением Эмили вскочила, схватила совок и веник, зажатые в кулаке черенки впились в ладонь. Она принялась с метущейся яростью сметать осколки, стараясь не смотреть на них, не видеть в них ничего, кроме битого фарфора. Но каждый звонкий стук черепков о металл совка заставлял ее вздрагивать, отзываясь в висках тупой болью. Это был тот же звук, что и в кошмарах, – сухой, высокий, как щелчок. Она высыпала их в мусорное ведро, потом, не раздумывая, завязала пакет на тугой узел и быстрыми шагами, почти бегом, отнесла в большой бак на улицу, к самому забору. Действовала она на автомате, словно это была не посуда, а что-то опасное, заразное, что нужно немедленно изолировать от себя, от своего дома.

ㅤВернувшись в прихожую, она на мгновение задержалась у двери, прислушиваясь к тишине дома. Он был слишком большим для нее одной после отъезда отца. Каждый скрип половицы, каждый шорох системы отопления отзывался в немой пустоте преувеличенно громко. Она щелкнула засовом на входной двери, затем повернула второй, поставила на цепочку. Сердце все еще колотилось где-то в горле. Она обошла каждую комнату на первом этаже, проверяя окна, дергая рамы, убеждаясь, что щеколды плотно защелкнуты. Солнечный свет, заливавший гостиную, казался обманчивым, призрачным, он ложился на ковер длинными бледными прямоугольниками, но не согревал, а лишь выставлял напоказ пылинки, танцующие в воздухе, одиночество и немые следы той жизни, которая была раньше.

ㅤЕе взгляд упал на каминную полку. Там стояла серебряная рамка с фотографией: она, Оливия, Шарлотта, Изабелла и София на пляже, всего полгода назад. Они смеются, загорелые, с мокрыми от морской воды волосами, их пальцы переплетены в беззаботном дружеском жесте. Солнце слепит объектив, заливая все золотым светом. У Оливии на запястье тот самый браслет с черными бусинами и серебряными лилиями, талисман, который она никогда не снимала. Эмили резко отвернулась, будто получив пощечину. Теперь это фото выглядело как насмешка, как жестокий снимок с того света, из измерения «до», которое было навсегда отрезано от нее оглушительным металлическим лязгом.

ㅤСофия вела машину на автопилоте, пальцы сами сжимали руль с привычной силой. Знакомая дорога вилась меж аккуратных газонов и почтовых ящиков, но мысли ее были далеко, в той солнечной кухне, с лицом Эмили, искаженным ужасом. Вид подруги, бледной, испуганной, почти разбитой, преследовал ее, как тень. Она сама чувствовала себя так же – выжженной изнутри, пустой оболочкой, механически выполняющей функции. Но сейчас, после того как она произнесла имя матери вслух, выбросила ему в лицо этот страшный конверт, в ней зажглась крошечная, едва теплящаяся искра чего-то другого. Не надежды – на надежду сил уже не оставалось. Скорее, холодной, отчаянной решимости идти до конца, какой бы этот конец ни был.

ㅤОна въехала в свой район, тихий и респектабельный, где каждый кирпич, каждый куст самшита тщательно хранил видимость безупречного благополучия. Здесь не было места трагедиям, они тщательно выметались за порог, как пыль. Их особняк, белоснежный, с колоннами у входа, казался самым идеальным из всех – безупречный изумрудный газон, свежеокрашенные темно-зеленые ставни, симметрично подстриженные кусты. Идеальная, бездушная картинка из глянцевого журнала. «Разрушенные мечты», – пронеслось в голове Софии. Так она в последнее время называла его про себя. Мечты о нормальной семье, о матери, которая защитит и утешит, рассыпались в прах, обнажив красивый, безжизненный фасад.

ㅤМашина матери, дорогой серебристый седан, уже стояла в открытом гараже, будто ждал ее. Одри была дома. София заглушила мотор и на мгновение замерла в салоне, прислушиваясь к тиканью остывающего двигателя. В ушах еще стоял беззвучный крик Эмили. Она собиралась с духом, с силами, чтобы снова столкнуться со стеной. Разговор предстоял тяжелый, бесполезный, она почти не сомневалась в этом, но отступать было некуда.

ㅤОдри Харрисон сидела в безупречно чистой гостиной в кресле у окна, уткнувшись в яркий экран новенького MacBook'а. На столе из светлого дуба рядом дымилась чашка с травяным чаем, от которого пахло мятой и чем-то лекарственным. Она выглядела удивительно собранной и ухоженной для женщины, которая всего две недели как вернулась к брошенной много лет назад дочери после чудовищной трагедии. Ни темных кругов под глазами, ни следов слез или бессонных ночей. Лишь идеально подобранный дорогой кашемировый джемпер, безупречный макияж, скрывающий усталость, и это каменное, ледяное спокойствие, которое бесило Софию больше всего. Казалось, ничто не могло поколебать этот железный самоконтроль.

– Ты позавтракала? – ровно, спокойно спросила Одри, не отрываясь от экрана, ее пальцы продолжали быстро стучать по клавиатуре.

– Нет, – коротко, с вызовом бросила София, проходя в комнату и плюхаясь на диван напротив. Кожа дивана была холодной. – Мне нужно поговорить с тобой. Срочно.

– Я тоже хотела обсудить с тобой кое-что важное, – Одри наконец подняла на нее взгляд, ее глаза были ясными и безразличными. – Доктор Элвин свободен завтра в четыре. Очень рекомендую его, один из лучших специалистов по ПТСР в штате. Я записала тебя на прием.

ㅤСофия застыла посреди комнаты, будто ее окатили ледяной водой. Доктор Элвин был еще одним звонким именем из длинной череды дорогих психотерапевтов и психиатров, которых нанимала Одри на протяжении долгих месяцев, чтобы «исправить» сложную дочь, «нормализовать» ее поведение. Он был новым, но суть была прежней – спрятать проблему, а не решить ее.

– Мне не нужен твой доктор, – сквозь стиснутые зубы, с усилием проговорила София, чувствуя, как по спине бегут мурашки гнева. – Мне нужны ответы. От тебя.

ㅤОдри отложила компьютер в сторону, сложила руки на коленях. Ее глаза, цвета старого, потускневшего льда, внимательно, почти клинически изучили дочь.

– Ответы на какие вопросы, София? Посмотри на себя. Ты не спишь, почти не ешь, ты на грани срыва. Ты в ужасном состоянии. Ответы тебе не помогут. Поможет только системная работа со специалистом. Я пытаюсь тебе помочь.

– Он вернулся! – выдохнула София, и голос ее дрогнул, предательски сдав на самой высокой ноте. Она ненавидела эту слабость, эту неуправляемую дрожь в руках. – Или Она. Игра. Как бы ты это ни называла. Мне снились кошмары. Каждую ночь. А вчера… вчера я нашла это.

ㅤОна рывком выдернула из картона джинсов смятый белый конверт и швырнула его на отполированную до зеркального блеска столешницу. Он скользнул и приземлился прямо перед чашкой Одри, ядовито-зеленая капля на конверте казалась кричаще яркой на фоне благородного дерева.

ㅤЛицо женщины на мгновение стало абсолютно непроницаемой маской. Ни единая мышца не дрогнула. Но София, годами учившаяся читать едва уловимые реакции этой замкнутой женщины, поймала мгновенную, стремительную вспышку в ее глазах. Не удивления. Не любопытства. А того самого, глубокого, животного, до ужаса знакомого страха. Того самого, что грыз ее саму.

– Где ты это нашла? – голос Одри потерял свою профессиональную, отполированную гладкость, в нем явственно послышалась хрипотца, будто ей перехватило горло.

– На моем подоконнике. В моей комнате. Утром. Тот самый запах… меди и лилий. Ты же знаешь, что это значит? Ты должна знать! – голос Софии срывался, становясь все громче.

ㅤОдри медленно, слишком медленно поднялась, как будто противясь каждому движению. Она взяла конверт кончиками пальцев, будто это была ядовитая змея, или раскаленный уголь, и не глядя, сунула его в верхний ящик стола, который закрыла на маленький серебряный ключик, повернув его с тихим, но окончательным щелчком.

– Это чья-то больная, жестокая шутка, София, – сказала она, возвращаясь на свое место, ее голос вновь обрел жесткую, бесстрастную оболочку. – Поток сознания больного ума. Кто-то знает о той старой истории и пользуется моментом, чтобы запугать тебя. Полиция должна…

– Это не шутка! – взорвалась София, вскакивая с дивана. – Эмили тоже что-то видит! Чувствует! К ней тоже приходили! Мы не сошли с ума, мы не больны! Ты знаешь правду. Ты знаешь, что это не закончилось с Сарой Паркер. Ты знаешь, что значит «Ш.П.»! Почему ты молчишь?!

ㅤПри звуке этой аббревиатуры, произнесенной вслух, Одри вздрогнула так, будто ее ударили током. Ее рука непроизвольно дернулась, и чашка с чаем громко звякнула о блюдце. Цвет мгновенно отхлынул от ее щек, оставив кожу матово-бледной.

– Забудь, София, – прошептала она, и в ее голосе впервые прозвучала мольба, смешанная с приказом. – Забудь обо всем, что слышала. Забудь эти глупые, опасные буквы. Твое единственное спасение – отстраниться, вычеркнуть это из памяти, позволить специалистам помочь тебе. Доктор Элвин…

– К черту доктора Элвина! – крикнула София, и слезы гнева, бессилия и боли наконец выступили на глазах, застилая все горячей пеленой. – Оливия мертва! Ее раздавило в той проклятой башне! Мы можем быть следующими! И единственное, что ты можешь предложить, – это снова накачать таблетками, чтобы я забыла? Что ты скрываешь? Что ты натворила тогда? Какую роль ты играла?!

ㅤОдри резко отвернулась и подошла к панорамному окну, скрестив руки на груди в защитном жесте. Ее плечи были напряжены до каменной твердости, она смотрела в свой идеальный, безжизненный сад, но было очевидно, что она не видит его.

– Некоторые двери, однажды закрытые, лучше не открывать никогда, – тихо, но отчетливо произнесла она. – Некоторые истории должны остаться погребенными. Я делаю то, что лучше для тебя. Я защищаю тебя.

– От чего? От правды? – голос Софии сорвался на шепот, полный горького разочарования. – Ты не защищаешь меня, мама. Ты защищаешь себя. Свои грязные секреты. Свое удобное, красивое прошлое.

ㅤОдри не ответила. Она просто стояла у окна, неподвижная, как отполированная статуя, глядя в пустоту. Разговор был окончательно окончен. Стена, которую София пыталась пробить, снова выросла перед ней, став выше, толще и неприступнее, чем когда-либо. Она была абсолютно одна.

ㅤСофия развернулась и почти выбежала из гостиной, поднимаясь по широкой лестнице в свою комнату. Она захлопнула дверь, прислонилась к ней спиной, стараясь перевести дыхание, вжаться в прочную древесину. Руки тряслись так, что она с трудом сжала их в кулаки. Такого леденящего, беспросветного отчаяния она не чувствовала даже у свежей могилы Оливии. Ее мать была не просто несговорчива или равнодушна. Она была смертельно напугана. И это пугало Софию больше всего на свете.

ㅤОна должна была понять. Должна была найти ответы сама, раз уж единственный человек, который мог бы ей помочь, предпочел снова спрятать голову в песок.

ㅤКомната Софии была полной противоположностью гостиной внизу – темные стены, завешанные постами и фотографиями, беспорядок на столе, груды книг на полу. Здесь она могла дышать. Ее взгляд, блуждающий по комнате в поисках точки опоры, упал на дверь гардеробной. Наверху, на самой дальней пыльной полке, за коробками со старыми игрушками, пылилась та самая картонная коробка с небрежной надписью маминой рукой: «Старое». Одри привезла ее с собой пару недель назад, видимо, решив навести порядок в своей жизни вместе с вынужденным переездом. Софии было строго-настрого запрещено туда лазить. «Личные вещи, ничего интересного», – сухо сказала тогда Одри.

ㅤСердце Софии заколотилось чаще, предчувствуя неведомое. Та самая искра отчаянной решимости, что тлела в груди, разгорелась, сжигая страх и усталость.

ㅤОна пододвинула к полкам тяжелое компьютерное кресло, встала на него, поднявшись на цыпочки, и с трудом стащила коробку. Пахло пылью, старым картоном и чем-то еще – слабым, едва уловимым ароматом духов, которые мать не носила уже много лет. София спустилась на пол, поставила коробку перед собой и, не дав себе передумать, опрокинула ее содержимое на мягкий ковер. Старые фотографии в выцветших деревянных рамках, где Одри была молодой и улыбчивой, странные безделушки – стеклянная птица, замысловатый камень, несколько книг по искусству с пометками на полях. И на самом дне, под стопкой пожелтевших журналов мод конца девяностых, она нашла его.

ㅤНебольшой кожаный дневник, потертый на углах, без каких-либо опознавательных знаков на обложке, цвета выгоревшего бордо. Он был на удивление тяжелым для своего размера, словно в нем хранился не просто текст, а окаменевшие, спрессованные временем эмоции и страхи. Кожа была шершавой под пальцами, а металлическая застежка туго поддалась, издав тихий, ноющий скрип.

ㅤСофия присела на пол, прислонившись спиной к кровати, поджав под себя ноги, и открыла первую страницу. Почерк был узнаваемым – острым, уверенным, с сильным наклоном, таким же, как в ее старых школьных дневниках, которые подписывала мать. Но здесь буквы были моложе, пыльче, в них чувствовалась энергия, давно утраченная Одри.

ㅤ«10 сентября. Сегодня первый день в новой школе. «Блумсбери Академи» – звучит как что-то из старых английских романов, которые обожала бабушка. Все такие напыщенные и скучные, ходят по струнке, боятся лишний раз слово сказать. Все, кроме нее. С.П. Она сидит за соседней партой на литературе. У нее смех, который слышен через весь коридор, и глаза, которые видят тебя насквозь, кажется, читают самые потаенные мысли. Она не боится ничего и никого. Особенно их. «Ш.П.», – шепчут за ее спиной одноклассники. «Школьная Правда». Говорят, она знает все секреты этого места. Говорят, у нее есть игра…»