Лезвие Страсти

– от Англии – премьер—министр Джеймс Рамсей Макдональд и министр Артур Невилл Чемберлен;

– от США – госсекретарь Генри Стимсон;

– от Франции – премьер—министр Эдуар Эррио;

– от Италии – премьер—министр Бенитто Муссолини;

– от Германии – канцлер Франц фон Папен, министры Константин фон Нейрат и Шверин фон Крозик.

Первым высказывается Макдональд:

– Ну что ж, господа… Наша декларация «О равноправии в вооружениях в рамках системы безопасности для всех стран» дает не только экономическую и политическую, но еще теперь и военную самостоятельность Германии в Европе.

– Жаль, что Франция, пострадавшая не менее Германии, вообще никакой помощи не получила… сэр, – говорит Эррио, премьер Франции.

К разговору подключается Чемберлен:

– Да, Англия делает все, чтобы Германия окрепла и уничтожила советскую Россию. Мы этого никогда не скрывали…

– О, уничтожение советской России, – Муссолини надувает щеки и басисто гнусавит, – это, пожалуй, самая почетная миссия для любого правительства Европы, сэр…

– Давайте к делу, – нетерпеливо перебивает его фон Папен. – Нынешнее положение Германии оставляет желать лучшего, и мы должны принять жесткие меры, дабы изменить это положение, а не шутки тут шутить.

Госсекретарь США Стимсон пытается поменять настроение и обстановку:

– Ну, не надо так категорично… Друзья мои, немного перчика нашу тему не испортит…

Но Муссолини уже сильно «перчит» беседу:

– Господа, не надо притворяться! Сэр Невилл, не секрет – Англия уже около пятиста лет мечтает сломать хребет России… но дело в цене…

Чемберлен жестко перебивает его:

– Сейчас не место и не время для Ваших экзерсисов… либо мы обсуждаем будущее Европы, либо я покидаю это собрание.

Все недовольно заговорили разом и каждый о своем, но Макдональд спас накаленную ситуацию:

– Господа, пройдемте в сигарную… прошу, не ссорьтесь, нам еще многое надо обсудить. – Он рукой манит слугу: – Подайте—ка нам сигары, виски и бутерброды.

Когда все это приносят в сигарную, Макдональд опять обращается к собравшимся:

– Господа, продолжим работу… надо выработать единую позицию к… Германии и… России.

Мюнхен. В офисе КБ Vri—il Gesellschaft Мария Орзич[45], Эльза Ольберштайн, Лотар Эшингер и Фридрих Краузе беседуют в кабинете начальника службы безопасности «Vri—il» Пауля Шиллинга, группенфюрера СС.

– Герр барон, у меня просьба по возможности, ускорить работу по расшифровке полученной информации, – говорит Фридриху фройляйн Орзич.

Шиллинг улыбается и добавляет:

– А фройляйн Зигрун[46] всегда готова помогать Вам в расшифровке интерпретации визуальной части…

– Да, Зигрун помогала Орзич с переводом, мы—то думали, что это старонемецкий, а оказался язык древних шумеров, – смеясь, говорит Эшингер.

Фридрих удивлен услышанным и увиденным, если не сказать, растерян, но делает вид, что все это знает и понимает.

– Мы получили информацию об антигравитационном летательном аппарате, он позволит нам изменять ход времени в полете, – продолжает рассказ Орзич.

Фридрих кивает, делая вид, что все понятно.

– Зигрун Калленберг смогла систематизировать и расшифровать тексты, рисунки и схемы, полученные с помощью телепатии, – добавляет Эльза.

– Да, девушки—медиумы из КБ Vril Gesellschaft[47], общества «Туле» и «Господа Черного Камня[48]» делают все возможное для использования их разработок Летательных Аппаратов, а мы должны максимально использовать эти уникальные умения, – улыбается Эшингер Фридриху.

– Профессор Шуманн из Мюнхенского техуниверситета изобрел левитатор, это позволило начать разработку двигателя Летательного аппарата, – говорит Орзич.

Фридрих все слушает и одобрительно кивает, но не знает, как быть с такой информацией. С одной стороны, это «дэза», а с другой – огромное КБ Vril Gesellschaft работает и дает результаты. Правда, эти Летательные Аппараты пока что только взрываются в воздухе или падают сгорая.

Берлин. За столиком в углу кафе обедают Ленни и Фрида. Фрида ест, Ленни говорит:

– Пока Фридрих читал журнал и потягивал вино, я наблюдала за ним. Да, он не актер, но парадокс в том, что он способен сыграть главную роль в любом фильме – в комедии, драме, трагедии. Он такой типаж… у него такая аура, обаяние, он имеет успех у женщин… его биополе или обаяние, а может, еще что—то… о чем я еще не знаю… Но я точно знаю, что его любит камера, – Ленни говорит так увлеченно и с таким воодушевлением, что Фрида перестает есть и удивленно смотрит на нее. – Да—да, еще при первой встрече его голос сразу же проник в меня… И я всем телом почувствовала его в себе. Было ощущение, что он ласкает меня своим голосом… изнутри, всю… – Лицо Ленни становится мечтательным, а глаза покрывает поволока. Но вот она как бы очнулась и, зачем—то оправдываясь, буднично добавляет: – А это касса, Фрида. Да—да, это успех, слава, деньги… касса…

Фрида улыбается и встряхивает кудряшками на голове.

– А, по—моему, ты, подружка, влюбилась в эту «кассу». Тебя не узнать, Ленни. – Фрида усмехается.

– Возможно, в нем есть какой—то магнетизм, – не меняясь в лице, говорит Ленни. – Да, есть мощная сила обаяния и, главное, мужского притяжения…

Вдруг Фрида продолжает мысль Ленни:

– Ты, наверно, хочешь сказать – ХАРИЗМА… Да, в нем есть мужская харизма, подруга, и ее много. В такого трудно не влюбиться…

Настает черед Ленни удивленно посмотреть на Фриду:

– Как, Фрида, и ты? Ты же не любишь мужчин… ты же…

Фрида перебивает ее, состроив жалостливую мину на лице:

– Да, я не люблю мужчин, но твой Фридрих – это ураган… нет, это тайфун… это роковой мужчина… Да—да… ро—ко—вой… – Глаза Фриды тоже покрывает поволока – она и мечтает, и грезит наяву.

Ленни потрясена:

– Но, Фрида, как? Этого не может быть! Я не верю своим ушам… вот это – да!

Фрида тяжело вздыхает и улыбается:

– Да, такой придет, тут—то и вспомнишь, что ты прежде всего – женщина и всегда хотела сильного… настоящего. И уже никуда не спрячешься.

Она краснеет. Ленни смеется, но Фриду уже понесло:

– Твой Ремарк, конечно, великий писатель, но, Фридрих, прости… это настоящий мужчина! Такой встречается в жизни один раз! Он чудо! Потому что он – настоящий!

Ленни в восторге от подруги:

– Браво, Фрида, браво! Ты сейчас написала свою лучшую картину… Браво! Я всегда знала, что немецкие девушки неисчерпаемы, но – чтобы настолько! Браво, Фрида, браво!

Москва. В отделе аналитики ИНО ОГПУ открывается дверь. Входит радист и передает секретарю конверт – это шифровка. Секретарь регистрирует конверт и передает далее. Наконец донесение передано адресату – начальнику аналитического отдела: «ПИЛОТ – ЦЕНТРУ: 5‑я часть перевода и расшифровки документации по Летательным Аппаратам. Заводы функционируют, люди работают, но „Виманы“[49] так и не летают».

Мюнхен. В КБ, в цехах лабораторий, работают девушки—медиумы Vril Gesellschaft, и среди них – Эльза.

– Согласно нашим расчетам, «Виманы» могут летать со скоростью семнадцать тысяч километров в час, могут зависать в воздухе, могут двигаться по эллипсообразной траектории, вертикально или горизонтально, могут вращаться вокруг своей оси и даже… менять размеры. И еще они отлично могут маневрировать, – говорит восторженно Мария Орзич. – И привезли все это из Шамбалы…

– Да, а узнали мы это из трактата «Самарангана Сутрадхар»[50], – скромно добавляет Эльза.

– Да, «Летать, как „Вимана“, на больших скоростях» – теперь это наш девиз, – подхватывает Орзич.

Она смотрит на Шиллинга, тот улыбается и кивает:

– Да, это будет наш общий подарок фюреру… мы так решили и так сделаем.

Фридрих делает вид, что рад этой информации.

Берлин. Квартира Ивон. Звонок. Швейцар открывает дверь, встречает Фридриха, принимает цилиндр, перчатки, зонт, плащ и громко спрашивает:

– Как прикажете доложить?

Фридрих подает карточку, но Ивон уже идет ему навстречу. Она молитвенно складывает ладони и, улыбаясь, говорит:

– Барон, что же так долго? Я Вас жду, а Вас все нет и нет… я устала и уже даже отчаялась Вас ждать…

Они проходят в комнату, Ивон закрывает дверь, страстно обнимает его и целует. Фридрих не готов к любовной игре у нее дома. Он пытается остановить Ивон, но, видимо, она и вправду соскучилась… вцепилась и не отпускает:

– Господи, как долго ты шел…

Фридрих с трудом отрывает Ивон от своих губ. Но не успел он глотнуть воздуха, как Ивон еще раз впивается ему в губы с поцелуем. Фридриха спасает громкий возглас швейцара:

– Герр Отто, к Вам пришел барон Фридрих фон Краузе, он ждет Вас в гостиной.

Ивон тут же отскакивает от Фридриха и садится за стол. Фридрих отходит к дивану и присаживается на краешек.

Ивон шепчет:

– Губы вытри! Вытри губы… губы!

Фридрих вытирает губы платком. Лакей распахивает дверь. Входит Отто. Он пристально смотрит на жену, на Фридриха.

Ивон встает:

– Отто, рекомендую: барон Фридрих фон Краузе, он хочет купить долю в твоей фирме и стать партнером.

Отто раскланивается с таким желанным гостем:

– Очень хорошо, мой дорогой барон… Я очень рад…

Он жестом приглашает Фридриха к столу, все рассаживаются.

Отто вскидывает голову, монокль срывается, но он ловит его, устанавливает на место и, улыбаясь, смотрит на Фридриха:

– И давно вы занимаетесь этим… делом?

Фридрих недоуменно смотрит на Отто:

– Каким этим… делом? – переспрашивает он.

– Экспортом—импортом, ну… торговлей, – отвечает Отто, поправляя монокль.

– Нет, герр Вульф, торговлей я никогда не занимался, но у меня есть деньги. И я хочу их прибыльно вложить, Вы, надеюсь, знаете – деньги должны делать деньги, это закон. И придумал его не я… и поэтому я здесь.

Отто вскидывает руки долу и говорит:

– Друг мой, Вы пришли по адресу! Прибыльное дело – это по моей части. Если у Вас есть деньги, дорогой мой барон, держитесь за меня, и Вы не пропадете. Мы развернемся так, что двадцатипятипроцентная прибыль в месяц Вам покажется детским лепетом…

Он бросает взгляд на жену, на гостя… Фридрих молчит… Отто опять продолжает объяснять свою позицию.

– Да, герр барон, я согласен только на паритетных началах – пятьдесят на пятьдесят. И деньги вперед, иначе это не имеет смысла. Я хочу сказать: иначе это будет невыгодно… ни Вам, ни мне. Я прав, дорогая? – он опять смотрит на Ивон.

Она не заставляет себя ждать и тут же говорит:

– Конечно, ты прав, дорогой.

В комнату входит служанка:

– Кушать подано…

Ивон приглашает мужчин:

– Прошу к столу, господа…

Фридрих и Отто встают и идут следом за Ивон.

Сельский овин под Берлином. Фридрих открывает дверь и вслед за Лаурой проходит на сеновал. Они располагаются прямо на сене, Лаура открывает сумочку, достает паспорт гражданина Коста—Рики и отдает Фридриху:

– Я украла этот паспорт в канцелярии посольства, украла у мужа, для тебя… Печати уже стоят, имя впишешь сам.

Лаура пристально смотрит Фридриху в глаза:

– Ну, и где твоя благодарность?

Фридрих все понял. Он обнимает и укладывает ее на большой ворох сена. Лаура вся погружается в истому любви, у нее учащается дыхание, глаза покрывает поволока, а губы шепчут:

– Еще, еще… Обними меня… Ах, боже, какое счастье… Ох, я сойду с ума… Еще, еще… Фридрих, я люблю тебя! Господи, где ты так познал все тайны женской страсти?

Фридрих вспоминает 1918 год, время своего комиссарства в штабе армии. На здании – плакат «7‑й Съезд рабочих и солдатских депутатов». В коридоре на дверях – таблички—указатели: «Молодежная секция», «Коминтерн», «МОРП», «Профинтерн» и другие. В комнату с табличкой «Комиссар штаба армии» то и дело входят и выходят молодые красноармейцы и молодые женщины в красных косынках – это делегаты съезда. За столом четыре девушки из Коминтерна: немка Грета, француженка Мари, англичанка Диана и полька Беата. Они трещат по—немецки без умолку, лукаво поглядывая на молоденького красавчика – комиссара штаба армии Веньку Морозова. Делегатки делают вид, что заняты вопросами съезда, а сами обсуждают мужскую красоту Морозова и то, как бы совратить его и попользовать. Они уверены, что комиссар штаба не знает иностранные языки. А Венька, сидя за своим рабочим столом, только посмеивается над ними.

Наступает ночь. Венька и Мари в кровати. Вместо одеяла – кумачовый плакат «Свобода любви – залог счастья», рядом на тумбочке горит свеча.

Венька на французском читает Мари стихи:

– Es tomacci catrix cepauv remuti lé ruGue ux Je frémiset l’embrasse sur les lèvres…

Мари в восторге, в глазах слезы счастья. Она говорит:

– En savoir plus, Morozov! Lisez—le, s’il vous plaît!

Венька в ответ гнет свое:

– Jet‘me, madame.

Мари млеет от наслаждения и говорит:

– Oh, mon Dieu! Quick est beau!

Она притворно падает в обморок, прямо на грудь Веньке Морозову. Он пытается привести ее в чувство:

– О, Marie, réveille—toi! Marie!

Морозов беспомощно оглядывается и голышом бежит за водой. Мари встает с кровати и убегает. В комнату входит Грета и ложится в кровать. Венька возвращается в комнату со стаканом воды. Женская рука резко и сильно хватает его и тащит к себе в постель. Это уже немка Грета:

– Komen Siehier.

Венька немного обескуражен и удивленно спрашивает на немецком:

– Avez—Vosper le zalle allemand?

Теперь настает черед удивляться Грете:

– Ja, Sie kommen verdammt nochmal! Kommen Sieschnell!

Венька все понял и оседлал Грету. Она оказывается такой ненасытной, что все время просит:

– Ich möchte, noch, noch, noch…

Венька сильно напрягся, выполняя ее просьбы.

На следующий день в комнату с табличкой «Комдив Иконин» входит боец. Он передает Иконину пакет.

За столом – комиссар дивизии Фурманый, начальник штаба дивизии Еланин, начальник спецчасти Хорьков. Комдив спрашивает:

– Кто это придумал, а? Название—то какое – революция полов…

Они разворачивают и рассматривают довольно большой плакат «Революция полов», на котором крупным шрифтом напечатаны лозунги: «Женщина – собственность общая», «За пользование женщиной надо платить», «Дети – наше общее будущее, их надо кормить, одевать и воспитывать», «Женщина – не частная собственность мужа».

– Да какая разница, кто это придумал… Роза Люксембург и Александра Коллонтай придумали… вот кто. Социалистической революции им мало, так подавай им революцию… полов, – отвечает комиссар Фурманый.

Иконин брезгливо сворачивает плакат и говорит:

– Это уже не революция, а узаконенная проституция…

– Разогнать их надо, и как можно скорее… – отвечает Фурманый.

Еланин поворачивается к Хорькову и добавляет:

– Правильно, да так, чтобы другим неповадно было…

– Давай, действуй… быстро и безжалостно.

Венька Морозов возвращается домой поздно. За столом сидит Диана и читает. Увидев Веньку, она отбрасывает книгу и, приложив пальчик к губам, подходит к нему. Венька удивленно замирает. Она усаживает его на стул, задирает платье и, обнажив красивые голые ноги, садится на Вениамина «верхом»:

– Not necessary, my dear, to read the Colonel, I’ll give you something to read real high literature, classics.

– Простите, миссис… – начинает Венька, но Диана закрывает ему пальчиком рот и устраивается поудобнее.

– I want you to learn to enjoy good literature.

Затем она обхватывает его голову руками и целует в губы.

Начинаются ласки… наконец они в обнимку… роняя все, что есть на пути… кое—как добредают до кровати.

Тяжело дыша, Венька и Диана раскидываются на кровати. Вдруг она говорит:

– Sorry sir, I’ll leave you for a few minutes.

Диана накидывает халат и идет за занавеску, там голая Беата.

Девушка отдает халат польке, Беата проходит за занавеску, снимает халат, ложится к Веньке и принимается обнимать и ласкать его:

– Mówisz po polsku, przystojniaku? Chcę, żebyś mówił piękne słowa miłości.

Венька удивленно вскакивает, вглядываясь в темноте в безукоризненно красивое, точеное тело Беаты. Он радостно ухмыляется и принимается ласкать и целовать ее плечи, грудь, губы и, воздев руки долу, произносит:

– Боже, что ты со мной делаешь, я же не могу отказаться.

Он буквально набрасывается и берет Беату. Ее губы жарко шепчут: «Jeszcze, przytul… ach, co mi… robisz…»

Беата уходит, и Венька собирается уже спать, но тут появляется Мари и залезает под одеяло. Веньке чудится… откуда—то свыше… из—под небес, голос: «Повторение – мать учения».

Утром на улице, перед штабом, молодой командир взвода Петр Лысань перегораживает Морозову дорогу.

Венька спрашивает:

– Что—то случилось, Петр Алексеевич?

Комвзвода качает головой:

– Случилось, комиссар… случилось. Нехорошо это, мы, не жалея жизни, рубимся с контрой, а ты с девками веселишься? Поделился бы с народом немкой или францужен…

Венька бьет комвзвода первым. Начинается драка.

В окно выглядывают девушки—интернационалистки – Беата, Грета, Мари, Диана – и другие работники штаба. Останавливаются проходящие мимо бойцы. Подбегает начштаба Еланин с двумя бойцами. Он кричит:

– Прекратить! Вы что, сдурели? Устроили драку в штабе дивизии! Хорош пример – комиссар штаба армии и командир взвода… Под трибунал захотели?

Бойцы быстро разнимают и разоружают и комиссара штаба, и командира взвода.

Еланин сурово оглядывает драчунов и приказывает:

– Следуйте за мной…

Провинившиеся понуро, под охраной бойцов, идут за ним.

В кабинете Иконина руководство дивизии собралось для разбора чрезвычайного события – драки. Иконин нервно ходит по кабинету, Венька понуро стоит у стола. За столом сидят все командиры и комиссары дивизии.

Наконец Иконин садится и спрашивает:

– Что с тобой случилось? Мы три года – бок о бок. Ты комиссар штаба армии… Комиссар! Всегда такой разумный, и вдруг – драка! Из—за кого? – Он поднимает руку и трясет кистью. – Из—за этих… прости господи, даже говорить не хочется, хоть они и из Коминтерна.

Венька виновато опускает голову.

– Товарищи, простите меня, виноват… Я искренне каюсь, честное слово, и прошу у вас прощения. Особенно у Петра Алексеича… И еще у меня есть просьба – отпустите меня в Москву, я учиться хочу, – говорит Венька, оглядывая своих боевых товарищей.

– Учиться? Молодец, правильно! – подхватывает Иконин. – Давай в академию РККА? Мы направление тебе дадим, а когда вернешься в дивизию… мы тебя…

Но Венька отрицательно мотает головой:

– Нет, я хочу в МГУ, на юрфак… у меня есть мечта – стать адвокатом, как Плевако.

Командир полка, бросив шапку на пол, хохотнул:

– Я ж говорю – храбр, но безрассуден… Дался тебе этот Плевако… – Но, увидев выражение лица Веньки, комдив машет рукой и говорит: – Ну что, товарищи, дадим направление в университет комиссару штаба… а?

Товарищи гудят:

– Дадим. Правильно, пусть едет… пусть учится!

– Вот и хорошо. Езжай, учись, все лучше, чем драться из—за этих, прости господи… интернационалисток, – подводит итог разборки ЧП Иконин.

1919 год. Венька в поезде едет в Москву. Состав поезда собран из товарных и пассажирских вагонов, теплушек. Обстановка в поезде разгульно—напряженная. Венька что—то рассказывает попутчикам в теплушке.

Москва. Первый МГУ. Сентябрь 1919 года. Университет на Моховой встретил Веньку доброжелательно. Какой—то очень представительный мужичок в пенсне, с бородкой и в сюртуке (как выяснилось потом – замдекана факультета общественных наук и председатель приемной комиссии) как—то по—доброму спросил:

– Так-с, молодой человек, Вы что окончили, гимназию? Или Вы фронтовик?

Венька улыбнулся:

– Да, фронтовик… да, и я окончил гимназию.

– Документы есть? Общежитие надо?

Венька полез в карман:

– Да, есть служебная книжка красноармейца, аттестат зрелости, и… это… товарищ, общежитие тоже надо…

Замдекана кивнул понимающе, открыл документ:

– Ого, комиссар штаба армии… а с виду Вы еще очень молоды. Блестящий аттестат зрелости. Да-с, пишите заявление о приеме в университет.

Венька сел писать заявление, Замдекана покивал и достал из ящика стола направление в общежитие:

– Вот Вам направление в общежитие, товарищ Морозов. Я думаю, там найдут для Вас одно местечко… Вы уж не обессудьте нас… туговато живем…

– Ну что Вы, спасибо, товарищ… – Венька посмотрел на замдекана вопросительно.

– Иван Иванович Муромский… замдекана факультета, – представился мужичок.

Венька старался вообразить, как радовались бы отец и мать, узнав, что он уже студент Первого Московского университета, но не смог. Он повернулся к Муромскому и сказал:

– Спасибо Вам, товарищ Муромский Иван Иванович. Спасибо за все… Большое солдатское спасибо!

Преподаватель в аудитории закончил читать лекцию по римскому праву и обратился к студентам:

– Сегодня мы закончили курс лекций по римскому праву. Я готов объяснить, если кому—то что—то непонятно… Римское право – непростой раздел. Вопросы есть?

– Да, есть… Скажите, чем объяснить такую неимоверную живучесть древнеримского права? – спросил Морозов.

Педагог улыбнулся:

– Римляне в древности так развили свою правовую систему, и она была настолько хороша, что послужила основой даже для современной правовой системы.

– Это—то понятно, но я сейчас говорю о частном праве в древнем Риме, – сказал Венька.

– А-а, так там все просто. Римское частное право вышло за пределы рабовладельческого общества, ну, почти как Россия после крепостного права… и это частное право приобрело универсальный характер. Больше того, это частное право идеально подходит к любому развитому хозяйственному субъекту общества, – объяснил преподаватель.

Прозвенел звонок. Студенты стали расходиться, а Венька с педагогом продолжили свой разговор у доски.

Венька хорошо учился, легко сдавал зачеты и экзамены, причем только на «отлично». Педагоги прочили Веньке большое будущее на поприще юриспруденции и ставили его в пример нерадивым студентам.

– Вот, товарищи студенты, так сказать… образец для подражания… студент Морозов написал курсовую работу «Исторический анализ судебной системы России». Тема просто замечательная. Вениамин Павлович, у Вас научный склад ума… Я думаю, Вы понимаете, что университет будет готовить Вас к преподавательской и научной работе, – сказал преподаватель кафедры «Теория права» Михаил Иванович Градовский.

Студенты в аудитории захлопали в ладоши, Венька смущенно сказал:

– Да ну, не надо, перестаньте…

– Да, друзья мои, – сказал Градовский, – мне весьма приятно принимать у студента Морозова экзамен. Его ответы исчерпывающе точны и аргументированы, вы можете гордиться своим товарищем, а мы – студентом…

И в университете, и в общежитии прекрасный пол не обделял Веньку своим вниманием. Особенно назойливо преследовала однокурсница и соседка по общежитию Альбина Климова. И однажды на кухне, когда никого не было рядом, Венька сказал ей:

– Алечка, ты очень хорошая, но, прошу тебя, не мешай мне учиться… пожалуйста.

В ответ, когда он вышел из кухни, Альбина высыпала в стоящий на плите котелок Веньки целый пакет соли.

«Вот какие бывают превратности: от любви до ненависти – один шаг» – подумал Венька, когда чуть позже обнаружил Алькину «любовь» и все свое варево выбросил на помойку, а сам остался голодным. Однако история с девушками из Коминтерна не прошла даром. Он многое для себя – а, главное, про себя – понял и честно, с удовольствием, стал «грызть гранит науки».

Но неисповедимы судьбы людские – и на четвертом курсе, неожиданно для всех, Венька женился на Симочке Вейн, самой красивой студентке университета. Все парни завидовали ему.

Свадьбу сыграли в общежитии, в маленькой комнатке, где жил Венька. Были педагоги и сокурсники. Весело пили, ели и танцевали. Много было хороших пожеланий, тостов.

Затем свадьбу гуляли для родни в квартире тестя и тещи, где жила Симочка. Еды было много, гостей – мало. Ели, пили скромно, еще меньше – танцевали. Теща, тесть и молодожены занимали три комнаты из семи на третьем этаже, в доходном доме Исакова на Пречистенке. Старики, как говорил Венька, не мешали жить молодой семье в коммунальной квартире со всеми удобствами. Все были счастливы.

Иногда Венька чувствовал себя очень сильным, и он говорил:

– Сима, смотри, я, как богатырь, забью сейчас длинный кол в Землю и крутану – Земля быстрее завертится…

Такую силу и удаль чувствовал в себе двадцатипятилетний Венька.

Не прошло и года, как у Веньки родился сын. В родильном приюте Грауэрмана на Большой Молчановке в доме номер пять он принял сына из рук жены и подумал: «Вот оно – счастье! Как жаль, что папа с мамой и сестренки с братишками этого не видят». Ему так часто их не хватало – их рук, их глаз, объятий. Да и все в его новой семье было не так, как у отца с мамой. А любовь с Симочкой не была похожа на его даже такую коротенькую любовь с Ульянкой. Очарования влюбленности хватило на год, зато было много сюсюканья, мещанства и партнерства. А вот той любви, опьяняющей любви – любви—нежности, любви—взаимопонимания, любви—дружбы, о которой он мечтал, или любви самопожертвования – было очень мало.