Сказка для взрослых. Книга первая

– «Человек – это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком». Ницше. Я всего лишь стараюсь не сорваться вниз. И помогаю другим осознать, на какой высоте они находятся.

Ницше. Конечно. Это было так в его духе. Сильный, презирающий слабость, стремящийся к преодолению. Она чувствовала себя еще более глупой. Она со своим Достоевским и его муками совести казалась себе жалкой и недоразвитой.

– И вы считаете себя сверхчеловеком? – спросила она, и в ее голосе прозвучал непреднамеренный вызов.

Он снова посмотрел на нее, и в его глазах мелькнуло одобрение. Ему нравилось, что она пытается бороться.

– Я считаю себя человеком, который перестал обманывать себя. Большинство людей носят маски, чтобы понравиться другим. Я ношу свою, чтобы не напугать их. А сверхчеловек… Сверхчеловек – это не тот, кто лишен страха или слабости. Это тот, кто признает их в себе и использует как топливо.

Игра продолжалась. Каждую ее реплику он парировал, каждую попытку уколоть его обращал против нее же самой, заставляя чувствовать себя неопытной, глупой, поверхностной. Это было интеллектуальное унижение, но странным образом оно не отталкивало, а притягивало. Ее тянуло к его холодной, безжалостной уверенности, как мотылька к огню. Он был тем, кем она хотела стать – сильным, умным, свободным от сомнений и условностей.

Они проезжали мимо маленьких, сонных городков, мимо бесконечных лесов, окрашенных в багрянец и золото увядания, мимо одиноких домиков с дымком из труб. Но Юля почти не видела пейзажа. Весь ее мир сузился до пространства салона этой машины, до звука его голоса и этой давящей, но гипнотической музыки.

– А что такое любовь в вашей философии? – спросила она вдруг, сама не зная, откуда взялся этот вопрос. Возможно, из желания затронуть что-то человеческое, уязвимое в этом каменном изваянии.

Он усмехнулся.

– Любовь? Самая опасная из иллюзий. Прекрасный наркотик, который заставляет умных людей совершать глупейшие поступки. Это химия, Юля. Гормоны. Древний инстинкт, призванный обеспечить продолжение рода, который люди возвели в культ. Я предпочитаю вожделение. Оно честнее. В нем нет обмана. Есть взаимный интерес и обоюдное удовольствие.

Его слова были как удар ножом в самое сердце ее романтических идеалов. Для нее любовь была священной тайной, высшим смыслом, ради которого стоило страдать. А для него – всего лишь биология, иллюзия.

– Это ужасно цинично, – прошептала она.

– Это реалистично, – поправил он. – Цинизм – это когда ты разочарован в идеале, которого никогда не существовало. А я просто не создавал себе этих кумиров. Советую и тебе. Сэкономишь кучу нервов.

Он снова говорил с ней как с ученицей, которой он открывает глаза на суровую правду жизни. И, к своему ужасу, она ловила себя на том, что его точка зрения кажется ей пугающе логичной. Что, если он прав? Что, если вся ее вера в высокие чувства, в романтику, в любовь – всего лишь наивный детский лепет?

Она замолчала, чувствуя себя полностью разбитой. Он выиграл этот раунд. Да что там раунд – всю битву. Ее интеллект, ее убеждения, ее мечты – все было растоптано его холодным, неумолимым разумом.

Он, казалось, почувствовал ее капитуляцию. Музыка в салоне сменилась на еще более мрачную и авангардную. Он не стал добивать ее, не стал продолжать дискуссию. Он просто позволил тишине и звукам сделать свою работу – добить ее иллюзии, оставив лишь голую, дрожащую от холода реальность.

Юля смотрела в окно на мелькающие деревья, и ее охватывало странное чувство. Она чувствовала себя униженной, опустошенной, глупой. Но одновременно с этим ее охватывало острое, почти болезненное желание понравиться ему. Заслужить его одобрение. Услышать от него не снисходительные уколы, а похвалу. Доказать, что она не просто «наивная девочка», что в ней есть то, что он назвал «огнем».

Это желание было сильнее страха, сильнее стыда. Оно было тем магнитом, что неумолимо тянул ее к нему. Он был темной, опасной бездной, но, глядя в нее, она не хотела отступать. Она хотела заглянуть глубже. Даже если это погубит ее.

Он снова включил свою музыку, и холодные звуки заполнили салон, став звуковым воплощением той пропасти, что лежала между ними. И между той Юлей, которой она была, и той, которой, возможно, ей предстояло стать.

Глава 6

Часы, проведенные в дороге, слились в одно монотонное полотно, испещренное нервными узорами их разговора. После той интеллектуальной битвы, где он безжалостно разгромил все ее хрупкие убеждения, Юля погрузилась в молчаливое оцепенение. Она смотрела в окно, но больше не видела ни багряных лесов, ни уходящих в небо полей. Она видела лишь обломки собственного мировоззрения, разбросанные по обочине ее сознания. Его слова, холодные и отточенные, как скальпель, все еще звенели в ушах, смешиваясь с мрачными звуками музыки, которая, казалось, проникала под кожу, нашептывая темные, тревожные истины.

Он не пытался больше ее развлекать или донимать вопросами. Он давал ей время. Время осознать, переварить, смириться. И в этой подавляющей тишине, подчиненной лишь шуму двигателя и гипнотическому ритму, ее унижение начало потихоньку трансформироваться в нечто иное. В странное, щемящее любопытство. В желание понять его, разгадать. В смутную надежду, что однажды она сможет выглядеть в его глазах не глупой девочкой, а достойным собеседником. Равной.

Солнце поднялось выше, разорвав утренний туман, но день оставался серым и бесцветным. Голод, которого она сначала не замечала, заточенная в клетку собственных мыслей, начал настойчиво напоминать о себе сосущей пустотой в желудке.

– Проголодалась? – его голос прозвучал внезапно, заставив ее вздрогнуть. Казалось, он считывал ее физиологические потребности с той же легкостью, что и эмоциональные состояния.

Она кивнула, не в силах вымолвить слова. Словно он вытянул из нее всю энергию, всю волю тем разговором.

– Есть одно место неподалеку. Не пятизвездочный ресторан, но есть можно, – сказал он, и через несколько минут свернул с трассы на грунтовую дорогу, ведущую к одинокому, неказистому строению с вывеской «Кафе „Стрела“». Оно выглядело точно таким же, как сотни других придорожных заведений – покосившееся, с облупившейся краской, с парой грузовиков, стоящих на стоянке.

Когда он заглушил двигатель, наступила оглушительная тишина, странная после постоянного гула машины. Он вышел, и она, повинуясь незримому приказу, последовала за ним. Воздух был холодным и влажным, пахло дизельным топливом, влажной землей и чем-то безотчетно тоскливым.