Измайловский маньяк

– Знаешь, а ты классная, – сказал он с почти детской прямотой. – Не боишься.

– Бояться умею, – усмехнулась Настя. – Но иногда надо делать вид, что нет.

– Правильно. А то придут, знаешь, эти… – он неопределённо крутанул в воздухе сигарету. – Серьёзные. И скажут, что так нельзя. А мы им: «Можно!»

Он щёлкнул зажигалкой, сигарета вспыхнула крошечной кометой. Лёгкий дым смешался с запахом шаурмы и мокрого асфальта.

– Ты всегда такой? – спросила она, наблюдая, как он смешно морщит нос, когда выпускает дым.

– Какой?

– Счастливый.

– Я? – он удивился искренне. – Да я прост. Музыка, байк, девчонки, чтоб без занудства. И чтобы начальник не пилил… ну, то есть пускай пилит, но не очень. А ты… – прищурился, – ты серьёзная. Как будто у тебя внутри диктофон: всё записывает, всё помнит.

Настя хмыкнула. «У меня внутри другой прибор, – поправила про себя. – Тот, что настраивается на людей. На опасность. На ложь».

– А у тебя есть мечта? – спросила она, не особо рассчитывая на ответ.

– Есть, – тут же сказал Борька. – Кайфовую «Хонду» взять. Чтоб литр объёма, чтоб рычала как зверь. И сорваться в ночь. Лучше – к морю. Встал, сел – и пошёл. Плевать на всё. – Он глотнул газировки. – И, может, с кем-нибудь… с кем не скучно.

– С девушкой?

– Ну да. Но не такой, знаешь… – он очертил в воздухе строгий силуэт, – которая всё спрашивает и думает. А такой, чтоб «поехали!» – и всё. Без этих… моральных страданий.

«Это не про меня», – спокойно отметила Настя. И удивилась, насколько легко ей это даётся – без укола, без досады. Просто факт.

Они ещё посидели: он болтал про гараж, где «дядя Коля всё чинил молотком», про соседку, которая кормит голубей и ругается на всех прохожих, про смешной случай в редакции. Она смеялась, где надо, и тонула в гуле города, будто в тёплой воде.

Но всякий раз, когда он наклонялся ближе, когда шлем касался её плеча, в голове всплывал другой образ – тяжёлый, молчаливый, как тёмная вода подо льдом. Его взгляд. Его угловатое «береги себя». Его холодная стена, о которую можно не убиться, а наконец-то облокотиться.

А Митя бы так не говорил, – подумала она. – Не хвастался бы и не обещал. Он бы просто сделал. Поставил рядом. Прикрыл.

– Поехали? – спросил Борька. – Ещё кружок, и я покажу тебе место, где всегда ветер.

– Поехали, – улыбнулась она.

Он щёлкнул ключом, мотор загрохотал, и ночь снова рванула им навстречу.

Они летели по набережной, сливаясь с огнями. Музыка из чьей-то открытой машины на мгновение смешалась с плеском воды; парень на перекрёстке держал в руках огромный букет ромашек, цветы светились молочным пятном. Небо чисто-фиолетовое; где-то далеко гремел поезд – коротко, сонно.

Настя прижалась крепче, чувствуя лопатки сквозь тонкую ткань его куртки. И услышала собственную мысль, неожиданно чёткую: Это всё – чтобы забыть. Чтобы не думать, не видеть. Чтобы не слышать своё сердце.

Она глубже вдохнула – бензин, липы, чуть-чуть горелой резины. Усмехнулась самой себе и позволила ночи ещё немного тащить её вперёд.

Глава 11

Центр встретил шумом и светом. Витрины отражали лица, люди текли вдоль стен, как разноцветные ручьи. У «Пропаганды» было людно: очередь, девушки на каблуках, ребята в белых рубашках, смешной тип в ярком пиджаке с гвоздикой в петлице, охрана у входа, гул басов, выгрызавший из улицы сердцебиение клуба.

– Зайдём? Там классные тусовки.Борька мигнул туда взглядом:

– Нет, – покачала головой Настя. И почти шёпотом добавила: – Сегодня – нет.

Он пожал плечами, но не обиделся. Развернул байк к обочине, заглушил мотор.

– Тогда посмотрим просто так, со стороны, – предложил он.

Они сняли шлемы. Воздух был плотный, пах духами, потом и чем-то сладким, что тянулось из кондитерской через дорогу. Музыка из клуба била по стеклу, как по барабанной перепонке.

– Смотри, – кивнул он на вход. – Вот такие мне нравятся: блеск, улыбки, не грузят.

– Это вывеска, Борь, – сказала она мягко. – Внутри у людей всё разное.

– Да ну, – отмахнулся он. – Чего там разное? Все хотят одного: кайфа. Танцевать, целоваться, забыть, как их там зовут.

«Забыть себя», – повторила Настя и поймала лёгкий холодок в спине. Басы словно подошли ближе, вибрация прошла по рёбрам.

У входа девушка в серебристом платье вдруг расплакалась, парень обнял её и повёл в сторону, объясняя что-то горячо, почти театрально. Слева двое спорили с охранником, справа трое смеялись так громко, будто смех мог их от всего защитить.

Она смотрела на эти лица и думала, что из этого света всегда есть обратная сторона – тёмный парк, бледная кожа в траве, лента, что скрипит, когда её натягивают на ветки.

– О чём задумалась? – спросил Борька.

– О работе, – честно ответила она. – О том, как легко тут – и как тяжело там.

– Ты всё туда, – вздохнул он. – Ладно. Поехали дальше?

– Давай ещё пару минут, – попросила она.

Они стояли у бордюра. Сцена движущейся витрины – как кино без начала и конца. Настя поймала своё отражение в стекле: тёмные волосы, тень усталости, и – самое странное – тень улыбки. Рядом – Борька, живой, тёплый, простой.

«Вот так можно было бы и жить, – промелькнуло. – Если бы не…»

– Слушай, Настя, – начал он уже более серьёзно, – а как думаешь… та женщина. Галина. Кто её… ну… – он поискал слово и, не найдя приличного, коротко махнул рукой.

– Думаю, не муж. И не любовник, – сказала она тихо. – Кто-то другой.Она глянула на него, прищурившись. Ветер тронул её щеку.

– Ты странная. Но мне это нравится.Ему захотелось поспорить – видно было по тому, как дёрнулась губа, – но он не стал. Вытянул сигарету, сунул обратно. Сказал вместо этого:

– Это диагноз? – улыбнулась она.

– Это приговор, – фыркнул он. – Ладно, поехали. Я обещал показать место, где всегда ветер.

Они сели на мотоцикл. Музыка осталась позади, неон размазался в ленту. Город сменил маску: деловые вывески смолкли, окна стали тёмными прямоугольниками, улицы – пустыми коридорами из камня.

Он вывез её на холм у промзоны, где дорога уходила к ж/д путям и ветер гулял без преград. Здесь было почти темно и удивительно тихо. Точная, сухая, честная тишина – без людей, без витрин, без прикрытий.

– Вот, – сказал Борька, заглушив мотор. – Здесь всегда дует. Как будто город сам дышит.

Ветер и вправду тянулся откуда-то снизу, шевелил траву, холодил распаренную кожу. Настя подняла голову – над ними висело небо, глубокое, как колодец. Где-то вдали клацнули стрелки, коротко рявкнул тепловоз.

– Красиво, – сказала она.

– Да, – согласился он. – И пусто.

Они молчали. И в этой тишине она снова услышала своё: тянет к нему. К тому, кто не говорит «кайф», не рисует неоновые картинки, а просто ставит рядом, как маяк.

– Поехали? – вспомнил о времени Борька.

– Поехали, – кивнула она.

К двум часам ночи он высадил её у подъезда. Она сняла шлем, провела рукой по растрепавшимся волосам. В ушах ещё звенела скорость, кожа на щеках горела от ветра.

– Ну как тебе? – искоса ухмыльнулся он.

– Неплохо, – честно сказала она. Это «неплохо» почему-то обрадовало его сильнее, чем любое «вау».

– Слушай… можно как-нибудь ещё? Я заеду – и махнём. Куда скажешь.Он вдруг посерьёзнел:

Она посмотрела на него – свет из окна первого этажа задел его скулу, глаза были светлыми, почти прозрачными.

– Посмотрим, – ответила она и улыбнулась – без обещаний.

Борька чуть наклонился ближе – настолько, чтобы воздух между ними стал тёплым, как от ладони. Он, кажется, хотел коснуться её губ. Но Настя отступила на шаг – не грубо, просто вовремя.

– Береги себя, – сказала она.

Он кивнул – коротко, по-мужски – и вернул шлем на голову.

– И ты… – ответил он, заводя мотор.

Байк рванул со двора, оставив в воздухе запах бензина и короткий, глухой рёв. Тишина подъезда встретила её безрадостным эхом. Она поднялась на этаж, щёлкнула замком.

– Всё свидание я смеялась, болтала, ловила ветер… но думала только о нём. О Мите.В темноте комнаты её мысли вернулись к Мите: строгий, серьёзный, недоверчивый – и оттого ещё более притягательный. Она села на кровать, упёрлась лбом в колени и тихо выдохнула:

– Чёрт… кажется, меня тянет к нему.И впервые позволила себе назвать это вслух – шёпотом, будто боясь спугнуть:

Но почему именно к нему? Ведь рядом был Борька – весёлый, настойчивый, живой. А её всё равно тянуло к тому, кто держался холодно и отталкивающе.

Глава 12

На следующий день Настасья отправилась на Черкизовский рынок. Её любимая белая рубашка испортилась: на ткани проступило жирное пятно – откуда, она так и не поняла. Тратиться не хотелось, но придётся.

Толпа гудела, словно огромный улей: зазывалы перекрикивали друг друга, пахло шашлыком, специями и дешёвым пластиком. Настя пробиралась меж прилавков, вглядывалась в груды одежды.

– Папа, посмотри, какая красивая девушка! Я тоже так хочу одеваться, когда вырасту.Взгляд зацепился за мужчину с девочкой лет десяти. Они держались за руки. Девочка посмотрела прямо на Настю и вдруг сказала звонким голосом:

Настасья невольно улыбнулась. Она заметила необычное: у девочки были глаза разного цвета – один зелёный, другой карий.

– У тебя очень красивые глаза, – мягко сказала Настя. – Как тебя зовут?

– Женя, – ответила девочка.

– А меня Настасья.

– Ладно, пока!Женя махнула рукой и звонко рассмеялась:

Она бежала рядом с отцом, растворяясь в гуле рынка. Настя ещё несколько секунд смотрела им вслед и вдруг почувствовала странное тепло – будто эта встреча что-то значила, хотя сама она не понимала что.

Она поехала в свою всё-таки родную и любимую конторку.

Настасья впервые в жизни так радовалась новой белой рубашке. Простая, без украшений, чуть мужская по крою – но именно в ней она чувствовала себя «журналисткой на награду».

В редакции царила суета. Кто-то искал утюг, чтобы пригладить мятый пиджак, кто-то подкрашивал губы в отражении монитора, кто-то ругался, что «галстук точно был в шкафу».

– Быстро, дети мои золотые! Через пять минут выезд в парк! Фотограф ждать не будет, он художник, у него муза!Артур размахивал папкой и командовал, как полководец:

– У него счётчик будет ждать, – буркнул Борька, щёлкая зажигалкой.

– И счётчик, и муза, – подытожил Артур. – Поехали!

Они погрузились в две машины. Коллеги спорили, кто где сядет, смеялись, щёлкали фото на телефоны ещё до выезда. Дорога заняла десять минут:

Борька весь путь заводил разговор про новый байк, Артур поправлял галстук и проверял, «не перекосило ли воротник», Олеся шутила, что он похож на ведущего «Времени». Настя смотрела в окно и думала: эта суета напоминает школьную экскурсию.

В Измайловском парке воздух пах мокрой травой и жареной кукурузой, над дорожками шумели кроны. Фотограф – сухощавый мужчина в клетчатой рубашке – строил всех, как школьников: то ровный ряд, то кружок, то «улыбнитесь естественно».

– Вы как будто на допросе! – возмущался он. – Больше жизни!

Борька встал с «серьёзной» мордой, будто на портрет для военной кафедры. Олеся прыснула, Настя зажала рот ладонью.

– Так, всё, хватит, – взмолился фотограф. – Смеяться можно, но красиво.

– Красиво – это как? – подколол Артур.

– Ну… как будто вы любите свою работу, – устало пояснил тот.

– А-а-а, так это постановка, – изрёк Борька. И вся редакция заржала.

– Ладно, смейтесь, как хотите! Хоть это будет живо.Фотограф махнул рукой:

И получилось живо. Десятки снимков: кто-то держал кукурузу, кто-то прикрывал лицо блокнотом, Артур изображал «памятник Ленину», Борька показывал «козу», Олеся отплясывала на скамейке.

– Всё, хватит, а то у меня плёнка закончится… – и тут же осёкся, вспомнив, что у него цифровик.Коллеги из верстки складывали «сердечки» руками, репортёры из спорта изображали боксёров. Настя смеялась до слёз, а фотограф ворчал:

После съёмки они ещё гуляли по дорожкам. Кто-то жевал сахарную вату, кто-то снимал на телефон. Настя держалась ближе к Артуру, Борьке и Олесе, но впервые ощутила: вся эта шумная толпа – её команда.

– Заказываю «Чёрный ворон»!У входа в парк играли уличные музыканты – трое парней с гитарами и скрипкой. Настя слушала, как звенят струны, и ловила себя на мысли: давно не чувствовала такого простого счастья. Борька кинул мелочь в чехол и крикнул:

Музыканты засмеялись и заиграли. Олеся качала головой в такт, Артур дирижировал, как настоящий маэстро. Настя смеялась так, что щеки болели.

– У кого быстрее растает – тот пишет заметку про глобальное потепление!Потом они взяли по мороженому. Настя облизывала капли шоколада, которые стекали по пальцам. Борька подначивал:

– Слушай, – сказала она тихо Насте, – а ведь здорово, что мы вообще здесь. Не в редакции, не в серой коробке, а вот… живём.Олеся остановилась у перил пруда, задумчиво глядя на гладь воды:

Настя кивнула. В груди расправлялась лёгкость.

– Да, – отозвалась Настя, чувствуя, как в груди расправляется лёгкость.

– Иногда я думаю, что мы друг друга грызем. Но потом такие дни… и понимаешь, что без них было бы пусто.Олеся усмехнулась, глядя на Артура и Борьку, которые вдалеке спорили о чём-то.

– Тебе тоже иногда кажется, что ты здесь как будто случайно?Настя посмотрела на неё – в глазах Олеси отражался огонь ближайшего фонаря.

– Кажется, – кивнула Олеся. – Но потом я вижу, что без меня они бы всё равно не справились. И ты тоже так.

Эти слова остались в Насте теплом, которое она не сразу смогла облечь в ответ.

– Так, орлы! – привычно начал он громко, но потом сбавил тон и сказал почти серьёзно: – Знаете… я вас часто матерю. Ну ладно, всегда матерю. Но смотрю сейчас – и думаю: чёрт возьми, у меня команда. Настоящая.Чуть позже Артур собрал всех у выхода из парка.

– Артур, не начинай, а то мы расплачемся, – хмыкнул Борька, но глаза у него всё равно блестели.

– Да пошёл ты, – махнул рукой Артур. – Но я серьёзно. Если мы вместе, нас никакая премия не убьёт.

Они рассмеялись. Настя шла рядом и впервые за долгое время чувствовала: она не «пришлая девчонка». Она часть этой шумной, глупой, но настоящей команды.

Глава 13

– А теперь – в бар! – объявил Артур, сияя. – Без обсуждений!

– Игра простая. Каждый называет самую сложную для себя статью. Потом пьёт. Кто соврал – пьёт дважды.Бар оказался тёмным, с высоким потолком и запахом коньяка. За столом расселись все вперемешку. Артур поднял стопку:

– А если все были лёгкие? – хмыкнул Борька.

– Тогда пьёшь тройную, – отрезал Артур.

Смех, звон стаканов.

– Самая трудная – когда меня отправили писать про гастро-ярмарку. Я с перепоя, иду мимо баранины… – он закатил глаза. – А писать надо «ароматы востока». Я чуть не блеванул в блокнот.Первым рассказывал сам Борька:

Все заржали.

– Я брала интервью у дизайнера, он говорил часами про пуговицы. Я потом неделю боялась застёгиваться.Олеся призналась:

– А для меня самая трудная – вот эта история. Потому что она настоящая. Потому что про смерть писать трудно.Настя поднялась:

– За такие тексты. И за то, чтобы нам самим не пришлось жить в них.На секунду стол стих. Артур поднял стопку и сказал:

– Так, детей надо развозить по домам. Такси за мой счёт.Они вышли в ночь шумной гурьбой. Воздух был прохладный, липы пахли сладко. Артур оглядел всех, вынул кошелёк и с видом генерала объявил:

– Артур, ты разоришься, – попыталась возразить Олеся.

– Разорюсь я, когда вы напишете гениальное и уйдёте в «Коммерсант», – парировал он. – Пока вы мои – довезу целыми.

– Берегите себя, мадам. Ваш верный рыцарь всегда при коне… то есть при мотоцикле.У тротуара остановились три машины. Все обнимались, обменивались шуточками. Борька на прощание театрально поклонился Насте:

Настя смотрела, как один за другим коллеги рассаживаются по такси. Смех ещё звенел в воздухе, но в груди было тепло – то самое чувство, что за всеми шутками и цинизмом они действительно держатся друг за друга.

– Не пропадайте, журналисты! Мы ещё возьмём свой гран-при!Артур махнул рукой из окна:

Настя осталась на тротуаре, вдохнула ночной воздух и впервые за долгое время почувствовала: у неё есть место, куда хочется возвращаться. Машины разъехались.

Через пару дней, когда хмель от редакционного веселья окончательно выветрился, зазвонил телефон Настасьи. На экране высветилось знакомое имя.

– Привет, – раздался в трубке голос Мити. Спокойный, но с лёгкой усмешкой. – Моя неугомонная журналистка из подвала.

– Звучит как комплимент.Настасья улыбнулась, прижимая телефон к уху.

Она шагнула к окну, отдёрнула занавеску: во дворе играли дети, кто-то тащил пакеты с рынка, жизнь шла своим чередом. Но сердце вдруг стучало быстрее – от его слов, от того, что он позвонил сам.

– Через пару часов будет следственный эксперимент. Ты всё ещё хочешь присутствовать?Потом голос Мити стал серьёзным:

– Да, – твёрдо ответила Настасья, даже не раздумывая.