Он хороший

Магдалина Шасть

Он хороший

Пролог

В захламлённой комнате воняло мужским потом и дрожжами, а вокруг громоздкого кресла клубился сигаретный дым. Тяжёлый полумрак не давал разглядеть лица хозяина, но интуиция орала «беги». Припозднившаяся Синица сразу поняла, что Морж ею недоволен, но затолкала свои дурные предчувствия под продавленный диван. Очень зря!

– Ты как-то напряжён, котичка, – проворковала она игриво и облизнула губы, – Как насчёт вечернего минета? – девушка была твёрдо уверена, что не натворила ничего, за что её могли бы наказать, но не учла одного: Морж сильно психовал последнее время, и любая информация могла стать гвоздём в крышку её гроба.

– Не называй меня котичкой, дешёвка! – ошалевшая от обрушившейся агрессии Синица не успела среагировать, и её тонкая, аристократичная шея оказалась сжатой чудовищными лапищами этого рыжеволосого чудовища, – Теперь мы все будем сосать! Из-за тебя, болтливая тварь! Сдохни!

Болтливая? Она всего-то с младшей сестрой поговорила, денег на новые сапоги дала и маме маленький презент передала.

– Ахи-и, – захрипела Синица, пытаясь оправдаться, но мужская хватка стала ещё крепче.

– Я же говорил: молчать! Я твой гнилой язык вырежу, слышишь, тварь? Похвасталась? Жируешь, падаль? А чем Плешивому платить будешь? Чем?

В глазах девушки потемнело, от недостатка кислорода её замутило, а сердце замолотило с такой скоростью, что казалось грудная клетка разорвётся. Бестолковая Синица задыхалась. Ещё чуть-чуть и всё… Жизнь оборвётся. Никчёмная, унизительная жизнь бездарной актриски, которую нещадно тягали все, кому не лень.

А и пошло оно всё! Пошли они все! Из красивых голубых глаз потекли слёзы, а с пухлых губ сорвался совсем не кинематографичный стон.

Хватка Моржа ослабла, но легче от этого не стало: два глотка безумно сладкого воздуха, и… в её хорошенькое личико прилетел огромный мужской кулак, покрытый рыжими волосами. Свет окончательно погас.

Несколько минут тишины.

А потом начался ад.

– Чё стоишь? Снимай, блядь! – орал обезумевший от запаха крови Морж, пиная замершего в нерешительности оператора под рёбра, – Снимай, сука, хорош из себя девственницу строить! Я вас всех работать научу! Лёгких бабок захотели? А здесь не халява, здесь кино! Взрослое, жёсткое кино! Работай давай!

Синица с ужасом поняла, что распята на кровати самым циничным образом: запястья и щиколотки саднило от тяжёлых металлических браслетов, врезавшихся в нежную кожу. Судя по всему, Синица была совершенно голая: от холода и страха её всю колотило.

– Ща ты за всё ответишь, паскуда! – Морж вынул из ящика огромный охотничий нож, – Похвасталась? Лёгкие бабки рубишь, тварь? Чем Плешивому платить будем? Чем, а?! Снимай давай, щенок! Её крупным планом, а меня не свети… Ты думала, у Плешивого под носом будешь форсить, а он не прочухает? Тупая белобрысая кукла. Но ничего. Наш новый заказчик любит с кровью, на куски тебя порежу, дырявая грелка, не жалко. Во имя искусства и финансового благополучия. Аминь.

– Я на такое не подписывался, – оператор Лёня, совсем ещё молодой, не старше двадцати пяти лет, парень, поглядел на перепуганную Синицу с жалостью, – Олеська – нормальная баба, хоть и шлюха, она мне тушёнку таскала, когда я голодал, а ты беспредельщик… Тебя Бог накажет.

– Чё?! Ах ты шнырь смазливый, да я тебе рыло разъебу! – побагровевший до самого пупа Морж двинул на подельника, угрожающе похрюкивая.

И тут типичная «тупая блондинка» Олеся Синицкая, по прозвищу Синица, поняла, что нужно действовать.

– Прекратите, мужики! Это всё нервы! – заорала она звучным, бархатным контральто, которым в пору в оперетте высокие ноты брать, а не стонать во второсортной любительской порнухе, – Я знаю, что делать надо! Я виновата, и я найду вам… актрис, – истратив весь свой запал, девушка закашлялась, – Если сейчас разосрёмся, точно всем пизда, – добавила она хрипло.

– Чё ты там пищишь, гусеница? – лишь на секунду Морж отвлёкся на неё, но проворная рука Лёни уже оставила красноречивые отметины в районе его жирной печени. Пара секунд и ошарашенный подлым нападением Морж схватился за кровоточащую дыру в своём обрюзглом брюхе, роняя смертоносный кинжал и сгибаясь в три погибели, – Лёня, я же тебя из дерьма…

– Олеська мне как сестрёнка, а я не шнырь, – произнёс Лёня, занося над противником безжалостный кулак.

– Блядь, – Синица почувствовала, что её мутит, – Ты кто, пацан?

– Я тот, которого ты называла хорошим, Олеся, – ответил Лёня, обрушивая на голову Моржа череду смертоносных ударов. Олеся зажмурилась.

– Сколько крови, – возмутилась она брезгливо, – Неприятно.

– Извини.

Откуда он её знает? Неприметный и неразговорчивый, Лёня появился тут где-то месяца полтора назад. Бритый затылок, высокий лоб, застенчивый взгляд и накаченные плечи, и… аккуратный шрам через всю левую щёку.

Шрам? Когда-то в далёкой юности один знакомый мальчишка получил в уличной драке ножом по лицу… столько крови было. Почти как сейчас…

Синица пригляделась. Лёня? Алёшка? Ну, конечно, Алёшка! Тот самый. Как же давно всё это было, в какой-то другой жизни. Вырос, возмужал, но фраза его эта «Бог накажет»! Он! Он, родный.

– Освободи меня, – тихо приказала Синица, отчего-то испытывая что-то похожее на смущение, – Ты же – тот пацан из детдома, да? Кажется, Алёшка? А я… вот такая я теперь стала, Алёш: блядь продажная. Не смотри на меня…

– Мы все продажные, Олесь, но Бог поймёт.

– Чё заладил: Бог да Бог? Ты человека убил, нет здесь никакого Бога. Куда тело прятать будем?

Глава 1. Восьмидесятые. Олеська

Маленькая Олеся росла красавицей: пушистые, длинные ресницы, белокурые локоны до самой поясницы, небесно-голубые глаза, в которых плясали чертята. Учиться Олеся не любила, зато обожала шляться по улице до самого вечера. Матери оставалась только головой качать, да нехороший путь дочери пророчить.

– При твоей дурости тебя или обрюхатят, или изуродуют, – ворчала она каждый вечер, – Лучше бы математику решала, дома сидела.

– Не люблю я математику, не понимаю, – дерзила Олеська в ответ, упрямо сжимая кулаки, – Сама свою математику учи.

– Не понимает она, – передразнивала её мать, отвешивая непослушной дочери подзатыльник, – Говорю же, дура! Не пущу тебя гулять.

– А я сбегу, – угрожала Олеся, давно пристрастившаяся к свободной жизни и воровству.

Нет, не из-за нищеты и голода Олеся воровала – их семья особо не нуждалась: по советским меркам они были зажиточными. Папа, партийный деятель, ездил на «Волге» с водителем, мама, модистка, шила жёнам советской элиты платья на заказ, но склонную к авантюризму Олеську оседлая и размеренная жизнь угнетала. Душа требовала подвигов и больших событий, путешествий и ярких приключений.

Кому интересно сидеть дома и зубрить скучные школьные предметы? Только занудным отличникам, которых никто не уважает! А она, Олеська Синицкая, из другого теста. Она – порох, она – огонь, она не такая, как все.

Вот так и появились в жизни девочки из благополучной семьи Олеси Синицкой развесёлые подруги Нинель и Маргаритка, обучившие её всем премудростям беззаботной воровской жизни. Обе были из неблагополучных семей: отец Нинель был осуждён за хулиганство с тяжкими телесными, а матушка Маргариты меняла сожителей чаще, чем свои заштопанные чулки.

Воровали девчонки по мелочи: конфеты с прилавка, рогалики в булочной, дешёвые безделушки на рынке, а потом хвастались друг перед другом выручкой. Обычно Олеська отдавала всё награбленное подельницам – тем было нужнее. Сама она не нуждалась ни в сладком, ни в сдобном, ни в красивом, потому что хорошо питалась и сносно одевалась. Сказать по правде, одеваться она могла бы и получше, но мать намеренно покупала ей самые неприметные платья.

Красотой своей Олеся никогда не кичилась и склонности модничать совсем не проявляла: штопанные трикотажные колготки и старомодные юбки были её обычной одеждой лет до шестнадцати. Жопа в тепле и ладно.

И так, наверное, бы продолжалось долго, если бы не случилось то, что случилось.

Произошло это ранней осенью, в один из тёплых и солнечных сентябрьских дней, на колхозном рынке. Утро, выходной, хорошее настроение и шумная толпа покупателей, в которой можно легко затеряться, располагали к приключениям. Подружки сразу разделились, чтобы в случае чего было удобнее убегать. Тут-то и приметил белобрысую Олеську один из продавцов, суровый дядька-армянин с пронзительными карими глазами.

– А ну стой, воровка! – гаркнул он на весь рынок, кидаясь за девчонкой вдогонку, – Держи её, она у меня мандарины спёрла! Стой!

Олеська не успела увернуться, как одна из ушлых баб-продавщиц поймала её за руку и больно сжала локоть цепкими пальцами.

– Ай, – вскрикнула девчонка, пытаясь вырваться, – Отпустите! – от боли на глаза выступили слёзы, а колени подкосились, – Я ничего не делала!

– Она! Воровка! Точно она! – заверещала поймавшая её баба, – Она у меня черешню по лету воровала!

– Дались мне ваши черешня с мандаринами! Отстаньте от меня! – Олеська чуть не расплакалась и тут же получилась от армянина ладонью по уху, – Ай, вы чего дерётесь? Я в милицию пожалуюсь, не имеете права!

– В милицию? Это мы тебя в милицию сдадим! А ну, выворачивай карманы! Тащите её, бабоньки! – беспомощную Олеську живо подхватили под руки, награждая по дороге тумаками и проклятиями. Больше всего буйствовал дядька.

– Давайте я её обыщу, они обычно за шиворот прячут и под юбку. У, какая! Только посмотрите на неё: белобрысая, ангелом притворяется, а сама шалава, небось! – орал он, всё больше распаляясь и уже вовсю пощипывая Олеську за бока, – Признавайся, проституцией занимаешься? – он бесстыдно задрал ей подол, с интересом оглядывая стройные ножки.

– Занимается, знаем мы таких! – вторили ему бабы, таская бедную Олеську за волосы, – Бей её, бей! Ах, ты шалава пергидрольная!

– Я не проститутка, – разревелась девчонка, кое-как уворачиваясь от ударов и тычков, – Вы за всё ответите! Уроды! Отстаньте!

– И не стыдно тебе, Ашот, беспомощных девушек обижать? – негромкий, но авторитетный мужской голос заставил Олеськиных обидчиков заткнуться.

Бабьё прекратило таскать девчонку за волосы и попятилось в разные стороны, явно не желая нарываться, а армянин застыл по стойке «смирно», будто проглотил монтировку.

– А ну отпусти меня, беспредельщик! – скинула его руки со своего тела оскорблённая Олеся, – Я на тебя заяву накатаю! – она медленно подняла голубые глаза на своего спасителя, и её рот вмиг наполнился вязкой слюной. Все мысли разом испарились.

ОН смотрел на неё прямо и насмешливо, чуть кривя губы в обаятельной улыбке. От его мужской красоты у Олеськи сорвало крышу, а из ушей пошёл пар. Ясные карие глаза, гладко зачёсанные назад светло-русые волосы, спокойная уверенность в себе – в таких девчонки влюбляются раз и навсегда, и больше никогда не становятся прежними.

– М-да, – причмокнул ОН, с брезгливостью оглядывая её убогий прикид, – Личико нормальное, платье отстой, а жаргон совсем дерьмо, – констатировал, осуждающе покачивая головой.

– Она – воровка! – оживился Ашот, – Она у меня мандарины…

– Пошёл отсюда, – выплюнул спаситель прямо в лицо Ашоту, и тот быстро ретировался, – Домой иди, – обратился он к спасённой, внимательно ощупывая её ставшее напряжённым и скованным тело снисходительным взглядом, – Такая маленькая, а уже приключения на свою тощую жопу нашла. Дурёшка малолетняя! И шмотки нормальные купи, смотреть тошно, – посоветовал он шокированной произошедшим девчонке, равнодушно отвернулся, как будто потерял всякий интерес, и… зашагал бодрым шагом прочь.

В глаза Олесе бросились его безумно дефицитные импортные джинсы, ладно сидящие на рельефной фигуре.

Блин! На секунду Олеська зависла, словно неподготовленная к уроку двоечница возле доски: как же этот хмырь хорош! Внешность, одежда, манеры – всё в нём гармонично и круто. Сколько ему лет, интересно? Двадцать? Двадцать пять? Или восемнадцать? Но откуда такой авторитет среди продавщиц?

Хорош! Пятая точка у него что надо, да и все остальные точки очень даже ничего! Явно в качалку не один год ходит. А походняк какой! Будто король бубновый!

Только вот совсем охренел!

– Я не маленькая, ты! Слышишь ты, эй?! Мне уже… восемнадцать. Сам ты маленький! И шмотки у меня нормальные! – выкрикнула она в широкую мужскую спину.

– На хрен иди, малолетка, – беззлобно рассмеялся незнакомец через плечо, оставляя расстроенную Олеську наедине со своей обидой.

– Олеська, чё Ашот хотел? Ты нас не сдала? Сваливаем! По-бырому, ну, – невесть откуда взявшиеся Нинель с Маргариткой уже тащили её к воротам, – Валим, говорю, пока Ашот не вернулся! Ну, ты чё застыла?

– Девчат, а чё это за пижон? – поинтересовалась обиженная Олеся у Маргаритки, кивнув в сторону удаляющейся фигуры наглеца, и добавила как могла небрежно, – Такой борзый, прямо не могу. Фарцовщик? Нарядился, как на дискотеку, клоун.

– Тише ты, дура! – шикнула на неё Нинель, – Ты видала бляху на его ремне? Он же из «Хромых», зуб даю.

– Каких «Хромых»? – Олеська пренебрежительно хмыкнула, – Из «Дома инвалидов»?

– Не ржи! Закрытая качалка «Хромые лоси», для бывших спортсменов, – авторитетно заявила Маргаритка, засовывая в рот розовую жвачку, – Они психи на всю голову, злые, потому что их из большого спорта списали. Хромых даже сами менты боятся…

– Менты? Боятся? Да у него чёлка, как у бабы, залачена, – Олеська не поверила, и тут же получила от Ритки кулаком по рёбрам, – Ой, больно, ты чё?

– А ты чё? Я, по-твоему, гоню? – серые глаза обидчивой и вспыльчивой Ритки уже наливались кровью, – Ща в кусты полетишь.

– Девки, валим! – спасла ситуацию Нинель, – Ашот возвращается!

В тот вечер Олеська вернулась домой засветло, на радость маме. Она долго рассматривала своё отражение в зеркале и, наконец, поняла, чего хочет.

Она хотела видеть в карих глазах обаятельного незнакомца не снисходительную насмешку, а восхищение!

– Ещё встретимся! – решила она перед сном, твёрдо давая себе обещание, что ещё сведёт этого попавшегося ей на жизненном пути бестактного хама с ума, – Попляшешь ты у меня! И плевать, что ты Хромой лось.

Всю ночь она строила самые коварные планы, а под утро забылась поверхностным, тревожным сном.

Глава 2. Восьмидесятые. Битва за моду

Всё утро воскресенья Олеся провела лёжа на кровати с журналами «Ригас модес» и «Силуэт». Кровать у Синицкой – шик и отпад: широкая, крепкая, деревянная, с художественным декором – дефицитная вещь, рядовым советским гражданам недоступная, Нинель с Маргариткой от зависти бы сдохли, если б увидели. Нинель спала на скрипучей узкой койке с пружинной сеткой, а Маргаритка и вовсе на ветхой раскладушке. А одевались они как? Стыд и позор! Подруги и журналы-то такие никогда в руках не держали – не то, что одежду с картинки носить.

Впервые в жизни Олеся почувствовала в душе что-то, вроде высокомерия. Вместо того, чтобы быть «не как все», она упорно делала вид, что такая же, как «они». С её-то блатным папой и шарящей в моде мамой!

Нет, Олеся Синицкая – не «они»!

Да и Маргаритка в конец запарила: чуть что, то в «кусты полетишь», то «в лоб получишь». Пошла она, дура нервная!

Олеся жадно изучала улыбчивые лица прибалтийских моделей, отмечая отдалённое сходство с собой, и представляла, как наденет такое же шикарное платье, и пройдётся мимо злосчастного рынка, гордо цокая каблучками. Невоспитанный незнакомец наверняка околачивается где-то неподалёку и обязательно увидит её, невыносимо модную, сногсшибательно красивую, ослепительно яркую.

Но она, Олеська Синицкая, не обратит на симпатичного нахала никакого внимания! Пусть локти кусает. Именно так, да!

Она настолько размечталась, что чуть не свалилась со своей отпадной кровати.

– Ты заболела? Чё дома сидишь? – заглянувшая в её комнату мать как-то подозрительно на размечтавшуюся Олесю глянула, – Пойди хлеба купи.

– Тебя не поймёшь, – буркнула Олеся, – Гуляю – плохо, дома сижу – опять не так.

– Не спорь с матерью. В булочную и назад! Давай шустрей! – приказала мать и скрылась из вида.

– Блин, – как же не хотелось Олеське куда-то идти! – Мам! – но что, если надеть новые мамины туфли на каблуках? У них как раз один размер обуви, – Мам! – Олеся решилась, – А дай мне твои туфли поносить? Я аккуратно, честно!

– Точно заболела, ты ж убьёшься! – мать с перекинутым через плечо вафельным полотенцем снова заглянула в Олеськину комнату, – Ты на каблуках ходить не умеешь. Это же целое искусство! Не дам! Слышь, отец, она у меня туфли на каблуках выпрашивает!

– Не рановато, Олеся? – показалась и лысеющая макушка отца, – Ты ребёнок ещё.

– Мне шестнадцать! – гордо заявила Олеся, – Давно пора нормально одеваться. Как я научусь на каблуках ходить, если вы мне не разрешаете?

Мать с отцом озадаченно переглянулись.

– Ну дай девчонке поносить, – не выдержал папа, – Жалко тебе что ли?

– Только смотри мне: никаких выступлений! В булочную и назад, – сдалась мама.

– А колготки капроновые дашь? – Олеся уже предвкушала, какой фурор произведёт на дворовую шпану и торжествовала. Все обалдеют! Никто не посмеет сказать, что её шмотки – отстой.

Вот если б ещё ажурные колготки раздобыть! И лосины блестящие!

В тот день Олеся вышла на улицу при полном параде: надела алую блузку с массивными подплечниками, мини-юбку, которая валялась на дальней полке с прошлогодней весны, правильные колготки и, конечно, аккуратные мамины лодочки на каблуках. Она даже намазала губы блеском, чтоб совсем как человек. Имеет право!

Дорога в булочную шла через грязную, заросшую бурьяном часть городского парка, где вечерами собиралась молодёжь, а днём было одиноко и прохладно. Можно было, конечно, и обойти, но ноги сами понесли Олеську туда по привычке. Идея оказалась так себе: ходить на каблуках по торчавшим из земли кореньям и камням было неудобно и даже опасно. Сильно воняло мочой и фекалиями, повсюду валялись окурки и фантики. Не хватало ещё вступить в чьё-то дерьмо! Девчонка еле отыскала более-менее ровную дорогу, точнее несколько потрескавшихся от времени и непогоды бетонных плит.

Несколько разбитых скамеек, пара фонарных столбов и импровизированный стол для игры в карты казались примоднившейся Олесе убогими. Теперь, когда она была одета, как человек, декорации явно ей не подходили. Как она раньше не замечала, насколько здесь мерзко и уныло?

А ведь совсем недавно ей здесь нравилось!

Тот, который в заграничных джинсах, вряд ли станет проводить время здесь. Интересно, а где он тусуется, с какими девушками встречается, чем увлекается? А, ну да: качалкой…

Нинель с Маргариткой выскочили на неё из бесконтрольно разросшихся кустов, как будто давно дожидались.

– Ты куда так вырядилась? – Нинель окинула её недружелюбным взглядом, – Это чё: капрон? – она вцепилась в Олеськины колготки пальцами.

– Блин, порвёшь! Руки убери, – отпрыгнула от неаккуратной подруги впавшая в ужас Олеся. Если Нинель порвёт мамины колготы, родители её не поймут и будут думать, что она маленькая.

– Ты на каблуках похожа на цаплю. Сними. Не позорься, – вторила Нинель Маргаритка, чьи серые глаза стали злыми, – Не умеешь ты на каблуках ходить. Смешно.

– А ты умеешь? У тебя таких туфлей отродясь не было. И не будет! – от обиды тон Олеси стал задиристым. Более крупная Маргаритка, крепко сбитая и бритая под пацана, агрессивно насупилась.

– Чё? – протянула она, делая шаг навстречу, – Ты чё сказала, коза? В лоб захотела?

– Да пошла ты, – Олеся отступила, тревожно оглядываясь. Зря она так с Маргаритой. Если та её ударит, мало не покажется, – Я просто хочу научиться на каблуках ходить, – она вымученно улыбнулась. Пусть Маргарита думает, что они подруги. Ведь они всё ещё подруги? – Разве запрещено?

– Не будет у меня туфлей, говоришь? – Маргарита была настроена решительно и оскорбление сносить не собиралась, – Никогда? А ну держи её, Нинка! Я всегда знала, что она – крыса.

Худощавая Нинель была гораздо сильнее, чем казалась на первый взгляд. Она тут же взяла шею Олеськи в крепкий захват, вцепившись в неё такой смертельной хваткой, как будто хотела придушить. Хрясь, и Маргарита уже держала в руках туфли Олеськиной мамы, а по новым капроновым колготкам побежала уродская стрела. От ужаса у Олеси закружилась голова.

– Колготки… – промямлила она, ощущая, как ускоряется сердцебиение, – Что ты наделала?

Но Маргарита уже скидывала с себя старые, стоптанные босоножки и пыталась засунуть свои огромные, похожие на мужские, лапищи в аккуратные лодочки.

– Маленькие, бля, – недовольно констатировала она, швыряя туфли в пожухлую траву, – А ну снимай… всю одежду. Голая домой пойдёшь. Держи её, Нинка!

Нинка противно заржала.

– Мы же подруги, девчат, – Олеся ни на шутку испугалась. Отбитые Нинель и Маргарита вполне могли учинить над ней такую расправу, – Я вам столько подарков сделала.

– Подарков? – взвилась Маргарита, – Ты нам? Да это ты нам ноги должна целовать за то, что мы с тобой общались, бледная вошь! Раздевайся, ну, а то мы сами тебя разденем. Тогда точно все шмотки порвём.

Нинель снова заржала, и, пользуясь моментом, Олеська резко ткнула ей локтем прямо в солнечное сплетение. Зазевавшаяся Нинель болезненно охнула, а её хватка совсем ослабла.

Олеся бросилась в сторону своего дома, стараясь не наступить на разбросанные вокруг стёкла, и тут же получила в ухо. Она полетела на холодный бетон, свозя колени и ладони и, конечно, окончательно разрывая злосчастные мамины колготки. Блузка громко затрещала по шву – это впавшая в раж Маргарита схватила Олеську сзади.

– Бей её, бей, – подоспела разъярённая Нинель, – Дай я ей врежу, Рита! Она нас с тобой за лохушек держала, никогда нас не уважала!

– Двое на одного – нечестно! – чей-то высокий, но решительный голос заставил нападавших замереть, – Вас Бог накажет!

– Ты кто, пацан? А ну иди отсюда! – злобно прошипела Маргарита, – Не видишь – мы крысу поймали!

– Да, иди отсюда, мальчик, настоящие мужики в бабскую драку не лезут, – вторила ей Нинель покровительственным тоном, – Маленький ты ещё, потом поймёшь.

– А чё тут понимать? Я уже милицию вызвал. Неправильно это: с человека шмотки снимать. Это воровство и хулиганство. Вас посадят, – пацан не отступал.

– Милицию? Когда успел? – Маргаритка недоверчиво усмехнулась, но Олеську отпустила, – Не врёшь?

– Да вон они уже едут.

Где-то вдалеке действительно послышался звук милицейской сирены.

– Валим отсюда, – приказала Нинке Маргарита, и подружки тут же смылись, только их и видели.

Оказавшаяся свободной Олеся приподнялась и уставилась на своего спасителя взглядом исподлобья. Ей было неудобно и стыдно.

Мальчик лет десяти-одиннадцати, очень худенький, белобрысый, с высоким интеллектуальным лбом и грустным, умным взглядом смотрел на неё с участием и сожалением.

– С-спасибо, – произнесла она тихо и потупилась.

– Пойдём отсюда быстрее, обувайся, – скомандовал новый знакомый, протягивая Олеське её туфли, – Пока они не вернулись.

– Вернулись? Ты ж милицию вызвал? – недоумённо произнесла Олеся, покорно обуваясь. – Надо ментов дождаться и всё им объяснить. Слушай, а когда ты успел до будки добежать? Это ж аж возле булочной. Ты точно ментов вызвал? Или…

– Я? Нет, конечно. Я с милицией даже связываться не хочу. Я – беглый, мне в милицию нельзя, загребут, – коротко объяснил мальчишка, помогая Олеське подняться, – Тебя как зовут?

– Олеся. А тебя?

– Алёшка.

– А как это «беглый»?

– С детдома я. Там… – на мгновенье мальчишка замер, будто задумался о чём-то неприятном, – Не хочу я обратно.

– А где ж ты живёшь теперь?

– Нигде. Я сегодня утром сбежал.

– А где жить собираешься?

– Не знаю.

– А жрать чё будешь?

– Не знаю.

– Сколько тебе лет?

– Тринадцать.

– Возьми денег, хоть пожрать себе купи.

– Не надо.

– Надо! Я знаю, куда тебя спрятать. У нас чердак открыт. Поживи пока там. А потом… придумаем чё-нить.