Манипулятор

Он вынырнул из-под земли в подвале особняка, содрогнувшись от резкого перепада температуры. Воздух здесь был неподвижным, спертым, густо пропитанным запахом его собственного безумия, старой плесени и химической смерти, что он принес с собой на одежде и руках. Он с силой, со злым удовлетворением захлопнул тяжелый люк, и оглушительный грохот эхом прокатился по каменным стенам, нарушив давящую тишину его подземного царства.

Наверху, у лестницы, их было двое. Их силуэты вырисовывались в полумраке, залитые трепетным, неровным светом единственной керосиновой лампы. Кира, прислонившаяся к косяку, вся – воплощение напряженного, почти звериного ожидания, и Серафим, массивный и неподвижный, как скала, его лицо скрыто в тени.

Артур медленно поднялся по ступеням, тяжело дыша, чувствуя, как каждая мышца ноет от усталости и нервного перенапряжения. Он сбросил на пол потрепанную кожаную сумку. Она упала с глухим, бессмысленным стуком, словно в ней лежали не инструменты убийства, а просто булыжники.

– Ну? – голос Киры прозвучал как щелчок кнута. Резкий, нетерпеливый, лишенный всяких прикрас. Ее глаза, два узких среза тьмы, впились в него, выискивая малейшую зацепку, признак успеха или провала. – Узнал что-нибудь? Стоило оно того?

Артур остановился перед ней. Вся ярость, все разочарование, вся гнетущая бесполезность этой рискованной ночи поднялись комом в горле, жгучим и горьким. Он не стал сдерживаться. Не для того он нашел ее, вытащил со дна, чтобы теперь надевать маски и играть в дипломатию.

– Ни хуя я не узнал! – его голос сорвался на низкий, ядовитый шепот, полный такой чистой, концентрированной злобы, что Кира невольно отступила на шаг, почувствовав исходящую от него физическую угрозу. – Ни-че-го путного! Этот мокрый червь, этот испуганный, обрюзгший шарик жира ничего не знает! Ни-че-го существенного!

Он резко развернулся и ударил кулаком по ближайшем стеллажу с книгами. Дерево треснуло, полка задрожала, с нее посыпались старые фолианты в потертых переплетах, поднимая тучи едкой, вековой пыли.

– Бачевский, оказывается, свалил в Зиту! Скрылся, сука, как перепуганная крыса! Нарушил свой же собственный, ебанутый приказ! А наш дорогой отец… – Артур фыркнул, и это звучало как предсмертный хрип, полный презрения. – Отец, блядь, обучает Ярослава какой-то херне! Как править! Как быть богом-императором! Как жечь всех и вся ради какой-то высшей, бредовой цели! – Он повернулся к ним, и его лицо в полумраке было искажено гримасой бессильной, всепоглощающей ярости. – Я ползал по вентиляции, как последний таракан, чуть не задохнулся в этой пыльной трубе, а получил… ничего! Ничего, кроме подтверждения, что они все – стадо испуганных, тупых животных!

Тишина, наступившая после его взрыва, была оглушительной и тягостной. Ее нарушил Серафим. Он не пошевелился, не изменил позы, лишь его низкий, хриплый, спокойный голос пророс из темноты, как из-под земли.

– Зато я кое-что узнал.

Артур резко обернулся к нему, будто его дернули за ниточку. Его взгляд, горящий и безумный, уперся в спокойное, невозмутимое, как скала, лицо дворецкого. В его глазах не было ни страха, ни осуждения, лишь усталая готовность делать свое дело.

– Что? – выдохнул Артур, в его голосе все еще дрожала злоба, но уже проступал острый, хищный интерес, способный вмиг затмить любую эмоцию.

– Луиза Равская, – Серафим произнес имя мэра Ипсилона с неспешной тягучестью, смакуя каждый слог, как гурман смакует дорогое вино. – Закатывает маскарад. В своем поместье «Белый острог» на самой окраине Лимбо. Большой, шумный, порочный, с фейерверками. Для так называемой «избранной» публики. Вся гнилая, прогнившая насквозь аристократия будет там. Все, у кого есть деньги, власть или хотя бы наглость притвориться, что они есть.

Артур молчал, заставив себя успокоиться, впитывая каждое слово, пропуская информацию через призму своего холодного, расчетливого ума.

– И там будет… один особый конкурс, – Серафим чуть усмехнулся, и в его глазах мелькнуло глубочайшее, неподдельное отвращение. – Говорят, главный приз… сама Луиза. Вернее, ночь с ней. Единственная в своем роде. Пошлая оказалась баба. Любит позерство, власть и молодую, горячую кровь. Развлекается, как умеет.

Артур замер. Его мозг, еще секунду назад кипевший от бессилия и ярости, заработал с холодной, бесчеловечной, почти машинной скоростью. Он отбросил гнев, как ненужный хлам. Перед ним была цель. Четкая, осязаемая, блестящая, как лезвие.

– Значит, я должен на нем победить, – произнес он тихо, почти про себя, и это прозвучало как окончательный, не подлежащий обсуждению вердикт, высеченный в камне. – Другого шанса подобраться к ней так близко, на расстояние вытянутой руки, не будет. Она сама, по своей глупости и развращенности, выставляет себя на аукцион, как кусок мяса. Глупо… самонадеянно… но идеально для нас.

Он уже видел это во всех деталях: ослепительные огни, танцующие маски, приторная музыка, реки дорогого вина. И он среди них. Невидимый. Смертоносный. Тень с бритвой в руке.

– Для начала тебе понадобится маска, – глухо, констатируя факт, сказал Серафим. – И не абы какая. Не карнавальная побрякушка. Чтобы слиться с той порочной, тщеславной публикой… она должна быть дорогой. Вычурной. Безвкусной. Чтобы кричала о богатстве и статусе. И чтобы скрывала все.

– Когда маскарад? – спросил Артур, его голос снова стал твердым, стальным и властным, каким и должен быть голос принца, пусть и изгнанного.

– Через три дня. Ночь с пятницы на субботу.

– Хорошо. За три дня я смастерю маску. – Он сказал это с такой абсолютной, непоколебимой уверенностью, будто объявлял о решении выпить стакан воды. Не «найду», не «достану», не «куплю». Именно «смастерю». Своими руками. Из подручных материалов. Как когда-то в детстве мастерил рамки для портретов матери, вкладывая в каждую всю свою нерастраченную любовь. Теперь он вложит в это творение всю свою ненависть.

Он развернулся и прошел вглубь дома, в свой кабинет, оставив их стоять в подвале в давящей тишине. Ему нужно было остаться одному. События этой ночи – и провал, и новая возможность – требовали осмысления. Закрепления. Перенесения на бумагу, чтобы обрести окончательную форму.

В кабинете он зажег лампу. Мягкий свет выхватил из мрака массивный дубовый стол, заваленный бумагами, чертежами и книгами по химии, и чистый, толстый дневник в кожаном переплете. Он сел, с наслаждением ощущая тяжесть тела в кресле, взял перо, обмакнул его в чернила. Рука не дрожала.

«Сегодня я убил Томаса Дадлеза, мэра города Тау. Его смерть была тихой и чистой, как и планировалось. Клинически безупречной. Он не сопротивлялся. «Покорность» сделала свое дело – превратила его в послушное, бессловесное животное, готовое на все ради малейшего одобрения хозяина. Он вдыхал пары диметилртути с идиотским, блаженным наслаждением, словно это был аромат дорогих духов, а не невидимая, беспощадная смерть. Выпил остатки до дна. Выбросил пузырек в ночь. Выпил вино. Умер, улыбаясь своему отражению в потолке. Жалкий, ничтожный идиот.

Но информация, полученная от него, оказалась мусором. Пустой шелухой. Он ничего не знал по-настоящему. Ни о конкретных планах отца, ни о точном местонахождении других мэров. Лишь подтвердил, что Бачевский, трусливая, жирная свинья, сбежал в Зиту, нарушив свой же собственный, идиотский указ. И что отец продолжает пичкать Ярослава своими бреднями о величии, о божественном праве, о чистоте империи. Та же старая, заезженная пластинка безумия.

Это провал. Тактический успех и стратегическое поражение. Я ликвидировал одну пешку, но не приблизился к королю. Не приблизился к разгадке тайны матери. Не приблизился к сердцу этой прогнившей системы.

Однако судьба, в лице верного Серафима, подкинула новый шанс. Неожиданный и дьявольски ироничный. Луиза Равская, мэр Ипсилона, устраивает маскарад. Глупый, позерский, порочный бал-маскарад. Где она сама предлагает себя в качестве главного приза. Это ее слабость. Ее высокомерие. Ее слепое пятно. И я использую его. Обязательно использую.

Через три дня я пойду на этот бал. Я выиграю ее жалкий конкурс. Я подойду к ней так близко, что почувствую тепло ее кожи и запах ее духов. И тогда… тогда она заговорит. Расскажет все, что знает. И умрет.

Теперь мне нужна маска. Не просто кусок ткани или кожи на лице. Маска, которая станет моим вторым «я». Моей новой легендой. Маска, за которой я смогу спрятать все: и всю свою ненависть, и всю свою боль, и всего себя самого. Я сделаю ее сам. Из того, что осталось в этом доме. Из обломков прошлого. Из памяти о ней.

Начну с завтрашнего утра.»

Он отложил перо. Чернила медленно сохли на бумаге, впитываясь в нее, как яд в тело, оставляя после себя нестираемый след. Он сидел неподвижно, глядя на незаконченный портрет матери на стене. Ее пустые, ненаписанные глаза, казалось, смотрели на него с безмолвным одобрением. Наконец-то он действовал. Не реагировал на удары судьбы, а наносил их сам. Форсировал события.

Тишину в доме нарушал лишь тихий скреп пера по бумаге да тяжелые, размеренные шаги Артура, который уже начал обдумывать дизайн маски, мысленно перебирая старые вещи в комодах. Это была не просто подготовка к балу. Это была подготовка к очередному, решающему акту великой пьесы под названием «Месть». И на этот раз он не собирался довольствоваться ролью статиста. Он выходил на авансцену. И его выход должен был быть незабываемым.

Глава 7. Маскарад: часть первая

«Но каждый искушается, увлекаясь и обольщаясь собственною похотью.» – Иакова 1:14

Маска лежала на столе, будто выпотрошенный механический паук. Артур сварил ее из обрезков латунного водопровода, шестеренок от старых заводских станков, мутного стекла от керосиновой лампы и кусков черненой стали, отбитых от ограды на заднем дворе. Это был не аксессуар. Это был манифест. Один глаз скрывался за мутным, треснувшим стеклом, другой – в глубокой глазнице, откуда на мир смотрел ледяной, нечеловеческий взгляд самого Артура. Из-под нижней кромки тянулся гофрированный шланг, соединенный с самодельным респиратором на поясе, который с шипом выдыхал клубы белого пара. Она не скрывала лицо – она его отрицала.

Он щелкнул последним замком и повернулся к ним.

Кира, увидев его, отпрянула, будто от удара током. Ее рука инстинктивно потянулась к скрытому клинку.

– Твою мать, Артур! – вырвалось у нее, голос сорвался на хрип. – Это что за пиздец? На тебя, как на уродца, смотреть будут!

Серафим, стоявший в тени, тяжело вздохнул, будто от вида открытой могилы. Он медленно, с театральным разочарованием, покачал головой.

– Блядь, Артур. Я же говорил – «богатую». Чтобы слиться. Позолоту, блестки, хуету всякую. Чтоб пахло деньгами и понтами. А это… – он мотнул головой в сторону маски, – это похоже на то, что выковыряли из жопы какого-то механического дебила. Ты будешь торчать, как… На тебя все глазеть будут.

Из-под маски раздался глухой, металлический голос, искаженный респиратором и яростью:

– Мне это и надо, Серафим. Чтобы глазели. Чтобы запомнили. Я не пришел сюда лизать их позолоченные жопы. Я пришел, чтобы ткнуть их мордой в их же говно. Их роскошь – это трупный тлен, присыпанный золотом. Моя правда – это сталь и пар. Место и время. Не задерживай.

Серафим смерил его взглядом, полным старческой усталости, и швырнул на стол смятый клочок бумаги.

– «Белый острог». Окраина. Полночь. Только ради бога, иди через черный ход. А то прибьют еще до того, как ты войдешь.

Артур собрал свое нехитрое снаряжение: несколько склянок с разной дрянью, кошель, туго набитый монетами – не для взяток, а для отвлечения внимания. Пистолет он оставил в ящике стола. Оружием сегодня будет нечто иное. Он вышел на улицу, и город, как гнилая рана, распахнулся перед ним.

Воздух Лимбо вгрызся в легкие – густой, сладковато-трупный, невыносимый. Он пошел, не спеша, его шаги отдавались по булыжникам глухими, механическими ударами. Город жил своей ночной, собачьей жизнью. Он смотрел из-под маски, словно со дна аквариума, на привычный ад: в переулке трое стражников, похохатывая, добивали прикладами кого-то в лохмотьях. Чуть дальше полыхал костер из старой мебели, и в огне угадывались скрюченные, обугленные конечности. Вонь горелого мяса и экскрементов висела в воздухе, как пропитанная смрадом ткань.

Из-под груды кирпичей выползла крысища, жирная, блестящая, с красными глазами-бусинками. Она протащила через всю улицу отгрызенный палец, оставляя за собой кровавый след, и юркнула в подвал. Артур проследил за ней взглядом.

– Чума уже тут, черт, – просипел он в респиратор, и пар вырвался серым, ядовитым клубком. – Просто медленная и бесплатная.

Пока было время, он не сидел сложа руки. Для Киры он сшил костюм. Не наряд. Вторую кожу. Черную, плотную, не стесняющую движений. С коротким плащом, который не запутается в ногах, и высоким воротником, защищающим шею. И маску – простую, без понтов, закрывающую нижнюю часть лица, оставляющую на виду только глаза – два узких, красных отблеска ненависти. Он вручил ей и клинок – длинный, острый, как бритва, без украшений, созданный только для смерти.

И сейчас, краем запотевшего стекла, он уловил движение в соседнем переулке. Мелькнула черная тень, резкий, точный бросок – и тело стражника, только что справлявшего нужду у стены, беззвучно осело в лужу собственной мочи. Кира выпрямилась, стирая клинок о его же плащ. Ее глаза в прорези маски встретились с его взглядом. Ждали вердикта.

Скольких она уже убила?

Артур из-под своей адской конструкции медленно, тяжело кивнул. Одобрительно. Похвала учителя способному ученику. И пошел дальше, не оглядываясь.

Ничего не менялось. Улицы, как кишки дохлого великана, петляли в бесконечном, блевотном лабиринте. Бесконечные трупы. Бесконечные патрули. Бесконечный, беспросветный пиздец. Он шел сквозь это, как танк, его металлическое дыхание было единственным звуком, не принадлежавшим этому аду.

Наконец, впереди замаячил «Белый острог». Уродливый, вычурный особняк, отгороженный от реальности высоким забором. Оттуда лилась приторная, фальшивая музыка, доносился истерический смех и звон хрусталя – звуки другого мира, мира жирных личинок, пирующих на гниющем трупе.

Охрана у ворот – двое верзил в тесных ливреях, с тупыми, жестокими лицами – уставилась на него, как на пришельца. Их руки потянулись к дубинкам. Артур не снизил скорости. Он дошел до них и надел маску. Защелкнул. Пар с шипом вырвался в ночь, как дыхание дракона.

Он пошел прямо на них, не сворачивая.

– А ну стоять, урод! – один из них выставил вперед алебарду, тыча древком в его грудь. – Ты че, с катушек долбанулся в таком виде? Свали отсюда на хер, пока не прибили!

– Досмотр, – прохрипел второй, подходя сбоку. Его глаза бегали по маске, пытаясь понять, шутка это или угроза. – Снимай эту хуйню. И плащ. Быстро, мудила!

Они обшарили его грубо, по-тюремному, с привычной злобой. Общупали карманы, ощупали пояс, заглянули под плащ. Их пальцы, привыкшие к холодному оружию, искали знакомые формы. Но нашли лишь склянки, монеты, странные инструменты.

– Где ствол? – рыкнул тот, что постарше, в упор глядя в мутное стекло глаза-фонаря.

– Не ношу, – раздался из-под маски ровный, металлический голос. – Зачем? Чтобы такие, как вы, нашли повод меня задержать? Я пришел развлекаться. А не воевать.

Стражник плюнул ему почти под ноги.

– Пошел на хуй, паяльник ебаный. И чтоб я тебя больше не видел. Иди, пугай их там.

Артур прошел, не удостоив их больше взглядом. Его стальное сердце билось ровно. Первый круг ада пройден. Теперь – пир во время чумы.

* * *

Артур скинул с плеч свой длинный, пропитанный запахом дыма и металла плащ. Под ним оказался не менее потрепанный, но прочный и темный костюм, сшитый из грубой ткани, с множеством карманов и креплений – рабочая одежда механика-одиночки. Он молча протянул Кире сверток.

– Держи. Это теперь твое. Носи на здоровье.

Кира развернула ткань. Внутри лежал тот самый костюм – угольно-черный, облегающий, с высоким воротником и коротким, не сковывающим движений плащом. Рядом – маска, закрывающая нижнюю часть лица, и клинок. Не украшенный побрякушками аристократа, а идеальный инструмент: длинный, острый как бритва, с рукоятью, обмотанной черной кожей для надежного хвата.

Пока паяльная лампа выжигала ему глаза и он варил свою адскую маску, его руки сами, по старой памяти, шили и это. Руки, помнившие иглу и нить лучше, чем оружие.

Он посмотрел на свой костюм, на свой клинок, лежащий на столе рядом с маской. Издал короткий, сухой звук, похожий на смешок, искаженный респиратором.

– Меня туда с этим не пустят. – Он кивнул на оружие. – Охрана обыщет, как вошь в башкирской казарме. Отнимут. А может, и прибьют для порядка. Оставлю тут.

Кира, не отрываясь от изучающего взгляда на костюм, понимающе угукнула. Коротко, почти по-звериному. Она примерила вес клинка в руке, и ее глаза блеснули в полумраке подвала тем самым хищным, одобрительным огоньком. Ей не нужны были слова. Она понимала язык действия, язык стали и практичности. Этот подарок был ценнее любых речей. Это было доверие. Это было оружие.

* * *

Артур провел ладонью по холодной, шероховатой штукатурке фасада, двигаясь словно тень вдоль ослепительно белых стен «Белого острога». Его пальцы, привыкшие к грубым поверхностям подземелий, скользили по идеально обработанному камню, выискивая хоть малейшую неровность, щель, намек на служебный лаз. Ничего. Архитектор, строивший эту позолоченную клетку, явно знал свое дело. Все было выверено, подогнано, запечатано намертво. Окна первого этажа – узкие, как бойницы, забранные коваными решетками, стилизованными под изящные виноградные лозы. Но между прутьев не просунуть даже палец. Выходить придется так же, как и входить – через главный вход, под пристальными, тупыми взглядами стражников, под перекрестным огнем их подозрений. Херово, – холодно констатировал он про себя, не испытывая ни страха, лишь досаду на неудобство. – Однохуйственно, но что поделать.

Он толкнул массивную дубовую дверь, инкрустированную черным деревом и перламутром, и на миг замер на пороге, подавленный масштабом открывшегося пространства. Зал был похож на пасть гигантского, спящего чудовища, усыпанную драгоценностями. Высота потолков заставляла голову кружиться, казалось, там, наверху, под самым куполом, расписанным фресками с похабными сценами из жизни древних богов, могла бы летать птица. Все вокруг слепило: позолота на лепнине, на рамах картин, на ножках мебели; хрустальные подвески люстр, каждая величиной с его голову; отполированный до зеркального блеска мраморный пол, в котором отражались искаженные, праздные рожи гостей. И над этим макетом рая, построенного на костях, лилась живая музыка. Не механическая шарманка, не фонограф, а настоящий струнный квартет – четыре человека в черных фраках, с невозмутимыми лицами, выводившие сложные, печальные и сладкие, как разлагающийся фрукт, пассажи. Умно, – беззвучно признал Артур, его аналитический ум сразу оценил замысел. – Музыка заглушит любой нежелательный звук. Вопль. Стекло. Выстрел. И все при этом чувствуют себя такими утонченными.

Он двинулся внутрь, его механическое дыхание шипело в такт виолончели, сливаясь с общим гулом. Он стал бродить по залам, медленно, будто любуясь, но на самом деле впитывая все, как губка. Отмечал расположение каждой двери, каждого занавешенного окна, каждого потенциального укрытия. Фиксировал в памяти лица охраны – их было много, они стояли неестественно прямо, и их глаза, пустые и профессиональные, скользили по гостям, выискивая малейшую угрозу. Он пришел одним из первых не из-за нетерпения, а для рекогносцировки. Целый час он потратил на то, чтобы изучить поле будущей битвы.

Где-то на втором этаже, в полутемной, пропитанной запахом дорогого табака и коньяка комнате для курения, он наткнулся на брошенное на бархатном диване кружевное женское белье. алое, ажурное, дорогое. Он остановился, глядя на него с ледяным отвращением. Уже начинается, – подумал он, и его пальцы непроизвольно сжались. – Еще даже не объявили правила, а они уже сбрасывают лишнее. Животные в костюмах.

Гости были одеты в шелк, бархат, камлот, расшитые золотыми нитями. Их маски – настоящие произведения искусства, созданные, чтобы соблазнять и скрывать: изящные полумаски с позолотой и стразами, венецианские мотивы с длинными носами, украшенные павлиньими перьями, томные вуалетки. Рядом с ними его стальная, дышащая паром голова выглядела инопланетным кошмаром, вырвавшимся из самых темных кошмаров Лимбо. Некоторые гости, уже изрядно набравшиеся дорогого вина, покачиваясь, подходили к нему, тыча в него пальцами в перчатках.

– Боже мой, что это за ужас на вашем лице? – хихикала дама в маске кошки, опираясь на руку кавалера. – Вы что, на паровоз упали?

– Надеюсь, под этим хламом скрывается хоть что-то симпатичное, – фыркнул другой, его голос был слизким и самодовольным. – А то придется вас выставить, портите вид.

Артур не удостаивал их ответом. Он просто проходил мимо, оставляя их хихикать у себя за спиной, его единственный видимый глаз смотрел прямо перед собой, не видя их. Он был здесь не для них.

И вот, ровно через час после его прихода, появилась она. Луиза Равская. Ее появление было обставлено как театральный выход. Сначала музыка смолкла, затем заиграл торжественный марш, и она возникла наверху главной лестницы, вся в белом, словно невеста, готовящаяся к жертвоприношению. Платье – струящееся, почти невесомое, открывающее больше, чем скрывающее. Маска – маленькая, золотая, закрывающая лишь глаза, чтобы все видели ее насмешливую, чувственную улыбку.

– Дорогие, дорогие мои гости! – ее голос, звонкий и поставленный, легко заполнил собой огромный зал. – Какое счастье видеть вас всех здесь, в моем скромном доме! Ешьте, пейте, наслаждайтесь – все лучшее я приказала приготовить лично для вас! Но помните… – она сделала театральную паузу, обводя зал влажным, блестящим взглядом, – лишь один, самый достойный, проведет со мной эту ночь. Ночь, которую вы не забудете никогда.

В зале пронесся возбужденный гул. Артур замер, чувствуя, как по его спине, под грубой тканью костюма, бегут ледяные мурашки. Он уже мысленно прикидывал, в какое именно место и с какой силой ударить Серафима за этот пиздец. Это было хуже, чем любая западня. Это было унизительно.

– Все очень просто! – Луиза рассмеялась, и ее смех был похож на падение хрустальных бокалов. – Найдите три пары моих трусиков! Да-да, вы не ослышались! Я спрятала их тут специально для вас, в самых неожиданных местах! – Она снова залилась смешком, прикрыв рот изящной ручкой. – Можете даже… понюхать их, если найдете! Я не против!

Зал взорвался похабным, животным хохотом. Кто-то визжал от восторга, кто-то аплодировал, кто-то уже осматривался с новым, жадным интересом. Артур стоял, словно вкопанный в сияющий пол. Возмущение, холодное, густое и ядовитое, поднималось у него из самого нутра, грозя разорвать грудь. Это было на несколько порядков хуже, чем он мог представить. Глупо, пошло, унизительно до тошноты.

– И запомните! – Луиза внезапно перестала смеяться, ее голос стал твердым и властным, стальным лезвием, обернутым в шелк. – Отдамся только тому, у кого окажутся все три. Ровно три. Не одну, не две – все три! Вы можете меняться, можете торговать, можете отбирать их друг у друга! Я только за! Но только полный комплект откроет дверь в мой будуар! На все про все – полтора часа! Время… пошло!

Это был сигнал к началу безумия. Словно сбросили цепь с голодных, специально не кормленных псов. Мужчины, а за ними и некоторые женщины, с визгом и криками кинулись на поиски. Изящные столики опрокидывались, с них с грохотом летели дорогие сервизы, хрусталь, яства. Скатерти срывались, люди ползали на коленях, шарили руками под диванами, в щелях между роскошными подушками. Артур, стиснув зубы до хруста, заставил себя двигаться. Он должен был играть по этим правилам, какими бы отвратительными они ни были. Он вспомнил про белье на втором этаже. Рванул туда, расталкивая обезумевших от азарта гостей. Комната для курения была пуста. На диване не было ничего. Кто-то уже успел.

Он шел дальше по коридору, его датчики были на пределе. И заглянув в одну из глубоких, полутемных ниш, он увидел это. Там, в кожаном кресле, сидел мужчина в дорогом костюме и маске быка. Он откинулся на спинку, зажмурившись, и с глубоким, сладострастным всхлипом прижимал к лицу ажурную шелковую полоску, вдыхая ее запах. Артур, не раздумывая, на полном ходу влетел в нишу и с размаху, со всей силы, ударил его ногой в висок. Раздался глухой, костяной щелчок. Мужчина в маске быка беззвучно осел, его тело обмякло, белье выпало из ослабевших пальцев. Артур подобрал его, не глядя на лицо побежденного, сунул в глубокий карман своего плаща и пошел дальше, не оглядываясь. Это была пара номер один.