Сказка для взрослых. Книга третья

Выйдя на улицу, она подняла лицо к небу, затянутому типичной питерской дымкой. Моросил мелкий, колючий дождь. И она засмеялась. Тихо, про себя. Это был смех освобождения, смех человека, который впервые в жизни почувствовал почву под ногами. Не ту, что ему подарили, а ту, что он создал сам.

Теперь начиналась самая сложная и самая увлекательная часть. Создание ее детища. Она назвала его просто – «Vintage Code». Код Винтажа. Идея была в том, чтобы подбирать вещи не просто как старую одежду, а как шифр к определенной эпохе, настроению, характеру. Каждое платье, каждый жакет, каждая брошь должны были нести в себе историю, которую она поможет разгадать новому владельцу.

Она превратила свою комнату в коммуналке в штаб-квартиру. Отодвинула кровать, освободив место для склада, установила простой фотофон из рулона белой бумаги, купила на сбережения хорошую веб-камеру для съемки. Деньги, отложенные «на черный день», который уже наступил и который она пережила, теперь вкладывались в день новый.

Знания, полученные в бутике, были бесценны. Она знала, как оценить состояние вещи, как определить эпоху по крою, фурнитуре, ткани. Она научилась выводить трудные пятна, реставрировать мелкие потертости, отдавать вещи в профессиональную химчистку. Это была техническая, приземленная сторона дела, и она владела ею в совершенстве.

Но была и другая сторона. Тонкая, почти магическая. Вкус, отточенный в богемных кругах Петербурга, на выставках Арсения, на вечеринках в лофтах. Она научилась чувствовать не просто «старую вещь», а ее ауру. Она могла взять в руки платье семидесятых и понять, подойдет ли оно хрупкой блондинке-художнице или его дерзкий крой оценят дерзкая журналистка. Она видела в винтаже не ностальгию, а актуальность. Умение сочетать, казалось бы, несочетаемое – кружевную блузку сороковых с рваными джинсами, бархатный смокинг восьмидесятых с легкой шифоновой юбкой.

Каждый день теперь был похож на охоту за сокровищами. Она объезжала барахолки, заброшенные склады, общалась с перекупщиками, ездила в пригороды, где в старых домах еще можно было найти настоящие реликвии. Она научилась торговаться не из жадности, а как азартный игрок, чувствующий истинную ценность лота.

Потом наступал вечер, и ее комната превращалась в фотостудию. Она не просто снимала вещи на вешалке. Она создавала образы. Надевала платья, подбирала аксессуары, училась выставлять свет, чтобы бархат отливал благородной глубиной, а бисер на платье двадцатых годов сверкал, как слеза. Она писала описания. Не сухие аннотации вроде «платье, хлопок, 80-е», а небольшие, почти поэтические зарисовки.

«Платье для коктейля, конец 50-х. Шелковый атлас, цвет спелой вишни. Представьте: приглушенный свет абажура, томный голос Эллы Фицджеральд, шелест юбки-колокола в такт неспешному разговору. Для той, кто уверен, что сексуальность – это недосказанность…»