Код молчания

Капитан М.

Код молчания

Глава первая: Тишина в вибрациях ночи

Город дышал. Он не шумел, не грохотал, не оглушал – он дышал, и это дыхание Лев ощущал каждой клеткой своего тела. Таксимы, снующие по мосту Галата, передавали свои нервные импульсы через асфальт в подошвы его кед. Глухой, ритмичный удар басов из-за тяжелой двери ночного клуба «Айя-София» отдавался смутной пульсацией в его грудной клетке. Даже отдаленный гул самолета, заходящего на посадку, Лев чувствовал как легкую дрожь в натянутых тросах мачт яхт у причала Кабаташ. Для него, человека, погруженного в вечную, абсолютную тишину, Стамбул был не скоплением звуков, а гигантским живым организмом, чье биение он считывал кожей и костями.

«Айя-София» не имела ничего общего с величественным музеем-собором. Это было темное, пульсирующее сердце ночного Стамбула, место, где деньги, власть и порок текли рекой, окрашивая в багрянец неоновые огни Бейоглу. Лев стоял у входа, его массивная, но не грузная фигура в черном костюме сливалась с тенью. Он был вышибалой. Тишина, которую он нес в себе, была его главным оружием. Она делала его непредсказуемым, невосприимчивым к оскорблениям и угрозам, которые он читал по губам. Она же позволяла ему видеть то, что другие не замечали в грохоте музыки и пьяных криков.

Его звали Лев. Не Лео, не Леонид. Просто Лев. Имя, данное ему в детском доме, за пару недель до того, как врачи окончательно махнули рукой на его слух, а потом и на голос. Оно подходило. У него были спокойные, янтарного цвета глаза, тяжелый взгляд и врожденное, хищное достоинство, которое не позволяло даже самым наглым посетителям усомниться в его праве быть здесь.

Дверь клуба распахнулась, выпустив наружу волну сжатого воздуха, пахнущего дорогими духами, потом и алкоголем. На пороге показалась группа разгоряченных молодых людей в дизайнерских рубашках. Один из них, с стеклянным блеском в глазах, что-то кричал, размахивая руками. Его друзья смеялись, но Лев видел напряжение в их плечах, игру лицевых мышц, выдававшую страх. Крикун пытался пройти назад, но Лев сделал один шаг вперед. Он не поднимал рук, не принимал боевой стойки. Он просто встал на пути, как скала.

Пьяный парень тыкал пальцем ему в грудь. Лев видел, как его губы складывались в нечленораздельные, уродливые формы. Он прочел знакомое «Пошел ты!» и «Я тебя убью!». Мир вокруг Льва замер. Он не слышал угроз, но видел их источник – раздутые ноздри, брызги слюны, напряжение в шее. Его собственное дыхание оставалось ровным. Он поднял руку – медленно, почти гипнотически – и показал два пальца. Затем указал на лицо парня, потом на тротуар. Простой, универсальный язык жестов, который понимали все: «Ты. Уходи».

Парень замер, его ярость столкнулась с непреодолимой стеной спокойствия. На мгновение в его глазах мелькнуло непонимание, почти суеверный страх перед этим безмолвным великаном. Друзья, воспользовавшись паузой, потащили его прочь, что-то бормоча извинения. Лев не видел их лиц, он уже отвернулся. Инцидент был исчерпан.

Он посмотрел на часы – безциферблатные, вибрирующие. Было без пятнадцати три. Скоро закрытие. Он провел пальцем по запястью, и часы отозвались короткой, едва заметной пульсацией. Сигнал от бармена, Мехмета. Мехмет был одним из немногих, кто выучил базовый язык жестов, чтобы общаться с ним. Он стал его глазами и ушами в мире, полном шума.

Лев вошел внутрь. Клуб был его стихией, но стихией, наблюдавшейся сквозь толстое бронестекло. Свет стробоскопов разрезал дым, превращая танцующих в серию резких, не связанных между собой кадров. Люди на паркете дергались в такт музыке, которую Лев не слышал, но чувствовал – низкочастотный гул проникал в кости, заставляя вибрировать внутренние органы. Он видел искаженные лица, смех, который был лишь гримасой, крики, превращавшиеся в немую пантомиму. Это напоминало старый, немой фильм, где эмоции были утрированными, почти гротескными.

Он прошел к бару. Мехмет, лысый, дородный мужчина с уставшим лицом, вытирал бокал. Увидев Льва, он отложил тряпку и поднял руки.

«Все спокойно?» – спросил его пальцы.

Лев кивнул. «Мелкая проблема у входа. Решена». Его жесты были краткими, экономными. «Сколько до закрытия?»

«Минут десять. Последние стопки разливаем. Сегодня весело – какой-то дипломат из северных стран устроил банкет. Платит золотом». Мехмет жестикулировал широко, с некоторой театральностью, привычной для болтливого человека.

Лев бросил взгляд в указанном направлении. В углу, за столиком в глубине зала, сидела группа людей. Они отличались от общей массы. Одежда строгая, дорогая, но не кричащая. Движения сдержанные. Они не танцевали, а вели неспешную беседу. В центре сидел мужчина лет пятидесяти, с седыми висками и острым, умным лицом. Дипломат. Рядом с ним – двое телохранителей. Лев сразу их вычислил. Таких, как он, учили видеть своих.

Один из телохранителей, высокий, с лицом бультерьера, поймал его взгляд. На секунду их глаза встретились. Чужая собака почуяла свою. Телохранитель кивнул, почти незаметно. Профессиональное признание. Лев ответил тем же.

Он прошел дальше, в служебные помещения, чтобы сделать последний обход перед закрытием. Подвал, где хранились запасы, был его зоной ответственности. Здесь, вдали от давящей атмосферы танцпола, он мог побыть в относительной тишине. Не абсолютной – вибрации все равно доносились сквозь перекрытия, – но хотя бы без визуального шума.

Проверив замки на дверях склада с алкоголем, он направился к черному выходу, который вел в узкий, темный переулок. Эта дверь была его запасным путем, его личным пространством. Он присел на корточки, прислонившись к прохладной кирпичной стене, и закрыл глаза, сосредоточившись на вибрациях. Где-то над головой проехал грузовик. Кто-то кричал на турецком на другом конце переулка – он чувствовал слабый резонанс в стене. Мир был сложным, но понятным механизмом.

Именно в этот момент механизм дал сбой.

Сначала это была лишь перемена в паттерне вибраций. Глухой, тяжелый удар, не похожий на стук захлопнувшейся двери или на упавший ящик. Он был мягче, но от этого еще более зловещим. Лев открыл глаза. Затем последовала вторая вибрация – быстрая, частая, словно кто-то мелко и часто дрожал, бился в конвульсиях обо что-то твердое. И третий сигнал – легкий, скользящий звук, который он не услышал, а почувствовал кожей спины, прижатой к стене. Шелест одежды? Чьи-то шаги?

Он поднялся с бесшумной плавностью хищника. Его сердце забилось чаще, но разум оставался ледяным. Что-то было не так. Что-то шло вразрез с привычным ритмом ночи. Он двинулся к углу переулка, откуда, как ему показалось, шли эти аномальные сигналы.

Переулок был пуст. Луна, пробивавшаяся сквозь разрыв в тучах, освещала груды мусорных мешков и блестящие от влаги булыжники мостовой. Ничего. Лев уже хотел вернуться, списав все на игру воображения, когда его взгляд упал на темный провал между двумя зданиями, в двадцати метрах от выхода из клуба. Альков, глубокая ниша, где когда-то была дверь, теперь заложенная кирпичом.

И там что-то было.

Он сделал несколько шагов, его кеды не издали ни звука. По мере приближения форма в нише стала обретать черты. Человек. Сидящий на земле, прислонившийся к замурованной двери. Лев замедлил шаг. Он не чувствовал угрозы, исходящей от этой фигуры. Было нечто иное – тяжелая, гнетущая апатия.

Он подошел ближе и замер.

Это был тот самый дипломат. Седовласый мужчина с умным лицом. Но теперь это лицо было искажено маской абсолютного, животного ужаса. Глаза, широко раскрытые, смотрели в никуда, в них застыло непонимание. Рот был полуоткрыт, из уголка стекала струйка слюны. Он сидел, поджав ноги, как ребенок, и мелко, беспрестанно дрожал. Его дорогой костюм был в пыли, на лбу выступали капли пота.

Лев опустился на колени перед ним. Он был глух, но не слеп. Он видел смерть. Она была не в ране, не в крови. Она была в этих глазах. Она подступала, как прилив, смывая разум, оставляя лишь чистый, неконтролируемый страх.

Дипломат, казалось, не замечал его. Его взгляд был обращен внутрь себя, в ад, который разворачивался в его сознании. Но вдруг его глаза медленно, с нечеловеческим усилием, сфокусировались на лице Льва. В них вспыхнула искра осознания. Он что-то пытался сказать. Его губы задрожали.

Лев придвинулся ближе, его взгляд был прикован к губам умирающего.

Губы шевельнулись, сложившись в бессвязное, пугающее слово: «…ангелы…»

Лев нахмурился. Ангелы? Бред?

Но дипломат снова попытался говорить. Казалось, каждая буква дается ему невероятным усилием. Он поднял руку, пальцы его судорожно сжались, словно пытаясь что-то удержать, что-то написать.

«…тихие…» – прошептали его губы.

«Тихие ангелы?» – мысленно повторил Лев.

И тогда дипломат сделал последнее усилие. Его указательный палец начал дрожаще выводить что-то на запыленной поверхности мостовой рядом с его бедром. Лев внимательно следил. Палец двигался медленно, прерывисто, но линии складывались в узнаваемый символ. Не буква. Не слово. Знак. Окружность с тремя лучами, расходящимися из центра вверх, и одной линией, направленной вниз. Он напоминал упрощенное изображение компаса или ветряной розы.

Палец замер. Последний выдох вырвался из груди дипломата с тихим свистом. Глаза остекленели. Дрожь прекратилась. Тишина, наступившая после этого, была уже не просто отсутствием звука. Это была тишина небытия.

Лев не двигался. Его мозг, отточенный годами тренировок, работал с холодной скоростью. Убийство. Прямо у дверей его клуба. Жертва – важный человек. Он – свидетель. Более того, он был здесь, рядом с телом. Его отпечатки пальцев, возможно, уже повсюду.

Он осмотрелся. Переулок был пуст. Ни души. Убийцы ушли. Но как? И что это было? У человека не было видимых ран. Ни крови, ни следов борьбы. Только чистый, выжженный гнев в его глазах.

«Тихие ангелы». Символ.

Лев потянулся к карману, чтобы достать телефон и вызвать полицию, но его рука замерла в воздухе. Инстинкт, древний и безошибочный, кричал ему: «Опасно». Если это было профессиональное убийство, то убийцы могли наблюдать за местом. Или кто-то из клуба мог быть вовлечен. Дипломат был здесь с охраной. Где же его телохранители?

Он снова посмотрел на символ, нарисованный на пыли. Он должен был его запомнить. Это была не просто загогулина. Это было сообщение. Последнее сообщение умирающего, обращенное к нему, безмолвному стражу.

Он резко встал. Нужно было действовать. Быстро и без эмоций. Он не мог позволить себе быть найденным здесь. Его жизнь, его хрупкое равновесие в этом городе висели на волоске.

Лев развернулся, чтобы бесшумно скрыться через черный ход, но в этот момент мир вокруг него изменился.

Это началось не как звук. Звуков для него не существовало. Это началось как физическое воздействие. Внезапная, сокрушительная волна давления, обрушившаяся на него со стороны выхода из переулка. Воздух вокруг словно сгустился, стал тягучим и плотным. Его вестибулярный аппарат взбунтовался – пол ушел из-под ног, хотя он стоял на месте. Стены переулка поплыли перед глазами, искажаясь, как в кривом зеркале.

Затем пришла боль. Острая, пронзительная, она вонзилась прямо в мозг, в уши, которые ничего не слышали, но все еще были живой тканью. Это было ощущение, будто тысячи игл впиваются в барабанные перепонки, разрывая их. Его желудок сжался, горло перехватила тошнота. Голова раскалывалась, невыносимая тяжесть давила на виски, на глаза.

Это было оружие. Не пистолет, не нож. Нечто иное. Нечто, что атаковало не тело, а саму суть восприятия, основу равновесия.

Лев, с детства привыкший к тишине и своему внутреннему балансу, был абсолютно не готов к такой атаке. Его ноги подкосились. Он рухнул на колени, едва удержавшись на руках. Перед глазами поплыли черные пятна. Он чувствовал, как его разум затуманивается, захлестываемый паникой, которую он никогда прежде не испытывал. Это был тот самый ужас, что застыл в глазах дипломата. Ужас, рожденный из ничего, из нарушения фундаментальных законов реальности.

Он зажмурился, пытаясь сконцентрироваться. Его тренировки учили его контролировать тело, дыхание, боль. Он заставил себя сделать вдох. Медленный, через нос. Выдох. Еще один. Он отсек панику, как отсекал ее в драке, когда противник был сильнее. Он не видел врага. Он не слышал его. Но он чувствовал его. Источник этого адского воздействия был где-то там, у выхода из переулка.

Сквозь мутную пелену боли он поднял голову.

В конце переулка, у выхода на освещенную улицу, стояли двое мужчин. Они были одеты в темную, практичную одежду, без каких-либо опознавательных знаков. Их лица были скрыты в тени. Один из них держал в руках устройство, похожее на небольшой прожектор или динамик странной, обтекаемой формы. Он был направлен прямо на Льва.

Они не стреляли. Они не нападали. Они просто стояли и наблюдали. Наблюдали, как он, мастер боевых искусств, беспомощно корчится на земле от невыносимой агонии, которую не мог ни услышать, ни понять.

И в этот момент, в разгар физического кошмара, его мозг, цепкий и аналитический, выдал единственно возможное объяснение. Ультразвук. Оружие, работающее на частотах, не слышимых человеческим ухом, но способное вызывать панику, дезориентацию, тошноту, физическую боль. Оружие, для которого его глухота не была защитой, а, возможно, даже делала его более уязвимым, ибо его нервная система, не знавшая звука, была к нему не готова. Его мир, его тишина, его главное преимущество – все это было обращено против него.

«Тихие ангелы». Ангелы, несущие безмолвную смерть.

Один из мужчин сделал шаг вперед. Лев, стиснув зубы, силясь преодолеть боль, заставил себя смотреть на его губы. Он должен был знать. Он должен был понять.

Мужчина что-то сказал своему напарнику. Губы сложились в четкую, холодную фразу. Всего три слова.

«Второй свидетель. Ликвидировать.»

Лев понял. Он был не просто свидетелем. Он был целью.

Инстинкт выживания, острый и неумолимый, пересилил боль. Он не мог драться здесь. Он не мог победить то, чего не видел и не слышал. Его оружие было бесполезно против их оружия. Оставалось одно – бежать.

Он оттолкнулся от земли, всем телом рванувшись назад, вглубь переулка, к черному ходу клуба. Движение было неловким, спотыкающимся. Волна тошноты и головокружения накатила с новой силой, когда он сместился с линии прямого воздействия устройства. Он врезался плечом в стену, оттолкнулся от нее и, шатаясь, добежал до двери.

Рука сама потянулась к карману – ключ. Его пальцы дрожали, он с трудом вставил ключ в замочную скважину. Рывок – дверь открылась. Он ввалился внутрь, в темноту служебного коридора, и тут же захлопнул дверь за собой, повернув ключ дважды.

Он прислонился к холодному металлу двери, его грудь вздымалась, сердце колотилось как бешеное. Боль отступала, оставляя после себя глухую, ноющую пульсацию в висках и чудовищную слабость. Он был в безопасности. На несколько секунд.

Но он знал – это ненадолго. Они нашли его. Они знали, где он работает. Они знали, что он видел. И они назвали его свидетелем, которого нужно ликвидировать.

Лев оттолкнулся от двери и побежал по коридору. Он должен был предупредить Мехмета. Он должен был исчезнуть.

Он выскочил в основное помещение клуба. Музыка уже стихла, свет был включен. Последние посетители лениво брели к выходу. Персонал убирал столы. Мехмет, стоя за стойкой, с удивлением поднял брови, увидев бледное, испуганное лицо Льва. Он редко видел его таким.

«Лев? Что случилось?» – быстро зажестикулировал он.

Лев не стал ничего объяснять. Времени не было. Он схватил со стойки клочок бумаги для заказов и обрывок карандаша. Его рука дрожала, когда он выводил крупные, угловатые буквы.

«ОПАСНОСТЬ. УХОДИ ДОМОЙ. СЕЙЧАС. НЕ ЗВОНИ ПОЛИЦИИ. ЗАВТРА ОБЪЯСНЮ.»

Он сунул записку в руку Мехмету. Тот прочел, и его добродушное лицо помертвело. Он посмотрел на Льва с вопросом в глазах, но, увидев стальную решимость в его взгляде, лишь кивнул.

Лев развернулся и побежал к служебному выходу, ведущему на другую улицу. Он не мог идти через главный вход. Он не мог возвращаться в свой крошечный номер над клубом, где хранились его скудные пожитки. Все, что у него было сейчас, – это одежда на нем, ключи и…

Он замер на полпути к выходу. Символ. Символ, который нарисовал дипломат.

Лев снова выхватил карандаш и клочок бумаги, который инстинктивно сунул в карман. На чистой обратной стороне он с невероятной точностью, несмотря на дрожь в руках, воспроизвел окружность с тремя лучами вверх и одним вниз. Знак. Ключ. Причина, по которой он должен был умереть.

Засунув бумажку во внутренний карман пиджака, он толкнул дверь и вырвался на ночную улицу. Холодный воздух обжег легкие. Он огляделся. Никого. Пока никого.

Он двинулся быстрым шагом, сливаясь с тенями, меняя направление, используя все свои знания о городе, чтобы запутать следы. Стамбул, прежде бывший его домом, его крепостью, вдруг превратился в гигантскую ловушку. Каждый угол, каждый прохожий таил в себе угрозу. «Тихие ангелы» были здесь, в городе, где звук стал оружием, а он, глухой, оказался в самом эпицентре бури, которую не мог услышать, но чувствовал каждой фиброй своей души.

Его тишина, всегда бывшая его силой, стала его уязвимостью. А единственной нитью, ведущей к спасению, был безмолвный код, начертанный пальцем умирающего на пыльной мостовой.

Глава вторая: Шепот камней

Бегство было хаотичным, лишенным всякой логики, кроме одной – уйти как можно дальше. Лев не помнил, как он пересек площадь Таксим, как нырнул в лабиринт темных переулков, спускающихся к Золотому Рогу. Он бежал, подчиняясь древнему инстинкту затравленного зверя, его ноги сами находили дорогу среди знакомых с детства улочек. Он не оглядывался. Оглядываться – значит терять драгоценные секунды, значит встречаться лицом к лицу с тем, от чего нет спасения.

Он остановился лишь когда легкие загорелись огнем, а в висках застучал набат, отголосок той адской боли, что посетила его в переулке. Прислонившись к шершавой стене старого генуэзского дома где-то в глубинах района Каракёй, он закрыл глаза и попытался унять дрожь в коленях. Это была не просто физическая усталость. Это был шок. Шок от столкновения с чем-то абсолютно иррациональным, с оружием, которое не оставляет ран, но выжигает душу.

Он был в тени, в глубоком, непроглядном провале между двумя домами. Отсюда он мог видеть узкую полосу улицы, залитую желтым светом редких фонарей. Ничего. Никакого движения. Никакой погони. Пока.

Он сделал несколько глубоких вдохов, заставляя диафрагму работать, насыщая кровь кислородом. Его тренировки брали верх над паникой. Тело постепенно возвращалось под контроль. Но разум продолжал метаться, как пойманная в клетку птица.

«Тихие ангелы». Ультразвуковое оружие. Убийцы, которые не стреляют, а внушают ужас. Они нашли его. Они знали его в лицо. Значит, они наблюдали за клубом. Или за ним лично.

Лев провел рукой по лицу, смахивая капли пота и городскую пыль. Он был абсолютно один. У него не было ни друзей, ни семьи, кому он мог бы довериться. Мехмет? Он хороший парень, но его мир ограничивался стойкой бара и скачками курса лиры. Полиция? Фраза «второй свидетель. Ликвидировать» отзывалась в его памяти ледяным эхом. Убийцы были профессионалами высокого класса, возможно, государственного уровня. Придут ли полицейские на его вызов или это будут те же люди в другой форме?

Нет. Он мог рассчитывать только на себя. И на ту единственную зацепку, что он унес с собой.

Достав из внутреннего кармана смятый клочок бумаги, он развернул его. В тусклом свете, пробивавшемся с улицы, проступал нарисованный им символ. Окружность. Три луча вверх. Один – вниз. Знак компаса. Или розы ветров. Что это означало? Место? Организацию? Предупреждение?

Он водил пальцем по линиям, словно надеясь, что шероховатость бумаги передаст ему скрытое послание. Ничего. Лишь холодок непонимания.

Его живот предательски заурчал, напоминая, что последний раз он ел много часов назад. Но еда была сейчас последней из его забот. Ему нужно было укрытие. Место, где можно переждать ночь, прийти в себя и подумать.

И тогда его память, цепкая и точная, выдала образ. Не место, а человек. Айше.

Айше была старше его на десять лет. Они познакомились много лет назад, когда Лев, еще подросток, только начинал постигать боевые искусства в подпольном зале при мечети. Айше приходила туда как волонтер, помогая с документами для таких же, как он, бесправных детей улицы. Она была социальным работником, но в ее глазах горел огонь настоящей воительницы. Она выучила язык жестов быстрее любого другого, видя в нем не просто способ общения, а ключ к миру, закрытому для нее. Она была его первым и, возможно, единственным настоящим другом. Его ангелом-хранителем в те годы, когда мир казался ему особенно враждебным.

Сейчас Айше работала реставратором в одном из маленьких, частных музеев старого города, неподалеку от Гранд-базара. Она жила в крошечной квартирке прямо при мастерской. Это место было его единственным вариантом. Оно было вне его обычных маршрутов. Оно было безопасным.

Приняв решение, Лев почувствовал, как камень тревоги хоть на немного, но сдвинулся с его души. Он свернул бумажку с символом и спрятал ее обратно. Теперь нужно было добраться туда, не будучи замеченным.

Он двинулся, используя все свои знания города. Он избегал главных улиц с их камерами наблюдения. Он шел через дворы, превращенные в свалку, через заброшенные строительные площадки, по шатким пожарным лестницам. Он стал тенью, частью ночного пейзажа Стамбула, невидимой и бесшумной. Его глухота, бывшая его уязвимостью, вновь стала преимуществом. Он не отвлекался на шум, его внимание было полностью сконцентрировано на визуальных образах, на движении, на малейшем изменении в окружающей его среде.

Путь занял больше часа. Наконец, он оказался в лабиринте улочек вокруг Кепеджилер Чаршисы, рынка кожевников. Воздух здесь был пропитан едким запахом дубленой кожи и краски. Он замедлил шаг, сливаясь с глубокими тенями под сводами старых караван-сараев.

Мастерская Айше располагалась в старом османском доме, первый этаж которого был отдан под лавку антиквара. Квартира же была на третьем этаже, и попасть в нее можно было через узкий, темный переулок сбоку, по каменной лестнице, ведущей прямо на ее маленький балкон. Этот балкон и был его целью.

Он замер в подворотне напротив, наблюдая. Окно на третьем этаже было темным. Так же, как и все остальные окна в этом глухом, спящем переулке. Ничего не двигалось. Лишь где-то вдалеке слышался ленивый лай собаки.

Переведя дух, Лев рывком пересек улицу и прижался к стене у начала лестницы. Лестница была старой, каменной, с узкими, стертыми временем ступенями. Один неверный шаг – и скрип, скол камня могли выдать его. Но он знал эту лестницу. Он поднимался по ней много раз.

Он начал подъем, ступая с внешнего края каждой ступени, где камень был менее изношен и, следовательно, менее скрипуч. Его движения были плавными, вес тела он переносил постепенно, как его учили в ниндзюцу. Он был не человеком, а потоком воздуха, поднимающимся вверх.

Балкон был забран решеткой, но замок на ней был старым, простым. Лев достал из кармана связку ключей. Среди них была отмычка – нехитрый инструмент, который он всегда носил с собой на всякий случай. Работа в ночном клубе учила быть готовым ко всему.

Через минуту тихий щелчок возвестил о том, что замок поддался. Он медленно, миллиметр за миллиметром, отодвинул засов и отворил решетку. Затем осторожно надавил на раму стеклянной двери, ведущей в квартиру. Она не была заперта. Айше всегда оставляла ее открытой для него, зная, что однажды ему может понадобиться убежище.

Он скользнул внутрь и так же бесшумно закрыл дверь за собой.

Комната поглотила его. Он оказался в гостиной. В воздухе витал знакомый запах – старых книг, лаванды, масла для дерева и кофе. Запах Айше. Запах безопасности.

Он стоял неподвижно, давая глазам привыкнуть к темноте. Лунный свет, пробивавшийся сквозь занавески, выхватывал из мрака знакомые очертания: диван, заваленный книгами, низкий стол, заставленный чашками и реставрационными инструментами, полки до потолка, уставленные артефактами и свитками.

И тогда он увидел ее.

Айше сидела в глубоком кресле в углу комнаты. Она не спала. Она смотрела прямо на него, ее лицо было серьезным, но без тени удивления. В руке она держала маленький, изящный пистолет, лежавший на подлокотнике кресла. Она не направляла его на Льва, но ее поза говорила о готовности.

Они смотрели друг на друга в полумраке. Две тени, две судьбы, связанные годами молчаливого доверия.

Первой заговорила Айше. Ее руки, тонкие и сильные, задвигались в полосе лунного света, вырисовывая в воздухе знакомые жесты.