Измайловский маньяк

– То есть… он согласился показать?Настасья уставилась на него, забыв про вилку в руке.

– А куда денется, – пожал плечами Митя. – Такие признания надо закреплять. С понятыми, с протоколом, с камерой.

– Можно… можно будет там быть? – тихо спросила она.Настасья почувствовала, как сердце застучало быстрее. Она вспомнила тело в траве, ровно вытянутые руки, странный круг на земле.

– Это не спектакль, Настя. Это следствие.Митя посмотрел на неё долгим тяжёлым взглядом.

Она опустила глаза на салат, который так и остался нетронутым, а потом взглянула на него снизу вверх – с таким упрямым, почти щенячьим выражением, что Митя едва не рассмеялся.

– Ты же знаешь, я всё равно туда прорвусь, – тихо сказала она. – Место я знаю. К тому же, я уже была представлена как твоя помощница. Если мы упустим, какая-нибудь газетёнка раньше нас напишет. А это… это может быть делом всей моей карьеры.

– Ой, ладно. Но слушай внимательно: никаких «я была на месте преступления, меня привели милиционеры». Поняла?Митя закатил глаза и поднял руки, будто сдаваясь.

– Поняла, – кивнула Настасья, едва сдерживая улыбку.

– Пиши так, будто узнала от кого-то из парка, от дворника, от собачника – не важно. Но без моего имени и без упоминаний, как ты там оказалась.

– Договорились.Настасья прикусила губу, скрывая довольную улыбку, и только тихо сказала:

На секунду между ними повисла тишина, но не неловкая – густая, тёплая. За соседним столиком дети громко хрустели картошкой, кто-то уронил поднос, и кассир устало окликнул: «Следующий!».

– Ты даже салат не тронула.Митя вдруг усмехнулся, глядя на контейнер салата.

– А я ж сказала, – Настасья откинулась на спинку сиденья и чуть дерзко улыбнулась, – я не такая. Я за чизбургерами.

– Ладно, помощница следователя, пошли. Пока ты тут карьеру строишь, у меня протоколы лежат.Он тихо рассмеялся, убрал со стола мусор и встал.

Она поднялась вслед за ним, закинула сумку на плечо. Их руки на мгновение почти коснулись друг друга на узком проходе между столиками. Настасья почувствовала, как сердце пропустило удар, и тут же отвернулась к витрине с игрушками из «Хэппи мил».

– Спасибо за обед, – бросила она, выходя на улицу.

– Это не обед, – поправил Митя, догоняя её. – Это перекус. Обедать будем, когда поймаем настоящего убийцу.

Он открыл перед ней дверь, и они вышли в московский шум – трамвай грохотал по рельсам, маршрутка рванула от остановки, в воздухе смешивались запах бензина и жареной шаурмы.

Настасья поправила сумку и шагнула рядом. Она уже знала: эта история не отпустит её.

Управление встретило Митю запахом табака и бумаги. В узком коридоре звенели телефоны, мелькали лица сотрудников.

– Ты что там устроил? – сухо спросил он, перекладывая бумаги. – Газетчицу таскаешь с собой?Кузьмин сидел у себя за столом, заваленным папками, и даже не поднял глаз, когда Митя вошёл.

– Помощница, – спокойно ответил Митя.

– Помощницы у нас по штату не положены. А знаешь, чем это закончится? Сначала статья в газетёнке, потом начальство спросит: почему следствие на полосе раньше, чем в протоколе.Кузьмин поднял взгляд, его глаза были тяжёлыми.

– Я держу её при себе, – отрезал Митя. – Иначе полезет сама.

– Делай, как знаешь. Только если облажаешься – отвечать будешь ты.На секунду на лице Кузьмина мелькнула усталость, но голос остался жёстким:

Он быстро закрыл папку, словно разговор был окончен. В его тоне чувствовалось желание поскорее поставить точку и вернуться к рутине, будто лишние слова только мешали.

Глава 7

Телефон зазвонил в семь вечера.

– Боголюбова? – голос Мити звучал уставшим, но собранным. – Нашли зацепку. Твою Меркулову видели пару раз с любовником в «Пропаганде».

– В баре? – Настасья едва не выронила трубку. – Так это же центр!

– Да. Только… не хочу тебя туда тащить, – добавил он. – Там публика разная, и мужик может оказаться не тем, кем кажется.

– Вот поэтому я и нужна, – перебила она. – Я женщина. Сойду за лёгкую, разговорить смогу. А ты его одним видом напугаешь.

– Настя… – в голосе Мити прорезалось раздражение. – Это не детектив.

– Зато шанс. Если я подсяду к нему – он не насторожится. Ну, подстрахуешь издалека. Ты же всё равно не отпустишь меня одну, – упрямо сказала она.

Повисла пауза. В трубке слышался только его хрипловатый вздох.

– Ладно, – наконец произнёс он. – Заеду через час. Но держишься рядом, ясно?

Гудки оборвали разговор. Настасья ещё несколько секунд стояла с телефоном в руке, слушая собственное сердцебиение. Мысль о предстоящем вечере обжигала: бар, подозреваемый, риск – и где-тоМитя, который вроде бы рядом, но всё же держит дистанцию.

Она прошла по комнате, открыла шкаф, перебрала вещи. Одно платье показалось слишком скромным, другое – слишком строгим. Наконец выбрала то, что выглядело вызывающе, почти дерзко.

Настасья стояла у зеркала и вертела прядь волос. На ней была короткая чёрная юбка, яркая малиновая блузка, каблуки. Губы подчеркнула помадой, глаза – тёмным карандашом.

«Журналистка или разведчица? – подумала она. – Вызывающе… но в роль вхожу».

Внутри всё сжималось от страха и одновременно дрожало от предвкушения.

– Ну, прямо роковая женщина. Осторожнее, так и забудешь, что ты журналистка.Во двор тихо въехала знакомая «десятка». Настасья вышла навстречу. Митя вышел из машины, задержал взгляд и чуть усмехнулся:

– Зато в роль вхожу.Она хмыкнула, стараясь скрыть смущение:

– Садись, – коротко сказал он, открывая дверцу.

Машина нырнула в поток вечерней Москвы. Фонари расплывались в стекле, музыка из чужих машин гремела вперемешку с сигналами. Настасья молчала, и только каблук постукивал по полу, выдавая её нетерпение.

Бар «Пропаганда» гудел, как улей. Дым клубился под потолком, в колонках играла Земфира, в воздухе пахло алкоголем, сигаретами и пряным потом. За столиками сидела разношёрстная публика: студенты, журналисты, какие-то богемные парочки.

Любовник Галины сидел у стойки – высокий, холёный, в белой рубашке, слегка расстёгнутой. На столе – бокал с виски, руки уверенные, движения отточенные. Лицо красивое, но скользкое, глаза блестели усталой опасностью.

– Можно сесть?Настасья подошла и улыбнулась как можно проще:

– Садись. Но я не компания сегодня.Он скользнул по ней взглядом, и на секунду в глазах мелькнула усталость и боль.

– Тогда зачем пить одному? – легко парировала она.

– Я потерял одну женщину, которую любил. А домой возвращаюсь к той, которую не люблю.Он усмехнулся, сделал глоток, потом сказал тихо, будто себе:

– Извини. Но, кажется, я приношу беды другим.Пауза. Он отставил бокал и добавил:

– Береги себя, девочка.Он жестом позвал официантку, бросил на стол деньги, встал.

И ушёл, растворившись в дыме и музыке. Настасья осталась сидеть, сжимая пальцами бокал, который даже не дотронулась к губам. Сердце колотилось: она ожидала хамства или угроз, а услышала чужое горе.

– Всё в порядке? – спросил Митя и сел рядом.Рядом скрипнул стул.

– Ты следил? – усмехнулась она.Она обернулась – он выглядел спокойным, но глаза выдавали напряжение.

– Конечно. Ты сама выбила себе право участвовать, так что я держался рядом… – он хмыкнул, будто пытаясь скрыть недовольство. – Ну и что?

Настасья пересказала весь разговор с любовником: его улыбка, его слова о женщине, которую он потерял, о жене, к которой возвращается без любви. Каждое слово звучало в её памяти, словно осколок стекла. Она говорила, а внутри у неё всё сжималось: чужая боль прилипала к ней, как запах табака к волосам.

– Хм. Красиво говорит. Но завтра всё равно вызовем его. Для очистки совести.Митя слушал молча, не перебивая. Его лицо оставалось каменным, но рука на столе сжалась в кулак. Наконец он коротко сказал:

Она кивнула. Внутри было странно пусто: лёгкость оттого, что он не убийца, и тяжесть от чужих слов, врезавшихся в память.

– И вообще, – добавил он неожиданно резко, – хватит с тебя. Ты мешаешь следствию, Настя. Не приходи больше.

Слова хлестнули сильнее пощёчины. Настасья почувствовала, как будто её выставили за дверь на глазах у всех.

Мешаю? – внутри поднялась волна обиды. Она ведь сидела рядом, рисковала так же, как он. Видела те же лица, тот же страх. И теперь он отрезал её одним словом, будто всё это ничего не стоило.

– Что? – спросила тихо.

– Ты не понимаешь, во что лезешь. Я отвечаю за жизнь людей, а ты… ты журналистка. У тебя другая работа.

В голосе не было злости – только усталость и жёсткость, от которых стало холодно. Бар вокруг словно потускнел: свет ламп стал резче, смех за соседними столами – громче и чужим.

Она прикусила губу. Хотела возразить: «Я не мешаю, я помогаю», – но слова застряли в горле.

Перед глазами встала редакция: шум звонящих телефонов, крики Артура через весь зал, Борька с вечными шутками. Всё это – фон, суета, но в ней тоже была её часть. И теперь – Митя, который будто ставит её за линию, как наблюдателя, а не участника.

В горле застрял ком. Хотелось крикнуть, что она не просто журналистка, что она не собирается стоять в стороне. Но слова не шли. Вместо этого губы дрогнули, и Настасья едва слышно сказала:

– Поняла.

Митя отвернулся первым, словно ставил точку. Его плечи были напряжены, шаги – слишком быстрые, будто он хотел уйти подальше не только от неё, но и от разговора.

Настасья осталась сидеть на секунду дольше. Музыка в «Пропаганде» вдруг показалась глухой, бьющей прямо в виски. В зале смеялись парни в клетчатых рубашках, девушки в ярких топах наклонялись к бару, кто-то хлопал по плечу бармена. А ей всё это было невыносимо – чужая лёгкость, чужая радость. Она чувствовала себя изгнанницей среди праздника.

Она встала и пошла за ним. Снаружи гудела вечерняя Москва: блестели мокрые витрины, клубились выхлопные газы, на углу ругались таксисты. Настасья и Митя вышли из «Пропаганды» бок о бок, и ей вдруг стало ясно: эта история держит их обоих крепче, чем они сами ожидали, только каждый цепляется за неё по-своему.

– Завтра всё узнаем.Митя довёз её до дома, почти не разговаривая. Сидел, сжав руль, смотрел вперёд. Лишь на прощание, когда машина остановилась у её подъезда, коротко сказал:

И уехал, даже не взглянув в её сторону.

Настасья осталась стоять, слушая, как стихает звук мотора. Пустота внутри была такой, будто её ударили, но без синяков. Она впервые подумала: если даже он видит во мне лишнюю, то кто вообще допустит меня к правде?

Она поднялась по ступенькам к подъезду и вдруг поймала себя на странной мысли: все мужчины вокруг – разные, но каждый по-своему оставляет её одну.

Любовник – скользкий, обаятельный и опасный. Человек, у которого на языке красивые слова, а в сердце – пустота. Он признаётся в потерянной любви, но возвращается туда, где давно нет огня. С таким можно выпить, поговорить, но опереться – никогда.

А Митя… Митя был стеной. Высокой, надёжной, но ледяной. За этой стеной можно было спрятаться, но к ней невозможно прижаться – она обожжёт холодом.

Настасья закрыла глаза и подумала: а есть ли кто-то, кто сможет быть рядом, а не только по другую сторону?

Глава 8

– Слушаю…Телефон зазвонил поздним утром. Настасья, ещё сонная, схватила трубку.

– Это я, – голос Мити звучал спокойно, но жёстко. – Проверили. Любовник не виновен.

– Точно? – выдохнула.Она резко села на кровати, будто от холодного душа.

– Точно, – подтвердил он. – Алиби железное. Он был на работе, всё сошлось по времени. Хоть и скользкий тип, но к убийству отношения не имеет.

– Значит, круг снова замыкается на муже, – тихо сказала она.Настасья сжала трубку. С одной стороны, облегчение. С другой – пустота: подозрение снова рассыпалось.

– Именно, – ответил Митя. На секунду в его голосе прорезалась усталость.

Он отключился, и в комнате воцарилась тишина. Настасья уронила телефон на кровать, уставилась в потолок. Пришло странное предчувствие, будто следующая новость окажется куда страшнее.

Она машинально оделась, вышла на улицу и двинулась к редакции. Утренний город гудел маршрутками и трамваями, запах жареных пирожков тянулся от киоска на углу, а в голове пульсировала только одна мысль: что дальше?

Настасья зашла в редакцию. Все головы повернулись к ней, будто она вернулась с фронта. Артур уже стоял у своего стола с бутылкой шампанского – дешёвого, «Советское», но пробка была готова вылететь.

– Ну как? – ухмыльнулся Артур, и в глазах блеснуло веселье.

Настасья задержалась на пороге. В подвале пахло перегретым пластиком и вчерашними сигаретами.

Девчонки из вёрстки переглянулись и хихикнули – они жили своей жизнью, даже когда Артур устраивал спектакли.

В углу Борька, младший репортёр, громко хлопал по клавиатуре. Он был тем самым парнем, что всегда мог одновременно писать заметку и спорить о новых мотоциклах. Настя пару раз ловила себя на мысли, что от его шума в редакции было даже уютнее.

Олеся болтала по телефону, жуя сухарь и одновременно стуча текст. В углу дремал корреспондент спортотдела, прикрыв лицо газетой, а из принтера хрипло выезжали страницы – пахнущие дешёвой краской, ещё горячие.

За соседним столом Витя-спортсмен снова жевал жвачку, стуча пальцами по клавиатуре, будто отбивал ритм, звучал, как барабан.

Этот подвал жил своей жизнью: шумел, трещал, скрипел, как старый радиоприёмник, но каждый здесь верил, что однажды поднимется наверх, в «настоящую» журналистику.

– А что вы тут делаете? – Настасья выгнула бровь.

– Мне оттуда позвонили, – Артур привычно ткнул пальцем вверх, будто министры сидели прямо на потолке. – Сказали: готовьтесь, скоро переедем в «Башню». Как ты хотела.

Он говорил громко, но Настасья уловила: глаза его чуть устало блеснули. Может, и сам он уже не верил в эти обещания, просто цеплялся за них так же, как и все в этой подвальной редакции.

– Это с чего вдруг? – скептически спросила Настасья и скрестила руки на груди.

– Статью пишем, что Галину убил… – Артур сделал паузу и внимательно посмотрел на неё. – Ну? Кто?

– Муж. Признался.Настасья выдохнула, будто скидывая с себя лишний вес:

– Вот! Убил муж, – сразу подхватил Артур, – И мы расскажем, почему любовник – это плохо. Поднимем семью, демографию, все дела. И нам дадут местечко. Теперь точно обещали.

– Но ещё не было следственного эксперимента, – возразила Настасья.

– Читателю не нужна правда, Настя. Читателю нужен скандал. Ему плевать, было ли там алиби или эксперименты. Главное – кровь, измена, ревность. Вот что продаёт номер.Он вскинул руку, будто дирижировал оркестром:

– Помните ту студентку? Мы написали кое-как, без доказательств, и газету смели с прилавков. А если бы полезли копаться в деталях, сидели бы сейчас без тиража и без премии.Он прошёлся вдоль столов и, обращаясь уже ко всей редакции, добавил:

– Журналистика – это базар. Мы торгуем словами. Кто громче выкрикнет товар, того и купят.Артур щёлкнул пробкой, громко открыл шампанское и плеснул его в пластиковый стакан. Сделал глоток, задержал дыхание и усмехнулся:

Он говорил не только Настасье – весь подвал слышал каждое слово. У Артура всегда был голос, которым он легко заглушал гул клавиатур и телефонных звонков.

– Всё это не важно. Они пусть дальше сами разбираются без нас, – отмахнулся Артур, ставя стакан на край стола.

Взгляд его скользнул по облупленным стенам редакции, по старым столам, по лицам журналистов, которые суетились, будто верили в скорый переезд.

Артур знал: обещания дают годами, а подвалы – всегда остаются подвалами. Но всё равно продолжал тянуть эту лямку – то ли по привычке, то ли потому, что другого мира он себе уже не представлял.

Когда-то, ещё студенткой журфака, Настасья мечтала совсем о другом. Сидела в душной аудитории, конспектировала лекции по этике журналистики и верила, что когда-нибудь напишет материал, после которого люди выйдут на площадь – защищать слабых, бороться за справедливость. Тогда казалось, что слово может быть оружием и лекарством одновременно.

Она вспоминала, как ночами строчила заметки в университетскую стенгазету, как спорила с преподавателями о том, что журналистика должна «служить обществу». Даже диплом хотела писать о «правде в медиа» – и с каким восторгом повторяла: «Газета – это четвёртая власть».

И вот теперь – облупленные стены подвала, пластиковые стаканчики, Артур с его вечным шампанским и лекциями про «базар». Вместо правды – инструкции сверху. Вместо расследований – дешёвые сенсации, которые покупают у киоска вместе с сигаретами и жвачкой.

Настасья ощущала, что между её мечтой и реальностью пролегла бездонная трещина. Она как будто стояла на её краю: шаг вперёд – и станет одной из них, будет торговать словами, как овощами на рынке. Шаг назад – и останется ни с чем.

– Быстро вы переобулись, Артур.Настасья сжала губы и резко сказала:

Она намеренно не добавила отчество.

В редакции повисла пауза. Борька присвистнул с другого конца комнаты и неодобрительно покачал головой.

– Ну что ты, Настька, – протянула она с улыбкой, но в голосе было больше усталости, чем доброты. – Нам же не всегда надо писать правду.Из-за стола поднялась Олеся – единственная, кто всегда звала её по-дружески:

Настасья почувствовала, как внутри всё сжалось. Её хотели снова загнать в клетку – в подвал, в дешёвые статьи «как похудеть к лету». Но она не была девчонкой на побегушках.

– А что же тогда?Настасья резко обернулась:

– Надо писать так, как нужно. Сегодня «муж-убийца» – значит, муж. Завтра скажут «любовник» – будет любовник.Олеся пожала плечами, играя ручкой в пальцах:

В редакции засмеялись – кто-то одобрительно, кто-то нервно. Но Настасья уловила другое: лёгкая фраза Олеси звучала как признание. Здесь, в этом подвальном офисе, всем было ясно, что кто-то им диктует, какие слова попадут на полосу, а какие – останутся в черновиках.

– Ты серьёзно? – Настасья резко подняла голову. – Мы же журналисты, а не куклы.

– Журналисты такие же куклы, Настя. Только нам платят за то, что мы двигаем губами под чужие слова.Олеся фыркнула, поигрывая ручкой между пальцами:

– Тогда зачем вообще мы нужны? – упрямо бросила она.

– Чтобы картинка была красивее, – холодно усмехнулась Олеся. – Кто-то ведь должен озвучивать чужие сценарии.

Удар пришёлся так точно, что Настасья почувствовала, как внутри что-то оборвалось. Она открыла рот, чтобы возразить, но по взглядам коллег поняла: многие думают так же, просто не говорят вслух. Ей стало стыдно и обидно одновременно, и слова застряли в горле.

– Слышала? Хочешь карьеру – играй по их правилам.Артур хлопнул её по плечу и добавил:

Настасья только кивнула, сделав вид, что согласна. Слова Олеси застряли в голове, но спорить не было смысла: Артур сиял, коллеги оживлённо делили между собой темы, а воздух редакции наполнился шумом.

Она думала: если согласится – станет одной из них, будет писать под диктовку и постепенно разучится сомневаться. Если станет спорить – выкинут вон, и её место займёт кто-то посговорчивее.

Но внутри уже росло упрямое чувство: «Я докажу, что стою большего. Пусть считают меня смешной – я вытяну эту историю и сделаю её своей». Эта мысль жгла сильнее, чем любые слова Артура или Олеси.

«Я всё равно пойду на следственный эксперимент. Хоть камнем лягу у дверей, но узнаю правду», – пронеслось в голове.

Глава 9

Коридор редакции пах перегретыми батареями и дешёвым табаком. Окно было приоткрыто, и в него затягивало сизый дым. На подоконнике сидели двое корреспондентов, молча докуривавших дешёвые сигареты, и глядели в пустоту двора.

Артур появился неожиданно – дверь хлопнула, и он, прищурившись, заметил Настасью у стены.

– Ты чего, Насть, сбежала? – его голос был почти ласковым, но в этой ласке чувствовалась издёвка.

– Воздух нужен, – коротко ответила она.

Он усмехнулся, подошёл ближе. В руках у него был пластиковый стакан с кофе, который пах жжёной резиной.

– Слушай, – сказал он тише. – Ты, конечно, молодец. Упрямая, цепкая. Но пойми: здесь игра по правилам. Если будешь ломаться, тебя просто выжмут.

– Я не хочу писать ложь, – упрямо произнесла Настасья.

Артур вздохнул, словно слушал капризного ребёнка.

– Ложь, правда… У нас нет роскоши выбирать. Тут всё за нас решают. А мы лишь оформляем. Ты думаешь, я не хотел в молодости писать «правду»? Хотел. Но знаешь, что получил? Долги, холодную квартиру и работу на третий сортняк. А теперь хотя бы свет включен и кофе есть.

– Ты думаешь, я плохой? Нет. Я просто выжил. А тебе решать: будешь бороться – или выживешь.Он посмотрел на неё внимательнее, и в его взгляде впервые мелькнула усталость, которую он всегда прятал за цинизмом.

Настасья замолчала. Внутри всё кипело: её тянуло крикнуть, что он предал профессию, что стал продавцом фраз. Но она сдержалась, только сильнее вжала ногти в ладони.

– Не геройствуй, девочка. Здесь за героизм не платят.Артур развернулся, хлопнул её по плечу и ушёл обратно в зал.

Она вернулась в редакцию. Наверху двор жил своей жизнью: дворники пинали старый мяч, собака рылась в мусоре. Настасья смотрела на всё это и думала: если и правда «выживать» – то зачем она вообще здесь?

– Завтра все – в белой рубашке. Фоткаемся для премии.И тут Артур сказал, посмотрев на всех:

– Я домой, – коротко бросила и вышла, чувствуя на спине взгляды – и любопытные, и завистливые, и равнодушные.Она посидела пару часов, сделала пару пометок в блокноте для вида, потом собрала сумку.

На улице было чуть свежее после дождя. Настасья вдохнула глубже, будто смывая с себя запах редакционного дыма и дешёвого кофе.

Возле метро тянуло сладким ароматом горячей кукурузы – у тележки толпились школьники, пересыпая зёрна солью прямо на ладонь. Из проезжавшей маршрутки хрипло доносился Лепс.

Москва шумела, гудела и жила своей жизнью, и этот шум после подвала резал слух, но в то же время возвращал её в реальность.

Настасья услышала за спиной торопливые шаги.

– Настя! – окликнул Борька. Он выскочил из двери, поправляя куртку и сияя, как мальчишка. – Давай я тебя подвезу.

– На чём? – прищурилась она.

Борька ухмыльнулся и указал на блестящий мотоцикл, припаркованный у обочины. Хром сверкал в свете фонаря, сиденье ещё пахло новизной.

– Вот на этом красавце! Премию срубил, помнишь за статью, это я последний взнос отдал – и всё, теперь я король дороги.

– Боря, да ты как подросток, который из «Данди-спорта» кеды выпросил.Настасья скрестила руки на груди, но невольно улыбнулась.

Для неё это сравнение было очевидным. В конце девяностых каждый школьник мечтал о паре из «Данди-спорта» – магазина, где продавали кроссовки и спортивные костюмы, казавшиеся тогда верхом моды. Получить такие – значило выбить из родителей победу, похвастаться во дворе и почувствовать себя «крутым».

– Э-э, не путай! – возмутился Борька, но глаза горели от гордости. – Это японец, настоящая техника, а не наши развалюхи. Ну что, поехали? До твоего дома меньше десяти минут.

– Давай не домой. Давай в город. Ну… как будто на свидание.Настасья задумалась, и вдруг слова сами сорвались:

– Сама предложила! Держись крепче, красавица. Сейчас покажу тебе настоящую Москву.Борька расплылся в ухмылке:

Он протянул ей запасной шлем, и через минуту мотор зарычал. Настя села за его спину, обхватила руками за талию. Хром сверкнул в свете фонаря – и мир сорвался с места.

Глава 10

Фонари вытягивались в золотые нити, асфальт блестел после вечерней грозы. Ветер бил в лицо, спутывал волосы, и вместе со страхом в груди разливалась странная свобода.

Они мчались по проспектам, пролетали мимо редких маршруток, мимо ночных ларьков и закусочных. Борька гнал так, будто хотел прогнать тьму, а она смеялась – неожиданно для себя, звонко, по-девичьи.

– Кайф, да! – крикнул он через плечо, и мотор ответил рыком.

«Он мальчишка, – подумала Настя. – Весь в этом шуме, в хроме, в своём блестящем байке. С ним легко смеяться… но что останется, если выключить мотор?»

И всё равно было приятно, что хоть кто-то сейчас старался подарить ей ощущение праздника, пусть и сомнительного, вечернего, на скоростях.

– Ну как? Жива?На Садовом они притормозили у круглосуточного ларька с шаурмой. Пар от гриля пах куркумой и поджаренной лепёшкой, под ногами перекатывались влажные, тяжёлые капли – последствия грозы. Борька снял шлем, откинул волосы назад, с торжествующим видом глянул на неё:

– Страшно, – честно призналась Настя, чувствуя, как ладони зудят от крепкой хватки. – Но… будто дышать легче стало.

– Вот! – он хлопнул себя по колену. – Это и есть кайф. Жить надо вот так – быстро и без тормозов.

Он купил газировку в мягких стаканчиках, протянул один ей. Город катился мимо гулом шин, рваным хохотом компаний, редкими отблесками фар.