Некромантка

– Так у нас смотрины или случка, Аркадий Васильевич? – невинно переспросила Шурочка. – За мыслью не уследила, больно высокий полет…

– Ш-ш-шура, – шикнула матушка.

– Смотреть, – ничуть не смутился Востриков, – не-ет, смотреть – еще не руками трогать, даже если очень хочется, люди мы приличные, правда ведь?

Над этой пошлостью матушка предательски захихикала в ладошку, так, будто с ней сроду не кокетничали. Все проглотила, даже «случку», она, урожденная дворянка! А вот Шурочка поначалу с ответом не нашлась, только закатила глаза, потом все же бросила:

– Ах. Я в восхищении. Ну давайте смотреть. – И демонстративно уставилась на гостей во все глаза. Так, будто собиралась поужинать папенькой, а на десерт съесть сыночка.

Неловкое молчание долго не провисело, матушка нарушила его, снова приказав всем наслаждаться едой. А чтобы не дать Шурочке ляпнуть еще что-нибудь неудобное, сама атаковала бухгалтера Алешу вопросами о работе и вообще о делах на заводе. Разговоры об акциях и векселях, поставщиках и профсоюзах, дебетах и кредитах полились уверенным ручейком, а потом и рекой. Шурочка даже барахтаться не пыталась, просто сидела и ковыряла вилкой картошку, иногда кидая в бурные бухгалтерские воды глубокомысленное «Мгм» или «Ага». Кидала и взгляды – на Алешу, совершенно несчастного, но мужественно рассуждавшего о том, как он влюблен в свое дело.

– Александра, а какие у вас таланты?

Аж зубы свело от этой «Александры», пророкотавшей как-то слишком уж созвучно со «сколопендрой» и серьезно до ужаса. Шурочке не особо нравилось ее полное имя, его вечно хотелось стряхнуть с себя, и она действительно встряхнулась, прежде чем переспросить:

– Мои?..

«Мертвых поднимаю, девиц свожу с ума, шубы чужие ворую».

И снова матушка все взяла на себя: обняла за плечи, заулыбалась, засветилась, гордо перечисляя:

– Рукоделие! Вязание! Крестиком шьет!

Шурочка подперла подбородок рукой и промолчала. Матушку она все же любила, и мысль, что стоило бы зашить ей рот, была жестокой. Но, к слову, на это рукодельных талантов бы не хватило. Снова взгляд упал на бухгалтера Алешу, которого явно испугал мрачный вид невесты. И плевать. Может, он и не так дурен, нелепый просто… но раз он как Ирка, пугливый, серый и обморочный, пусть скорее идет своей дорогой. Целее будет.

– Это же чудесно! – оживился Востриков-старший. – А у нас дома как раз полно подушек, которые можно крестиком расшить!

О боже… Шурочкино терпение трещало по швам. В голове бился вопль: «Больше не выдержу!» Интересно, может ли от скуки остановиться сердце? Как от страха? Она была от этого явно недалеко. Пальцы знакомо закололо, а мысль «Опять я ее подвожу» мгновенно сменила другая, тяжелее и злее: «Да какого черта? Это она подводит меня! Да и себя!» Шурочка разве вещь? Ее так нужно сбагрить? И цену еще набить, наплести с три короба про воображаемые таланты, умолчав о настоящем? Ну конечно, раз товар с браком, по-другому никто и не возьмет, так матушка думает. Права даже: возьмет не каждый, а все равно… от старания этого, заискивания тошно до кровавых мальчиков в глазах. Шурочку хоть спросили, что она думает о застенчивых тощих бухгалтерах в круглых очках? Хоть предупредили: «Все, открываем сезон охоты на женихов»? Ну не-ет, хватит! Увы, она не кошка, в Париж не уплывет. Но и от случек увольте-с.

Алеша вздрогнул и весь сжался, точно почувствовав неладное. Матушка метнула взгляд-молнию. И только Востриков-старший продолжал безмятежно уписывать заливную рыбу – к слову, довольно гадкую, сегодня не получившуюся – за обе щеки.

– Что вышивать нравится, цветочки, птичек?.. – начал он таким тоном, будто сам был в этом деле не меньшим мастером, чем в свечах. – А розы можете? Люблю розы…

Шурочка тихо положила приборы на тарелку и посмотрела ему прямо в глаза. В голове стало как-то… пусто, а потом дорогу туда нашли они – белые искорки, которые всегда подбивали ее на шалости. Те же искорки, что кололи пальцы и спонтанно срывались с них, стоило проснуться колдовству. Цветочки… птички…

– Рыбок, – спокойно произнесла она, вздохнула и покачала головой. – Не умеете вы барышню разговором развлечь. – Помедлила. Сердце действительно стучало медленно, или так ей казалось? Неважно. – Ничего! Я сейчас сама нас всех развлеку.

Белые искорки пустились в пляс, сорвались с ногтей даже прежде, чем Шурочка это осознала. Взвились над столом, осыпались в тарелки… Раки, лежавшие внушительной грудой, мстительно защелкали клешнями первые. Дальше распахнула рты и завращала глазами громадная, еще не разделанная щука, ударила хвостом, раскидывая задорные кружочки моркови и маслянистые ломтики картошки. Перепела взлететь не могли, поэтому поползли, поползли в разные стороны, помогая себе зажаристыми золотистыми крыльями и оставляя на белой скатерти жирные соусные следы. На столе было теперь веселее, чем за столом. Шурочка не выдержала и засмеялась, когда один рак схватил Вострикова-старшего за галстук, а щука прыгнула бухгалтеру Алеше прямиком на колени. Тот качнулся и с перепугу грохнулся вместе со стулом.

– Вот теперь мне правда нравится на вас смотреть! – пропела она.

– Ведьма! – завопил кто-то из них. – Правду говорили!

Еда продолжала бесчинствовать, матушка окаменела, Шурочка вдохновенно водила руками в воздухе, снова дирижируя невидимым оркестром. Да! Вот так! Это вам не вышивать подушки! В этот раз точно можно не церемониться: хрупких барышень за столом нет, так что рассудка никто от зрелища не лишится, максимум испортит брюки! Гости вопили, пытаясь отбиться от злобного ужина; наконец вскочили, ломанулись из столовой в холл, и только тогда отмершая матушка схватила Шуру за руки, встряхнула, заставила остановиться и отчаянно закричала Востриковым вслед:

– Нет, нет! Это у нее… нервы! Возраст! Она замужем сразу исправится, а уж как родит!

У Шурочки была прекрасная осанка, но ясно ведь: исправить ее могла только могила. И даже это, учитывая ее феноменальные таланты, не точно. Возможно, это она исправит всех, кто окажется в земле по соседству. Как минимум соберет себе веселую компанию.

– Никогда, – тихо сказала она.

Гости сбежали. Захлопнулась дверь. Два высоких силуэта мелькнули за окном, пропали – и вот тогда пришло время расплаты. Шурочка, снова опустошенная, уставшая, без искорок, избежать ее даже не пыталась. Зачем? Прямо сейчас она окончательно кое-что поняла, и это «кое-что» помогло ей удержаться на плаву.

Да, всю жизнь у них с матушкой была целая одна объединяющая вещь – желание жить краше, ярче, веселее, чем они сейчас живут. Вот только матушкино «краше», судя по этим смотринам, было Шурочкиным кошмаром. И она не собиралась приносить такие жертвы. Как там сказал Востриков, который отец? Случка?

Ну нет, что будет случаться в ее жизни, решит только она сама.

– Ну все! – И снова бедное ухо заныло, выступили слезы на глазах, но Шура стиснула зубы: больше никаких «Прости» и никаких честных глаз. – Кончились шутки! – Ее тащили по лестнице, она спотыкалась и кусала губы. У двери в спальню матушка остановилась, развернула ее к себе, сжала плечи, заглянула в лицо. – Не хочешь становиться приличным человеком – не надо! Плевать на нашу семью, на свою девичью честь? Пожалуйста! Вот только я ни у кого больше ползать в ногах, прося за тебя прощения, не стану. Знаешь, где тебе, нахалка, самое место?

«В гробу» – вот что Шурочка все-таки не хотела, всем сердцем не хотела услышать.

Не потому, что боялась гробов, а потому, что… потому, что это матушка.

– Какой он – этот твой «приличный человек»? – тихонько, хрипло спросила она. Не могла ведь вся вот эта «приличность» сводиться к трем вещам: не поднимать покойников, зарабатывать много денег и вышивать подушки. – Вдруг когда-нибудь дорасту…

– Покорный, – ответили ей. – Тихий. Благонравный. Старших слушающий.

– А его самого кто-нибудь слушать будет? – Шурочка всмотрелась ей в лицо.

Матушка не ответила.

– Поедешь в монастырь, – только и бросила она, распахнула дверь, втолкнула Шурочку в комнату. – Может, выбьют из тебя всю эту дрянь.

В монастырь?..

Щелкнул замок, прогремели и удалились сердитые шаги. Шурочка задумчиво посмотрела на дотлевающие угольки в камине – только они разбавляли сумрак. Прошла вперед, села прямо в уютное пятно ярко-оранжевого света, взяла щипцы и прижала к груди, словно любимую зверушку.

В монастырь…

Но пощечина так и не обожгла лицо, ну а ухо… ухо – это ерунда. Ладно. Надо попробовать. Там хотя бы не будут пытаться выдать замуж, и подушек там, скорее всего, нет. И газетчики перестанут шастать вокруг. Ну а если станет совсем тоскливо…

Как-нибудь спасется. Сама. Потому что рассчитывать не на кого.

«В монастырь?! Такой-то самородок?! Выезжаю!»

Знала бы Шурочка, что ее спаситель, у которого с «приличными людьми» тоже не все так просто, уже спешит на помощь из самого Петербурга.

Глава 2

Вызволение

О свободе и Роскошных щипцах

Ветер трепал волосы, по двору кружились маленькие вихри золотых и оранжевых листьев, а утки требовательно крякали. Шурочка в их возгласах ясно различала: «Дай еще! Дай!» – и послушно обрывала хрусткие капустные листы с кочана, кидала в жухлую траву у пруда. Пухлые неповоротливые бежево-коричневые птицы толкались у ног, уплетали угощение – и продолжали выпрашивать больше. Возможно, надеялись и на что-то посытнее, например, на вредный и потому не положенный им хлеб. Но у Шурочки все равно была только капуста.

Капуста в замерзших руках и бесконечная тоска на сердце.

– Давайте, давайте, ешьте, – проворчала она. – А то воскрешу кого-нибудь, кто вас съест!

День не задался с утра: спозаранку поволокли на очередную «душеспасительную» молитву, на завтрак накормили ужасной пересоленной перловкой, волосы по-человечески завить не дали. Хотя в общем не задался ни один день с момента, как она сюда угодила. А чего она ожидала?

Порой все-таки вертелась в голове мысль: может, стоило хоть иногда прикидываться «приличным человеком», вот тем самым, из бесконечных матушкиных жалоб? Может, стоило быть посерьезнее? Она ведь… она, дура, шутя свои шуточки, и подумать не могла, что ее правда накажут, всерьез ушлют в забытый монастырь в глухих лесах. Она зла-то никому не хотела, только чуточку нескучности. Ух, матушка! Матушка… предательница! Шурочка все же до последнего надеялась: это так, воспитательно-пугательное мероприятие. Надеялась, когда сажали в карету со скромным чемоданчиком вещей. Надеялась, пока везли по становящимся все ухабистее дорогам. Надеялась первый, второй, третий, четвертый день в тесной келье. Но прошло уже полмесяца, а матушка так ее и не забрала. Интересно, скучала хоть или наоборот выдохнула? Как будто второе: даже и письма ни одного не прислала.

Самая толстая и наглая утка потянула за подол платья. Шурочка бросила ей еще капусты, а потом задумчиво уставилась на идущую легкой лазурно-серой рябью гладь пруда. Утки были и там – плавали стайкой, да так ладно, красиво, важно. Удивительно: какими смешными кособочками они кажутся, едва ступят на траву, и как уверенно чувствуют себя там, в своей стихии. Шурочка шмыгнула носом – и кажется, даже в глазах чуть-чуть защипало.

Где, где, где ее стихия? Точно не в монастыре. И не дома с матушкой. Может, среди мертвецов? Да нет, вряд ли, с ними толком и не поговоришь.

Как всегда, она упрямо попыталась взбодриться: тряхнула головой, растянула губы в улыбке. Могло ведь быть и хуже, сама по себе жизнь здесь оказалась не так и плоха: не бьют, дают есть, спину гнуть не заставляют. Из дел – разве что убираться, мести двор, иногда стряпать с сестрами – еду для самого монастыря и что-нибудь для бедных в захудалой близлежащей деревне Малые Грузди, те же пироги печь. Шить, вышивать и вязать не заставляют, а иначе несдобровать бы Шурочке, чей единственный рукодельный талант – творить себе и другим великолепные локоны. Да… все не настолько ужасно. Постель и крыша есть, женихи и уроки французского отсутствуют, щипцы не отобрали. Не нужно держать лицо и спину. Вокруг бескрайнее небо, золотисто-рыжие березы, почетный караул изумрудно-мрачных елей за монастырской стеной – и никаких болот! Болота были Шурочкиным кошмаром. Болота и еще тайга, владения жестокой и легендарной Тюремной Чародейки. Ну, той, которой матушка пугала.

Матушка… нет, хватит сюсюканий! Мать. О чем ни начинала думать Шурочка – спотыкалась об нее, как об огромный валун, падала и расшибала коленки. Не обижалась, нет, давно уже. Скорее сердилась, недоумевала – и бодалась с правдой как могла.

Может, Шурочка начиталась каких-то не тех книг, может, насмотрелась не на тех матерей, но почему-то все время в голове крутилось: «Родные должны любить тебя целиком». То есть и с большим носом, и с горбом, и с чародейством. И поначалу-то казалось: ее тоже, как могут, любят.

В конце концов, если бы не любили, отправили бы в угрюмое захолустье «лечиться» и «очищаться» еще когда это началось. Поводов-то достаточно было, утки, например. Не эти, конечно, которых сестры обожают и раскармливают. Другая история, Шурочке тогда и восьми лет не исполнилось, и поехали они с матушкой на Рождество в загородное поместье к старым каким-то папенькиным друзьям. А там – охота. Славная, по словам толстопузого усатого хозяина – как же его фамилия? – охота, с которой «на радость гостям» он привез сразу много убитой дичи. Шурочка и сейчас помнила – связку переливающихся красивых уток с безжизненно обмякшими шейками, пушистую черно-бурую лисицу, чей мех под пальцами еще не остыл, кабана, умершего с безумным выражением ярости на морде… Маленькой Шурочке совсем не хотелось есть дичь и не нравилась капающая на кухонный пол кровь. Она прокралась туда вперед прислуги, прошлась вдоль стола, где разложили добычу, сердито подумала: «Нечестно! Нечестно! Они же жить должны! А нам и так есть что есть», – и произошло то, что произошло. Один за другим звери и птицы ожили. Мертвые утки поднялись на крыло и заметались по кухне, разбрызгивая кровь. Лисица и кабан ринулись в гостиную, пугать хозяйскую семью и всех прочих гостей. Шурочка выскочила следом, но сделать ничего уже не могла, да и не так чтобы хотела. Ей было одновременно страшно – особенно когда лисица прыгнула на хозяина – и весело, нет, не так, скорее, ей все это казалось вполне справедливым: она правда не понимала, зачем зверей убивать, да еще столько, когда можно просто поесть рыбы, телятины или курицы! Ох, какой был крик. Ох, какой скандал! Но она так и не жалела, вот ни капельки не жалела, и даже матушка ее, кстати, особенно не ругала, поняла. Увозя домой, грустно спросила: «Жалко было зверушек?» Шурочка кивнула, а матушка только повздыхала: «Ну… вот тебе и рождественские чудеса».

Да… тогда матушка была терпимее – может, потому, что не отболело по папеньке, а может, потому, что не кончились в семье деньги. Еще когда все началось, утешая, пояснила, что есть на свете необычные люди – чародеи, – которые разное умеют, и ей, Шурочке, не стоит переживать, и никому ее в обиду не дадут: да, иногда ужасы всякие выходят и несуразицы, но ведь не может это быть единственный ее дар? Скоро проснется что-то еще, полезное, правильное, нормальное. Проснется? Не проснулось. Годы шли, а Шурочка делала одно и то же. Соседей больше не пугала, мертвых людей не трогала, но с мухами, лягушками, кошками – шутила. И дерзко надеялась, что однажды взаправду кого-то именно оживит, а не поднимет. Если хорошо стараться.

Может, это – ее якобы нежелание нормально колдовать – мать со временем и озлобило? Может, мать думала, что дары чародеев как груши, на деревьях растут и ты в любой момент можешь просто руку протянуть и другой сорвать? И вот она поняла: это так не работает. Или дочь у нее дурная, ленивая, бесталанная. Тогда… тогда чего о матери переживать? Не стоит она того, чтобы постоянно спотыкаться. И оглядываться не надо. И злиться. Хватит. Хватит. Хватит!

На последнем «Хватит!» Шурочка тихо рассмеялась, потом все-таки рыкнула. С удивлением посмотрела на жалкую кочерыжку в своих руках – и, замахнувшись, швырнула в пруд, но так, чтоб не зашибить уток. Кочерыжка упала в воду с веселым «плюх», и с этим «плюх» побежали круги в Шурочкиных мыслях. Вообще она часто, с первого дня здесь, про все это думала. Думала, и правда – ну, о том, что мать свой выбор сделала, а значит, и ей пора, – колола глаза. Может, это тот самый Единый Бог ей голову проветривал? Ну, не нравилось ему, когда Шура раскисала, как булка в луже. Ведь если Бог есть, ему тоскливо с одними нюнями и скучными существами. А вот с Шурочкой он может удивиться и хорошенько посмеяться. Если хоть иногда посматривает в ее сторону.

А смеяться она любит и сама, куда больше, чем жалеть себя и искать оправдания другим.

Ветер поутих, листья опали с сонным шуршанием. Шурочка поднялась, разгладила мрачную черную юбку, в который раз посетовала на угрюмое платье-мешок. Утки смотрели с любопытством, будто выспрашивая, что она такое затеяла. Да ничего пока особенного. Может, еще разок пошутит, разве что.

– Не до вас, не до вас! – отмахнулась Шурочка и обернулась на монастырь, в чьих куполах лениво играло полуденное солнце. Громада давила. Но сейчас, хотя бы ненадолго, стало все равно.

Близилось время обеда. Что там сегодня? Рыба? Да, точно! Шурочка хитро потерла руки.

На кухне наверняка пригодится ее помощь.

* * *

Как бы так украсть барышню, чтобы ей понравилось и на всю жизнь запомнилось?

Первым сценарием Ива было, конечно, что-нибудь такое с драконами. Ну а что? Все любят драконов, драконы – изюминка сезона, например, вот последний роман с их участием зажег сердца впечатлительных девиц от шестнадцати до ста и за месяц продался тиражом, кажется, в сорок тысяч копий.

С другой стороны, Александра Москвина… нет, не Александра, слишком она для Александры нескучная, пусть будет Шура, – точно не рядовая барышня. Даже судя по портретику в газете, где сняли ее сердитой, надутой, грозящей газетчику кулаком. Скорее всего, она популярные романы и в руки не берет, зато может любить что-то мрачное, в духе По и Шелли. И этот есть, как его, английская звезда… Стокер! У него была весьма недурная и умная, жутковатая, красивая книжка о загадочном и томном аристократе-кровососе.

О! Может, нарядиться вампиром? Судя по иллюстрациям в тисненом черном томике, Ив на Дракулу, или как его там, даже похож. Волосами, глазами, любовью к стильным рубашкам… Идеально же! Тогда надо окрасить небо в алый, подзавить локоны, набелиться да и заявиться к Шуре в облаке шумных летучих мышей. С другой стороны… черт! Монастырь же! Алхимик, как узнает, открутит сначала уши, а потом голову, чтоб было дольше и мучительнее, особенно если пару сестер-монахинь хватит удар. У Ложи с попами отношения натянутые, значит, надо что-то попроще, побезопаснее! Но все равно чтоб шикарно! Да что же…

Ив цокнул языком, сморщил лоб в напряженной мыслительной работе и хлебнул кофе из щербатой посудины, похожей скорее на суповую миску, чем на чашку. Здесь, на очередной почтовой станции, что кофе был дрянной – спасибо, не из желудей! – что утварь страдающая. Кто знает, сколько раз путешественник, получивший на этом полустанке дурную весть, швырял миску-чашку в голову плохому гонцу? Кто знает, сколько раз она прилетала обратно? Ив усмехнулся, покрутил миску-чашку в пальцах. По краешку она была расписана скромным узором из позолоченной листвы. Краска, кстати, не стерлась, удивительно.

Ладно. Ему, по крайней мере, не в кого кидаться: за долгие дни дороги Ив хоть и отправил Алхимику несколько писем, но ответ – ни благосклонный, ни дурной – так его и не настиг. А ведь Ив старался: писал разными почерками, сдабривал сухие отчеты в духе «Нет, нигде еще не набедокурил!» анекдотами и байками о случайных попутчиках, в паре писем попытался нарисовать газетную кошку и Шурин портрет. Все зря. Может, Алхимик был как обычно занят, а может, просто ответы не могли догнать слишком уж стремительного Ива, загонявшего одну лошадь за другой. Ну и ладно! Свет на его ответе клином не сошелся, зато получится потом, в Петербурге, душевный сюрприз!

Как же так украсть барышню… ну как же?

Ив опять вспомнил газетенку. Вроде у Шуры длинные волосы. Нет, не настолько, чтоб сбросить ему с башни… хм, а может, послать к ней стаю воронов, а небо тогда окрасить в свинцовый, заполнить облаками, тяжелыми, как океанская толща? Мрачно и изысканно… но нет. Больно грузно! Шура юная совсем, а еще у нее может быть аллергия на птиц. Ну что за проклятье, что за проклятье быть истинным художником! Другой чародей вообще поступил бы проще простого: прокрался бы, вскрыл дверь, взбежал по лестнице, закинул на плечо, утащил – и дело с концом! И неважно, какая там будет погода, как будет падать свет и все прочее.

Но это ведь неправильная кража! Плохая! Никого, тем более девицу, на которую возлагаешь громадные надежды, так красть нельзя. Так кража в преступление превращается, а должна – в приключение. Удивительно, несколько букв всего отличается, а разница – качественная!

Ив усмехнулся, оглядел почти пустой трактир. У одного окна усатый штабс-капитан допивал чай, у другого чинно обедало большое рыжее семейство, возле них вилась голодная кошка. Вдохновиться было нечем, некем, и Ив снова приложился к миске-чашке, где кофе осталось всего ничего. Откинул за спину волосы, опять на миг подумал о вампирском образе – и отмахнулся.

Вспомнил еще кое-что: Дракулу остальные персонажи не жаловали, мало кто горел желанием быть им похищенным, почти все порывались всадить ему осиновый кол в какое-нибудь интересное место… что, если и Шура так? Не колом, конечно, проткнет того, кто к ней ворвется, а просто будет сопротивляться, громко визжать или наоборот, надменно заявит:

«Нет уж, спасибо, дудки. Не надо в вашу безмозглую столицу меня тащить, мне и тут хорошо!»

Что тогда? Ну, можно, конечно, похитить на свой страх и риск, хотя лучше не надо. Тогда свести все к смеху и просто сказать: «Ну ладно, поймали, я приехал просто чтоб сказать, как мне понравилась ваша шутка с кошкой, я теперь ваш поклонник, шутите еще!» А что она? А он что?

Ив допил кофе – и осознал, что улыбается все шире. Фантазия резвится молодой ланью, встреча с таинственной Шурой Москвиной представляется спектаклем то в одних красках, то в других, то в одном жанре, то в другом. И так или иначе… это его будоражит. Как не будоражила давно ни одна постановка в Александринке. Пора себе признаться, его авантюра – тоже в какой-то мере побег, а не просто проветривание головы. Кто знает? Может, это он – девица в башне, без устали воспитываемая Алхимиком и обществом. Кто знает? Может, это он сбрасывает Шуре великолепную косу… ну хорошо, косы нет! И кто знает…

Ив поднялся из-за стола, в последний раз рассеянно пробежался пальцами по миске-чашке, зацепился взглядом за золотые листья на окантовке и, на ходу надевая широкополую шляпу, поспешил на улицу. Застоявшиеся лошади встретили его нетерпеливым ржанием и стуком копыт. Будь у Ива копыта – он бы, может, тоже постучал. Перо со шляпы пощекотало нос. Ив чихнул.

Да. Он понятия не имеет, как именно сложится встреча с барышней. И что дальше.

Но он любит экспромты. И что-то подсказывает, что именно экспромт она оценит благосклоннее всего и точно согласится быть украденной.

В конце концов, кто не мечтает, чтобы красиво и неожиданно украл его именно Гений Ив?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Мгновенный порыв (фр.)