Полная версия
WKPB
Гарри Поттер и Святой Грааль. Том Третий. Вера. Судьба. Жертва
Глава 1. Королевство перерождённое
Имя «Артур» было не просто словом. Оно стало вирусом, инфекцией, поразившей коллективное бессознательное нации. «Артуромания» – так окрестили это явление циничные журналисты, еще не понимая, что пытаются уместить океан в наперсток. Это не было увлечением, не было модой. Это было… пробуждение. Или массовый психоз. Премьер-министр уже не знал, какая из этих формулировок страшнее.
Он снова включил телевизор, оставив звук на минимуме. Мелькающие кадры были знакомы до тошноты, но каждый раз вызывали новую волну отчаяния. Трафальгарская площадь, забитая до отказа. Лица – молодые, старые, искаженные экстазом, слезами, фанатичной верой. Самодельные плакаты, грубо намалеванные символы – меч, вонзенный в камень, лев в короне, кельтские узлы, значение которых никто не мог объяснить, но которые вызывали какой-то глубинный, атавистический отклик. «Артур – Свет во Тьме!», «Он Вернулся, чтобы Судить!», «Экскалибур Очистит Землю!» – надписи становились все более апокалиптическими, все менее рациональными.
Он переключил канал. Та же картина, только теперь камера выхватывала детали: женщину в деловом костюме, рыдающую навзрыд и тянущую руки к небу; подростка с горящими глазами, выкрикивающего что-то на неизвестном языке, похожем на древнюю латынь; старика в военной форме, отдающего честь пустому постаменту. И над всем этим – гул, многотысячный, первобытный, от которого вибрировали стекла в его кабинете. Гул, в котором уже не было отдельных слов, только имя – «Ар-тур! Ар-тур!» – как мантра, как боевой клич, как молитва.
Эта зараза проникла повсюду. Его собственные дети… Еще месяц назад они спорили из-за новой игровой консоли, а теперь… теперь они клянчили у него деньги на «настоящие рыцарские плащи» и шептались о том, как пойдут записываться в «Артурову Дружину». Его жена, обычно прагматичная, на днях спросила его с несвойственной ей тревогой, не чувствует ли он «особого присутствия», не снятся ли ему «знамения». Знамения!
Он отшвырнул пульт. На столе лежали сводки из полицейских участков. Массовые драки между «артуровцами» и теми, кто еще пытался сохранить остатки здравого смысла. Стихийные «суды» над мелкими чиновниками, обвиненными в «предательстве идеалов Британии». Случаи самосожжения «во имя грядущего Короля». Церкви пустели, а к импровизированным алтарям на площадях, где горели свечи перед портретами человека в львиной маске, стекались толпы.
Военные… О, это была отдельная боль. Генералы, которых он знал лично, с которыми играл в гольф, обсуждал стратегии национальной безопасности, теперь, по слухам, проходили какие-то странные ритуалы «посвящения», клялись на крови и мече этому… Артуру. Говорили, что некоторые из них обрели сверхъестественные способности – силу, скорость, чуть ли не способность предвидеть будущее. Бред? Но как тогда объяснить успехи «Артуровых патрулей» там, где бессильна была полиция и даже армейские спецподразделения? Они появлялись из ниоткуда, разбирались с очередным чудовищем или бандой фанатиков-культистов (еще одна язва, расцветшая на теле страны), и исчезали, оставляя после себя лишь легенды и еще больше последователей.
Крупный бизнес, всегда чуткий к конъюнктуре, уже начал перестраиваться. Рекламные слоганы сменились на «Вместе с Артуром – к процветанию!». Компании жертвовали огромные суммы в «Фонд Возрождения Камелота». Даже Банк Англии, по непроверенным данным, рассматривал возможность выпуска памятных монет с изображением львиной маски.
А правительство? Правительство превратилось в посмешище. Его приказы игнорировались. Его заявления вызывали лишь смех или новую волну ненависти. Он, Премьер-министр, ощущал себя капитаном тонущего корабля, от которого разбегаются не только крысы, но и сами мачты и паруса, обретая собственную волю. Авторитет власти испарился, как утренний туман под лучами этого нового, слепящего, безумного солнца по имени Артур.
И самое страшное – он начинал понимать, почему. В мире, где из трещин в асфальте лезут кошмары, где небо роняет огненные слезы, а законы природы перестают действовать, люди инстинктивно тянутся к тому, кто обещает не логику и порядок, а чудо и защиту. Пусть даже ценой свободы. Пусть даже ценой разума.
Он посмотрел на свои руки. Они дрожали. Не от страха – вернее, не только от него. От осознания своего полного, абсолютного бессилия. Он, еще недавно один из самых влиятельных людей в мире, теперь был всего лишь зрителем на грандиозном спектакле собственного низвержения. И режиссером этого спектакля был кто-то или что-то, чему он не мог даже дать имени.
***
Если «Артуромания» была пожаром, пожирающим улицы, то в коридорах Уайтхолла и Вестминстера царил холод предсмертной агонии. Паника здесь была иной – не яростной и экстатической, как у толпы, а тихой, липкой, как погребальный саван. Министры, еще недавно излучавшие самодовольство и несокрушимую уверенность, теперь напоминали восковые фигуры, с которых медленно стекает жизнь. Их лица осунулись, под глазами залегли тени многодневных бдений, а в движениях сквозила нервная, загнанная суетливость.
Экстренные совещания, созываемые чуть ли не ежечасно в кабинете Премьер-министра, в подземных бункерах времен Холодной войны или в наспех оборудованных «безопасных комнатах», превратились в театр абсурда. Голоса срывались на крик, обвинения сыпались, как осенние листья, – едкие, беспомощные, полные взаимной ненависти и скрытого страха. Старые счеты, мелкие обиды, политические амбиции – все это всплывало на поверхность, как трупы в мутной воде, мешая разглядеть истинный масштаб катастрофы.
– Мы должны арестовать его! Немедленно! – надрывался Министр Внутренних Дел, брызгая слюной. Его лицо, обычно румяное, было землистого оттенка. – Объявить вне закона! Использовать армию! Разогнать эти сборища!
– И превратить его в мученика? – ледяным тоном парировал Министр Иностранных Дел, человек с репутацией тонкого стратега, но теперь выглядевший как шахматист, которому объявили мат в три хода. – Вы хотите гражданскую войну, Джеймс? Потому что именно это вы получите. Толпа разорвет нас на куски.
– А что предлагаете вы, Генри? Переговоры? С кем? С призраком в маске, который общается с народом через экстатические видения и кровавые «подвиги»? Может, предложим ему место в Палате Лордов? – язвил Канцлер Казначейства, нервно теребя свои очки. Его мысли были заняты не столько Артуром, сколько падением фунта и бегством капитала из страны.
«Ястребы» и «голуби». Как банально. И как бесполезно. Одни жаждали крови, не понимая, что их собственная кровь прольется первой. Другие лепетали о диалоге, не осознавая, что Артур – не тот, с кем ведут переговоры. С ним либо смиряются, либо гибнут.
Спецслужбы – МИ-5, МИ-6, Скотланд-Ярд, даже приданные им специалисты из не столь афишируемых отделов, работающих на стыке науки и… чего-то еще, – бились в истерике. Отчеты, ложившиеся на стол Премьер-министра, были полны противоречивых данных, безумных теорий и плохо скрываемого отчаяния. Артур возник из ниоткуда. Ни отпечатков пальцев, ни записей в базах данных, ни финансовых следов. Его появления были непредсказуемы, его способности – необъяснимы.
Одни аналитики, цепляясь за остатки рациональности, предполагали сверхсекретный военный проект, вышедший из-под контроля, возможно, с использованием генной инженерии или даже неизвестных физических принципов. Другие, более смелые или более отчаявшиеся, писали о «точке сингулярности», «прорыве из параллельного измерения» или даже о «воплощенном архетипе», ожившем благодаря коллективному бессознательному нации, доведенной до предела. Самые жуткие версии, передаваемые шепотом и сопровождаемые нервным смешком, говорили о древнем божестве, пробудившемся от многовекового сна, или о мессии, порожденном самой Геей в ответ на предсмертный крик планеты.
Премьер-министр читал эти отчеты, и волосы у него на затылке шевелились. Он, прагматик до мозга костей, вынужден был признать: мир, который он знал, перестал существовать. Законы физики, логики, здравого смысла – все это оказалось хрупкой скорлупой, под которой скрывалась бездна первобытного хаоса и древней магии.
Он видел это в глазах своих коллег. Страх. Не только за страну, но и за себя. За свои карьеры, за свои семьи, за свои жизни. Шепот в кулуарах становился все громче. Кто-то уже тайно паковал чемоданы, кто-то искал контакты с «представителями Артура», пытаясь выторговать себе место в новом, пугающем мире. Лояльность трещала по швам. Каждый новый «подвиг» Артура – будь то спасение заложников, где спецназ оказался бессилен, или остановка распространения странной эпидемии, перед которой пасовали лучшие медики, – был еще одним гвоздем в крышку гроба старого режима.
Артур действовал. Жестоко, непредсказуемо, часто с пугающей эффективностью, но он действовал. А они… они только говорили. Спорили. Интриговали. Правительство превратилось в сборище парализованных страхом марионеток, дергающихся в предсмертных конвульсиях, пока настоящий кукловод готовил сцену для нового, кровавого акта.
Премьер-министр закрыл глаза. Он чувствовал себя одиноким, как никогда. Его приказы тонули в бюрократическом болоте или саботировались теми, кто уже выбрал новую сторону. Его слова теряли вес с каждой минутой. Он был главой правительства, которое больше не управляло. Капитаном корабля-призрака, несущегося на рифы под оглушительный рев шторма и безумные песни обезумевшего экипажа.
И где-то там, в сердце этого шторма, в эпицентре этого безумия, стоял Артур. И Премьер-министр с леденящим душу ужасом понимал, что скоро, очень скоро, ему придется встретиться с ним лицом к лицу. Если, конечно, под этой львиной маской вообще было лицо.
***
За высокими, неприступными стенами Букингемского дворца царила тишина. Глубокая, почти сверхъестественная, она резко контрастировала с ревом толп на улицах и истерикой в правительственных кабинетах. Официально – ничего не происходило. Королева, как и подобает символу нации, хранила олимпийское спокойствие. Ее график не изменился: приемы, благотворительные мероприятия, работа с документами. На редких публичных появлениях ее лицо было непроницаемо, слова – выверены и лишены малейшего намека на тревогу. Словно явление человека, называющего себя Королем Артуром и творящего чудеса на глазах у всей страны, было не более чем рядовым событием, мелким курьезом в многовековой истории британской монархии.
Но эта тишина была обманчива. Она была сродни затишью перед бурей, или, вернее, глади глубокого омута, в котором скрываются чудовища. До Премьер-министра, несмотря на его все более слабеющее влияние, долетали обрывки слухов, полунамеков, перешептываний из самых недр дворцовой жизни. И эти слухи рисовали картину, далекую от официальной идиллии.
Говорили, что Королева в шоке. Не в том истерическом, какой охватил ее министров, а в глухом, холодном, парализующем. Она, женщина, прошедшая через Вторую Мировую, через бесчисленные политические кризисы, через личные трагедии, столкнулась с чем-то, что не укладывалось ни в какие рамки привычного мира. С чем-то, что угрожало не просто ее власти, но самой ткани реальности.
Говорили, что она часами просиживает в своих личных покоях, окруженная лишь самыми доверенными советниками. Не политиками, нет. Тех она принимала лишь для соблюдения протокола. Ее истинными конфидентами в эти дни стали люди иного толка: лучшие юристы, специализирующиеся на самых архаичных и забытых аспектах конституционного права, способные отыскать прецеденты там, где их, казалось, быть не могло. Историки, чьи знания простирались далеко за пределы официальных учебников, вглубь мифов, легенд и апокрифических текстов, пытающиеся отделить зерна истины об Артуре от плевел многовековых наслоений.
И самое важное, самое тревожное – говорили, что Королева обратилась к тем, чье существование было государственной тайной высшего уровня. К магическому сообществу.
Премьер-министр знал об этом мире. Не так подробно, как хотелось бы, но достаточно, чтобы понимать: это не сказки для детей. Министерство Магии, Хогвартс, таинственная Часовая Башня – все это было реальностью, скрытой от глаз магглов, но от этого не менее влиятельной. И он знал, что Королева, как монарх, имела определенные, хоть и строго ограниченные, контакты с этим миром.
Теперь же эти контакты, по слухам, вышли на совершенно новый уровень. Говорили, что в Букингемский дворец по ночам, тайно, через секретные ходы, прибывали странные визитеры. Фигуры в мантиях, чьи лица скрывали глубокие капюшоны. Представители Часовой Башни, древней цитадели британских магов, хранителей знаний, способных заставить побледнеть архивы Ватикана. Видели, как из неприметного автомобиля выходил Корнелиус Фадж, якобы Министр Магии, человек, хоть и едва не потерявший официальный пост, но уцепившийся в него благодаря обширным связям и, что важнее, обладающий опытом взаимодействия с «необъяснимым». Его присутствие во дворце в такое время говорило о многом.
Но самый невероятный слух, от которого у Премьер-министра холодела кровь, касался Альбуса Дамблдора. Директор Хогвартса, величайший волшебник современности, фигура почти мифическая даже для тех, кто знал о существовании магии. Говорили, что Королева имела с ним долгую, многочасовую аудиенцию. Один на один. О чем они говорили? О судьбе Британии? О природе Артура? О том, как остановить надвигающийся апокалипсис или, наоборот, как возглавить его?
Премьер-министр пытался представить эту сцену: древний зал, тусклый свет свечей, старая Королева, воплощение традиции и незыблемости, и седовласый волшебник, в глазах которого, по слухам, отражалась мудрость тысячелетий и знание о таких тайнах, от которых простой смертный сошел бы с ума. И от их решения, от их слов, зависело будущее не только острова, но, возможно, и всего мира.
А принц Чарльз? Наследник престола, чья жизнь прошла в ожидании короны, теперь видел, как эта корона ускользает от него, возможно, навсегда. Говорили, что он в ярости. В бессильной, отчаянной ярости. Он требовал от матери решительных действий, призывал армию, спецслужбы, даже намекал на необходимость физического устранения «самозванца». Он не понимал или не хотел понимать, что Артур – не просто политический конкурент. Он – явление иного порядка, сила, против которой бессильны пули и интриги.
Но Королева… Королева молчала и ждала. Она, в отличие от своего сына и многих своих министров, кажется, понимала глубину пропасти, на краю которой оказалась страна. Она не паниковала. Она собирала информацию, взвешивала варианты, искала выход там, где его, казалось, не было. И ее обращение к миру магии было не жестом отчаяния, а признанием того, что старые правила больше не действуют. Что для борьбы с мифом нужен другой миф. Или, возможно, тот, кто стоит за этим мифом.
И эта тишина, это внешнее спокойствие Букингемского дворца пугали Премьер-министра больше, чем крики толпы или паника его коллег. Потому что это была тишина перед вынесением приговора. И он не знал, кто будет судьей, а кто – осужденным.
***
Премьер-министр провел ладонью по лицу, чувствуя, как под пальцами собрались капли холодного, липкого пота. Кабинет, еще недавно бывший символом его власти, его достижений, теперь казался тюремной камерой, стены которой медленно, но неумолимо сдвигались, грозя раздавить его. Он был один. Абсолютно один. Секретари, помощники, советники – все они теперь казались тенями, призраками из прошлой, почти забытой жизни. Их сочувственные взгляды, их пониженные голоса, их избегание прямых ответов – все это лишь подчеркивало его изоляцию.
Он пытался анализировать. О, как он пытался! Его мозг, натренированный годами политических баталий, интриг и сложных компромиссов, отчаянно искал логику в этом безумии. Он раскладывал на столе сводки, доклады, газетные вырезки, пытаясь сложить из них хоть какую-то осмысленную картину. Но каждый факт, каждая деталь лишь добавляла новые, неразрешимые вопросы.
Кто такой Артур? Откуда он взялся? Каковы его истинные цели? Если это проект спецслужб – то чьих? Своих? Чужих? Неужели кто-то в недрах MI6 или GCHQ настолько обезумел, чтобы выпустить на волю такое… нечто? И если да, то почему они не могут его контролировать? Или не хотят?
А если это не спецслужбы? Если это… что-то другое? Премьер-министр гнал от себя эти мысли, но они возвращались, как назойливые мухи, жужжа о магии, о древних пророчествах, о том, о чем не принято говорить в приличном обществе, тем более на Даунинг-стрит. Он всегда считал себя человеком современным, рациональным. Но мир вокруг него рушился, и из-под обломков этого мира выползали такие химеры, от которых стыла кровь в жилах.
Злость. Да, он чувствовал злость. Глухую, бессильную, разъедающую изнутри. Злость на этого Артура, на его театральные появления, на его идиотскую львиную маску, на его молчание, которое было красноречивее любых речей. Почему он не выйдет и не скажет, чего хочет? Почему не предъявит ультиматум? Почему не вступит в переговоры? Эта игра в молчаливого спасителя, это издевательское милосердие, с которым он «решал» проблемы, созданные, возможно, им же самим – все это выводило Премьер-министра из себя.
Он представлял себе их встречу. Дебаты. О, какие это были бы дебаты! Он, Премьер-министр, против этого… самозванца. Он бы разнес его в пух и прах! Он бы сорвал с него эту маску, выставил бы его на посмешище перед всей страной! Он бы задал ему такие вопросы, от которых…
Но тут же его охватывал холодный ужас. А если Артур не станет с ним дебатировать? Если он просто… посмотрит на него своими глазами, скрытыми за прорезями маски? Говорили, что его взгляд способен парализовать волю, заглянуть в самые потаенные уголки души. Говорили, что те, кто пытался ему противостоять, либо сходили с ума, либо становились его самыми ярыми последователями.
Злость на оппозицию, которая упивалась его унижением, которая уже делила министерские портфели в «правительстве Артура». Злость на прессу, которая раздувала истерию, превращая Артура в мессию. Злость на народ, этот легковерный, обезумевший народ, который так легко променял свободу и здравый смысл на обещание чуда.
И самая страшная злость – на самого себя. На свое бессилие. На то, что он, Премьер-министр Великобритании, оказался неспособен защитить свою страну, свой народ, свой привычный мир от этой… напасти. Он, который всегда считал себя бойцом, акулой политики, теперь чувствовал себя мелкой рыбешкой, выброшенной на берег и задыхающейся под безжалостным солнцем.
Он пытался готовиться. Продумывал варианты. Что он скажет Артуру, если тот явится? Будет ли он угрожать? Умолять? Пытаться договориться? Но как можно готовиться к встрече с тем, кто не подчиняется никаким законам, кто существует вне привычной системы координат? Это все равно что готовиться к встрече с ураганом или землетрясением.
Он подошел к окну. Туман за стеклом сгущался, превращая Лондон в город-призрак. И в этом тумане ему мерещилась гигантская львиная голова, смотрящая на него немигающим, всевидящим взглядом.
«Он придет», – подумал Премьер-министр. Не «может прийти», а именно «придет». Эта уверенность была иррациональной, но от этого не менее сильной. Артур придет к нему. И этот визит станет либо концом всего, либо… либо чем-то еще, чего он пока не мог себе представить.
Он вернулся к столу, сел в кресло. Взял ручку, лист бумаги. Попытался набросать тезисы для возможного разговора. Но рука дрожала, а мысли путались. Что можно сказать тому, кто, возможно, читает твои мысли? Кто, возможно, и не человек вовсе?
Одиночество. Оно было почти физически ощутимым. Оно давило на плечи, сжимало горло, высасывало остатки воли. Он был один на один с надвигающейся бурей. И не было никого, кто мог бы ему помочь. Никого, кто мог бы хотя бы понять его ужас.
Внезапно тишину кабинета нарушил звук. Тихий, едва различимый. Стук в дверь.
Нет. Не стук.
Это было что-то другое.
Это был не стук.
Сердце Премьер-министра, и без того колотившееся, как пойманная птица, пропустило удар, а затем забилось с новой, удушающей силой. Звук был едва слышным – тихий, вкрадчивый шорох, словно кто-то или что-то провело бархатной лапой по дубовой панели двери. Или, может быть, ему просто показалось? Нервы, истощенные бессонницей и непрекращающимся кошмаром последних дней, могли сыграть с ним злую шутку.
Он напряженно вслушивался, задержав дыхание. Тишина. Только мерное тиканье старинных часов на камине, отсчитывающих последние мгновения его прежней жизни, да приглушенный гул далекого, безумствующего города.
– Войдите! – голос его прозвучал хрипло, неуверенно, совсем не так, как подобает главе правительства. Он ожидал увидеть бледное лицо своего секретаря, или, может быть, офицера службы безопасности с очередным тревожным докладом.
Дверная ручка медленно, мучительно медленно, начала поворачиваться. Премьер-министр невольно сжался в кресле, его взгляд был прикован к этой медной детали, отполированной до блеска руками бесчисленных предшественников. Каждый миллиметр ее движения отдавался в его висках пульсирующей болью.
Дверь приоткрылась. Сначала на дюйм, потом на два. За ней – привычный полумрак коридора, освещенный тусклой дежурной лампой. Никого.
Премьер-министр нахмурился. Что за чертовщина? Глупые шутки? В такое время? Он уже собирался подняться, чтобы рявкнуть на нерасторопного подчиненного, как вдруг…
…за его спиной, в самом центре кабинета, там, где секунду назад была лишь пустота, разлитая тенями от тяжелых портьер, раздался тихий, едва уловимый кашель.
Он не был громким. Не был угрожающим. Но в нем было нечто такое, отчего у Премьер-министра кровь застыла в жилах. Это был кашель не человека, страдающего от простуды. Это был звук, который мог издать лишь тот, кто материализовался из самого воздуха, из частиц тумана, просочившегося сквозь закрытые окна.
Время для Премьер-министра замедлило свой бег, растянулось в вязкую, липкую патоку. Он поворачивался в своем массивном кресле, и это движение, казалось, длилось вечность. Каждый скрип кожи, каждый шорох ткани его костюма отдавался в ушах оглушительным грохотом.
И он увидел.
Фигура стояла неподвижно, в нескольких шагах от его стола, окутанная легкой, едва заметной дымкой, словно принесла с собой частицу того самого июльского тумана, что душил Лондон. Невысокая, но от нее исходила аура такой древней, такой нечеловеческой мощи, что у Премьер-министра перехватило дыхание. Темно-синий плащ, почти черный в полумраке кабинета, скрывал очертания тела, но даже сквозь него угадывалась сталь – отблески доспехов, тускло мерцающих в свете настольной лампы.
И маска.
Золотая голова льва. Пустые, темные прорези для глаз, в которых, казалось, отражалась сама бездна, смотрели прямо на него. Не на его лицо, не на его одежду – а куда-то вглубь, в самые потаенные уголки его души, туда, где гнездились его самые стыдные страхи, его самые мелкие пороки.
Артур.
Премьер-министр застыл, не в силах пошевелиться, не в силах издать ни звука. Его мозг отказывался верить в происходящее. Это было невозможно. Двери заперты. Окна закрыты. Охрана… где, черт возьми, его охрана?! Кнопка тревожного вызова на столе казалась такой далекой, такой недостижимой, словно находилась на другом конце вселенной.
Он попытался что-то сказать, но из горла вырвался лишь сдавленный хрип. Язык прилип к небу, во рту пересохло. Ужас, первобытный, иррациональный, сковал его тело ледяными цепями. Это был не страх перед политическим противником, не страх перед террористом. Это был страх перед Непостижимым. Перед тем, что не имело права существовать в его упорядоченном, рациональном мире.
Фигура в маске не двигалась. Она просто стояла и смотрела. И в этой неподвижности, в этом молчании было больше угрозы, чем в любом крике, в любом оружии. Премьер-министр чувствовал себя кроликом, загипнотизированным взглядом удава. Он понимал, что должен что-то сделать, что-то сказать, но воля его была парализована.
Воздух в кабинете стал плотным, тяжелым, как перед грозой. Запахло озоном, мокрой землей и чем-то еще – древним, металлическим, как кровь на старом клинке.
И только тогда, когда Премьер-министр подумал, что его сердце вот-вот разорвется от напряжения, фигура шевельнулась. Медленно, плавно, она сделала один шаг вперед. Под плащом блеснул металл.
И раздался голос.
– Прошу прощения, если мой приход доставил вам беспокойство, Премьер-министр, – раздался голос из-под львиной маски.
Он не был громким, но проникал, казалось, не через уши, а напрямую в сознание, вибрируя в самых костях. Это был голос, лишенный привычных человеческих интонаций – ни тепла, ни холода, ни гнева, ни сочувствия. Он был глухим, ровным, с металлическим оттенком, словно исходил из глубины древней пещеры или из сердца работающего механизма неведомого назначения. В нем слышался отзвук множества голосов, слившихся в один, и одновременно – абсолютная, пугающая безличность. Каждое слово было отчеканено с безупречной ясностью, но за этой ясностью скрывалась бездна.
