Цепи небесной ночи. Книга 1

Ксения Флос

Цепи небесной ночи. Книга 1

ГЛАВА 1

Я проснулась от гула шагов в коридорах. Приглушенный лязг доспехов стражников отдавался эхом в каменных стенах моей камеры. И ещё одни… знакомые. Я приподнялась со своего ложа и прильнула к решетчатой двери.

В тусклом, колеблющемся свете факелов, отбрасывающем на стены гигантские, пляшущие тени, стражники шли ровным строем. А между ними – Сарлес. Его зелёные волосы казались почти черными в этом полумраке, а на плечах и руках, там, где проступала драконья сущность, мерцала изумрудная чешуя. Резкий контраст с бледной, почти человеческой кожей делал его похожим на ожившую статую из древних легенд. С каждым его шагом звенели кандалы, и этот сухой, металлический лязг долетал из коридора. Позади, держа в руке конец цепи, как поводок, шел стражник с каменным лицом.

Легкий ветерок, гуляющий по коридору, донес до меня знакомый запах – смесь кожи, пота и чего-то неуловимо лесного, что всегда витало вокруг Сарлеса.

Я поняла: сейчас начнётся его бой. Но с кем?

Он повернул голову и посмотрел на меня. В его зелёных глазах читалась уверенность. Та самая, что вела его к победе в каждом поединке. Он едва заметно кивнул, словно говоря:

«Не бойся. Все будет так, как я задумал». Потом они прошли мимо, и звук шагов стал затихать, растворяясь в гулкой, давящей тишине.

И тут этот покой разорвал голос магистра, донесшийся прямо с арены. Его холодное эхо пронзило стены.

– Сарлес против Укераса! На арену!

Сердце упало в пятки. Я сорвалась с сенного ложа, запутавшись в подоле чёрного платья, и рванулась к зарешеченному окну. Цепи на запястьях и лодыжках звякнули, напомнив о своём весе, но позволили дотянуться до решётки и вцепиться в неё пальцами.

Моя клетка находилась на среднем ярусе, в одном из рядов камер, встроенных прямо в стену арены. Через решётку было видно всё: круглую песчаную площадку внизу и трибуны, где теснились люди и эльфы. Они ревели от восторга, жаждая крови. Выше, на самом верху, сияли «позолоченные клетки» – роскошные темницы для победителей. Их обитатели, примагнитившись к широким решёткам, тоже смотрели вниз. Одни – со скучающим видом, другие – с плохо скрываемой тревогой: сегодня сражается их чемпион, и его падение может стать началом их собственного.

Внизу, на песке, я увидела Сарлеса – теперь в его истинном, драконьем облике. Мощное тело покрывала зелёная чешуя с коричневым налётом. Крылья, расправленные в ожидании, мерцали глубоким изумрудным светом, переливаясь даже в тусклом свете арены. Всё его тело было картой былых сражений – бледные шрамы и свежие порезы. Самый страшный из них, бледная линия, пересекал морду и терялся на шее.

Против него вышел Укерас. Его чешуя отливала холодным жёлтым золотом, а перепонки крыльев были натянуты как пергамент, и светились призрачным светом.

Они измеряли друг друга взглядами, в которых кипела ярость – старая, уставшая у одного и молодая, яростная у другого. Исход висел на волоске. Укерас был сильнее. Непобедимый чемпион, любимец магистра, привыкший сокрушать. Но Сарлес был тёмным конём. Драконом, выигравшим подряд десяток поединков с такой неистовой волей, что даже циничная толпа заговорила о новом претенденте. Для Укераса он был не просто вызовом. Он был первой за долгие годы реальной угрозой.

Сарлес жил в камере на том же среднем ярусе, чуть дальше. Его комнатушка была чуть побольше моей, с таким же сенным ложем. Этого комфорта хватало, чтобы выжить, но не чтобы предать нас, как это сделал Укерас, променявший свободу на позолоченную клеть и дешевый восторг толпы. Сарлес же жевал своё лучшее мясо в одиночестве, копя силы не для подачек, а для одного-единственного боя – боя за настоящее небо над головой, а не за решетку получше.

Во взгляде Укераса читались ярость, ненависть и всепоглощающая гордыня. В глазах Сарлеса – та же ярость, но холодная, отчаянная решимость.

Мы все были в рабстве. Кто-то дольше, кто-то меньше, но всех нас сломали одинаково.

А ведь у меня была жизнь. Была деревня в горах, где воздух пах дождём и сосной. Родители, учившие меня находить быстрые ветра в небе. Пока не пришли люди и эльфы с факелами.

Помню едкий дым, перекрывающий запах хвои. Крики соседей. Как мать заслонила меня собой. Как отец смотрел на меня удивлёнными глазами, пока не упал. А потом сквозь дым ко мне пробился он – магистр Силерим. Смотрел на меня как на вещь. Просто забрал.

С тех пор меня не растили, меня переделывали. Вытравливали всё человеческое. Учили не просто убивать. Учили получать от этого одобрение. Наказывали за малейшую доброту, за поделенную корку хлеба. Наказывали болью, голодом, одиночеством.

Пальцы впились в холодные прутья решётки. Внутри всё оборвалось. Я боялась, что Сарлес проиграет. Я сжала решётку так, что костяшки побелели, и прогнала предательскую слезу.

– Бой начинается! – прогремел голос магистра с тоном сладострастного предвкушения.

Толпа взревела. Сарлес взревел в ответ и расправил крылья – с драконов перед боем снимали оковы. Укерас ответил тем же рыком. Я ненавидела каждого здесь: самодовольную толпу, но больше всего – магистра. Он играл нашими жизнями, как щепками, отняв у нас всё – родителей, дом, детство. Им было плевать, кого убьют сегодня. Проигравших сбрасывали в море, а победителей на час возносили на недосягаемый пьедестал, чтобы завтра снова бросить их на песок.

Укерас ринулся в атаку первым. Казалось, сама арена содрогнулась от тяжести его тела. Его когти впились в зелёную чешую Сарлеса, но тот, используя скорость, отскочил с проворством, заставляющим усомниться в его массе. Ветер от его хвоста свистел у самого уха Укераса. Золотой дракон лишь фыркнул, будто отгоняя надоедливую муху, но в его глазах, впервые за долгое время, мелькнуло не просто раздражение, а проблеск неподдельного удивления. Он не привык, чтобы добыча не только уворачивалась, но и контратаковала.

А потом всё смешалось в кровавом вихре. Мощным взмахом крыла Сарлес ударил Укераса по морде, тот пошатнулся, и в следующее мгновение Сарлес уже вгрызался ему в шею. Но Укерас сумел перевернуть его, вонзил зубы в основание крыла и с силой ударил головой о землю.

Я обвела взглядом трибуны – это многоярусное скопление жаждущих зрелища ртов и глаз. Одни, в шелках, азартно заключали пари. Другие, попроще, просто орали, их лица искажались жаждой крови. Воздух был густым и тяжелым, в нем смешались запах жареного мяса, сладковатый душок дешёвого вина, смрад пота и тот особый, металлический дух страха, что всегда исходил от нас, обитателей каменных клеток. И над всем этим цирком смерти царил он. Магистр, восседающий в своей застекленной ложе, как божество. Его бесстрастное, маскообразное лицо было идеальной защитой, скрывающей холодное, расчетливое удовольствие дрессировщика, наблюдающего за смертельной схваткой своих питомцев.

Для них это было развлечение. Для меня – пытка.

Раздался оглушительный, влажный звук, и Сарлес затих, его тело обмякло на песке. Укерас, тяжело дыша, отступил на шаг. Увидев тёмную, почти черную кровь, медленно растекающуюся по песку, он зловеще ухмыльнулся. Его взгляд скользнул по трибунам и… остановился на мне. Он знал, где я стою. Его взгляд говорил:

«Смотри. Твой последний защитник повержен. Он ничто».

Он медленно, с театральной паузой, повернулся к толпе, поднял окровавленные, сияющие крылья и издал победный рев, который заглушил на мгновение весь гам арены. Народ взорвался ликующими, исступленными криками. Укерас сделал гордый, насмешливый поклон и величественно удалился с арены. Сарлес остался лежать на песке, одинокий и неподвижный.

Я смотрела, как песок под его головой темнеет от крови и бессильно, до боли, ударила кулаком по решётке. В горле встал ком, а внутри было пусто и холодно. К нему подошли двое эльфов. Они перевернули его и проверили, жив ли. Один из них что-то крикнул распорядителю и кивнул. Сердце ёкнуло – он жив! Но это была горькая надежда. Его, истекающего кровью, поволокли прочь.

Я осталась у решётки, не в силах оторвать взгляд от алого пятна. Где-то за трибунами слышались смех и звон бокалов. Кто-то выкрикивал имя Укераса, уже забыв о том, кто только что лежал в пыли.

Цепи на моих запястьях казались ничтожными по сравнению с тяжестью на сердце.

Магистр поднял руку, требуя тишины, и объявил перерыв. За ворота вышли слуги, неся на подносах бокалы с рубиновым вином, и начали раздавать напитки разгоряченной толпе.

И тут же, за дверью моей клетки прозвучало моё имя.

ГЛАВА 2

Я обернулась на звук открывающейся двери. Скрип тяжелого железного ключа в замке, лязг механизмов и дверь, подавшись внутрь. На пороге, очерченная тусклым светом факелов из коридора, стояла Иза.

Пожилая женщина с иссиня-черными волосами, тщательно убранными под белоснежный чепец и собранными в тугой хвост. Ее острые, изящные уши безошибочно выдавали эльфийскую кровь, но добрые морщинки у уголков синих глаз были такими же теплыми и живыми, как у самых добрых людей, что я помнила по смутным воспоминаниям детства. Простое черное платье и белый, уже не первый день отстирываемый фартук – униформа служанки.

Она заменила мне и мать, и отца. Она была тем, кто тайком приносил мне лишний кусок хлеба, когда стражники забывали покормить, кто шепотом рассказывал сказки на ночь, заглушая ужасные звуки с арены, кто плакал вместе со мной, когда умирал очередной дракон на арене. Она всегда была добра не только ко мне, но и ко всем остальным несчастным. В этом аду, где каждый был сам за себя, ее любовь была чудом, за которое я цеплялась.

– Ксэрэль, скоро твой выход, – ее голос прозвучал тихо и был полон выстраданной печали.

Эти слова ударили меня, как физический удар. Вся моя наигранная храбрость, все клятвы быть сильной рассыпались в прах. Я не сдержалась и подбежала, уткнувшись лицом в ее плечо, в грубую ткань платья, которая всегда пахла травами и мылом. Цепь на запястье звякнула о каменный пол.

– Я не хочу на бой, Иза. Не хочу туда выходить, – выдохнула я дрожащим, срывающимся голосом. – Я не хочу умирать. Я видела, что они там делают… Я видела Сарлеса…

Она не оттолкнула меня. Ее руки, тонкие, но удивительно сильные, обняли меня за плечи, а пальцы привычно, почти матерински, принялись гладить мои спутанные волосы.

– Знаю, дорогая моя. Знаю… – ее голос был полон грусти. – Но пути назад нет.

– Я не могу убивать! – прошептала я и в этом шепоте был слышен ужас ребенка, столкнувшегося с недетской жестокостью.

В этот самый момент из глубин коридора донесся приглушенный грохот и грубые, отрывистые возгласы стражников. Что-то звериное, инстинктивное рвануло меня к двери. Цепи болезненно впились в лодыжки и запястья натянувшись как струны, но я превозмогая боль, смогла высунуть голову в темный проем коридора.

То, что я увидела, заставило мое сердце сжаться и почти остановиться. Четверо стражников, отбрасывая на стены гигантские, уродливые тени, волокли по каменным плитам бесформенную массу. Это было тело Сарлеса. После боя, истекая кровью, его тело приняло человеческий облик для того чтобы хоть как-то сохранить остатки сил.

Но потом я увидела самое главное. Его грудь. Она едва заметно и прерывисто вздымалась. Воздух с хрипом входил в легкие и выходил обратно. Он был жив. Непроизвольно, против моей воли, из груди вырвался чуть слышный, сдавленный вздох облегчения. Они не потащили его к обрыву, к морю. Его уносили в лазарет, чтобы выходить – значит, у Силерима еще были на него планы.

– Видишь? – устало и без всякой радости, произнесла Иза, мягко, но настойчиво отводя меня от двери обратно в камеру. Ее прикосновение было теплым, но безнадежным. – Его отвели в лазарет. Значит, он выживет. Пусть и для новых мучений.

Она посмотрела на меня, и в ее синих глазах я увидела не просто печаль, а целую вселенную страданий, которую она несла в себе все эти годы.

– И ты выживешь, дитя мое, но тебе придется сражаться ради одного-единственного глотка воздуха на завтра. Здесь нет и не может быть места доброте или жалости. Ты сама это прекрасно знаешь. Здесь ценят только грубую силу, яростную ненависть и волю к жизни, выкованную в огне страданий. – Она говорила тихо, но каждое слово вбивалось в меня, как гвоздь. – Если падешь – тебя забудут в тот же миг. Следующая партия драконов даже не узнает твоего имени. Если победишь – получишь еще один день жизни. Всего один день. И в нем – еще один шанс. На что? Мы никогда не знаем. Но это все, что у нас есть.

Она замолчала и в клетке выстроилась тишина. Потом она повернулась и вышла, не оглядываясь. Тяжелая железная дверь с грохотом захлопнулась за ней, и щелчок замка прозвучал как приговор.

Я осталась одна, прислушиваясь к тому, как звук ее шагов медленно затихал в глубине коридора, унося с собой последнюю крупицу утешения.

***

Сознание возвращалось к Сарлесу медленно, пробиваясь сквозь плотную пелену боли. Первым пришло обоняние. Воздух лазарета был густым и тяжелым, пахнущим хвоей, горькими травами и чем-то приторно-сладким, напоминающим забродивший мед. Этот запах был ему знаком лучше, чем собственное отражение. Потом пришла боль – тупая, разлитая по всему телу, но сконцентрированная в одном месте, в виске, где пульсировал огненный шар. Каждый удар сердца отдавался в черепе молотом, выбивающим из памяти обрывки недавнего кошмара.

Он лежал на жесткой койке, покрытой соломой и грубым льняным покрывалом. Глаза, с трудом фокусировались на низком каменном потолке, с которого свисали связки засушенных растений. Лазарет. Снова.

Шаги, легкие, почти бесшумные, заставили его повернуть голову, и волна тошноты накатила с новой силой. К нему подходила Иза. Ее лицо, испещренное морщинами мудрости и печали, было спокойным. В ее глазах не было ни жалости, ни осуждения – лишь усталое понимание. Она была здесь и целительницей, и матерью, и единственным посланником из мира, где еще оставалась доброта. Помощница-эльф, присланная магистром, молча копошилась в углу, но истинной заботой веяло только от Изы.

– Не двигайся, – ее голос был тихим, но в нем слышалась стальная воля. Ее тонкие, но сильные пальцы осторожно приподняли его голову. Он почувствовал прохладу целебной пасты, которую она накладывала на место у самого виска – туда, где камень арены встретился с его черепом по милости Укераса. Прикосновение было мягким, но боль все равно вырвала у него сдавленный стон.

Боль была ничто по сравнению с горечью поражения. Он не просто проиграл бой. Он проиграл Укерасу. Тому, кого когда-то, в дни юношеской глупости, считал братом по несчастью. Тому, кто клятвенно обещал, что, получив власть, освободит их всех. Укерас получил все – позолоченную клетку, благосклонность толпы, доверие Силерима. И что? Он стал самой надежной цепью на их шеях.

Предатель.

Прислужник.

И сейчас он где-то там, наверху, празднует победу, а Сарлес лежит здесь, разбитый, и его планы рухнули в прах.

Он закрыл глаза, снова увидев тот миг перед боем. Голос магистра, объявивший его имя и имя противника. Холодная волна сомнения, пробежавшая по спине:

«Смогу ли я? Он – непобедимый».

Он, Сарлес, не знавший поражений все эти месяцы, вдруг почувствовал себя тем самым испуганным юнцом, которого впервые бросили на арену. Но слабость здесь – смертный приговор. Он вдохнул поглубже, превратив страх в ярость. Ярость на Укераса, на Силерима, на всю эту систему. Он вышел на песок с высоко поднятой головой, сжимая в душе это пламя ненависти.

А потом он вспомнил ее. Когда он проходил мимо ее камеры. Ксэрэль. Прильнувшую к решетке своей клетки. В ее глазах не было страха за себя – только ужас за него. И в тот миг ярость отступила, сменившись чем-то острым и хрупким. Обещанием. Обещанием, что он должен выжить. Ради нее.

Этот взгляд согревал его даже сейчас, сквозь боль и унижение. Но он же жёг его изнутри стыдом. Он подвел ее. Он показал ей, что Укерас все так же силен, а их надежды – призрачны.

«Я проиграл эту битву, – пронеслось в его разуме, ясно и холодно. – Но не войну».

Иза, закончив перевязку, положила руку ему на лоб, проверяя жар. Ее прикосновение было спокойным и твердым.

– Жив, – произнесла она просто, и в этом слове был целый мир. – Значит, будет еще один бой. Только на этот раз, – она посмотрела на него прямо, и в ее взгляде читалось предупреждение. – Умей не только бить, но и терпеть. Иногда отступление – это не поражение – это подготовка к прыжку.

Сарлес молча кивнул, ощущая, как боль расходится по всему телу тяжелыми кругами. Он отпустил сознание на волю, и его последней мыслью перед сном стал не шум арены и не ликующий рык Укераса. Ею стало тихое воспоминание о нежном лице Ксэрэль, о ее взгляде, полном не страха, а непоколебимой веры в него.

ГЛАВА 3

Я стояла одна в глухой каменной камере, прислушиваясь к собственному сердцу, что отстукивало секунды до неизбежного. Камень стен, шероховатый и холодный, будто впитывал в себя все звуки, оставляя лишь гулкую, давящую тишину. В голове снова пронеслись образы, яркие и болезненные, как свежий шрам: окровавленный песок, поверженное тело Сарлеса, зловещая, торжествующая ухмылка Укераса.

«Смогу ли я? Или моё тело тоже просто сбросят в море, как ненужный хлам, и волны унесут его в никуда?» – этот вопрос жужжал в висках назойливой, неутомимой мухой, не давая ни на секунду забыть о ждущем меня жребии.

Где-то там, за этими толстыми, пропитанными страхом стенами, он сейчас борется за жизнь, за каждый вздох. А Иза, добрая, вечная Иза, которая умела лечить не только раны, но и души. Успела ли она подбежать к нему? Смогла ли своими натруженными, но невероятно нежными руками перевязать его раны, остановить кровь, что сочилась из тех страшных ран, оставленных когтями Укераса? Мысль о том, что он не один, что есть хоть кто-то, кто пытается бороться с этой жестокой системой, согревала меня изнутри крошечным, но упрямым огоньком надежды. Но тут же накатывал ледяной вал страха. Страха не увидеть его больше. Страха не вернуться в эту каменную клетку, которая почему-то уже успела стать подобием дома.

Дверь с тяжёлым, скрипящим звуком открылась, и на пороге возник эльф в серебристых, отполированных до блеска доспехах. Его лицо было бесстрастной маской, а глаза смотрели сквозь меня.

– Ксэрэль, скоро твой выход, – произнёс он глухим, безразличным голосом, в котором не было ни капли эмоций.

Глоток воздуха стал прерывистым, застряв где-то в горле колючим комом. Внутри всё сжалось в тугой, болезненный узел.

"Соберись. Ты должна собраться. Не показывай им свой страх. Они не должны видеть, как дрожат твои руки, как предательски подкашиваются ноги."

Я выпрямила спину, ощущая, как напряглись каждые мускул, сжала кулаки так, что ногти впились в ладони, и упёрлась взглядом в тёмный проём двери, готовясь встретить свою судьбу – какой бы ужасной и беспощадной она ни оказалась.

Он приблизился. Ключ с лязгом повернулся в замке тяжёлых цепей. И в тот миг, когда холодное, врезавшееся в плоть железо наконец отпало от моих запястий и лодыжек, я почувствовала не просто облегчение. По жилам ударила давно забытая, дикая, первобытная сила. Она волной, горячей и стремительной, хлынула из самой глубины моего существа, заставляя сердце выскакивать из груди, а душу – рваться ввысь, к небу, о котором я почти перестала вспоминать, к облакам, что виделись лишь смутным сном. Моя магия, придавленная, скованная долгими месяцами плена, проснулась. Я ощутила её как щекочущее, живительное течение под чешуёй, обещание мощи, которую я почти забыла. Но камера, эта проклятая камера, тут же ответила своим, давящим, антимагическим полем – древнее заклятие, выжимающее из тебя волю и силу, не дающее сконцентрироваться, напоминающее, кто здесь хозяин. Они знали, что многие из нас владеют иллюзиями, и заранее позаботились о клетке не только для тела, но и для духа.

Одни мои сородичи более слабые духом, но сильные в обмане, могли создать иллюзию ослепительно яркого дня, сводя с ума противника, лишая его ориентации. Другие, более коварные, умели проникать в самые тёмные уголки разума, заставляя жертву видеть кошмары наяву, сражаться с призраками. А я…я умела творить ночь. Настоящую, глубокую, непроглядную, всепоглощающую тьму, которая пожирала любой свет и любой звук, оставляя лишь тебя и твой страх в абсолютной пустоте.

Сарлес был другим. У него была сила не в обмане чувств, а в повелении самой природе – он говорил с деревьями и травами, и они оживали по его воле.

А Укерас…тот, предатель, мог искажать саму суть вещей, саму реальность, заставляя стальной меч принимать вид извивающейся ядовитой змеи, а твердую, неприступную стену – казаться сквозным проходом. Он играл с фундаментальными истинами мира, и это делало его по-настоящему опасным.

Цепи с глухим, окончательным лязгом рухнули на каменный пол и эхо этого звука разнеслось по камере. Эльф грубо, без предупреждения, толкнул меня в спину, и мы вышли в низкий, тускло освещённый факелами коридор. Воздух здесь пах сыростью, дымом и страхом. Сердце бешено колотилось, отдаваясь оглушительным стуком в висках. Мы медленно шли вперёд, и с каждым шагом гул за стенами становился всё громче, всё навязчивее. Мы остановились перед массивными, тёмными, почти чёрными от древности воротами, за которыми ревела, бушевала толпа, жаждущая хлеба и зрелищ.

– Ксэрэль и Керис на арену! – прогремел голос магистра.

Толпа взорвалась восторженным, животным рёвом. Тысячи голосов слились в один оглушительный гул. У меня закружилась голова, мир поплыл перед глазами, ладони стали влажными и липкими, а во рту пересохло, словно я наглоталась песка.

– Принимай облик, – безжалостно бросил стражник.

Я закрыла глаза, стараясь отгородиться от этого безумия, и отпустила контроль над своим телом, над той частью себя, что так тщательно скрывала. Знакомая, глухая, выворачивающая наизнанку боль прошла по костям, заставляя их с хрустом удлиняться и менять форму, подстраиваясь под новый, могущественный облик. Позвоночник выгнулся неестественной дугой, кожа онемела и задеревенела, и сквозь неё, будто сквозь поры, проступила чёрная, отливающая синевой чешуя – сначала мягкая и бархатистая, как кожица молодого плода, но на глазах твердеющая в несокрушимую, стальную броню. Череп изменил форму, челюсть с силой выдвинулась вперёд, обнажая длинные, острые, как кинжалы, клыки. Мир стремительно уменьшался, сужаясь до размеров арены, а эльф-охранник, ещё секунду назад казавшийся мне тюремщиком, теперь был всего лишь букашкой у моих ног, жалким и ничтожным.

Ворота с оглушительным, скрежещущим звуком отъехали и на меня, как ударная волна, обрушился оглушительный гул трибун. Сотни, тысячи взоров людей и эльфов, полных не скрываемой жажды зрелищ, устремились на меня, прокалывая насквозь.

– Ксэрэль, ты победишь! – донесся откуда-то сверху одинокий крик, тотчас потонувший в общем гуле.

Напротив, из-за других, таких же массивных ворот, на арену, медленно и величественно, вышел мой противник. Дракон цвета тёмно-розового, переливающегося на солнце. Лучи солнца, падая на его полупрозрачные, тонкие, как пергамент, перепончатые крылья, заставляли их светиться нежным, призрачным, розовым светом.

Мы замерли в центре песчаного круга, измеряя друг друга взглядами. И в его глазах, больших и выразительных, я прочла не слепую ненависть, не яростную злобу, а ту же самую, до боли знакомую смесь – холодную, отточенную решимость и бездонную, всепоглощающую печаль. Я не хотела его смерти. И знала, читая это в каждом его мускуле, в каждом вздохе – он тоже. Мы были двумя жертвами, которых столкнули лбами на потерю толпе.

Сделав первый, неуверенный шаг на раскалённый, колющийся песок арены, я глубоко вздохнула и приготовилась к бою.

ГЛАВА 4

Мы встретились взглядами в центре арены, под прицелом тысяч голодных глаз. Песок, раскалённый солнцем, жёг лапы. Воздух дрожал от криков толпы, пах пылью, потом и металлическим привкусом страха. В его розовых глазах я прочла не ненависть, а лишь усталую покорность судьбе. Мы оба знали, что отсюда выйдет только один.

Я не хотела его убивать. Не хотела. Слова пульсировали в висках в такт бешеному стуку сердца. Меня годами учили:

«Не жалей. Не проявляй слабости. Арена не для милосердия – здесь нет пощады, только жестокость и смерть».

Я помнила удар плети по спине за то, что в первую тренировку не смогла нанести рану манекену. Помнила ледяной голос тренера:

«Здесь ты или убиваешь, или труп. Третьего не дано».

Но я видела бои из своей клетки. Видела тот же застывший ужас в глазах каждого, кто выходил на песок. Все они хотели жить. И сейчас, глядя на него, на его неглубокое, прерывистое дыхание, я видела не врага. Я видела еще одного пленника, такого же, как я.