Сказка для взрослых. Книга третья

Я хотела, чтобы он стал моим личным антидотом от Виктора. Чтобы его ласка нейтрализовала тот яд. Но он был просто парнем, который хотел легкого секса. И я, зная это, позволила себе поверить в сказку. Я снова переложила на него ответственность за свои чувства.

Затем в памяти всплыл Арсений. Харизматичный, богемный, живущий в мире искусства и вседозволенности. Он казался ей воплощением свободы. Тем, кто вырвался из оков обыденности, кто творит свою реальность. В нем она снова, как когда-то в Викторе, искала проводника. Но уже не в мир власти и денег, а в мир духа, красоты, интеллектуальных дерзаний. Она позволила ему вовлечь себя в свои перформансы, в свой хаос, веря, что это и есть путь к настоящей, освобожденной себе. Она снова отдала ему бразды правления – на этот раз своей идентичностью. Позволила ему лепить из себя образ, объект, экспонат. Она думала, что он, художник, видит в ней глубь, суть. А он видел лишь интересный материал, живую плоть для своих провокаций.

Я хотела, чтобы он сделал меня интересной, значимой, принадлежащей к миру избранных. Я снова ждала, что кто-то со стороны придет и наделит мою жизнь смыслом. А он просто взял мою историю, мою боль и сделал из них искусство. Я снова была материалом, а не соавтором.

И наконец, Игорь. Самый болезненный, самый свежий образ. Его спокойные глаза, его умные руки, его тихий, уверенный голос. Он не был ни карающим отцом, ни легкомысленным братом, ни харизматичным гуру. Он был… взрослым. Тем, кем она сама мечтала стать. Ровным, стабильным, надежным. И в этом она совершила самую страшную ошибку. Она увидела в нем не партнера, а спасателя. Последний шанс. Плавучий островок после кораблекрушения.

Она отдалась ему с отчаянной надеждой, что его любовь, его принятие смоют все грехи, залечат все раны, превратят ее из Юли-Анжелики, из Юли-жертвы, в Юлю-любимую, Юлю-нормальную. Она возложила на него титаническую задачу – исцелить ее душу. И в самый критический момент, когда прошлое постучалось в дверь в лице Виктора, она не смогла опереться на собственную силу. Она снова побежала к своему демону, к тому, кто олицетворял ее падение, потому что в глубине души все еще верила, что только он, сильный и властный, может решить ее проблемы, пусть и через унижение. А потом, охваченная стыдом, пришла к Игорю с исповедью, подсознательно ожидая… чего? Что он снова спасет? Что он простит, поймет, возьмет на себя груз ее ужасного поступка?

Я сказала ему всю правду не потому, что хотела быть честной. А потому, что хотела, чтобы он взял на себя и эту правду тоже. Чтобы он сказал: «Ничего, я справлюсь, я тебя люблю, мы вместе переживем». Я хотела сделать его ответственным за мое падение, за мой срыв. Я снова искала папу, который простит своей непослушной дочери все ее грехи. Но он не был моим папой. Он был мужчиной, который хотел равную партнершу. А я предложила ему роль спасателя при утопающей, которая сама топится.

Глаза в зеркале стали сухими. Ярость, та самая, первая искра, что родилась во время разговора с Мариной, разгоралась, пожирая остатки жалости к себе. Она горела ровным, холодным пламенем, выжигая изнутри всю ту ложь, на которой она строила свои отношения с миром.

Это были не они – Виктор, Егор, Арсений, клиенты, Игорь – виноваты в ее несчастьях. Это она сама, с завидным постоянством, перекладывала ответственность за свою жизнь на их плечи. Она искала в них то волшебную палочку, то жилетку, то спасательный круг. Она отдавала им свою силу, свою волю, свое право принимать решения и самой нести за них ответственность.

Виктор не заставлял ее садиться в машину. Она сама сделала этот выбор, ослепленная мечтой о Петербурге. Она сама позволила ему себя унизить, потому что боялась остаться одна в незнакомом городе.

Она сама, отчаявшись, зарегистрировалась на том сайте. Никто не вел ее под дулом пистолета. Она сама надела маску Анжелики, сама научилась отделять душу от тела, сама решила, что ее тело – это валюта, которую она может тратить.

Игорь не заставлял ее любить себя. Она сама возвела его на пьедестал, сама сделала его единственным светом в своем темном царстве, сама возложила на него непосильную ношу – быть и любовником, и терапевтом, и спасителем.

И когда он не выдержал, когда ушел, она не винила себя за то, что сломала его доверие своим поступком с Виктором. Она винила его за то, что он не смог вынести ее правды. Она снова делала его ответственным за свои ошибки.

Цепочка разорвалась. Прозрение было болезненным, как хирургический надрез без анестезии. Оно резало по живому, по всем ее больным местам, по всем ее детским иллюзиям. Но за этой болью приходило странное, почти пугающее ощущение… свободы.

Если это она сама во всем виновата, значит, это она сама может все исправить. Если это она отдавала свою силу, значит, она может ее вернуть. Если она сама позволяла другим определять свою ценность, значит, она сама может эту ценность установить.

Она больше не была той наивной девочкой из провинции. Она не была жертвой Виктора. Она не была проституткой Анжеликой. Она не была музой Арсения. Она не была несчастной любовницей Игоря.

Она была Юлей. Той, кто прошла через все это. Той, кто совершал ошибки, падал, унижался, предавал и предавалась. Той, кто выживал как умел. И сейчас, стоя на самом дне, которое она сама себе и вырыла, она наконец-то поняла простую и страшную истину: спасать ее было некому. Потому что никто, кроме нее самой, не прошел ее путь. Никто, кроме нее, не знал всей глубины ее падений и всех отблесков ее надежд. Никто не мог исцелить ее раны, кроме нее самой.

Ответственность. Это слово всегда казалось ей тяжелым, скучным, взрослым. Чем-то, что отнимает свободу. Теперь она понимала – именно ответственность и есть единственная настоящая свобода. Свобода от мнения других, от их оценок, от их одобрения или осуждения. Свобода самостоятельно решать, кто ты и куда идешь.

Она медленно выпрямилась. Плечи, сгорбленные под тяжестью стыда и горя, сами собой расправились. В отражении она все еще видела бледное, уставшее лицо, но взгляд… Взгляд был уже другим. В нем не было прежней растерянности или мольбы. В нем была решимость. Твердая, холодная, как гранит питерских набережных.

Она обвела взглядом убогую ванную комнату с облупившейся краской, ржавыми подтеками на кране, запотевшим зеркалом. Это было не дно. Это была точка отсчета. Нулевой километр ее новой жизни.

Она повернулась, вышла из ванной и твердыми шагами направилась на кухню. Миска с супом все еще стояла на столе, но теперь она была не символом капитуляции, а просто едой. Топливом. Топливом для предстоящей дороги.

Она села, взяла ложку и поднесла ее ко рту. Суп был теплым, наваристым, пах лавровым листом и домашней курицей. Он был простым и честным. Как и все, что ей теперь предстояло делать.

Мысленный монолог закончился. Внутри воцарилась та самая оглушительная тишина, что бывает после бури. Но это была не тишина пустоты, а тишина концентрации. Тишина перед началом большого, трудного, но своего пути.

Она доела суп до последней ложки. Поставила миску в раковину. Подошла к окну и распахнула его.

В лицо ударил холодный, влажный питерский воздух, пахнущий рекой, выхлопными газами и далекими надеждами. Она сделала глубокий вдох, впуская в себя весь этот город – его красоту и его уродство, его соблазны и его разочарования, его мосты и его трещины.

Он больше не был для нее городом мечты или городом кошмара. Он был просто городом. Местом, где она жила. Ареной, на которой ей предстояло сразиться за самое главное – за саму себя.

И впервые за долгое время она почувствовала не страх и не боль, а нечто иное. Непоколебимую, железную решимость. Пришло время спасать себя самой. И она начинала прямо сейчас.

Глава 4

Кабинет оказался не таким, каким она его представляла. В ее воображении, подпитанном фильмами, рисовалась строгая, почти стерильная комната, кожаная кушетка, седовласый старец с бородкой и блокнотом в руках, взирающий на нее свысока, проницательным взглядом выискивая в ее душе все тайные изъяны.

Реальность была иной. Небольшая, но уютная комната, окна в панорамных окнах выходили в сквер, и свет, пусть и серый, питерский, заливал пространство, делая его воздушным. Пастельные тона на стенах, пара кресел с высокими спинками, стоящих не друг напротив друга, а под небольшим углом, будто для дружеской беседы. На полках не стопки научных фолиантов, а живые цветы в горшках, несколько абстрактных картин и аккуратные стопки книг по психологии, но не пугающих своей толщиной. И женщина. Не старец. Женщина лет сорока пяти, с мягкими, усталыми глазами цвета ореха и седыми прядками в темных волосах, убранных в небрежный пучок. На ней была не строгий костюм, а просторная блуза из льна и удобные брюки.

– Юлия? – ее голос был таким же, как и все здесь, – спокойным, теплым, лишенным всякой оценки. Он не сулил чуда, но и не пугал. – Проходите, присаживайтесь. Куда вам будет удобнее?

Юля молча указала на кресло поближе к двери. Инстинктивно выбрав позицию для отступления. Она чувствовала себя не в своей тарелке. Весь ее внутренний монолог, вся та ярая решимость, что родилась в ванной комнате и окрепла за последние дни, пока она заставляла себя вставать, умываться, выходить на улицу за продуктами, – все это куда-то испарилось. Осталась лишь глупая, детская робость. Она была здесь, потому что это был следующий пункт в списке «что делать, чтобы выжить». Пункт, который поставила себе сама. Но теперь, оказавшись здесь, ей хотелось сбежать.

Она села, сжимая в руках сумку, как щит. Тело было напряжено до дрожи.

Психолог – она представилась Ириной Петровной, но разрешила просто Ирина – заняла соседнее кресло. Не напротив, а чуть сбоку. Чтобы не смотреть в упор.

– Спасибо, что пришли, – сказала Ирина. – Первый раз – это всегда самый сложный шаг. Расскажите, что вас ко мне привело?

Простой вопрос. Очевидный. Но от его простоты в горле у Юли встал ком. С чего начать? С серого города своего детства? С черного внедорожника Виктора? С денег, оставленных на полу в квартире с панорамным видом? С тысяч лиц клиентов, слившихся в одно безликое пятно? С Игоря? С его ухода?

– У меня… проблемы, – выдавила она наконец, и собственный голос показался ей жалким, ничтожным. – С мужчинами. С… с самой собой.

Ирина кивнула, не выражая ни удивления, ни сочувствия. Просто приняла к сведению.

– Проблемы с мужчинами и с самой собой обычно тесно связаны, – заметила она. – Не хотите ли рассказать, с чего все началось? С самой первой проблемы, которую вы можете вспомнить.

Самая первая проблема. Юля закрыла глаза, и перед ней возник не Виктор, не Петербург, а ее собственная комната в родительском доме. Она сидела на кровати, а за стеной слышались сдержанные, но злые голоса родителей. Они не ссорились громко, не били посуду. Они просто тихо ненавидели друг друга, и эта тихая ненависть пропитывала стены дома, как сырость.

– Я всегда чувствовала себя… не на своем месте, – начала она медленно, с трудом подбирая слова. – Дома. В своем городе. Как будто я родилась не там, где нужно. И я ждала, что кто-то придет и… заберет меня. Увезет. Покажет мне, где мое настоящее место.

– Кто-то? – мягко переспросила Ирина.

– Принц, наверное, – горько усмехнулась Юля. – Как в сказке. Сильный, красивый, на белом коне. Он должен был появиться и все исправить. Сделать мою жизнь значимой.

– И он появился?

– Да. Только не на белом коне. На черном внедорожнике.

Имя Виктора она не назвала. Пока не назвала. Но рассказ потек сам собой, подгоняемый месяцами молчания и необходимостью наконец-то излить это кому-то, кто не будет осуждать, не будет бросаться готовыми советами, не будет смотреть на нее с жалостью или с презрением. Она рассказывала обрывками, путаясь, возвращаясь назад. О встрече с Виктором, о побеге из дома, о той роковой ночи в мотеле, о том, как он бросил ее в Петербурге.

Ирина слушала. Внимательно, не перебивая. Лишь изредка она задавала уточняющие вопросы, но не о фактах, а о чувствах.

– Что вы чувствовали, когда садились в его машину?

– Что вы почувствовали утром, после той ночи?

– О чем вы думали, когда он уезжал, оставив вас одну?

И каждый раз Юля вынуждена была копаться в себе, вытаскивая на свет те эмоции, которые старательно закапывала. Страх. Головокружение. Стыд. Боль. Одиночество. И… странное, извращенное чувство собственной значимости. Ее, провинциальную девочку, выбрал такой мужчина. Он обратил на нее внимание. Это было больно, унизительно, но это было хоть какое-то подтверждение того, что она не просто серая масса, не просто пылинка.

– Вы сказали, чувствовали собственную значимость, – повторила Ирина. – Помните ли вы другие моменты в жизни, до Виктора, когда вы чувствовали себя значимой? Ценной?

Юля задумалась. Школьные победы на олимпиадах? Родители кивали, говорили «молодец», но в их глазах не было того огня, той настоящей гордости. Влюбленности? Мимолетные, ни к чему не обязывающие. Она всегда была слишком мечтательной, не от мира сего. Ее ценность… Ее ценность всегда определялась извне. Оценками. Взглядами мальчиков. А потом – вниманием таких мужчин, как Виктор.

– Нет, – тихо призналась она. – Наверное, нет.

Разговор плавно перетек к Егору, к Арсению. С каждым новым именем, с каждой новой историей, клубок, который она тащила за собой, начинал понемногу распутываться. Она сама, вслух, слышала повторяющийся паттерн. Она входила в отношения не как равная, а как просительница. Просительница любви, внимания, спасения, подтверждения своей значимости. И каждый раз, не получая этого в полной мере, либо разбивалась о жестокость реальности, как с Егором, либо сама разрушала себя в этих отношениях, позволяя себя использовать, как с Арсением.

Потом наступила самая трудная часть. «Анжелика». Она говорила об этом с трудом, с длинными паузами, глотая воздух, чувствуя, как горит лицо. Она не вдавалась в физиологические подробности, она говорила о чувствах. Об отчуждении от собственного тела. О том, как научилась разделять себя на две части – ту, что действовала, улыбалась, стонала, и ту, что наблюдала за всем этим со стороны, холодно и отстраненно. Она говорила о стыде, который стал ее второй кожей. О деньгах, которые сначала были спасением, а потом – просто цифрами, платой за собственное небытие.

Ирина слушала по-прежнему внимательно, и в ее взгляде не было ни капли осуждения. Была лишь сосредоточенность. И это, с одной стороны, успокаивало, а с другой – злило. Почему она не осуждает? Почему не кричит, не ужасается? Разве это нормально? То, что она делала?

– Вы много говорите о стыде, – заметила Ирина, когда Юля замолчала, исчерпав себя. – А как вы думаете, за что именно вы себя больше всего стыдите? За то, что занимались этим? Или за что-то другое?

Юля сжала кулаки. Голова раскалывалась от напряжения.

– За все, – прошептала она. – За то, что была такой слабой. За то, что позволила всему этому случиться. За то, что не смогла остановиться. За то, что… что я это заслужила.

Последняя фраза вырвалась сама собой, и она сама поразилась ей.

– Заслужили? – Ирина наклонила голову. – Что значит «заслужили»?

– Я… я сама во все это ввязалась! – голос Юли сорвался, в нем снова зазвучали слезы, но на этот раз это были слезы ярости, направленной на саму себя. – Я была не ребенком! Я могла сказать «нет»! Я могла не садиться в ту машину! Я могла не регистрироваться на том сайте! Я могла не бежать к Виктору, когда Игорь…

Она замолчала, перехватывая дыхание.

– Когда Игорь? – мягко подтолкнула ее Ирина.

И тут прорвало. Она заговорила об Игоре. О том, как он казался ей другим. Как она поверила, что наконец-то нашла того, кто видит в ней личность. Как она, испуганная его предложением переехать к нему, испугавшаяся новой зависимости, сама же и разрушила все, побежав на зов своего старого демона. И как потом, вместо того чтобы бороться, вместо того чтобы пытаться объясниться, она просто… легла и решила умереть. Не физически, но духовно.

– Я снова все испортила! – рыдала она, уже не стесняясь слез. – Я возложила на него все свои надежды! Я хотела, чтобы он спас меня от меня же самой! А когда он не справился с этой ролью, я его предала! А когда он ушел, я просто сдалась! Я слабая! Я никчемная! Я…

Она не могла продолжать. Рыдания душили ее. Она схватилась за подлокотники кресла, стараясь удержаться в реальности, чувствуя, как ее выворачивает наизнанку от этой боли, этого стыда, этой ненависти к себе.

Ирина не подошла, не стала ее утешать. Она дала ей выплакаться, просто находясь рядом. Присутствуя.

Когда рыдания поутихли, Ирина сказала спокойно:

– Юлия, то, что вы только что описали – это не слабость. Это огромная, неподъемная усталость. Усталость от многолетней борьбы. Борьбы за выживание. Вы говорите, вы могли сказать «нет». В какой момент? Когда вас бросили одну в незнакомом городе без денег, без поддержки, с растоптанной самооценкой? Когда общество предлагает женщине считанные способы быстро заработать, и все они так или иначе связаны с эксплуатацией ее тела? Вы сделали то, что казалось вам единственным выходом в тот момент. Вы выживали. А выживание – это не про достоинство. Это про то, чтобы остаться в живых.

Юля подняла на нее заплаканные глаза. Эти слова не оправдывали ее поступков. Но они… помещали их в иной контекст. Не в контекст «плохой» или «хорошей» девушки, а в контекст человека, попавшего в экстремальные обстоятельства.

– Но я… я продолжала это делать, даже когда появились другие варианты, – прошептала она. – Я привыкла. Мне казалось, что я ничего другого не заслуживаю.

– И это ключевой момент, – кивнула Ирина. – Мы не будем сегодня искать оправданий и не будем выносить приговоров. Сегодня мы просто начали раскладывать по полочкам тот тяжелый груз, который вы несете. Вы принесли его сюда. В этот кабинет. И теперь он здесь. Он не только внутри вас. Мы на него смотрим. Мы его изучаем. И шаг за шагом мы будем решать, что из этого груза является необходимым опытом, а что – ядовитыми убеждениями, которые вам мешают.

Она сделала паузу, дав Юле время осознать это.

– То, что вы сделали сегодня – пришли сюда и проговорили даже самые болезненные вещи – это огромная сила. Не слабость. Сила. И та ярость, которую вы по отношению к себе испытываете, – это тоже сила. Просто пока что она направлена не туда. Вместо того чтобы разрушать себя ею, мы попробуем направить ее на строительство. На строительство той Юлии, которой вы хотите быть.

Сквозь оконное стекло пробился луч солнца, прорвавшийся сквозь питерскую облачность. Он упал на ковер, легким золотым квадратом. Комната, которая в начале сеанса казалась чужой и пугающей, теперь ощущалась как убежище. Место, где можно быть сломанной. Где можно не притворяться сильной. Где тебя слушают. Не для того, чтобы использовать твои слабости, а для того, чтобы помочь их исцелить.

Боль никуда не ушла. Она была все такой же острой, режущей. Стыд все еще жёг изнутри. Но к ним добавилось что-то еще. Что-то, чего она не чувствовала очень долго. Осторожная, робкая, но – надежда. И странное, почти физическое ощущение облегчения. Как будто с ее плеч сняли гирю, которую она тащила так долго, что уже забыла, каково это – идти налегке.

Она вышла из кабинета через полтора часа, чувствуя себя абсолютно опустошенной, выпотрошенной. Но в этой опустошенности была не мертвая пустота, а тишина после бури. Она стояла на крыльце, глотая холодный воздух, и смотрела на проезжающие машины, на спешащих людей.

Они не знали, через что она только что прошла. Они не видели, какой ад творился в ее душе. И в этом был свой особый, горький покой. Ее борьба была невидимой для мира. Но она началась. Прямо сейчас. С того, что она пришла сюда и позволила другому человеку заглянуть в ее ад.

Она не знала, сколько времени займет этот путь. Не знала, сможет ли она когда-нибудь простить себя. Но она знала одно – она сделала первый, самый трудный шаг. Она распаковала свой чемодан с камнями. И теперь предстояло решить, какие камни выбросить, а какие – отполировать и превратить в фундамент для новой жизни.

В кармане пальто лежала визитка Ирины с датой следующей встречи. Юля коснулась ее пальцами, как талисмана. Это был не пропуск в рай. Это была карта, которая могла помочь ей не заблудиться в лабиринте ее собственной боли. И на сегодняшний день этого было достаточно.

Глава 5

Ощущение было странным, почти пугающим в своей новизне. Не пустота, не ярость, не отчаяние – а плотная, тяжелая, звенящая тишина внутри, похожая на воздух после грозы. В этой тишине не было больше места для посторонних голосов – осуждающего шепота Виктора, оправданий Игоря, ядовитых стрел Арсения. Здесь, в самом центре ее существа, оставался только один голос. Ее собственный. Тихий, но невероятно четкий.

Он прозвучал утром, когда она стояла перед зеркалом, собираясь на работу в винтажный бутик. Она смотрела на свое отражение – все еще бледное, все еще с тенями под глазами, но уже не разбитое, а собранное. И этот внутренний голос сказал просто: «Хватит».

Не «я не могу», не «я устала», не «мне больно». Просто – «хватит». Констатация факта. Как будто невидимая шестеренка повернулась внутри, защелкнулась, и механизм ее жизни перешел на иной режим работы.

Она пришла в бутик на полчаса раньше, до открытия. Хозяйка, Елена Викторовна, женщина с уставшим лицом и вечной пачкой сигарет в сумочке, разбирала новую поставку, развешивая на вешалках платья с запахом нафталина и чужих судеб.

– Юля, здравствуй, бери пачку, разбери вот эти свитера, пометь цены, как обычно, – бросила она ей, не отрываясь от вешалки с бархатными жакетами.

Юля не двинулась с места. Она стояла у входа, чувствуя, как подошвы ее туфель будто приросли к потертому паркету. Это место, когда-то бывшее для нее спасением, островком честности в море лжи, теперь казалось тесным, душным. Клеткой, пусть и позолоченной.

– Елена Викторовна, мне нужно с вами поговорить, – произнесла она, и ее голос прозвучал ровно, без тени неуверенности.

Женщина обернулась, уловив в ее тоне нечто незнакомое. – Что-то случилось? Если об отпуске, то пока рано, ты же знаешь, сезон…

– Я увольняюсь, – сказала Юля. Просто и ясно. Словно перерезала веревку, которая едва заметно сковывала ее движения все эти месяцы.

В воздухе повисло молчание. Елена Викторовна опустила жакет, уставилась на нее. – Ты что, с ума сошла? У тебя же стабильная работа! Маленькая, да, но честная! Куда ты пойдешь? На что жить?

Вопросы сыпались как из рога изобилия, но они больше не цепляли Юлю за живое. Они были чужими, не имеющими к ней отношения. Раньше они вызвали бы в ней приступ паники, заставили бы усомниться в себе. Теперь же она слушала их как отдаленный шум за окном.

– Я открываю свое дело, – ответила она, и, произнося эти слова, почувствовала, как по спине пробежал странный, щекочущий холодок. Не страх. Азарт. – Онлайн-проект. Винтаж.

Елена Викторовна фыркнула, доставая сигарету. – Ах, вот как? Понятно. Возомнила о себе. Ну-ну, милочка. Конкуренция сейчас дикая, все этим заняты. Месяц-другой побудешь энтузиасткой, а потом приползешь обратно, хвостик поджав. Только места твоего уже не будет.

Эти слова должны были ранить, запугать. Но Юля смотрела на нее почти с жалостью. Эта женщина была заложницей собственного страха, своего маленького, но стабильного болотца. Юля же уже сделала первый шаг на зыбкую, но бесконечно манящую твердь.

– Я не вернусь, – сказала она тихо, но так, что каждое слово прозвучало как молоток по гвоздю. – Спасибо вам за все. За возможность. За науку.

Она повернулась и вышла из бутика, не дожидаясь ответа. Со спины на нее, наверное, смотрели удивленные, а может, и осуждающие взгляды других продавщиц. Но ей было все равно. Дверь за ее спиной закрылась с тихим щелчком, и это был звук конца одной жизни и начала другой.

Следующей остановкой стала налоговая инспекция. Длинный коридор, скамейки, заполненные людьми с озабоченными лицами, запах дешевого кофе и официоза. Когда-то она, Юля, провинциалка, запуганная величием Петербурга, чувствовала бы себя здесь потерянной, униженной. Сегодня она заняла очередь, достала папку с заранее подготовленными документами и стала ждать, методично просматривая в уме список того, что нужно сделать дальше.

Когда ее вызвали к окну, молодая женщина-инспектор с безразличным лицом механически взяла у нее бумаги.

– Индивидуальный предприниматель? Вид деятельности? – бормотала она, стуча по клавиатуре.

– Розничная торговля одеждой и аксессуарами через интернет, – четко проговорила Юля.

Инспектор что-то ввела, поставила штампы, протянула ей листок. – Готово. Свидетельство будет через пять дней. Следующий!

И все. Небо не рухнуло, земля не разверзлась. Всего за несколько минут, один штамп в паспорте, и она из наемной работницы превратилась в хозяйку самой себе. Владелицу пока что виртуального, несуществующего предприятия, но это было не важно. Важен был сам факт. Акт воли.