Хроники Марьяны. Между Явью и Навью

Марианна Рябинина

Хроники Марьяны. Между Явью и Навью

ПРОЛОГ

Есть двери, невидимые для глаз простых. Есть миры, что лежат за гранью сна. И есть те, кто знает путь. Я Марьяна – из таких. Ведунья. Проводник. Моя душа – корабль, плывущий по рекам, что текут меж Явью и Навью. Я ступаю там, где другие видят лишь мрак, слышу голоса из безвременья и возвращаюсь, неся в себе тишину иного мира и мудрость вечного. Моя история – это история самой Грани. Не спрашивай, как я стала такой. Не было выбора. Дорога в Навь пролегла через меня саму – как река через русло. Я не искала этого знания. Оно нашло меня.

Меня зовут Марьяной. Но это имя – лишь для здешнего мира. Для мира Яви. Там, за Гранью, меня знают иначе. Знают по шагам на зыбкой тропе тумана, по отпечатку ладони на холодном камне порога, которого простым глазам не видать.

Я – Ведунья. Но не та, что ворожит на любовь да на богатство. Моя ворожба – иная. Я слушаю тишину между ударами сердца живого и мертвого. Я читаю письмена, начертанные инеем на оконном стекле души, готовой отойти. Я знаю язык теней, что клонятся к изголовью, и шелест крыльев тех, кто пришёл проводить.

Моя стезя – Грань. Та самая, тонкая, как паутина на утренней росе, и прочная, как кремень под вековой горой. Я – Проводница. Не в том смысле, что вожу экскурсии по царству теней. Нет. Когда истончается завеса, когда душа теряется между мирами, когда живым нужен голос ушедших, а ушедшим – прощальное слово живых… тогда ступаю Я. Моя душа – тот самый мост, что дрожит под шагами Вечности.

Идти в Навь – не значит умереть. Это значит… сменить кожу восприятия. Ощутить мир, где время – река без берегов, а память – воздух, которым дышат. Там холодно, Матушка-Навь студит до костей, но холод её – чистый. Он выжигает ложь, оставляя лишь суть. Там шепчут предки. Там бродят духи лесов, болот, рек и камней, древние, как сама земля. Там есть знание, от которого кровь стынет в жилах, и любовь, что жжет ярче любого солнца.

Этот дар – не благословение. Это крест. Он несет знание, от которого порой хочется оглохнуть. Он несет одиночество – ибо кто поймет ту, что разговаривает с тенями? Он оставляет ледяные следы Нави в костях даже в самый жаркий день. И плата за каждый шаг за Порог – частица собственной жизни, капля за каплей.

Но я иду. Потому что должна. Потому что кто-то должен держать этот мост. Кто-то должен слышать голоса из безвременья и возвращаться, неся в себе их тишину и мудрость – даже если эта мудрость горька, как полынь. Кто-то должен быть живым ключом к вратам, невидимым для глаз простых.

Такова моя доля. Моя правда. Моя Навь и моя Явь, сплетённые в одну неразрывную нить. Я – Марьяна. Ведунья. Страж Порога. Женщина, что ходит меж.

И если твой взгляд упал на эти строки – знай, ты уже коснулся края той Грани, что я охраняю. Готов ли ты ступить дальше?

ГЛАВА 1 Тень Жизни

Я родилась мёртвой. Не метафора, не преувеличение. Я – холодный комок плоти, вытянутый щипцами в ярком, режущем свете родильного зала. Завернутая в удавку собственной пуповины, с повреждённым черепом, бездыханная. Мир не ждал меня. Мир уже отступил.

Меня положили в сторону. Куда-то на холодную поверхность. Десять минут пустоты. Десять минут небытия. А потом – писк. Тонкий, слабый, как у птенца, выпавшего из гнезда. Мой собственный. Воздух ворвался в лёгкие, обжигая, наполняясь ядом внутриутробной пневмонии. Я вернулась. Но я вернулась "не одна". С самого первого вздоха, сквозь боль черепа и хрипы в груди, я "знала". Рядом был Кто-то. Не осязаемый, не видимый глазу, но абсолютно, неоспоримо "реальный". Как холодок за спиной в пустой комнате. Как легкое движение воздуха. Как тишина, которая слышит.

Он – или Она? Форма не важна, важен сам факт Присутствия. Оно – мой незримый спутник, мой страж на грани. И грани эти я переступала не раз.

В детстве, мне было примерно шесть. Ночь. Глубокий сон в пустом доме. И вдруг – резкий толчок в плечо, не от руки, а "изнутри". Паническое пробуждение. Запах дыма, уже густой, удушливый. Яркое зарево под дверью. Я не помню, как вышла на улицу, но знаю – меня "вывели". Чья-то невидимая рука мягко подталкивала в спину сквозь дымовую пелену.

Потом была пропасть. Буквально. Высокий обрыв, ветер свистит в ушах, нога поскользнулась на сырой глине. Падение. Резкое, неумолимое. И вдруг – "стоп". Как будто гигантская невидимая подушка встала на моем пути. Как будто меня поставили обратно на ноги, легонько поправив равновесие. Я стояла на краю, сердце колотилось, а в воздухе висело ощущение… заботы? Строгости?

А потом была Сталь. Моя машина, мой металлический зверь, превратившийся в смятый, искореженный гроб на бешеной скорости. Несколько переворотов. Стекло – дождь осколков. Металл – визг и скрежет. Физика диктовала конец. Но когда все стихло, когда меня, целую и невредимую, вытаскивали из руин, не подлежащих ремонту, я лишь чувствовала знакомое тепло за спиной. Ни царапины. Ни синяка. Чудо? Нет. Защита.

И самый страшный раз. Больница. Белый потолок, сливающийся с болью. Шёпот врачей за ширмой: "Шансов нет… Органы отказывают…" Темнота сгущалась, затягивая, как болото. И тогда – "Голос". Чёткий, спокойный, бесконечно родной. Как будто мама или… бабушка. Не в ушах, а прямо внутри черепа , в самой мысли:

" Только не засыпай . Не бойся. Еще рано. Держись."

И я держалась. Выкарабкалась. Снова.

Он, Она, Оно – мой Тень Жизни. Пришел ли в тот миг, когда я задышала сама? Или был там всегда, с самого первого мгновения не-жизни, наблюдая, как врачи борются за мое хрупкое тело? Не знаю. Знаю лишь, что оно – часть меня. Как вторая кожа из незримой материи.

Но с ним пришло и… другое. Я вижу. Не глазами. Иногда – тень, лёгкую, как паутина, обволакивающую человека. И вскоре он уходит. Навсегда. Я чувствую болезнь в других – как холодный узел под рёбрами, как гнилостный запах, которого нет, как пульсирующую черноту в ауре. И я… помогаю. Не знаю как. Просто нахожусь рядом. Говорю. Держу за руку. И были случаи… Случаи, когда безнадёжные, от которых отвернулись медики, цеплялись за жизнь рядом со мной и выживали. Чудо? Или моя Тень делится своей силой?

Моя бабушка… Мамина мать. Сильная женщина с руками знахарки. Она лечила травами, заговорами, теплом своих ладоней. Она встретила меня из роддома – хрупкую, израненную, едва живую. И лечила. Врачи говорили – не выживет. Она боролась. Вложила в меня часть своей силы? Часть своей души? Она умерла, когда мне было пять. Ушла на похороны соседа… и не вернулась. Сердце остановилось прямо там. Перешла черту. Но ушла ли совсем?

Иногда, когда мой незримый Страж ближе всего, в воздухе витает слабый аромат сушеной мяты и полыни – бабушкины травы. А в редкие моменты предельной ясности, перед важным днём, картинки грядущего вспыхивают в сознании, как кадры старой пленки. Кто же ты, моя Тень? Ангел-хранитель? Часть бабушкиной души, оставшейся стеречь меня? Сама Жизнь, взявшая меня под своё крыло после того, как я отвергла Смерть у самого порога? Или… отражение чего-то во мне самой, пробудившегося в тот миг между последним вздохом там и первым – здесь?

Я не знаю. Знаю лишь, что я живу с двумя сердцами: одно бьется в груди, другое – незримое, неосязаемое, но бесконечно родное – пульсирует где-то рядом, окутывая меня невидимым покровом. Я дважды рождённая. Одна жизнь – в крови и плоти. Другая – в этой вечной, таинственной Тени, что не позволяет мне упасть в последний раз. Глава 2 Квартира на краю

Всё началось с покупки маленькой квартиры на краю города. Новостройка, пахнущая свежей штукатуркой и надеждой, впившаяся десятью этажами в древнее болото. Шестой этаж. Ни слишком высоко, чтобы оторваться от земли, ни слишком низко, чтобы утонуть в её сырости. Из моих окон – вид. Не на проспекты или парки, а на самую грань. Прямо под балконом – кусок нетронутого болота, тёмный, дышащий паром даже в зной. А за ним – стеной встал Лес. Не парк, не рощица – Лес с большой буквы. Древний, густой, полный немого шёпота веков. Моя квартира – не просто бетонная коробка с окнами. Она живой узел, туго затянутый на самой границе. Стоя посреди комнаты, я чувствую это кожей. Не метафора. Физически. Воздух здесь плотнее, насыщеннее. Он не просто пахнет штукатуркой и мебелью – он несёт в себе аромат влажного мха из-под балкона, смолистой хвои из чащи за болотом, и чего-то… другого. Сладковато-терпкого, как увядшие листья, как древняя пыль склепов. Это дыхание Нави, просачивающееся сквозь тонкую пленку реальности. Вещи здесь ведут себя странно. Электроника мерцает без причины, особенно когда я думаю о болоте или лесе. Зеркала в сумерках отражают чуть больше, чем должны – мелькнувший силуэт в белом, движение в углу, которого нет в комнате. Температура может резко упасть в одном углу, словно туда заглянул холодный вздох из Иного мира. А тишина… Абсолютная тишина здесь не пуста. Она гудит. Наполнена незвучащими голосами, шелестом невидимых крыльев, мерным дыханием спящего гиганта по ту сторону завесы. Окна мои – не проемы в мир людей. Они – окна в Иное. Особенно ночью. Городские огни меркнут на горизонте , превращаясь в жалкие бусинки. А внизу, под шестым этажом, пробуждается тьма-не-тьма. Болото. Его чёрная гладь – не просто вода. Это зеркало Нави. В безлунные ночи, когда туман стелется плотным саваном, кажется, что смотришь не вниз, а… сквозь. Видишь отблески иных светил, мерцающих в ином небе. Слышишь не кваканье лягушек, а далекий, ледяной звон – будто ветер гуляет в серебряных лесах по ту сторону. Лес за болотом… Его стена – не преграда. Это занавес. Густой, непроницаемый днем. Но в предрассветные часы, когда тени длинны и мир затаился, я вижу, как между вековыми стволами мелькают фигуры. Не звери. Не люди. Тени иные – плавные, бесшумные, растворяющиеся в стволах деревьев, будто те – не древесина, а врата. Это стражи? Духи? Или лишь отражения тех, кто идет по тропам Нави?

До болота, до шестого этажа, до этой странной свободы быть немного сумасшедшей в одиночестве… была другая жизнь. Жизнь за стеклом. Жизнь в постоянной коррекции взгляда, в сглаживании углов собственного восприятия. Жизнь, где я научилась врать прежде, чем научилась читать. Мама всегда шептала, как я родилась. «Мёртвая», – говорили врачи. Десять минут бездыханного тельца на холодном металле. Десять минут… чего? Где я была тогда? В каком коридоре между? Я не помню. Помню только дикий, рвущий глотку писк, когда вернулась. Боль первого вдоха. Ожог света. С тех пор… я вижу. Не глазами. Чем-то глубже. Тонкую ткань мира, его изнанку, его скрытые потоки. Люди ходят мимо, не замечая фиолетовых завихрений у земли, не слыша шепота корней под асфальтом, не видя, как светится старый тополь во дворе тихим зелёным пламенем. Я вижу. Иногда это утомительно. Иногда – страшно. Но чаще – это просто есть, как дыхание. Помню, как в пять лет я спросила маму про "коричневую пыль", что осела на соседке тёте Кате. Мама резко дёрнула меня за руку, зашикала: "Не выдумывай! Нельзя так говорить!" А через неделю тётя Катя умерла – инфаркт. Я не выдумывала. Я видела. Видела этот туман – не густой, а как испарение, как дымку цвета ржавчины и увядших осенних листьев. Он обволакивал человека, становился плотнее, тяжелее… и потом приходила тишина. Смерть пахла не страхом, а пылью и прелыми цветами. С тех пор я поняла главное правило: молчи. Видишь коричневую дымку вокруг бабушки у подъезда? Молчи. Видишь, как от папы тянется серая, липкая нить (это была язва, потом узнала)? Молчи. Видишь, как новый друг детства весь светится странными, темно-фиолетовыми пятнами (пневмония, едва выкарабкался)? Замри. Не смотри пристально. Отвернись. Сделай вид, что играешь. Это было похоже на постоянную игру в прятки с самой реальностью. Я видела невидимое. Я наблюдала за людьми, но часть меня всегда была занята фильтрацией того, что я действительно видела. Подбором слов. Контролем мимики. Страхом проговориться. Усталость. Постоянная, глубокая. Как будто носила невидимый свинцовый плащ. Одиночество – самое страшное. Знать, что ты другая, и не иметь возможности разделить эту правду ни с кем. Ни с матерью, ни с любимым. Боязнь близости, а вдруг он увидит, как мои глаза цепляются за коричневую дымку над его собственным отцом? Или заметит, что я вижу его скрытую болезнь? Иногда казалось, что я сойду с ума от этого внутреннего напряжения. От необходимости делить мир на "видимое всеми" и "видимое мной" и постоянно переключаться между ними. Я научилась быть актрисой высочайшего класса. Моя роль – нормальность. Иногда я боюсь. Иногда чувствую себя безумной. Но чаще – благодарной. За те десять минут тишины при рождении. За крик, который стал не концом, а ключом. Этот дом на болоте – не случайность. Он – маяк. Он – дверь. И я – та, кто может её открыть. Живой мост между бетонной Явью и дикой, вечной Навью. Моя маленькая квартира – алтарь на краю миров. И дыхание болота под фундаментом – это голос самой земли, говорящий со мной на забытом языке, который я почему-то понимаю.

Мой незримый Страж здесь чувствует себя… как дома. Его присутствие не просто рядом – оно усилено. Иногда по ночам я ощущаю его не за спиной, а повсюду. Как будто сама квартира – его оболочка, его проводник в этот слой реальности. Он – не просто мой защитник. Он – ключник. Существо, знающее тайну этого Порога, охраняющее его… или помогающее мне взаимодействовать с ним.

Глава 3 Лиминаль – мой вечный спутник

Имя пришло из самой глубины болотных вод, из шёпота корней на Болотном Кресте, из той бездонной Тишины, что была моим первым домом : Вечный Лиминаль, не ангел из Прави (светлого мира порядка). Не демон из Нави (хотя его корни там). Он – Страж Порога. Сущность самой Грани между мирами, обретшая волю и форму в момент моего второго рождения. Он пришел со мной из Нави в Явь. Он – мой проводник по тонким мирам, хранитель тайн перехода у болота. Его холод – не злоба, а суть пограничья. Его знание – древнее, как ил. Он – воплощение самого момента моего рождения – того порога между небытиём и жизнью. Его дом – не здесь и не там, а между. Он – тот самый Холодок за спиной, Безмолвное Присутствие в пустой комнате. Он не говорит словами – он говорит тишиной, знанием в костях, внезапной ясностью в момент смертельной опасности. Его голос, похожий на бабушку или маму – лишь маска, форма, которую моя душа приписывает его безмолвной воле, чтобы понять её. Он не за меня в человеческом смысле. Он – за Порог. За то, чтобы тонкая нить между Явью и Навью не порвалась, не искривилась. Я – его ключ, его проводник в мире живых. Моё двойное рождение сделало меня живым мостом, а его – хранителем этого моста. Его помощь в смертельных ситуациях – это не спасение Марьяны-человека, а защита уникального инструмента баланса. Он не любит. Не ненавидит. Он ЕСТЬ. Он – функция мироздания, обретшая осознанность через связь с моей чудом выжившей душой. Его сила – оборотная сторона моей способности видеть энергии, болезни, предвидеть. Он – проводник моего проводничества. Когда я помогаю больным или вижу тени смерти – это он приоткрывает для меня завесу. Лиминаль – из иной стихии. Он из пограничья, из иного измерения реальности, где свет и тьма, жизнь и смерть не противопоставлены, а суть две стороны одной монеты. Его мотивация – не любовь или долг передо мной, а сохранение Целого, частью которого стал мой уникальный дар и сама точка перехода у болота, активированная моим рождением.

Так кто же всегда со мной ? Лиминаль. Вечный Страж Порога. Не ангел. Не демон. Не бог в привычном смысле. Он – Холодная Тишина, ставшая моей Тенью. Он – Живой Шов между мирами, сшитый нитью моего первого крика. Он – Цена и Дар моего двойного рождения.

Лиминаль – я зову его Лим, мой вечный спутник на Краю.

Глава 4 Болото

Вначале было невидимое, но осязаемое давление. Как будто само место испытывало меня. Бетонные стены новостройки казались хрупкой скорлупой, брошенной на спину древнего, недовольного зверя – это было Болото. Оно не просто было – оно смотрело. Его взгляд тяжелый, сырой, обволакивающий – я ощущала физически, входя в подъезд или выходя на балкон . Сначала это было похоже на сильную мигрень – давление в висках, мерцание в глазах. Потом мерцание стало узором. По углам, из щелей в полу, сквозь бетон потолка, сочились струйки. Не воды. Энергии. Тягучие, темно-лиловые, почти чёрные в глубине, с вкраплениями тусклого изумруда – это дышало Болото. Оно было не мёртвым, как думают. Оно было иным. Древним, мудрым, полным медленного брожения жизни и тихой жути забвения. Его дыхание – влажное, сладковато-гнилостное – обволакивало фундамент, поднималось по этажам, как сок по стволу, и просачивалось в мою маленькую крепость. Потом пришло Удушье. Не метафорическое. Не спазм в горле, не аллергия. Воздух был, но он вдруг стал плотным, вязким, как болотная жижа, налитая в легкие. Давило на грудь невидимой трясиной, холодный пот выступил на лбу. Я запаниковала забилась, как птица в клетке. Я метнулась к окну, распахнула его, жадно глотая ночную прохладу. И сквозь ужас – почувствовала источник. Внизу. Тёмная, зыбкая масса энергии, медленно пульсирующая под луной. Болото. Оно пробовало меня на вкус, на прочность, как хищник пробует зубами незнакомую добычу. Я стояла, опершись о подоконник, борясь за каждый глоток воздуха, и мысленно, из последних сил, прошептала в темноту: "Отстань. Я не твоя. Я живая."

Сколько длилась борьба вечность ? Или минуту. Давление ослабло так же внезапно, как началось. Воздух хлынул в лёгкие, сладкий и обжигающий. Я рухнула на пол, дрожа. Но в дрожи была не только слабость. Было… понимание. Это был разговор. Жестокий, первобытный, но разговор.

Я не убежала. Наоборот. Я стала приходить. К краю , где бетонная плита тротуара уступала место камышам и чёрной, блестящей воде: Болото. Я вижу его не просто как ландшафт, а как дымящуюся рану на теле Земли. Туман – не пар, а дыхание спящих духов, клубящееся над поверхностью. Сама топь кажется живой мембраной, зыбкой и трепещущей, отделяющей наш мир от мира теней и забытых времен. Цвета – не просто зеленый и коричневый. Это глубокие, почти чёрные изумруды стоячей воды, отражающие хмурое небо как потускневшее зеркало. Ржавые оттенки от разложения гниющей листвы и коры смешиваются с ядовито-яркой зеленью мхов и осоки. Пятна цвета запекшейся крови – это сфагнум. Вспышки белого или лилового – редкие, выносливые цветы, похожие на крики надежды в трясине. Все покрыто влажной, маслянистой плёнкой. Тишина здесь особая – тяжёлая, прерываемая резкими звуками. Хлюпанье, бульканье под ногами – будто земля дышит или что-то двигается в глубине. Шорохи в камышах – невидимые существа. Периодический скрежет или глухой стук – падающие отжившие деревья. И внезапные, пронзительные крики птиц – как сигналы стражей, разрывающие зыбкий покой. Шёпот ветра в тростнике – шёпот забытых имен. Воздух густой, влажный, сладковато-приторный от гниения, перебиваемый резкой затхлостью и холодной сыростью. Тяжелый аромат влажной земли, смешанный с кислинкой разлагающейся органики и иногда – с едва уловимым сернистым духом (болотный газ). Это не просто запах, а физическое ощущение древности, запах непрекращающегося алхимического процесса смерти-возрождения, пронизывающий всё существо. Под ногами – не земля, а зыбкая, обманчивая пульсация. Мягкий мох скрывает ледяную жижу, засасывающую с тихим чавканьем. Вода маслянисто-холодная. Коряги, облепленные слизью и водорослями, скользкие и острые, как кости великана. Касание болотных трав – часто режущее (осока), цепляющее или неожиданно нежное (мох). Кажется, сама плоть болота хочет исследовать пришельца. Стрекозы, как живые витражи, носятся над водой – древние духи-проводники. Жабьи глаза, отражающие тусклый свет, наблюдают из темноты, храня немые тайны. Тени скользят по краю зрения – то ли птица вспорхнула, то ли нечто иное. Ощущение пристального, недружелюбного взгляда со стороны старого, покрытого лишайником пня или из глубины чёрной воды. Каждый обитатель – часть единого, настороженного сознания места. Магия висела тяжелым, влажным покрывалом. Не злая, но древняя, безразличная к человеку, полная скрытой мощи. Это сила гниения, растворяющая старое. Сила мрачной плодородности, дающей жизнь новому во влажном чреве. Сила абсолютной дикости, не знающей условностей. Чувствовалась притягательность бездны, обещающая тайны, но и предупреждающая о смертельной опасности увязнуть – физически или духовно. В редких зеркальных пятнах чистой воды, среди хаоса, отражается небо – искаженное, дрожащее, но чистое. Как напоминание, что даже здесь, в царстве тлена и иллюзий, есть связь с высшим, с вечным. Но дотронешься – и отражение рассыпается кругами, смешивая небо с тиной. Болото – не пейзаж. Это живой, дышащий организм времени, место алхимической трансформации, где красота и ужас, жизнь и смерть, явь и навь переплетены нераздельно. Это вызов, напоминание о хрупкости, о силе подсознания, о древних силах Земли, которые не терпят суеты и требуют благоговейного ужаса и глубочайшего уважения. Это портал, в который можно войти, но нет гарантии, что вернешься прежним – или вернешься вообще. Его "красота" – в его абсолютной, безжалостной истинности.

Я стояла тихо. Не просила, не угрожала. Просто… была. Признавала его право быть. Признавала его силу. И медленно, очень медленно, агрессия стала сменяться любопытством. Я чувствовала, как тяжелая, холодная энергия трясины перестает давить, начинает изучать меня. Появились запахи – не гниль, а сложный букет влажного мха, кислой клюквы, какой-то глубинной, землистой свежести. Однажды по воде разошлись круги без видимой причины, будто кто-то огромный и невидимый шевелился подо мхом. И тогда я увидела его – Хозяина Болота. Не глазами. Внутри. Образ возник в сознании – не человек, не зверь. Скорее, дух самой топи. Древний, как ил на дне, мудрый в своей беспощадной цикличности жизни и смерти. Медлительный, как движение подземных вод, но невероятно мощный. Его присутствие было как тихий гул земли под ногами. Мы не говорили словами. Было ощущение глубокого, безмолвного уважения. Признание границ. Я – его, потому что живу на его земле. Он – часть моего мира, потому что я его не отвергла. Мы стали… соседями. Странными, но уважающими силу друг друга.

Глава 5 Кочемар

Это случилось не сразу. Болотные духи – не те, кто спешит навстречу. Они как старая коряга в трясине: неподвижны, покрыты вековым илом, и только приглядевшись, понимаешь – в глубине мерцает сознание. Долгое время они лишь наблюдали. Я чувствовала их взгляды – тяжелые, мшистые, полные немого вопроса: "Что ты тут делаешь, Живущая-На-Пороге?" Первым был Кочемар. Не имя, а суть. Он пришел во время сильного ливня, когда Навь просачивалась в Явь особенно сильно. Я стояла у окна, смотрела, как лиловые струи болота под домом бурлят и поднимаются выше обычного. Воздух в квартире стал густым, влажным, пахнущим гниющими лилиями и железом. И тогда в углу, где всегда скапливалась самая густая тень, оно материализовалось. Не тело. Не форма. Скорее – сгущение тьмы и тины. Ростом с человека, но бесформенное, как клубящийся торфяной дым. Внутри – мерцающие точки, похожие на светлячков, попавших в нефть. И пара углей – не глаз, а просто осознанного присутствия, горящих тусклым багровым светом. От него веяло холодом глубинных вод и терпением камня. Я не убежала. Не закричала. Просто стояла, сжимая в руке тёплую чашку, и смотрела. Мой страх был острым, как лёд, но под ним – жуткое любопытство. Я кивнула. Медленно. Как равная.

"Здравствуй."

Тень в углу колыхнулась. Воздух затрепетал низким, похожим на гул земли, звуком. Это не было словом. Это было вибрацией смысла, вложенной прямо в кости: "Зрячая. Ты не бежишь?"

"Некуда," – ответила я мысленно, зная, что он слышит. "Это мой дом. И ваша топь – его фундамент." Молчание. Только шелест невидимого дождя Нави по крыше моей Явной квартиры. Потом из клубящейся тени протянулась щупальцеобразная струя – не вещество, а сгущенный полумрак. Она коснулась оконного стекла, за которым лил настоящий дождь. На мокром стекле проступил символ: три переплетенных корня, обвитых тростником.

"Кочемар," – донеслось до меня, как эхо со дна колодца. Он не представлялся. Он дал знак. Имя – слишком человеческое. Знак – это суть.

Так началось. Он приходил нечасто. Только когда граница истончалась: в ливни, в густые туманы, на рассвете или в мёртвые часы перед утром. Иногда являлся как клубящаяся тень. Иногда – как ощущение огромного, древнего присутствия под полом, от которого вибрировали чашки в шкафу. Мы не говорили на человеческом языке. Обменивались образами, ощущениями, вспышками памяти. Я показывала ему свой мир: гул лифта – как жужжание гигантской стрекозы; свет лампы – как пойманный солнечный зайчик; вкус шоколада – взрыв сладкой грязи. Он отвечал своим: тягучее время болота (век – как один вздох); память затопленных деревень (скрип телег, плач детей, ушедших в ил); тихую ярость подземных ключей, размывающих камень. Он показал мне Корни – не растения, а силовые линии, связывающие болото с лесом, с недрами, с чем-то ещё глубже. Темно-лиловые нити, пульсирующие под всем городом. Однажды я спросила мыслью: "Почему ты пришел? Почему именно ко мне?"