Обычная любовь. Книга первая

– Подожди тут, с Ваней, хорошо? – сказала она дочери, стараясь говорить мягче. – Я посмотрю там, наверху.

Наташа, все еще надувшись, кивнула, уткнувшись в экран телефона, который Ксения выдавала ей только в крайних случаях, чтобы купить несколько минут тишины.

Ксения отошла на пару шагов и подняла голову. Да, там, на самой верхней полке, стояли заветные упаковки. До них нужно было тянуться. Она была невысокой, и даже встав на цыпочки, могла лишь кончиками пальцев коснуться пластикового края.

Она вздохнула. Еще одно маленькое унижение. Она огляделась в поисках стремянки или продавца, но никого поблизости не было. Только толпа людей, снующая туда-сюда со своими тележками, погруженная в свои заботы.

«Черт, – подумала она с раздражением. – Ну почему все всегда так сложно?»

Собрав волю в кулак, она подпрыгнула, стараясь зацепить упаковку. Не вышло. Только сдвинула ее с места. Она подпрыгнула еще раз, уже выше, отчаяннее. И в этот момент ее локоть, описав неловкую траекторию, задел что-то твердое и круглое, стоящее на соседней полке.

Все произошло в доли секунды. Полет в замедленной съемке. Стеклянная банка с оливками, большая, тяжелая, сорвалась с полки и понеслась вниз, прямо на кафельный пол, заляпанный следами грязной воды и растерзанной витрины с фруктами. Ксения застыла, не в силах пошевелиться, глядя на эту падающую гранату ее собственного неуклюжего отчаяния. Она мысленно уже слышала оглушительный хруст, видела осколки стекла и разбегающиеся по грязному полу оливки, представляла себе счет, который ей предъявят за порчу товара. Еще одна незапланированная трата. Еще один штрих к портрету неудачницы.

Она инстинктивно вскрикнула, коротко и испуганно. И в этот миг, прямо перед ее лицом, мелькнула чья-то рука. Не ее. Чужая. Рука в рукаве темного, дорогого пальто из тонкой шерсти. Кисть – сильная, с длинными пальцами и аккуратным маникюром. Движение было молниеносным, точным, почти небрежным. Рука поймала банку буквально в сантиметрах от пола, мягко амортизировав падение, словно ловя падающий лист.

Сердце Ксении бешено колотилось, отдаваясь в висках. Она стояла, не в силах пошевелиться, все еще глядя на ту точку, где банка должна была разбиться.

– Кажется, мы спасли будущий салат, – прозвучал над ее ухом голос. Низкий, бархатный, с легкой, едва уловимой хрипотцой, которая заставляла звук вибрировать где-то глубоко внутри.

Она медленно, очень медленно обернулась.

Перед ней стоял мужчина. Высокий. Такой высокий, что ей пришлось запрокинуть голову. Он держал в руке злополучную банку с оливками, рассматривая ее с легкой, почти незаметной улыбкой. Его пальто было идеального кроя, под ним – темный джемпер, небрежно, но дорого выглядевший. Все в нем кричало о деньгах. О другом мире. Мире, где не приходилось подпрыгивать в супермаркете за йогуртом по акции и считать каждую копейку.

И тогда он поднял на нее глаза.

И все. Просто все.

Это были самые темные, самые проницательные глаза, которые она когда-либо видела. Цвета спелого чернослива, с густыми, почти черными ресницами. Но дело было не в цвете. А во взгляде. Он смотрел на нее не так, как смотрят на случайную незнакомку, тем более на такую растрепанную, замученную и явно не блистающую красотой в свой худший день. Нет. Его взгляд был… заинтересованным. Глубоким. Он скользнул по ее лицу, будто читая что-то потаенное, и в его глубине светился неподдельный, живой интерес. Не пошлый, не оценивающий, а именно теплый, человеческий.

И его улыбка. Она тронула лишь уголки его губ, но достигла глаз, собрав у их внешних уголков легкие, лучистые морщинки. Улыбка человека, который знает себе цену, но не кичится этим. Улыбка, в которой не было ни капли снисхождения или насмешки. Только тепло. И какая-то странная, необъяснимая нежность.

Ксения почувствовала, как по ее щекам разливается густой, предательский румянец. Она, должно быть, выглядела ужасно. Старые джинсы, растянутый свитер, волосы, собранные в небрежный хвост, лицо, на котором яркими пятнами горели следы усталости и стресса. А он смотрел на нее, как на диковинную драгоценность.

– Я… я… – она попыталась что-то сказать, но язык заплетался. – Спасибо. Я чуть не разбила.

– Ничего страшного не произошло, – его голос был спокойным, убаюкивающим. Он протянул ей банку. – Держите. Хотя, возможно, вам стоит быть осторожнее с боеприпасами.

Она машинально взяла банку. Стекло было холодным, но там, где касались его пальцы, казалось, осталось тепло.

– Мам! – раздался нетерпеливый крик Наташи. – Мы уже идем?

Ксения вздрогнула, словно очнувшись от сна. Реальность с ее проблемами, детьми и бесконечной суетой грубо ворвалась в этот странный, замерший миг.

– Сейчас, Наташ! – крикнула она через плечо, не отрывая взгляда от незнакомца.

– У вас прекрасные дети, – сказал он, и его взгляд на секунду скользнул за ее спину, к тележке, где Ваня, успокоившись, с любопытством разглядывал этого высокого дядю.

Слова «прекрасные дети» в его устах прозвучали не как банальная вежливость, а как искреннее наблюдение. Обычно, когда люди видели ее с двумя детьми в общественном месте, в их глазах читалось либо сочувствие, либо раздражение. В его глазах не было ни того, ни другого.

– Спасибо, – снова пробормотала она, чувствуя себя полной дурой. Что ей еще говорить? Извините, что чуть не угробила вам руку банкой с оливками? Спасибо, что поймали свидетельство моей криворукости?

– Позвольте помочь донести все это до машины? – он сделал легкий жест в сторону ее тележки, забитой до отказа. – Не могу позволить такой хрупкой леди тащить такие тяжести.

«Хрупкая леди». От этих слов в груди что-то екнуло. Ее уже давно никто не называл хрупкой. Для всех она была «мам», «Ксюш», «сотрудницей». Она была рабочей лошадкой. Тягловой силой. А он увидел в ней хрупкость.

И это ее напугало. Напугало до дрожи в коленях. Потому что это внимание, этот взгляд, эта неожиданная забота были как глоток чистого кислорода для человека, задыхающегося в душном помещении. А она знала – слишком глубокий вдох может убить.

– Нет! – ее ответ прозвучал резче, чем она хотела. Она увидела, как в его глазах мелькнуло легкое удивление, и поспешила смягчить тон. – То есть, спасибо, я справлюсь. Сама.

Он не настаивал. Просто кивнул, все с той же спокойной, понимающей улыбкой.

– Как жаль. Тогда не буду вам мешать. Всего хорошего… – он сделал небольшую паузу, вопросительно подняв бровь.

– Ксения, – автоматически выдала она.

– Ксения, – повторил он, и ее имя в его устах зазвучало как-то по-новому, значимо и красиво. – Руслан.

Он не протянул руку для рукопожатия. Просто еще раз кивнул, бросил последний, пронзительный взгляд, развернулся и пошел прочь. Он шел легко, уверенно, его высокая фигура растворялась в толпе, которая расступалась перед ним, как перед кораблем, рассекающим волны.

Ксения стояла как вкопанная, все еще сжимая в руках дурацкую банку с оливками. Воздух вокруг еще долго хранил шлейф его парфюма – древесный, пряный, с нотками кожи и чего-то неуловимого, дорогого. Он пах деньгами. Уверенностью. Свободой.

– Ма-ам! – Наташа дернула ее за свитер. – Ты что застыла? Мы что, эти оливки берем?

Ксения вздрогнула и посмотрела на банку в своей руке, как на улику. Роковая банка оливок. Та самая, что чуть не разбилась и была поймана сильной, уверенной рукой незнакомца по имени Руслан.

– Нет, – глухо сказала она и поставила банку обратно на полку, на свое законное место. – Не берем.

Она развернула тележку и потащила ее к кассе, чувствуя, как подкашиваются ноги. Все ее существо было вывернуто наизнанку этим коротким, невероятным столкновением. Всего несколько минут. Несколько фраз. А ощущение было такое, будто ее встряхнули за плечи и заставили проснуться после долгой спячки.

Пока она выкладывала продукты на ленту, ее руки слегка дрожали. Она ловила себя на том, что ищет в толпе его темную голову, его высокую фигуру. Но его нигде не было. Он исчез. Как мираж.

Расплачиваясь на кассе, она с ужасом думала о том, что он видел содержимое ее тележки. Дешевые сосиски, макароны, йогурты по акции, самый экономичный пакет молока. Все это кричало о ее положении, о ее бедности, о ее «дне сурка». Ему, человеку в пальто, которое, она была уверена, стоило как пол ее зарплаты, должно быть, было смешно.

Но нет. В его взгляде не было насмешки. Было… любопытство. И та самая, необъяснимая теплота.

Она вышла на улицу, в колючий зимний воздух. Дети тащили ее в разные стороны, что-то крича, но она почти не слышала. Она была там, внутри, у полки с оливками. Она снова видела его глаза. Снова слышала его голос.

И все это время в голове звучал один и тот же вопрос, настойчивый и тревожный: «Кто он?»

Это была не просто мысль. Это было чувство. Чувство, что что-то только что началось. Что-то важное. Что-то опасное. Роковая банка оливок стала не просто случайным эпизодом. Она стала первой костяшкой домино, чье падение уже нельзя было остановить. Она боялась обернуться. Боялась увидеть, что там, позади, уже рушится вся ее серая, но такая знакомая и предсказуемая жизнь.

Глава 4

Ледяной ветер бил в лицо, забираясь под не застёгнутый воротник дубленки и заставляя судорожно ежиться. Ксения, кряхтя, пыталась впихнуть очередной пакет с продуктами в багажник своего старенького хэтчбека. Пластик противно шуршал, пакет с молоком угрожающе накренился, и она поймала его на лету, чувствуя, как от напряжения дрожат пальцы. Дети, Наташа и Ваня, ныли, переминаясь с ноги на ногу. Ваня капризничал, что замерзли щеки, Наташа требовала немедленно включить в машине печеньки. Обычный вечерний хаос, финальный аккорд бесконечного дня.

И тут ее взгляд упал на него.

Он стоял в нескольких метрах, прислонившись к темному, почти черному внедорожнику. Машина была огромной, грозной и безупречно чистой, ее лакированный кузов отсвечивал отблесками уличных фонарей, словно мокрый асфальт после дождя. Он был без пальто, только в том самом темном джемпере, и курил, выпуская в морозный воздух тонкие струйки дыма. Его поза была расслабленной, но в ней чувствовалась скрытая мощь, уверенность хищника, которому некуда спешить.

И он смотрел на нее. Не просто смотрел, а наблюдал. С тем же самым неподдельным интересом, что и в супермаркете.

Ксения резко отвернулась, сердце заколотилось где-то в горле. «Проходи мимо, проходи мимо», – заклинала она мысленно, с силой захлопывая багажник с таким треском, что Ваня вздрогнул и притих.

Но он не прошел. Он оттолкнулся от машины, раздавил оземь окурок и сделал несколько шагов в ее сторону. Каждый его шаг отдавался в ее напряженном сознании гулким эхом. Она застыла, сжимая в руке ключи, словно это было ее единственное оружие против этого вторжения из другого мира.

– Ксения, – произнес он ее имя, и оно снова прозвучало как нечто особенное. – Кажется, судьба настаивает на том, чтобы я помог.

Она заставила себя поднять на него взгляд. Вблизи он был еще более… внушительным. Высокий, широкоплечий, с сильными, волевыми чертами лица. И эти глаза. Глубокие, темные, затягивающие, как водоворот.

– Я… я справлюсь, – выдавила она, чувствуя, как горит лицо. – Спасибо.

– Вам до дома далеко? – проигнорировал он ее отказ, его взгляд скользнул по ее старенькой машине, по детям, по ее лицу, и в нем не было ни капли осуждения. Было что-то другое. Настойчивость. – Позвольте меня проводить. Хотя бы до дома. Эти пакеты… и дети выглядят уставшими.

– Нам не по пути, – быстро ответила она, сама понимая, насколько глупо и неестественно это прозвучало. Она ведь даже не знала, куда ему по пути.

Он мягко улыбнулся, и в уголках его глаз собрались те самые лучистые морщинки.

– А вы откуда знаете? Может, я как раз живу в вашем районе.

Он говорил так легко, так уверенно, что ей нечего было ему противопоставить. Кроме правды. Правды, которая сидела в ней занозой.

– Послушайте, Руслан, – она впервые произнесла его имя вслух, и оно обожгло губы. – Вы очень любезны. Но я не могу принять… Я не привыкла…

– К тому, что мужчина может быть просто галантным? – он закончил за нее фразу, и в его голосе прозвучала легкая, необидная насмешка. – Это не покровительство, Ксения. Это обычная вежливость. Я не могу спокойно смотреть, как такая хрупкая женщина в такую погоду тащит на себе пол-магазина и двух детей. Не отнимайте у меня возможность чувствовать себя джентльменом.

Он говорил это так искренне, с такой теплой, почти панибратской интонацией, что ее защитные стены дали трещину. Хрупкая женщина. Джентльмен. Эти слова казались такими архаичными, вышедшими из употребления в ее мире, где она была «мам», «сотрудницей», «бывшей женой». Мире, где не было места галантности.

В этот момент Ваня, который до этого тихо хныкал, разрыдался в полную силу, уставший и замерзший.

– Мама, я хочу домой! – взвыл он, цепляясь за ее ногу.

Это решило все. Ее сопротивление было сломлено. Не его настойчивостью, а реальностью. Реальностью в лице уставшего, плачущего ребенка.

– Хорошо, – сдавленно сказала она, избегая его взгляда. – Только до дома.

Он не стал торжествовать победу. Просто кивнул, взял у нее из рук самые тяжелые пакеты и повел к своему внедорожнику.

– Дети поедут с нами, – заявил он, и это не было вопросом. – Вашу машину можно оставить здесь, она в безопасности. Завтра мой водитель подвезет вас к ней.

– Нет! – она чуть не вскрикнула. – Я… я сама. Мы сами.

Он остановился и посмотрел на нее. Взгляд его был серьезным.

– Ксения. Вы доверите мне своих детей? Я обещаю, доставлю их в целости и сохранности.

И снова этот взгляд. Прямой, честный, лишенный какого-либо подвоха. Она колебалась, глядя на плачущего Ваню и на Наташу, которая с нескрываемым любопытством разглядывала огромную блестящую машину.

– Ладно, – сдалась она, чувствуя, как земля уходит из-под ног. – Только… будьте осторожны.

Он открыл заднюю дверь. Салон встретил их волной теплого, невероятно вкусно пахнущего воздуха. Запах дорогой кожи, свежего воска и того самого древесно-пряного парфюма, который теперь навсегда будет для нее ассоциироваться с ним. Все внутри было безупречным. Темная, матовая кожа сидений, полированный металл, огромный экран на торпедо. Это был не салон автомобиля. Это был интерьер космического корабля из тех фантастических фильмов, которые она иногда смотрела по вечерам.

– Садитесь, – его голос вернул ее к реальности.

Она буквально впихнула детей внутрь. Наташа забралась на просторное заднее сиденье с видом полного восторга. Ваня, утихомиренный необычной обстановкой, уселся рядом, уткнувшись носом в стекло.

Ксения медленно, почти церемонно, села на пассажирское сиденье. Кожа была мягкой, как сливочное масло, и идеально чистой. Она сидела на самом краешке, боясь прислониться спиной, боясь оставить малейшую складочку от своей дубленки, малейшее пятнышко от уличной грязи на ботинках. Она чувствовала себя Золушкой в карете, которая вот-вот превратится в тыкву, а ее платье – в лохмотья. Только здесь не было сказки. Была неловкая, почти унизительная реальность.

Он сел за руль, плавно закрыл дверь. Звук был глухим, дорогим. В салоне воцарилась тишина, нарушаемая лишь тихим гулом двигателя и едва слышной классической музыкой.

– Пристегнитесь, пожалуйста, – мягко сказал он, и она с трудом отыскала ремень, чувствуя себя полной идиоткой.

Машина тронулась с места так плавно, что она даже не почувствовала толчка. Они поехали. Он вел машину уверенно, спокойно, одной рукой, лежащей на руле. Вторая лежала на подлокотнике между ними. Сильная рука с длинными пальцами.

– Направо на следующем перекрестке, – тихо сказала она, глядя в окно. – Потом прямо.

Он кивнул. Несколько минут они ехали молча. Напряжение в салоне было почти осязаемым. Ксения смотрела на мелькавшие за окном огни, на знакомые улицы, которые в этом салоне, в этом аромате, казались чужими, иным измерением.

– Спасибо, – снова пробормотала она, потому что нужно же было что-то сказать.

– Не за что, – он ответил, и в его голосе снова послышалась улыбка. – Приятно иногда быть полезным.

Он бросил на нее быстрый взгляд.

– Тяжелый день?

Вопрос был таким простым, таким человеческим, что она растерялась.

– Обычный, – пожала она плечами, стараясь говорить нейтрально. – Работа, дети, магазин. День сурка.

– День сурка? – он переспросил, и в его голосе прозвучало искреннее любопытство.

– Это такая шутка, – объяснила она, чувствуя себя еще более неловко. – Когда каждый день похож на предыдущий. Рутина.

– А, понимаю, – он кивнул. – Только в моем случае это бесконечная череда встреч, переговоров и полетов. Другой тип сурка. Не менее изматывающий.

Он говорил о своем мире так просто, без хвастовства, как о чем-то само собой разумеющемся. Переговоры. Полёты. Для нее эти слова были из лексикона сериалов.

– Должно быть, интересно, – сказала она просто потому, что нужно было как-то поддерживать разговор.

– Иногда, – он ответил. – А иногда просто хочется тишины. Или… услышать что-то настоящее.

Он снова посмотрел на нее, и его взгляд был настолько прямым, что ей захотелось отвернуться.

– А вы? – спросил он. – В этом вашем «дне сурка» есть место для чего-то настоящего? Для мечты, например?

Вопрос повис в воздухе, острый и неудобный. Мечта? Какая может быть мечта, когда нужно платить по счетам, кормить детей, бежать на работу? Мечты были роскошью, которую она не могла себе позволить. Они стерлись, как и ее личные желания, в пыль повседневности.

– Мечты? – она фыркнула, и звук вышел более резким, чем она хотела. – У меня нет времени на мечты.

– Неправда, – мягко, но уверенно парировал он. – У каждого есть мечта. Даже если она глубоко спрятана. Иногда она прячется за… ну, я не знаю, за желанием испечь идеальный торт или прочитать книгу, до которой никогда не доходят руки.

Его слова попали прямо в цель. Она молчала, глядя на свои руки, сжимающие ремень безопасности. Идеальный торт. Да. Когда-то, давным-давно, она мечтала стать кондитером. У нее даже были записаны рецепты, она вырезала картинки из журналов. Потом родилась Наташа, потом Ваня, потом ипотека, работа… Мечта о кондитерской казалась такой же недостижимой, как полет на Луну.

– Когда-то я хотела открыть свою кондитерскую, – вырвалось у нее неожиданно для самой себя. Она тут же сжалась внутри, ожидая насмешки или снисходительного кивка.

Но он не засмеялся.

– Правда? – в его голосе прозвучал неподдельный интерес. – Это прекрасно. Что вам нравилось готовить больше всего?

Его вопрос был настолько неожиданным, настолько конкретным, что она на секунду растерялась.

– Наполеон, – прошептала она, сама удивляясь, что помнит это. – Я обожала возиться с тестом. Искать идеальный рецепт крема. Мне нравилось, когда он получался именно таким, как надо – хрустящим, но тающим во рту. Это… это было успокаивающе.

Она говорила, глядя в окно, и в ее голосе прозвучали нотки той давней, почти забытой страсти.

– Я уверен, он у вас получался восхитительным, – сказал он тихо. – В вас чувствуется талант.

От этих слов по ее коже пробежали мурашки. Никто и никогда не говорил ей ничего подобного. Алексей, ее бывший, в лучшем случае отмахивался: «Опять ты со своими тортами, Ксюх, кому это надо?». А этот человек, этот незнакомец, с первой же встречи видел в ней что-то большее, чем уставшую мать двоих детей.

Его вопросы смущали и будоражили ее одновременно. Они заставляли ее смотреть на себя со стороны, видеть не только то, что есть, но и то, что могло бы быть. Это было страшно. И пьяняще.

– А вы? – спросила она, желая перевести стрелки. – О чем вы мечтаете? Кроме тишины.

Он задумался на секунду, его пальцы постукивали по рулю.

– Наверное, о том, чтобы найти что-то настоящее, – сказал он на удивление просто. – Что-то, что не имеет цены. Не имеет отношения к контрактам, сделкам, деньгам. Что-то простое. Как идеальный «Наполеон».

Он снова посмотрел на нее, и в его взгляде было что-то такое, от чего у нее перехватило дыхание. Он говорил не о торте. Он говорил о чем-то другом. О чем-то, что, как ему казалось, он нашел в ней.

Она не знала, что ответить. Она чувствовала себя голой, обнаженной перед этим пронзительным взглядом, который видел все ее потаенные, давно похороненные надежды.

– Вот здесь, – торопливо сказала она, указывая на свой дом. – Спасибо вам большое.

Он плавно остановил машину у ее подъезда. Тишина в салоне снова стала звенящей. Она потянулась за дверной ручкой.

– Позвольте, – он вышел, обошел машину и открыл ей дверь. Затем помог вылезти детям. Наташа смотрела на него с обожанием, Ваня нерешительно ухватился за мамину руку.

Он достал из багажника ее пакеты и поставил их у ее ног.

– Спасибо, – снова сказала она, чувствуя себя нелепо. – За все.

– Это мне спасибо, – он улыбнулся, и его улыбка в свете фонаря казалась еще более ослепительной. – Вы скрасили мой вечер, Ксения. Надеюсь, ваш «Наполеон» когда-нибудь увидит свет.

Он не стал ждать ответа. Легко вскочил в машину, и темный внедорожник бесшумно тронулся с места, растворившись в ночи так же быстро, как и появился.

Ксения стояла на холодном ветру, держа за руки детей и глядя в пустоту, где только что была его машина. Воздух вокруг все еще был пропитан его запахом. А внутри у нее все переворачивалось от странной, непонятной смеси страха, смятения и какого-то дикого, запретного возбуждения. Он задавал вопросы о ее мечтах. Он видел в ней женщину. Личность.

Она подняла пакеты и потянула детей к подъезду. Ее мир, ее серый, предсказуемый «день сурка» вдруг дал трещину. И сквозь эту трещину пробивался ослепительный, пугающий и такой желанный свет.

Глава 5

Вечер выдался особенно тяжелым. Ваня, не успев переодеться после садика, устроил истерику из-за того, что его любимая машинка закатилась под диван и не доставалась. Наташа, вместо того чтобы делать уроки, разрисовала фломастером обои в прихожей, и когда Ксения это обнаружила, у нее потемнело в глазах. Она не кричала. Просто опустилась на пол рядом с художеством дочери и закрыла лицо руками. Это было хуже любых криков – это ощущение полной, тотальной беспомощности.

Она сидела так несколько минут, пока Ваня, испугавшись ее непривычного поведения, не притих, а Наташа не начала всхлипывать, понимая, что натворила что-то ужасное.

– Мамочка, прости, я больше не буду, – плакала она, обнимая Ксению за шею.

Ксения подняла голову. Перед ней было испуганное личико дочери, в другом конце комнаты – виноватый взгляд сына. И эти обои. Глупые, розовые, с едва заметным цветочным узором, которые они с Алексеем выбирали, когда только купили эту квартиру, полные надежд на будущее. Теперь на них красовался кривой зеленый динозавр с фиолетовыми пятнами.

И что-то в ней надломилось. Окончательно. Слезы подступили к горлу, но она их сглотнула. Плакать было некогда. Нужно было кормить детей, убирать, готовить все к завтрашнему дню. Все тот же бесконечный конвейер.

Она поднялась, отнесла Ваню в ванную умываться, велела Наташе идти делать уроки, а сама принялась оттирать фломастер. Он не оттирался. Оставались жирные, размазанные пятна. Еще одно напоминание о том, что в ее жизни ничего нельзя исправить до конца. Всегда остаются шрамы.

Ужин прошел в гробовой тишине. Дети чувствовали ее настроение и не решались нарушать молчание. Она мыла посуду, глядя в черный квадрат окна, в котором отражалась ее собственная усталая тень. Мысли были тяжелыми, липкими, как вар. Она думала о том, что ее жизнь – это замкнутый круг. Дом, работа, дети, снова дом. Ни просвета, ни надежды. Ничего, что принадлежало бы лично ей. Той Ксении, которая когда-то мечтала о кондитерской, смеялась до слез над глупыми комедиями и могла проспать все утро просто потому, что ей так хотелось.

Она закончила на кухне, уложила детей. Ваня заснул почти мгновенно, исчерпав за день весь запас энергии. Наташа еще немного ворочалась, но вскоре и ее дыхание стало ровным и глубоким.

Ксения прошла в гостиную, погасила верхний свет, оставив только торшер в углу, и рухнула на диван. Тишина. Та самая, звенящая, которую она так ненавидела. В этой тишине были слышны только отголоски ее собственных неудач: скрип разваливающейся мебели, капанье крана на кухне, сдавленные всхлипы, которые она не позволяла себе выпустить наружу.

Она взяла с тумбочки телефон. Выключенный. Она все еще боялась его включать. Боялась увидеть пустоту. Или что хуже – увидеть его имя. Потому что, если бы он написал, это означало бы, что все не закончилось там, у подъезда. А если бы не написал… это подтвердило бы ее худшие опасения: что она была всего лишь забавным эпизодом, минутной причудой богатого мужчины.

Она провела пальцем по холодному экрану. Ей было страшно. Страшно надеяться. Надежда в ее жизни всегда была чревата болью.