Закулиса. Страстная Любовь смогла отбросить социальные Барьеры, но подчинилась Руке Предназначения

Мы не можем себе позволить возрождения самодержавия. Ни в какой форме. Даже в изгнании. Наследственная монархия может стать ростком из которого взрастёт контрреволюционное развесистое дерево. Её надо срубить, выдрать с корнем. Самую мысль о ней. Самую идею. Законных наследников престола остаться в живых не должно никого.

– Владимир Ильич, красный террор уже в разработке.

– Улита едет, когда будет. Промедление смерти подобно. Смерти, в самом прямом смысле слова, для меня и для вас, батенька. – Ленин взял паузу и добавил. – Кайзер смеялся над Брестским миром. С кем говорит мир?! С Россией? Это где, покажите на карте. В Азии, в Китае? На Аляске? Так её продали за золотую полушку. И хохотал. Громко смеялся, в голос, долго остановиться не мог.

Дзержинский помалкивал. Он знал, что, когда Ленина понесло, лучше дать выговорится той части его личности, которая воплощала болтливого путаного теоретика. Потом возьмёт вверх другая его ипостась, гениального практика, который сформулирует задачу коротко и ясно.

– И тут ещё эта недолга. – Продолжал вождь мирового пролетариата. ¬ У немцев могут быть документы про помощь в деле революции. Сами понимаете, у нас просто были одинаковые цели. Неизвестно кто кому помог больше. Скорее, мы немцам продержаться ещё полгода, а не они нам свалить Временных. Но не это важно. Могут сказать, если большевикам можно обращаться к врагам России, то и контрреволюции позволено просить помощи у заграницы.

Дзержинский внимательно слушал. Вот сейчас, когда проблемы сформулированы, то и наступит развязка. И не ошибся. Ленин переменил тон с раздражённо разговорного, на отчётливо командирский. Как унтер-офицер отдаёт приказ младшим чинам.

– Надо убрать из игры всех Романовых. Каждого, мужчину или особу женского пола, кто имеет шансы на занятие престола. Убрать физически. Надо сделать так, чтобы нас в этом нельзя прямо обвинить. Подозревать, пусть подозревают, пусть нас смертельно боятся, но чтоб никакой прямой связи со мной или с ВЧК, ни с кем из нашей партии коммунистов-большевиков. Лучше, чтоб ниточки вели к эсерам, например. К ним, лучше всего. Они террористы, им и карты в руки. И надо уничтожить все шпионские документы иностранных посольств в России, лучше всего ещё и купить бумаги в Германии, у их разведки, если сторгуетесь. Это мечта, но чтоб было ясно, что в идеале. Есть соображения?

– Мой заместитель, левый эсер, Петр Александрович, протестует против красного террора, хочет в отставку.

– Понятно. А Вы ему скажите, что есть важное дело против иностранного шпионажа. И предложите, чтобы был организован специальный отдел. Пусть предложит из своих эсеров в начальники. Есть такой человек, который всё сделает за нас?

– Похоже есть. Яков Блюмкин. Перед разгромом 3 армии он и командующий Лазарев взяли все средства в отделении Госбанка в Славянске. 4 миллиона царских рублей. Потом внесли в кассу эсеров, но полмиллиона испарились в никуда. И никаких зацепок. Были и нет.

– Этот Блюмкин взял? Ай да, шельмец. Вот такой нам для этого дела и нужен. Скажете ему, что на пропажу закроем глаза, если всё провернёт без особых эксцессов. Тут ясно, совсем без происшествий, невозможно. Но скромно, без публичности, по возможности. – Ленин подумал. – А вот, приведите его ко мне, когда примете в ВЧК. Я сам дам задание. Пусть понимает, что дело серьёзное.

В самом начале мая, через несколько дней после этого разговора с Лениным, Феликс Дзержинский и Яков Блюмкин вошли в квартиру в кремлёвском здании Сената, которую Ульянов (Ленин) использовал в для проживания и в качестве служебного кабинета. Председатель Совета Народных Комиссаров пожал руки вошедшим. Предложил присаживаться. Подождал, пока они сядут напротив его письменного стола и достал из правого верхнего ящика лист бумаги с реквизитами Совета Народных Комиссаров. Стал читать вслух собственноручно им самим написанный, фиолетовыми чернилами, текст декрета:

– «Ситуация в стране архисложная. Пока существует хотя бы иллюзорная возможность реставрации монархии немецкий кайзер Вильгельм ни во что не ставит Брестский мирный договор. Он настаивает, чтобы либо лично бывший царь Николай Второй, либо его правопреемник Михаил его подписали, либо, чтобы была гарантия, что не будет никаких законных претендентов на престол Российской Империи. Без подписи монарха на Брестском договоре реставрация самодержавия аннулирует все договорённости с немцами. Ссылка из столиц или заключение в тюрьму всех возможных престолонаследников не являются для Кайзера достаточной гарантией стабильности нашего правительства.

Мы должны подготовиться к полному и безусловному пресечению самой идеи законного, наследственного самодержавия. Это точно также в наших интересах, как и Германии. Наши интересы не только совпадают, но и интересы Советской России находятся на первом месте.

Кайзер Вильгельм прислал посла графа фон Мирбаха для надзора за нашими действиями. У него могут быть или не быть компрометирующие материалы о связях большевиков с германской разведкой и армией. Даже подделка, предъявленная Мирбахом, может послужить провокацией и способствовать активизации контрреволюции. В посольствах Антанты также возможно существуют компрометирующие нас документы. Этих документов в любой пригодной для публикации в прессе форме нигде быть не должно.

Поручаю ЧК разработать и осуществить полностью секретный план по решению этих вопросов.

Бумажная документация не допустима. Только устные и строго конфиденциальные доклады Главе Советской России по мере продвижения операции «Меморандум Кайзера».

Приступить не мешкая по мере готовности.»

Закончив чтение, профессиональный революционер с партийной кличкой, Старик, подписал: «Председатель Совета Народных Комиссаров Ульянов (Ленин)» и спрятал бумагу обратно в ящик стола. Хотя Ленину ещё не было и пятидесяти лет, но здоровья из-за букета самых разнообразных, в том числе и стыдных хворей оставалось на совсем недолгое существование, но достаточное для того, чтобы успеть загубить несчётное количество существ человеческой породы добавив миллион, а то и другой к уже солидному послужному списку.

– Действуйте товарищи. Да! Товарищ Блюмкин, я хочу, чтобы Вы учли, что революционная диктатура и многопартийная говорильня долго вместе сосуществовать не могут. Либо, либо. Так-с, батенька мой. Не заиграйтесь с мадам Спиридоновой в демократию. Держитесь Феликса, он железный, не прогнётся и не сломается. Даже от бомбы заслонит. —Ильич, как ещё по отчеству называли Ленина, игриво щёлкнул подтяжками, как будто выстрелил, глядя прямо в глаза Якова.

Оставшись один в кабинете, Ленин медленно достал только что подписанную бумагу. Согнул узкую полоску по краю и оторвал. Взял ножницы и стал отрезать от неё один мелкий кусочек за другим. Потом повторил эту процедуру, оторвав ещё одну полоску. Он занимался этим следующие полчаса пока от документа осталась только горста конфетти. Сидел, резал и тихо плакал, жалея себя за необходимость стать хладнокровным детоубийцей, царём Иродом. В Бога он не верил совсем, разумеется. Как и все одарённые дети пришёл к логическому выводу, что раз родители без спроса произвели его на свет, обрекая на неизбежную мучительную смерть, то пусть теперь покупают красивые игрушки, нечего безответственно приговаривать человека на погибель, пусть компенсируют материально.

В отличие от обычных людей Володя потерял, а может и никогда не имел, способности к сопереживанию. Даже поняв, что родители всё равно не смогут заботиться о нём всю жизнь, как бы ни хотели, он остался капризным ребёнком. Но теперь в жестокости предстоящей ему, как и любому другого человеку, судьбы Ленин стал винить мироустройство, которому собирался жестоко отомстить.

Теория Маркса подошла ему совершенно впору поскольку позволяла логически оправдать любое действие. По Марксу не справедливо присваивать результат чужого труда. Вот и всё про справедливость. Это высший критерий. Отлично! Значит всё остальное справедливо, если служит освобождению труда. И трудиться самому не обязательно, достаточно стать адвокатом угнетённых рабочих. Значит можно грабить эксплуататоров, поскольку они несправедливые. И понятие родины миф.

– Если твоя страна, так и уж моя?! – Риторически вопрошал себя ученик материалиста Маркса, социал-демократ, коммунист Ленин. – Если Российская Империя убила моего брата, казнила, не пощадила, то кто она тебе? —Не мать, а злая мачеха. Меня самого притесняла, в Сибирь ссылала, теперь воюет, губя народ, ни за что, просто так, за Царя и Отечество? Нате, выкусите! Быть в союзе с противником такой несуразной «Родины» вполне правильно. Надо разрушить весь старый мир угнетателей, а каким Марксом или Карлом с Энгельсом, это дело архичепуховое. Цель захвата власти оправдывает всё. Победителей, знаете ли, государи мои, судить некому. Они сами становятся судьями над побеждёнными. Пролетарский материализм, батеньки мои.

Он бы и от самого Сатаны любую подмогу принял и руку врагу рода человеческого пожал. Жаль его, Люцифера, как и Бога, нету-ти. Можно ли принять деньги и беспрепятственный проезд через территорию врага? В его глазах это было делом благим, с какой стороны ни поглядеть. Летом 17го на его имя, вместе с другими предателями, был выдан ордер для привода на допрос в деле по измене. Тогда пришлось скрываться в шалаше под Петроградом. Единственным сожалением было, что дело революции при разоблачении может быть осложнено. Пришлось поступиться словом демократия в названии партии и поспешить с вооружённым захватом власти пока расследование Александрова не зайдёт слишком далеко.

Эти утешительные рациональные самооправдания против обвинений рудиментов совести, которая ютилась у него на самых задворках подсознания, сегодня не помогали. Владимир Ульянов (Ленин) ясно увидел своё будущее после смерти. Он будет проклят во веки веков. Его, детоубийцу, даже не похоронят, не предадут земле, а выставят на всеобщее глумление. Ненавидящие потомки будут терпеливо ждать своей очереди подойти к его открытому гробу и плюнуть в лицо изверга. В его лицо.

Детёнышей не убивают. Это делают только чудовища. И он, Ленин, теперь стал изгоем рода людского. Он, бывший помощник присяжного поверенного адвоката, достал конверт и аккуратно, чтобы ни один лоскуток не потерялся, смахнул в него всё изрезанное. Заклеил и написал на конверте. «Архисекретно». Не распечатывать никому, даже главе России до …". Подумал какую дату поставить. Если, допустим, ровно через сто лет, 3 мая 2018 года, то легко догадаются, что содержание конверта связано с приездом Мирбаха. Не надо. Он поставил дату «22/02/2022». Пусть гадают потомки с чем связано это число. Он тогда не знал и догадываться не мог, что приурочит рассекречивание своего злодейства к другому судьбоносному событию. Так совпало. Магия шести двоек при двух нулях.

Выйдя от Ленина, из Сенатского дворца, и пройдя через сенатскую башню на Красную Площадь чекисты молча миновали аляповатое здание Государственного Исторического музея и пошли к Лубянке по Никольской. Оба были опытными оперативниками с богатым опытом обнаружения и сбрасывания слежки. Никого подозрительного вокруг не было.

Нелегальная карьера революционера Феликса Дзержинского была скорее бурной, чем успешной. Числу его провалов, ссылок, заключений, побегов имя был легион. Он отличался несгибаемостью и скорее нахрапистостью, чем коварством. Есть расхожее предположение о стиле руководства карательным органом тоталитарного государства. Это жёсткая иерархическая вертикаль с безусловным подчинением без минимальной возможности инициативы при исполнении приказов диктаторов. В реальности стиль руководства Феликса Дзержинского во главе Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем был анархическим. Феликс решил для себя, что лично принимать участия в конкретных операциях будет только в особых, таких как прямое поручение Ленина, случаях.

Он не вмешивался в действия своих сотрудников, понимая, что их слишком много, и дел и агентов. Глава секретной полиции всей страны физически не способен водить за ручку каждого подчинённого, вникая во все обстоятельства. В первый послереволюционный период в ВЧК пришли с улицы сотни случайных людей: бывших рабочих, солдат и дезертиров, обывателей, ущемлённых прежним режимом жителей империи из национальных меньшинств. Эти чекисты принимали тысячи индивидуальных решений о ликвидации, прополке людских сорняков прежнего режима, в необходимости чего, для светлого будущего, их убедили вожди коммунистов. Опыта карательной работы ни у кого из них не было. Совсем наоборот, многие новоиспечённые охранники коммунистического, большевистского режима сами недавно подвергались гонению со стороны властей.

Дзержинский руководил деятельностью ЧК, как будто заинтересованный внешний управляющий, консультант. Был установлен порядок, что сотрудники должны регулярно приходить в его рабочий кабинет с письменными докладами. То, что доклады должны быть обязательно в письменной форме, позволило ему сразу, естественным образом выделить грамотных сотрудников с образованием среди общей массы малограмотных выходцев из рабочих и демобилизованных солдат. Феликс читал донесения и расспрашивал, давал советы и благословлял работать дальше. Потом, те кто проявлял себя лучшим образом, получали в подчинение новичков, а их было много. Им давались специальные задания и своё направление работы.

Со временем на приём к Председателю приглашался уже относительно небольшой круг ответственных за определённое направление деятельности ВЧК. Они и составили потом костяк руководителей. Те, кто ничем хорошим себя не проявил, но и не был расстрелян за предательство дела революции, взятки и мародёрство, направлялись на руководящие посты в красную армию, партийные органы и на хозяйство.

Позитивным отбором способных сотрудников секретной полиции Дзержинский сумел создать один их самых эффективных органов подавления инакомыслия среди населения поднадзорной страны. Эта же система пристраивания на тёплые местечки выбракованных за некомпетентность, но идеологически верных товарищей, привела ко всеобщей бестолковости руководства на повседневном уровне. Такая общественная конструкция без тотального подавления любого, самого пискливого голоса недовольства существовать не могла. Постоянное усиление органов подавления стало условием выживания государства. Органы надзора над населением превратились в самостоятельную политическую власть вместо того, чтобы защищать демократическую власть народа. Даже упоминание о свободных и честных выборах из кандидатов с различной идеологией стало уголовно наказуемым преступлением.

Яков Блюмкин со своей стороны был циничным комбинатором уровня шахматного мастера, гениальным манипулятором существующих возможностей. Он предпочитал действовать в одиночку, поскольку себе доверял больше остальных. Но даже себе он верил не безусловно, стараясь контролировать и проверять и перепроверять свои собственные чувства. Когда ему приходилось возглавлять операцию группы, то он рассматривал каждого соучастника как разменную фигуру на поле игры. Рисуя в воображении возможные поступки действующих лиц будущего спектакля он строил сценарии на основе представления о нормальных человеческих реакциях, относя каждого участника представления к одному из нескольких десятков массовых типажей, аналогично с театральными амплуа артистов. Его никогда не могли поймать, потому что он видел природным внутренним зрением развитие ситуации на много ходов вперёд и уклонялся от разоблачения и ареста, либо подставив других, либо создав отвлекающее событие. В большинстве случаев его расчёты не содержали ни единой непоправимой ошибки.

Эта пара оказалась идеальным тандемом для продвижения самой тайной операции нарождающегося государства. Государства, построенного на чистом перепаханном войной и революцией кладбище, на котором прорастали некие новые экзотические чертополохи, щедро удобренные костями хозяев прежней жизни. Они будут заняты наполнением могил, которые заставят рыть будущих мертвецов. Сама новая элита займётся обустройством быта и расчисткой проходов между рядами мест погребения. Вещать таблички на могилах не станут, лишняя забота, отвлекающая от построения светлого будущего, как мечтали тогда о построении общества всеобщего безделья, коммунизма, райского устройства жизни для выходцев из ныне привилегированных классов рабочих и бедных крестьян.

– Что понадобится от меня? – Спросил Феликс Дзержинский у Блюмкина, уверенный, что за десять минут молчания, пока они шли от Кремля, тот уже придумал общую концепцию широкой операции. Она должна стать принципом решения поставленной задачи, на данном этапе это ещё даже не план, а общая идея, которая много раз будет корректироваться и меняться в процессе уточнений и исполнения.

Непредвиденные события обязательно внесут неизбежные изменения множества деталей в общей схеме. Но это уже цельная задумка, которая будет исполнена таким образом, что оба они будут в выигрыше. Причём он, Феликс Дзержинский, останется вообще в стороне, как человек совершенно непричастный ни к чему сколь-нибудь криминальному или даже аморальному, как бы неуместно сейчас было само упоминание о концепции морали. Дзержинский был уверен, что Блюмкин его самого, не замажет кровью семьи царя вообще. У каждого конспиратора должен быть хоть один сообщник вне всяких подозрений на самом верху. Высокий покровитель, который прикроет и подчистит неизбежные эксцессы исполнителя.

– Санкция на изготовление нужных документов. Бланки мандатов с твоими подписями, настоящими и поддельными, но похожими на твои. Николай Андреев, ты его не знаешь, это мой давний товарищ, взять в ВЧК, в моё непосредственное распоряжение. Он фотограф, сможет сам изготовить нужные документы не привлекая внимание. Дать распоряжение подписывать, все мандаты и удостоверения, которые Андреев принесёт для «оперативной работы». Командировать в мой отдел сотрудников, которых я отберу. Много не надо. Один – два здесь, в Москве, одного в Петрограде. Устную команду нашим представителям в местах ссылки Романовых исполнять все мои просьбы. Сказать им, что должны подчиняться каждому моему слову беспрекословно, немедленно и буквально. У меня для них должен быть псевдоним. Пусть знают по имени Максим Астафуров, у меня есть такой паспорт ещё со времени выборов в Учредительное собрание.

– Всё?

– Нет, конечно. Мне надо обдумать детали. Пару дней как минимум. В общих чертах идея должна быть в том, чтобы спровоцировать хаос, в котором наши действия будут выглядеть как часть всеобщей неразберихи. Надо проанализировать, какие действия надо предпринять, чтобы спровоцировать сопротивление, которое нам придётся подавлять любыми, самыми жёсткими мерами. В понедельник смогу доложить первые соображения.

– Хорошо. В четыре ко мне в кабинет. Я прикажу подготовить все доклады о семействе Романовых. Придёшь, почитаешь и обсудим.

Феликс прибавил шагу и вошёл в здание ВЧК за минуту до Блюмкина. Вместе в тот день их видел только Ленин и неизвестный часовой на выходе из Кремля, который не обратил на эту пару никакого внимания.

В выходные и первую половину дня понедельника Блюмкин развил бурную деятельность. Он связался с Колей Андреевым и попросил прийти к нему на Лубянку во вторник, чтобы организовать фотомастерскую по изготовлению удостоверений, которые поддельными и назвать трудно поскольку будут иметь законные атрибуты, единственно, что выданы на вымышленные имена.

Основное время до встречи с Дзержинским Блюмкин провёл в библиотеке Московского университета на Моховой. Величественное снаружи здание представляло удручающий вид внутри. Читальные залы были практически пусты, вместо того чтобы быть наполненными жизнерадостными, но притом не шумными, уважающими знания студентами и важно выглядевшими гордыми профессорами, воплощающими плоды просвещения. Сотрудники ещё приходили в присутствие в надежде получить жалование для прокорма, но таковых оптимистов становилось с каждым месяцем всё меньше. Являлись на работу по привычке к умственной деятельности, а главное из страха признаться себе, что прежнего образа жизни, которому они посвятили себя с самого раннего детства, больше нет и для них уже и не будет.

Яков Блюмкин сам находил на полках, брал и пролистывал подшивки газет за последние годы. Его интересовали, в основном, сообщения о членах династии Романовых. Не проводя, разумеется, никакого систематического исследования, он впитывал в себя число и направленность сообщений о каждом потенциальном кандидате на вакантный престол Российской Империи. Его больше всего интересовал вопрос об отношении офицерства к потенциальному Верховному Главнокомандующему. Он старался выделить тех из них, кто мог бы возглавить движение реставрации монархии.

Говоря объективно, реальную опасность представляли только три члена Императорской семьи. Но Ленин сказал устранить всех. В этом был самый основательный смысл. Опасность представляли не столько личности с потенциалом успешного вождя, но самая идея самодержавия. Императорский штандарт можно водрузить над любым Великим Князем или Княгиней. Объединившись, все оппозиционные силы представляли собой почти неодолимую мощь. В ситуации анархии и разрухи, любой порядок, пусть даже самый по-человечески несправедливый, покажется лучшей альтернативой, чем свобода и равенство умереть от голода или в результате грабежа дикой бандой отмороженных дикарей.

В назначенный срок Яков зашёл в кабинет Дзержинского. Окна второго этажа, где располагался кабинет, выходили на улицу. Рядом со зловещим зданием с мистической, наводящей ужас репутацией обиталища приведений, прохожие предпочитали не проходить, спеша перебежать на другую сторону Лубянки, отворачивая головы или смотря под ноги.

– Это тот самый сейф? – Полюбопытствовал Блюмкин, рассматривая высокий металлический шкаф в дальнем углу комнаты. – В него же не влезть. Там полки, наверное, и бумаги.

– Конечно, нет. Я открыл дверь и спрятался за ней. Бомба была самодельная, со шнуром на десять секунд. Времени как раз хватило, ещё три секунды ждал. – Председатель раскрыл обстоятельства случая, из-за которого его прозвали «железным Феликсом». По легенде Дзержинский спрятался от гранаты внутри огромного массивного стального сейфа, что было явным абсурдом. Времени на всю эту эскападу потребовалось бы секунд двадцать, не меньше. И это, даже при самом благоприятном стечении обстоятельств, если бы сейф был почти пустой. Закрыть за собой массивную дверь сейфа практически не возможно, а быстро, ну совсем никак.

Они расположились в кабинете Председателя ВЧК для обсуждения плана «Меморандум Кайзера». Дверь в комнату закрывать не стали, справедливо полагая, что обстоятельная беседа новоиспечённого руководителя контрразведки и главы Чрезвычайной Комиссии дело ординарное и никаких подозрений вызывать не должна. Они и потом, до самого начала воплощения операции в жизнь, проводили беседы у всех на виду. Беседы, о которых никто не запомнил, так скучно они выглядели со стороны.

Яков Блюмкин изложил Дзержинскому свой план. Это заняло всего пять минут. На листах бумаг, лежащих для вида пред ними, не было никаких заметок касающихся предстоящей операции. Блюмкин держал все планируемые акции в голове. Ленин запретил письменную документацию, это была не перестраховка и разумная предосторожность, дело предстояло настолько историческое, что никаких улик оставлять не следовало категорически.

Слушая Якова Блюмкина, Дзержинский поймал себя на мысли, что будь его собеседник чуть постарше, лет на десять, не более, судьба России повернулась бы совершенно иначе. Он стал бы советником Керенского и тот не наделал бы губительных для страны ошибок. Большевиков не допустили бы в страну или сразу арестовали, как предателей. Война закончилась бы победой Священного союза уже сейчас, к лету 1918 или даже раньше. Надо было просто терпеть военные поражения, невзирая на неизбежную оккупацию части страны минувшей зимой, пусть даже потерю обеих столиц. Наполеон занял почти всю страну с Москвой, но подавился и из-за этого потерял Париж. Зато сейчас Россия присоединила бы всю Пруссию и, может ещё какие территории, пол Австрии, например. Да, и о черноморских проливах забывать нельзя. Контрибуции даже от истощённой войной Германии быстро подняли бы народ из нищеты. Наступил бы демократический мир и надолго. – Да… – сказал себе Дзержинский – так могло быть. Только что стало бы с тобой? Сидел бы опять на каторге, если бы не ликвидировали как вражеского агента. Лучше разруха в стране и я борец с ней.

План Блюмкина поражал смелостью. Все нормы цивилизованного поведения государства выброшены в мусорную корзину вместе с буржуазными приличиями и условностями, да и христианской моралью в придачу. Этот план мог сработать. Он требовал от самого Дзержинского серьёзных усилий, особенно вначале. Феликс к этому был готов. Оставалось уточнить ключевые детали.

– Без восстания чехословацкого корпуса обойтись нельзя?