Тихоня с изъяном

Теона Рэй

Тихоня с изъяном

ГЛАВА 1

Соседи вершили самосуд над беззащитной старухой на глазах ее маленькой воспитанницы.

Мужики бросали горящие поленья через забор в уже объятую пламенем избу. Бабы голосили, подбадривали мужей, но трусливо держались поодаль. Все, кроме одной: Нинка тыкала острым концом заточенной палки между штакетинами, стараясь попасть в девочку, рыдающую за щербатым забором.

Спасать ее не спешили, более того – надеялись удержать вблизи огня как можно дольше, а там, глядишь, и сгорит, как старуха, не придется самим руки марать.

Столб огня вырвался из крыши, облизал черные балки. Вспыхнула кровля, затрещали стекла.

– Чтоб тебя твоя же нечисть сожрала! – выкрикнул кто-то, злорадствуя.

– За окнами смотрите, за окнами! Вылезет же старая!

– Нинка! – позвала скотница Зинка, когда Нина сделала шаг еще ближе к забору. – Не подходи к ней!

Это она про маленькую Тоню. Девчонка прижимала к груди толстую черную тетрадь, заливалась слезами, но с места не сходила. Так я и застала ее – цепляющуюся за куст жимолости, трясущуюся от страха.

Я прорвалась через толпу, отпихнула с дороги старшего пацаненка Нины, влетела в распахнутую калитку и ринулась к девочке. Нинка заверещала и принялась тыкать своим деревянным оружием с утроенной силой. Я опередила ее всего на мгновение – схватила Тоню и дернула на себя, и тут же острый конец палки вонзился в куст жимолости.

Как случилось так, что спокойным летним утром началась расправа с моей соседкой, я еще не осознавала.

Вот только что я ставила на плиту молоко для каши, попутно чистила картошку и планировала после завтрака отправиться на мельницу. Закончилась мука, а муж просил пирогов.

Солнце встало из-за горизонта, и день обещал быть обычным…

А вот я уже слышу гул голосов, чую запах дыма, до моих ушей доносится душераздирающий плач Матрениной воспитанницы, а сама Матрена, запертая в доме, высунулась в форточку и умоляет Тоню бежать.

Тоня не побежала: испугалась.

– Идем-ка отсюда. – Я вытерла слезящиеся от дыма глаза, поудобнее взяла ребенка.

– Куда намылилась? – рявкнула Нинка, угрожая палкой теперь мне. – Отпусти девчонку, иначе и тебе достанется!

За спиной с треском обвалился навес над крыльцом. Тоня взвизгнула, обхватила мою шею ручками. Кожу опалило жаром от громадного костра, в который превратилась изба Матрены.

Мужики разобрались с главной «проблемой» деревни и ушли, оставив своих жен решать судьбу второй «проблемы» – пятилетней Тони.

– Ты с ней разговаривать удумала? – кричал Нинке кто-то из толпы. – Забери у нее выродка!

Я в панике еще крепче прижала к себе девочку, раздумывая, в какую сторону рвануть. До дома доберусь быстро, ну а там мне не посмеют навредить: Степан полоумных бабищ на порог не пустит.

Отнимать ребенка силой Нинка и не думала: боялась. Вращала безумными глазами, наступала, держа перед собой палку, но драку за дитя затевать не рискнула. Боялась не меня – Тоню. Со мной-то она бы в два счета расправилась.

Пора было решаться хоть на что-то. Терпеть жар становилось невозможно, я уже почти ничего не видела перед собой из-за густого черного дыма…

Я кинулась в левую сторону – там ни души, и пусть трава по колено, зато выгадаю немного времени. Тоня в любое другое время оттягивала бы мне руки и я бы путалась в подоле платья, но страх за ребенка придавал мне сил.

Слышался гвалт, топот – бегут, за нами бегут! Мне осталось завернуть за огород, перескочить овраг, и окажусь в своем дворе. Только бы Степка никуда не ушел за это время, он мне нужен сейчас как никогда!

Запыхавшись, я ввалилась в дом, опустила Тоню на пол и дернула засов в паз. Тут же на дверь обрушился град ударов.

– Отдай дите по-хорошему! – Нинкин голос. Она проворнее остальных, догнала меня быстрее всех. – Аглая, выпроводи девчонку, и тебя никто не тронет!

Бешеное биение сердца отдавалось в ушах набатом, раздраженные дымом глаза не переставали слезиться. Тоня больше не ревела, уселась на лавку и не мигая смотрела на дверь. Нинка все требовала выпустить Тоню, а потом ее голос потонул в десятках других голосов.

– Я ничего не сделала! – громко шептала малышка. – Они это из-за Буренки, да? Из-за пропавшей Буренки? Бабушка говорила, что… А бабуля в избе осталась!

– Посиди здесь. – Я судорожно погладила девочку по голове, успокаивая, и в два прыжка достигла комнаты, где спал мой муж. – Степка!

Степан не шелохнулся, но издал какой-то нечленораздельный звук. Он выпил с утра. Если точнее, то еще вчерашним утром, потом днем и вечером, и поднобрался сегодняшним утром.

– Степа!

На громкий зов у самого уха муж отреагировал. Подскочил, завертел головой.

– Че орешь-то, дура? – проворчал он, намереваясь снова лечь, но услышал с улицы шум. – Что там?

Я не сдержала слез: накатило. Сбивчиво поведала мужу о том, что произошло. Он староста и должен помочь! Да, мы оба знали, что однажды деревенские не выдержат и придут к Матрене, но ребенка-то за что мучить!

– Они требуют отдать им Тоню. – Я умоляюще сложила руки на груди, взглядом поторапливая Степку. – Выйди к ним, ну же! Матрену заживо сожгли, и Тоньку собирались!

Степан недовольно поморщился, почесал шею. Ему нужно всего лишь выглянуть на улицу и шугануть всех, чтобы бабы разбежались по домам.

– Девчонку вытолкни и запрись, – зевая, сказал он. – На мельницу сходила?

– Как это – вытолкни? Степка? Они же Тоню… Да что угодно могут сделать!

– Всю жизнь ее стеречь собираешься? Свои дети пойдут, не до нее будет. Да и кто знает, чему ее старуха успела научить, а? Мелкая-то мелкая, да только сама Матрена в том же возрасте соседнюю деревню извела.

– Туда пришла оспа.

Я зачем-то стала оправдывать соседку, еще не веря, что Степан отказался мне помогать.

– А оспу кто наслал? То-то же. Давай-ка, Тоню вон из избы и накрой стол. Жрать хочу.

Он улегся, накрылся шкурой и сонно пробормотал:

– Тоню оставишь – вылетишь на улицу вместе с ней. Не хватало мне еще разборок с соседями.

Гарь с улицы проникла в щели и наполнила весь дом, пока я в растерянности собирала вещи в корзину. Не понимая, что делаю и куда мы пойдем, я даже не смотрела, что складывала. Кажется, какое-то платье и одну пару обуви, краюху вчерашнего хлеба, крынку молока и нож.

С корзиной в руках я встала посреди кухни, недоуменно обвела ее взглядом. Я прожила в этом доме семь лет. Вот за этим столом ела, а вон той шкурой укрывалась зимними ночами, забравшись на печь. В шкафу стоит красивая глиняная посуда, которую я изготовила в качестве своего же приданого: круглой сироте не приходилось надеяться на чью-нибудь помощь.

В комнате спит мужчина, которому я всю жизнь должна быть благодарна за то, что женился на мне.

Тоня подняла на меня покрасневшие глаза. Я смотрела в них и видела себя: маленькую девочку, рано оставшуюся сиротой и натерпевшуюся унижений, побоев.

Да, мне повезло, что Степан на мне женился, и я наверняка была бы счастлива с ним всю оставшуюся жизнь. Высокий, статный, пусть не симпатичный на лицо, но и не урод. И добрый иногда, но чаще – справедливый. За ним такие красавицы увивались, а выбрал он меня!

– Тонь… – Я говорила негромко, чтобы не разбудить мужа и не подзадоривать притихших за дверью соседок: они наверняка подслушивали. – Мы сейчас вылезем в окно и побежим быстро-быстро, хорошо? Ты сможешь?

Тоня поджала губы, кивнула.

– Давай твою тетрадочку в мешок положим?

Она замотала головой, в глазах снова вспыхнул пропавший было страх.

Пока мы бежали через поля, я думала только о том, как увести ребенка подальше. Деревенские никогда ее не любили, а как подросла – стали побаиваться. Да только страх перед девчонкой для взрослых, сильных людей – позорное чувство. Так страх перешел в ненависть, а ненависть вылилась в преступление.

Сколько помню, Матренину избу деревенские обходили стороной, а когда старуха бывала в деревне, даже обычно смелые мужики предпочитали не попадаться ей по дороге. Многие, если не все, ждали ее смерти как избавления от напастей, которые она, по их мнению, насылала. И почти дождались: возраст старухи приближался к той отметке, за которой жизнь в любой момент может оборваться. Но почти шесть лет назад у Матрены появилась сначала беременная незнакомка, а потом новорожденная Тоня, и деревенские сами нарекли ее преемницей. Даже я в это поверила, но, в отличие от остальных, не боялась.

Всякое о Матрене говорили – и с нечистой силой она спуталась, и у Темных помощи просит. Иначе откуда бы старухе, не имеющей ни детей, ни внуков, взять дорогие вещи? Ни у кого из местных ничего не просила, а погляди-ка – и еда была, и приемыш ходил не в обносках каких-то, а в хороших платьях. Зимой, пока другие дети лазали по сугробам в дырявых валенках да в вязаных шалях вместо теплых тулупов, Тоня щеголяла в новеньком роскошном пальто, каких в деревне сроду не видывали…

Тоня шагала с трудом, пыхтела и постоянно останавливалась, да и я уже едва волочила ноги, когда день сменился ночью. Зажглись яркие звезды, воздух стал холоднее. Тут-то я и вспомнила, что не прихватила никакой теплой одежды.

А еще вдруг поняла, что вернуться домой уже не получится. И не потому, что мы далеко ушли, а потому, что Степан меня назад не примет. Он ведь сказал: прогонит, если оставлю Тоню.

– Тетя Аглая, – заговорила Тоня дрожащим голоском. – Ты иди назад, я дальше сама.

Казалось бы – простые слова. Но они так резанули по сердцу, что я без сил опустилась на дорогу и привлекла к себе ребенка, только чтобы она меня почувствовала и знала, что не одна! Я и сама когда-то давным-давно, оставшись без родителей, мечтала стать кому-то любимой, как другие дети. Мыкалась по дворам – то у одних поживу, то у других. Не из жалости меня к себе принимали, а когда кому-то нужны были еще одни рабочие руки, посылали меня из дома в дом.

А мне хотелось ласки хоть от кого-то!

– Я не оставлю тебя одну, – прошептала я чужому ребенку, которого толком не знала.

Так, время от времени болтала с ней, если у огорода встречу. В другое-то время Степан не позволял мне к Матрене и Тоне приближаться – просил не позорить его. Даже не просил, требовал.

Разумом я понимала, что по-хорошему мне бы нужно вернуться. Показать Тоньке дорогу до города и уйти. Но сердце противилось.

Погоню мы услышали не сразу, а когда до моих ушей донесся топот копыт, прятаться было уже поздно, да и негде: вокруг поля и ни одной рощицы.

Я заметалась, схватила Тоню за руку и вопреки здравомыслию рванула с ней в поле.

– Здесь они! – Хриплый бас совсем рядом вспугнул какую-то зверушку в траве, а следом мельник уже тише добавил: – Аглая, к Степке в телегу иди. Мы тут сами справимся… с этой.

ГЛАВА 2

Я дернулась влево, вправо, застыла на месте. Одной рукой стискивала ручку корзины, другой – плечо Тони. Зашуганная всего за одно утро девочка дрожала и всхлипывала, искренне не понимая, почему все эти дядьки и тетки сотворили такое с ее бабушкой и гонятся за ней.

Мельник Иван, здоровый сильный мужик, мог бы с легкостью оттолкнуть меня, забрать Тоню и… Не хочу думать, что собираются с ней сделать. Утопить – в лучшем случае. Но он стоял в нескольких шагах от нас, нервно тряс хлыстом и все время оборачивался – где-то там, чуть поодаль, в телеге сидел мой муж.

– Аглая! – Нарочито ласковым голосом мельник выдернул меня из оцепенения, и я шагнула назад, подальше от него. – Девчонка тебя заколдовала, понимаешь? Уведет в болото, сгинешь!

– Я ничего не к-колдовала-а-а! – заревела Тоня.

Иван и ухом не повел.

– Отойди от нее, иначе силой заберу, и Степка противиться не станет!

– Че ты с ней церемонишься? – гаркнул Степан из темноты. – Время только зря тянешь, а она колдовства наведет, сам не заметишь, как пойдешь за нею!

От бессилия я чуть не взвыла. Бороться с двумя мужиками – бессмысленное дело, да даже с одним! Но девочка так отчаянно впивалась в мою ногу пальцами, так горько плакала, что я думала только о ней.

Иван чертыхнулся, перекрестился для пущей смелости и потянулся к Тоне.

– Отпусти нас, – выдохнула я, отступая еще. – Мы далеко уйдем, и Тони в деревне вы больше не увидите.

– Мы-то от зла избавимся, а другие? Куда ты ее поведешь?

Объяснять ему, что Тоня никакое не зло и точно не преемница старой ведьмы, было незачем. Он ни за что не поверит, да и в деревне все давным-давно перестали меня слушать. Я постоянно пыталась доказать невиновность ребенка с таким же усердием, с каким в своем детстве искала тепла по соседям.

Иван схватил Тоню за локоть, девочка заголосила и задергалась, вырвалась из моей руки. На нее сыпались ругательства мельника, из телеги доносилось: «Поторапливайся!»

Не раздумывая, я вытащила нож из корзины и с размаху вонзила лезвие в ногу Ивана. Тот заорал еще громче, когда Тоня, изловчившись, впилась зубами в его руку.

Мы припустили по полю со всей скоростью, на какую были способны. Мельник не сумеет догнать, Степан тоже не станет: он Тоню как огня боится. А даже если решит кинуться за нами, то телега по заросшему гречихой полю не проедет. Разве что по тропе, да мы нарочно держались от нее подальше.

– Скорее, Тонечка! – умоляла я ребенка и тянула ее, тянула.

Девочка спотыкалась, падала, сбила колени и локти, но, даже падая, прижимала к груди тетрадь. Хваталась за меня одной рукой, когда нужно было бы помогать себе двумя – видно, тетрадочка эта очень важна для нее.

Сколько мы так неслись, не знаю, но сдались у ручья, когда небо посветлело. Рухнули наземь, не сговариваясь, подползли к чистой ледяной воде и принялись жадно пить. Усталость накатила с такой силой, что, возникни возле нас Степка или Иван, мы бы позволили им схватить нас.

Я перевернулась на спину, перевела дыхание. Прислушалась: ни цокота, ни голосов, только множество сверчков поют на все лады.

– Полежим немного, – сказала я, устремляя взгляд в рассветное небо.

Тоня промолчала.

До Клещина, ближайшего к деревне городка, добрались наутро. От голода сводило желудок, и сейчас бы пригодилась та краюха хлеба, что я прихватила из дома, да только корзина осталась в поле. Вспомнила я и крынку молока, так необходимого сейчас, и тут разум прояснился.

Нам некуда идти, негде ночевать, нечего есть, и единственный способ не протянуть с голоду ноги – побираться. Мне-то не привыкать, меня в детстве отправляли с цыганятами в соседние деревушки клянчить милостыню, а вот Тоня, выросшая в достатке, на такое не способна. Да и не позволю я ей унижаться.

Тоня грустно смотрела на запылившиеся туфли со сбитыми носами.

Помню, как она всего седмицу назад бежала ко мне по тропинке между нашими огородами, держа в руках эти самые туфли, и счастливо смеялась.

– Смотри, тетя Аглая! Смотри, что мне бабушка подарила! Какие они красивые, правда?

Девочка, не знавшая ни дня нищеты, радовалась всему подряд: новеньким платьям, косынкам, украшениям. Но она радовалась и самым простым вещам, вроде глянувшего из-за туч солнца, распустившегося одуванчика, кролика, забредшего в огород из леса. Жизнерадостная, светлая, невероятно милая девчушка была обречена на счастье из-за старухи, которая ее приютила, но и на несчастья в будущем – из-за нее же.

Правда, я надеялась, что ее жизнь изменится в худшую сторону в возрасте, когда Тоня сумеет сама противостоять нападкам соседей. Еще я верила, что Тоня уедет из деревни, пойдет учиться и устроится совсем иначе. Я не видела в ней преемницы ведьмы, не видела, и все тут!

В городские ворота въехал груженый караван, и поднялся шум. Горластые торговцы оповещали жителей о своем приезде, горожане радовались: не каждый сезон сюда прибывали заморские товары. Судя по красно-золотым росписям на телегах – с востока.

Меня и воровать в детстве научили, но я не собиралась пользоваться этим умением. Не при Тоне точно. Мы вошли через ворота, протиснулись через толпу на оживленной улице к площади, а отсюда вдоль по длинной улочке на окраину. Повсюду витали самые разные запахи: помоев и цветущих деревьев, кислятины и в то же время свежей выпечки. Откуда-то донесся аппетитный аромат жареного мяса, вызывающий слюну.

У единственного каменного здания – остальные были сплошь из дерева – расположился мясник. За его спиной виднелся вход в мясную лавку, а прямо у выхода он жарил на вертеле молодого поросенка. Люди проходили мимо него, только один пожилой мужчина в поношенных штанах и залатанной рубахе остановился.

– Ноги почем отдашь?

Хмурый мясник одарил его презрительным взглядом.

– Пять медяков.

– А уши?

– Три.

– А хвост?

– Ты брать будешь? Если нет, то уходи, – не выдержал мясник.

Мужчина выудил из кармана и со вздохом подбросил на ладони две монеты. Мясник ухмыльнулся.

Продал ли он хотя бы хвост, я не узнала, мы с Тоней двинулись дальше. Я питала надежду попросить у мясника кусочек мяса для ребенка, но стало ясно, что незачем и спрашивать. Грубый он и неприветливый, вряд ли его растрогает голодная девочка. Таких, как она, тут пруд-пруди, не кормить же ему всех подряд.

Тоня, на счастье, не жаловалась на усталость и есть пока не просила. Я вела ее за собой за руку, сама не знаю куда.

В этом городке я бывала однажды, не так давно, и с тех пор здесь ничего не изменилось. Мельник Иван брал меня с собой на ярмарку несколько лет назад. Иван был хорошим другом моего мужа и не стал отказывать в просьбе Степки, посадил меня в телегу, довез до города, оставил на площади, а как стемнело, там же и забрал. Я успела осмотреть почти все улицы, заглянуть во множество лавок – просто заглянуть, за неимением денег – и даже прогуляться во фруктовые сады заброшенной старой усадьбы, что находилась за городской стеной.

Народу там была тьма! В самый сезон, когда поспевали яблоки…

Меня осенило.

– Тонь, – позвала я еле слышно: силы кончились. – Нам нужно еще немного пройти, ладно?

Молчаливая Тоня потопала за мной назад, к воротам.

До фруктовых садов мы добрались быстро. Здесь повсюду, докуда хватало взора, виднелись… ямы из-под выкорчеванных плодовых деревьев. Остались только несколько сосен, ива да потерявшиеся в зарослях бурьяна ягодные кусты. Наивно было полагать, что яблони и груши никто не приберет к рукам. Они были ничьими, а значит, взять мог кто угодно.

Усадьба пропавшей без вести графской семьи Давыдовых, двухэтажное каменное строение с множеством окон, одиноко возвышалась над садом, некогда ухоженным и красивым. Увитая плющом, она почти сливалась с местностью, пустые глазницы окон взирали на запущенные окрестности с немым укором. Бросили ее лет десять назад, мне Степка рассказывал – с тех пор никто в ней не поселился. Злым местом ее нарекли особо опасливые и не стремились к ней приближаться, а бесстрашные повытаскивали все хоть мало-мальски ценное. Оставалось ли вообще там что-то ценное – неизвестно, но поговаривали, что Давыдовы бежали ночью налегке.

От тропинок ни следа, так что пробирались мы с Тоней по пояс в траве. Попутно наелись малины до икоты, но сытости не было. Пить хотелось страшно, есть – еще больше.

– Чей это дворец? – спросила Тоня.

Она, прищурившись, наблюдала, как я пытаюсь отворить прикипевшую дверь. Заржавели петли, покосилась сама дверь, не сдвинуть. Я плюнула и двинулась к окнам.

– Это не дворец, – ответила я, подтягиваясь на подоконнике.

В прихожей только голые стены да толстый слой пыли на полу. Даже крепления для канделябров воры сняли.

– Усадьба графа Давыдова. Я и сама о нем мало что знаю, но он точно не был императором и дворцом не владел.

– Что такое усадьба?

Представления не имею. Но Тоне я не стала признаваться в неосведомленности. Для меня все одно: дворцы, поместья, имения, усадьбы. Никакого различия между ними я не видела, разве что разницу в размерах да названиях. Дворцы-то часто рассматривала на картинках и знала, что в них живут императоры – властелины мира, даже мельком увидеть их простой деревенщине можно было не мечтать.

– Вот сейчас залезем и посмотрим, что такое усадьба, – сказала я Тоне.

Залезать пришлось в прямом смысле – через окно. Потом я попробую сделать что-нибудь с дверью, а сейчас никаких сил нет. Хочется лечь и уснуть. Я бы так и поступила, если не бы голодное урчание в животе у ребенка. Можно было попросить ее потерпеть некоторое время, отдохнуть, а после мы бы нашли еды, хоть какой-нибудь, но я вспомнила свои голодные – не дни, годы! – и, сцепив зубы, решила вернуться в город. Угнетающее чувство слабости и тошноты преследовало меня всю жизнь даже в воспоминаниях.

Тоне было страшно оставаться одной в большом, пустом доме. Я провела ее по первому этажу, показала все комнаты, заверила, что сюда никто не придет. Ведь и правда не придет. Воровать больше нечего, а простой горожанин в «проклятую» усадьбу не сунется.

Повсюду пыль, мусор, обломки досок, рваные пожелтевшие газеты прошлых лет. Но пустых бутылок не видно, значит, пьяницы здесь тоже не собирались. А что еще нужно для ночевки? Спокойствие и крыша над головой, и знать, что никто не тюкнет по затылку, пока спишь.

Тоня уселась на широкий подоконник в самой дальней от выхода комнате и сказала, что подождет меня на этом самом месте. Я вылезла из окна здесь же, спрыгнула в траву и напоследок помахала девочке.

Сердце беспокойно забилось, как если бы мы прощались навсегда. Нехорошее чувство, пугающее. Впрочем, я объяснила его себе волнением из-за того, что собиралась выпрашивать еду у какого-нибудь торговца. На худой конец – взять без спроса. Попросить работу – не выход. Отработать придется до глубокой ночи, где бы то ни было, а деньги могут и не отдать. Есть хотелось уже сегодня, сейчас.

Потом устроюсь уборщицей или прачкой, а может, сиделкой кто возьмет, тогда вернусь к обворованному мною человеку и отдам ему не один, а два пирожка. Попрошу прощения, объяснюсь, и он меня обязательно поймет и простит.

И я старалась не думать, что работы без рекомендации мне не найти. Это были страшные мысли, означающие голод и бездомную жизнь, а мне сейчас нужно было хоть немножко надежды.

Я срезала путь: в городской стене была лазейка сразу в конце приусадебной территории. Легко проникла через проем и осмотрелась.

Домишки стояли вплотную друг к другу. Где-то одноэтажные, где-то двухэтажные. Последние предназначались под жилые комнатушки, они не принадлежали целиком какой-нибудь одной семье. Об этом мне, опять же, рассказывал Степка: он гордился тем, какой у нас большой дом. Мол, и кухня есть, и комната, и прихожая. А во дворе даже баня имелась! По его словам, в городе живут далеко не в такой роскоши, как жили мы в деревне.

Шумные дети бегали по дороге, не опасаясь попасть под лошадь. Возничие проносились с ругательствами, громыхали колеса повозок, дети с хохотом пытались ущипнуть коней. Бесстрашные или глупые? Это с какой стороны посмотреть.

Я юркнула за угол, прислушалась – из переулка донесся уставший голос:

– Пироги, печенья, пряники по медяку за штуку!

Торговец – парнишка лет пятнадцати – лениво прохаживался вдоль домов, кричал в распахнутые форточки:

– Пироги, пряники, печенья!

Он придерживал руками повешенный на шею лоток, полный пирожков и пряников. Те лежали вперемешку, только печенья ютились в отдельном кульке в углу лотка.

Я прошла мимо. В центре торговцы повеселее, может, и подобрее. Сжалятся, поди.

Восточный караван распределился по площади. Мужчины в ярких шароварах и белоснежных рубахах устанавливали шатры, другие – расставляли столы и тут же раскладывали товар: мешки со специями, рулоны разнообразных тканей, посуду. Чего только не было! Женщины беспокойно крутились рядом с ними, толкались, просили кто кувшин, а кто специй.

Мое внимание привлек мужчина в форме городового. Да не один – они разошлись по всей площади и заговаривали с людьми, получали в ответ отрицательные мотания головами и шли дальше.

– Девочка пропала, – донеслось до меня. – Пяти лет, белобрысая, тощая. Во что одета – неизвестно. С ней женщина должна быть.

Первой мыслью было: «Степка к городовым пошел!»

Да только ни меня, ни Тоню никто из деревни не стал бы искать. Тем более Степка! Муж не любил меня, это только влюбленные своих пропавших жен ищут, а этому все равно. Ваньке тоже ни я, ни Тоня не сдались – ушли, и черт с нами. Главное, что в деревне теперь будет покой и порядок.

Покоя и порядка не будет, но это уже дело другое.

– Кто ищет? – Свой голос я услышала словно со стороны.

Городовой обернулся ко мне, глянул в бумагу, что держал в руках, и ответил:

– Петр Иваныч и Марфа Никитична. Дочь у них пропала. Видели, может? Белобрысая, тощая, Тоней звать.