Обычная любовь. Книга вторая

Вернувшись в квартиру, она снова взяла в руки телефон. Рука сама потянулась набрать его номер. Она уже почти набрала те одиннадцать цифр, которые знала наизусть, но вовремя опомнилась. Нет. Она не может. Она не должна.

Вместо этого она открыла список контактов и снова удалила его номер. Хотя он и так уже был удален. Это был просто жест. Жест отчаяния. Попытка убедить саму себя в правильности выбранного пути.

Стена молчания должна была стать ее спасением. Но пока что она чувствовала себя не спасительницей за этой стеной, а узником. Узником, прикованным к табурету посредством цепи из собственных воспоминаний. И каждый звонок, каждое сообщение, которое она игнорировала, каждый удаленный след – это было лишь очередное звено в этой цепи. Она пыталась стереть его из своей жизни, но он, его образ, его слова, его прикосновения, были везде. В воздухе, который она вдыхала. В звуке дождя за окном. В запахе кофе, который она варила. В памяти своих детей. В самой себе.

Она подошла к окну, обняла себя за плечи, глядя на мокрые, пустынные улицы. Мир все так же был черно-белым. Тишина все так же звенела.

Глава 3

Будильник прозвенел с той же бездушной, металлической нотой, что и всегда. Ровно в шесть утра. Не на минуту раньше, не на секунду позже. Раньше Ксения, проваливаясь из сновидений в реальность, иногда инстинктивно тянулась рукой к тумбочке, чтобы заставить его замолчать. Теперь же она просто лежала с открытыми глазами, слушая, как назойливый трель режет утреннюю тишину. Она не выключала его сразу. Позволяла ему звенеть, впиваться в сознание, как гвоздь. Это была первая маленькая пытка нового дня, подтверждающая, что все вернулось на круги своя.

Она не спала. Вернее, спала урывками, проваливаясь в тяжелое, беспокойное забытье под утро и просыпаясь от собственного внезапного всхлипа или от того, что сердце начинало бешено колотиться, вырывая ее из кошмара, в котором смешивались лицо Руслана и ухоженные пальцы Елены. Сны были еще хуже реальности, потому что в них он был снова ее, целовал ее, обнимал, шептал что-то нежное, а потом его черты расплывались, и он отдалялся, превращаясь в холодную, недоступную статую, а она оставалась одна в полной, оглушающей тишине.

Потянувшись, она выключила будильник. Комната погрузилась в предрассветный полумрак. Раньше эти минуты тишины перед началом хаоса были для нее самыми сладкими. Особенно когда он был рядом. Когда можно было прижаться к его теплой, твердой спине, вдохнуть его запах и медленно, нехотя погружаться в предвкушение нового дня, зная, что в нем снова будет он.

Теперь тишина была иной. Гнетущей. Наполненной призраками того, что было, и тем, чего больше не будет.

Подъем был отработанным до автоматизма движением. Ноги сами понесли ее на кухню. Поставить чайник. Размешать в стеклянной банке овсянку, залитую с вечера кефиром. Холодный, склизкий завтрак, на который у нее никогда не было времени готовить что-то горячее. Пока чайник грелся, она прошлась по квартире, будто совершая утренний обход владений. Все было на своих местах. Диван, на котором они с ним смотрели фильмы. Кресло, где он любил сидеть, раскинув длинные ноги и читая что-то на планшете. Полка, куда он поставил то самое раритетное издание книги – подарок, от которого у нее когда-то перехватило дыхание. Теперь книга стояла там же, но Ксения избегала на нее смотреть. Это было не напоминание о внимании, а памятник ее глупости.

Чайник вскипел. Звук был резким, оглушительным в тишине. Она вздрогнула, заварила себе пакетик дешевого чая – кофе она больше не пила, его вкус и запах напоминали ей слишком остро о тех утрах, когда он готовил ей ароматный капучино на своей суперсовременной кофемашине.

Потом начался главный утренний марафон. Дети.

– Ваня, вставай! – ее голос прозвучал хрипло и устало. Она постучала в дверь его комнаты, не дожидаясь ответа, и зашла. Мальчик лежал, уткнувшись лицом в подушку, и делал вид, что не слышит. – Ваня, сейчас опоздаем! Быстро подъем!

Он что-то пробурчал в ответ недовольным тоном. Этот утренний ритуал борьбы за пробуждение был привычен, как смена времен года. Но сегодня он выматывал ее с удвоенной силой. Раньше у нее был запас терпения, какая-то внутренняя амортизация, которая помогала справляться с этими маленькими битвами. Теперь же каждая просьба, каждое сопротивление вытягивало из нее последние силы.

– Не хочу эти носки! Колются! – закапризничал Ваня, когда она попыталась натянуть на него школьную форму.

– Других чистых нет, – сквозь зубы произнесла Ксения, чувствуя, как по спине бегут мурашки от раздражения. – Надень, пожалуйста, не упрямься.

– Не буду! Они уродливые!

Обычно она бы уговаривала, шутила, находила какие-то слова. Сейчас же ей просто хотелось крикнуть. Крикнуть так, чтобы стены задрожали. Но она сдержалась. Сжала кулаки, впиваясь ногтями в ладони, и просто силой натянула носки на его ноги. Ваня расплакался, но она уже не могла остановиться. Она механически, почти грубо, застегнула ему рубашку, натянула брюки.

– Мама, ты меня дергаешь! – всхлипывал он.

– Просто сиди смирно, – ее голос прозвучал чужим, плоским тоном. Внутри все сжалось в комок от стыда и жалости к нему, к себе, ко всей этой нелепой ситуации. Но остановиться она не могла. Автомат, запрограммированный на выполнение утреннего плана, шел вперед, не обращая внимания на помехи.

Потом была Наташа. Девочка проснулась в слезах, потому что ей приснился плохой сон.

– Мамочка, а дядя Руслан нам еще киндер привезет? – всхлипывая, спросила она, уткнувшись мокрым лицом в ее живот, пока Ксения пыталась заплести ей косички.

Сердце Ксении упало и разбилось где-то в районе кафельного пола. Она закрыла глаза на секунду, пытаясь совладать с накатившей тошнотой.

– Не знаю, Наташ. Не сейчас. Сиди ровно, а то коса кривая получится.

Она говорила резко, и девочка, почувствовав это, замолчала, лишь изредка вздрагивая от остаточных всхлипываний. Ксения видела в зеркале ее испуганные, недоумевающие глаза и ненавидела себя за эту несвойственную ей резкость. Но она была как раненый зверь, зализывающий раны, и любое прикосновение, даже самое нежное, причиняло боль.

Наконец, дети были более-менее одеты, накормлены тем, что согласились съесть, и выпровожены из квартиры. Она стояла в дверях, наблюдая, как они, такие маленькие и беззащитные, спускаются по лестнице, чтобы поймать школьный автобус. Чувство вины накрыло ее с новой силой. Они ни в чем не виноваты. Они просто дети, которые привыкли к тому, что в их жизни появился большой, сильный, добрый дядя, который привозил подарки, водил в цирк и смешил их до слез. А теперь он исчез. И она, их мать, не могла им ничего объяснить, потому что сама не понимала, что произошло.

Она закрыла дверь и прислонилась к ней спиной, чувствуя полную опустошенность. Квартира была тихой и пустой. И от этого невыносимо одинокой. Раньше одиночество было ее привычным состоянием, фоновым шумом жизни. Теперь же оно стало активным, живым существом, которое сидело в углу и смотрело на нее пустыми глазницами, напоминая, что она снова одна. Навсегда.

Пришло время ехать на работу. Она взяла ключи и сумку и вышла из квартиры. Спускаясь по лестнице, она невольно замедлила шаг, проходя мимо двери тети Марины. Всевидящей соседки, которая тогда, в самом начале, одним лишь взглядом сканирующей дорогую машину Руслана, как будто предупредила: «Рыбка, смотри, не обожгись». Ксения тогда с пренебрежением отмахнулась от этих мыслей. А теперь тетя Марина оказалась пророчицей. Она обожглась.

Машина ждала ее во дворе. Старая, потрепанная иномарка, купленная еще в браке с Алексеем и служившая верой и правдой все эти годы. Она открыла дверь и села на водительское место. И тут ее накрыло.

Запах.

Слабый, едва уловимый, но совершенно отчетливый. Смесь кожи, дорогого парфюма с нотками бергамота и чего-то еще, неуловимого, что было его уникальным шлейфом. Он сидел на этом пассажирском месте всего несколько раз. Но, казалось, его аромат впитался в обивку сидений, в потрескавшийся пластик панели приборов, в самый воздух внутри салона.

Ксения застыла, вцепившись в руль, и зажмурилась. Волна боли была настолько острой и физической, что у нее перехватило дыхание. Она видела его здесь, повернувшимся к ней, с той самой, теплой, не пошлой улыбкой. Слышала его голос: «Ну что, поехали, принцесса?» Он всегда так ее называл, когда они куда-то ехали вдвоем. «Принцесса». От этого слова сейчас сводило желудок.

Она резко распахнула дверь, выскочила из машины и, прислонившись к холодному металлу капота, сделала несколько глубоких, судорожных вдохов. Моросил мелкий, противный дождь, но ей было все равно. Она стояла, дрожа всем телом, пытаясь прогнать этот запах, этот образ, эту боль.

«Нельзя. Нельзя, соберись, тряпка», – прошипела она сама себе, с силой вытирая с лица предательские слезы, смешавшиеся с каплями дождя. Она должна была ехать на работу. Должна была.

Снова сев в салон, она опустила стекла, несмотря на холод и дождь. Ледяной воздух ворвался внутрь, смешиваясь с остатками его парфюма. Это не особо помогло. Запах все равно витал где-то на уровне подсознания, предательски напоминая о себе в самые неожиданные моменты.

Дорога на работу была еще одним испытанием. Радио она не включала – любая музыка, особенно та, что они слушали вместе, резала по живому. Она ехала в тишине, если не считать шума мотора и свиста ветра в приоткрытые окна. Она проезжала мимо того самого супермаркета, где он поймал падающую банку с оливками. Мимо кафе, где было их первое свидание. Мимо парка, где они гуляли, держась за руки. Каждый знакомый поворот, каждый ориентир был болезненным уколом памяти. Город, который с его приходом стал для нее ярким и полным возможностей, снова превратился в серую, безликую декорацию для ее несчастья.

Работа. Контора. Место, где она проводила восемь часов в день, заполняя отчеты, отвечая на звонки и выслушивая придирки начальницы. Раньше это было просто скучной, монотонной обязанностью. Теперь же это стало убежищем. Местом, где можно было на время спрятаться от самой себя, от своих мыслей, от необходимости изображать для детей, что все в порядке.

Она прошла к своему рабочему месту, углубившемуся в открытом пространстве офиса, поздоровалась с коллегами тихим, безжизненным голосом и села за компьютер. Сегодня ей предстояло разобрать кипу старых документов и перенести данные в новую базу. Идеальная работа. Не требующая мозгов, только механическое, однообразное действие. Она включилась в процесс, стараясь не думать ни о чем, кроме цифр и граф, которые нужно было заполнить.

Но мысли предательски возвращались к нему. К его сообщениям, которые она удалила. К его звонкам, на которые не ответила. А что, если он правда пытался объясниться? Что, если это и вправду было недоразумением? Может, Елена и вправду просто поправляла ему галстук перед встречей? У нее самой не было деловых партнеров, она не работала в таком высоком полете. Может, там другие правила? Другие привычки?

Но тут же всплывала картина: его расслабленная поза. Ее уверенные, почти интимные пальцы. И самое главное – его лицо. На нем не было ни досады, ни удивления, ни раздражения от вторжения в личное пространство. Была привычка. Спокойная, укоренившаяся привычка.

Нет. Она не могла ошибаться. Ее женская интуиция, та самая, что он когда-то так ценил в ней, кричала об обратном. Между ними что-то было. Что-то, что не закончилось, несмотря на все его заверения.

Обеденный перерыв. Коллеги звали ее в столовую, но она отказалась, сославшись на срочную работу. Ей было невыносима мысль о том, чтобы сидеть за столом с болтающими, смеющимися людьми и пытаться изображать нормальность. Она осталась за своим столом, достала из сумки припасенный с вечера бутерброд с сыром и принялась его жевать, не чувствуя вкуса. Еда казалась ей ватой, безвкусной и бесполезной.

Ее мобильный телефон лежал рядом. Молчал. После того как она удалила все его контакты и переписку, он замолчал и в реальности. Ни звонков, ни сообщений. Сначала это принесло облегчение. Теперь же эта тишина начинала ее пугать. А что, если он сдался? Что, если он принял ее молчание как ответ и просто… ушел? Оставил ее в этой серой, унылой реальности навсегда?

Эта мысль вызывала приступ панического, животного ужаса. Несмотря на всю боль, несмотря на предательство, он стал для нее кислородом. И теперь, лишенная его, она медленно задыхалась в вакууме своей прежней жизни.

Вторую половину дня она провела в том же оцепенении. Механически выполняла работу, отвечала на вопросы начальницы, кивала коллегам. Внутри же была выжженная, пустынная земля. Ни эмоций, ни мыслей, кроме одной: как же ей теперь жить? Как дышать, когда каждое дыхание причиняет боль? Как смотреть на мир, который снова стал черно-белым?

Вечером она поехала за детьми в школу. Потом – поход в магазин. Не в тот, роскошный, где они встретились, а в обычный, районный супермаркет с линолеумом на полу и вечно сломанными тележками. Она бродила между полками, складывая в корзину макароны, гречку, куриные окорочка, молоко. Все то же самое, что покупала всегда. Еда для выживания, а не для удовольствия.

Дома ее ждала вечная битва у плиты. Пока она готовила ужин, Ваня и Наташа смотрели мультики. Обычно она ограничивала им время у телевизора, но сейчас была слишком измотана, чтобы бороться. Пусть смотрят. Лишь бы не мешали.

Она стояла у раскаленной сковороды, помешивая жарящуюся курицу, и слушала доносящиеся из зала звуки детского смеха. Этот смех когда-то наполнял ее силами. Сейчас он казался ей каким-то далеким, чужим. Она смотрела на шипящее мясо, на кипящую воду в кастрюле с макаронами, и все это казалось ей такой бессмысленной, бесконечной каторгой. Работа, дом, дети, готовка, уборка. День сурка. Только раньше она не знала, что бывает иначе. А теперь знала. И это знание превращало привычную рутину в ад.

Ужин прошел в тишине. Дети, уставшие после школы, ковырялись в тарелках. Ксения сидела, уставившись в свою тарелку, и заставляла себя глотать безвкусную пищу. Она чувствовала на себе взгляды детей. Они понимали, что что-то не так. Чувствовали ее отстраненность, ее подавленность. Но молчали. И в их молчании была такая безысходность, что Ксении хотелось закричать.

Потом были уроки с Наташей. Бесконечные примеры и правила по русскому языку. Ксения объясняла материал, но ее мысли были далеко. Она снова и снова прокручивала в голове тот момент в офисе. Искала какие-то детали, которые могли бы оправдать его. Не находила.

Потом – вечерний душ. Раньше это был ее священный ритуал, момент, когда она могла побыть одна, смыть с себя усталость дня. Сейчас же, стоя под горячими струями, она чувствовала лишь пустоту. Вода стекала по ее коже, но не могла смыть эту внутреннюю грязь, это ощущение предательства и собственной глупости.

Наконец, дети были уложены. Ксения обошла квартиру, выключила свет, проверила замки. Все было, как всегда. Тишина. Пустота. Возвращение к быту.

Она легла в постель, на свое половину. Вторая половина была пустой и холодной. Она повернулась на бок и уткнулась лицом в подушку, на которой когда-то лежала его голова. Запах его шампуня уже выветрился. Остался лишь запах стирального порошка и ее одиночества.

Возвращение к быту оказалось не возвращением домой, а возвращением в тюрьму. Тюрьму, из которой она на короткое время получила отпуск, и теперь стены этой тюрьмы казались ей еще выше, а решетки на окнах – еще прочнее. Она закрыла глаза, пытаясь заснуть, но перед ней снова вставали его глаза. То нежные, полные любви, то холодные, недоумевающие из-за ее молчания.

Она узнала вкус рая. И теперь серая, унылая норма ее жизни казалась ей самым настоящим адом. Ад, который она должна была принять, потому что другого выхода у нее не было. Или все-таки был?

Глава 4

Прошла неделя. Семь долгих, серых, безликих дней, слившихся в один беспросветный мартиролог под названием «жизнь после него». Ксения научилась функционировать на автомате. Она просыпалась, кормила детей, шла на работу, возвращалась, готовила ужин, проверяла уроки, укладывала спать. Все движения были отточены, лишены каких-либо эмоций. Она стала похожа на хорошо отлаженный механизм, который выполняет свою программу, но в котором давно погасла искра жизни.

Телефон молчал. После того как она удалила все следы его присутствия в своем цифровом пространстве, наступила тишина. Сначала она ее жаждала, как исцеления. Теперь же эта тишина стала звенеть в ушах навязчивым, тревожным гулом. А что, если он и правда сдался? Что, если ее молчание он воспринял как окончательный приговор и просто… отступил? Эта мысль вызывала приступ паники, странной и противоречивой. С одной стороны, она этого хотела – чтобы он оставил ее в покое, чтобы боль потихоньку затянулась, как рана. С другой – эта окончательность пугала до оцепенения. Значит, все кончено. Навсегда. И та жизнь, яркая и полная, что мелькнула перед ней, как райская птица, исчезла, не оставив и следа.

В пятницу ей пришлось задержаться на работе. Нужно было доделать отчет, который начальница требовала «еще вчера». Она торопливо собрала вещи, когда в офисе уже никого не осталось, и почти бегом помчалась в школу, куда ей позвонила взволнованная учительница – Наташа пожаловалась на боль в ухе, и ее нужно было забрать.

Она мчалась по улице, кутаясь в осеннее пальто, под которым предательски вибрировал телефон. Каждый раз, чувствуя эту вибрацию, она инстинктивно хваталась за карман, сердце замирало в груди. Но это были лишь уведомления из родительского чата или рекламные рассылки. Не он. Он молчал. И его молчание было громче любого крика.

Забрав Наташу из школы – девочка была вялой и капризной, – Ксения потащила ее в ближайшую аптеку за каплями. Было уже темно, фонари зажигали свои блеклые ореолы в промозглом влажном воздухе. Она чувствовала себя выжатой, как лимон. Все, чего она хотела, – это поскорее оказаться дома, заварить чаю, уложить дочь и лечь самой, чтобы снова провалиться в тяжелое, бессмысленное забытье.

Аптека была маленькой, пахшей травами и лекарствами. Пока фармацевт собирала ее заказ, Ксения стояла у витрины с витаминами, бессмысленно водя пальцем по пыльному стеклу. Наташа теребила ее за полу пальто, скулящим голосом повторяя: «Мама, я хочу домой».

И тут ее накрыло. Шлейф духов. Тонкий, холодный, сложный. Не тот, теплый и пряный, что принадлежал Руслану. Этот был другим. Узнаваемым. Он врезался в ее сознание еще на том роковом корпоративе. Аромат Елены.

Ксения медленно, словно в замедленной съемке, обернулась.

Она стояла в нескольких шагах от нее, у стойки с косметикой. Безупречная, как всегда. Длинное кашемировое пальто цвета беж, идеально сидящее на ее стройной фигуре. Гладкая, уложенная в низкий пучок каштановая шевелюра. В руках – маленькая лакированная сумочка, которая, как Ксения смутно помнила, стоила как полторы ее зарплаты. Елена рассматривала флакончик какого-то крема, и на ее губах играла легкая, почти невидимая улыбка. Она выглядела так, будто сошла с обложки глянцевого журнала, случайно занесенная в эту заурядную, провинциальную аптеку.

Сердце Ксении замерло, а потом рванулось в бешеной скачке. Кровь прилила к лицу, а потом отхлынула, оставив ледяной холод в кончиках пальцев. Это не было случайностью. Она знала. Знала это с той же животной, инстинктивной уверенностью, с какой знала, что небо – сверху, а земля – внизу. Елена нашла ее. Специально.

Фармацевт подала Ксении пакет с лекарствами. Та машинально протянула деньги, не отрывая взгляда от Елены. Та, как будто почувствовав на себе ее взгляд, медленно повернула голову. Их глаза встретились. Взгляд Елены был спокойным, изучающим, без тени удивления. Она не просто знала, что Ксения здесь. Она ее ждала.

– Ксения, – произнесла Елена ее имя ровным, бархатным голосом, в котором не было ни дружелюбия, ни враждебности. Была лишь констатация факта. – Какая неожиданная встреча.

Ксения не нашлась, что ответить. Она чувствовала себя школьницей, пойманной на месте преступления. Рядом хныкала Наташа, сама Ксения была в старом помятом пальто, с растрепанными от беготни волосами, с синяками под глазами. А эта женщина стояла перед ней воплощением холодного, недостижимого совершенства.

– Мама, – капризно потянула ее за руку Наташа, – пошли!

Елена скользнула взглядом по девочке, и в ее глазах мелькнуло что-то быстрое, неуловимое. Что-то вроде легкого презрения или, может быть, любопытства.

– Какая милая девочка, – сказала она, и ее голос прозвучал так, будто она говорила о забавном, но не слишком чистоплотном животном.

Ксения инстинктивно притянула Наташу к себе, пряча ее за свою спину, как цыпленка от ястреба.

– Что вам нужно? – выдохнула она, и ее собственный голос показался ей хриплым и слабым.

Елена сделала несколько неторопливых шагов в направлении нее. Ее каблуки отстукивали по кафельному полу четкий, уверенный ритм.

– Просто хотела убедиться, что с тобой все в порядке, – сказала она, слегка склонив голову набок. – Руслан беспокоится. Он говорит, ты не отвечаешь на звонки.

Упоминание его имени, произнесенное ее устами, кольнуло Ксению, как булавка. Она сжала пакет с лекарствами так, что целлофан затрещал.

– Передайте ему, что мне не о чем с ним говорить, – выдавила она, пытаясь вложить в голос твердость, но получилось лишь жалко и надтреснуто.

Уголки губ Елены поползли вверх, образуя ту самую, знакомую Ксении по корпоративу, сладкую и ядовитую улыбку.

– О, не стоит волноваться, я и так передаю ему многое, – мягко сказала она. – Мы проводим вместе практически все дни. Работа, ты понимаешь. Она требует постоянного контакта.

Каждое ее слово было отточенной стрелой, выпущенной точно в цель. Ксения чувствовала, как по спине бегут мурашки. Она хотела повернуться и уйти, но ноги будто вросли в пол. Она была загипнотизирована этой женщиной, как кролик удавом.

– Нас связывает не только работа, – продолжила Елена, ее голос стал тише, интимнее, будто она делилась большим секретом. – Мы были вместе долго. Очень долго. Слишком много общего в нашей жизни. Слишком много воспоминаний. И обязательств.

Она сделала паузу, давая этим словам просочиться в сознание Ксении, как яду.

– Он не сможет меня бросить, – закончила она, и в ее глазах вспыхнула непоколебимая, ледяная уверенность. – Это просто невозможно. Ты должна это понимать. Ты же умная девушка.

Ксения стояла, не в силах пошевелиться. Слова Елены падали на благодатную почву ее собственных страхов и сомнений. «Слишком много общего». «Обязательств». «Не сможет бросить». Это были не просто слова. Это было подтверждение всего, что она сама себе накручивала все эти дни. Он не свободен. Он связан по рукам и ногам этим прошлым, этой женщиной, этим общим бизнесом. А она, Ксения, была лишь временным развлечением. «Отвлеченным хобби», как когда-то сказала сама Елена.

– Мама, мне холодно, – всхлипнула Наташа, и ее голос вернул Ксению к реальности.

Она сглотнула ком, вставший в горле, и попыталась найти хоть какой-то ответ. Что-то острое, колкое, что поставило бы эту надменную стерву на место. Но в голове была пустота. Только боль и унижение.

– Нам пора, – прошептала она, больше себе, чем Елене.

Та лишь кивнула, с видом королевы, милостиво отпускающей служанку.

– Конечно. Береги себя, Ксения. И… не строй иллюзий. Это сбережет твои нервы.

С этими словами она плавно развернулась и пошла к выходу, ее пальто развевалось за ней, как мантия. Дверь аптеки открылась и закрылась, звон колокольчика прозвучал насмешкой.

Ксения стояла на месте, не в силах сдвинуться с места. Запах духов Елены все еще витал в воздухе, смешиваясь с аптечными ароматами. Он казался ей теперь удушающим, ядовитым.

– Мама, – снова позвала Наташа, и на этот раз в ее голосе послышались слезы.

Это заставило Ксению очнуться. Она схватила дочь за руку и почти вытолкала ее на улицу. Холодный воздух ударил в лицо, но не принес облегчения. Внутри все горело. Горело от стыда, от унижения, от ярости.

Она повела Наташу домой, почти бегом, не замечая ни прохожих, ни света фонарей. В ушах звенели слова Елены. «Он не сможет меня бросить». «Слишком много общего».

Ядовитое семя было посеяно. И оно мгновенно пустило корни в плодородной почве ее недавней боли. Теперь сомнения были не просто ее домыслами. Они были подтверждены извне. Из самых что ни на есть компетентных уст.

Вернувшись домой, она автоматически выполнила все вечерние ритуалы. Раздела Наташу, дала ей лекарство, уложила в постель, почитала сказку. Но сама она была не здесь. Ее мысли были там, в офисе Руслана. Она представляла их вместе. Не только тот момент с галстуком. Она представляла их за общим обедом, обсуждающими дела. Смеющимися над какими-то шутками, понятными только им двоим. Обменивающимися взглядами, полными тайных смыслов. Она представляла, как он, возможно, жалуется ей на «неадекватное» поведение Ксении, на ее молчание. А Елена утешает его, мудро кивая, мол, я же тебя предупреждала, что ничего серьезного из этого не выйдет.