Лезвие Страсти

Барченко улыбается и, кивая, добавляет:

– Да, как—то на собрании масонской ложи «Единое трудовое содружество» я встретился с Хаусхофером, он ясно дал понять, что «Туле» проникли в Шамбалу, их очень волнуют возможности воздействия и управления большими массами народа… толпой.

– Мы тоже открыли специальную парапсихологическую лабораторию, где исследовали в «черной комнате» работу знахарей, шаманов, медиумов – всех, кто утверждал, что может общаться с призраками и духами… – сказал Бокий и посмотрел на Барченко. Тот кивнул:

– Прошла информация, что, возможно, кто—то из ЧК уже побывал в Шамбале… скорее всего, Владимиров, он все время вертелся около Рериха…

– Да, Александр Васильевич, это моя недоработка, ловко Владимиров всех обставил… но он делиться информацией не будет, надо рассчитывать на себя. А у нас каков в итоге результат? Что мы имеем, так сказать, «с гуся» после наших исследований?

– Я, Бехтерев и Рерих встречались с интересными для науки эзотериками и наметили планы исследований, а вот здесь выводы наших промежуточных исследований, – Барченко передает документы Бокия и добавляет: – Но самое перспективное – это найти Гиперборею[27] в Арктике. Наша экспедиция на Кольский полуостров и на Сейд—озеро сейчас просто необходима. Я убежден, что мы получим там ответы на все волнующие нас вопросы…

– Да, экспедиция просто архи—необходима, – говорит академик Бехтерев. – Мы должны исследовать эту мистику и все, что связано с ней. И «меряченье», и статья Амундсена – это уже не мистика, а, скорее, одна из форм психической энергии… ее нужно исследовать, только в прикладном ключе. Да-с, батенька… в прикладном…

– Договорились, – кивает Бокий, – я подам заявку на исследовательские работы в экспедиции на Кольском полуострове, на Сейд—озере. Давайте определимся с параметрами, временем, сроками и расходами на экспедицию… – Бокий поворачивается к Барченко: – Александр Васильевич, составьте, пожалуйста, график и маршрут экспедиции… лимит затрат и все необходимое снаряжение…

На опушке леса, что недалеко от Царицина, красноармеец Вениамин Морозов, при винтовке, сидит на пеньке у тропинки и переобувается. Вдруг из леса, прямо на него, выскакивает казак на коне и нетерпеливо спрашивает:

– Эй, служивый, какая сотня здесь стоит?

Венька встает, берет винтовку, кладет палец на спусковой крючок, смотрит на казака и отвечает:

– Нет здесь никакой сотни… и не было…

Казак, заподозрив что—то неладное, начинает осматриваться. Венька держит руку на спусковом крючке винтовки. Казак все понял. На лице его появляется «улыбка смерти».

Лицо Веньки чуть напряжено, он выжидает, что будет делать противник. Казак чуть приподнимается в седле, чтобы снять винтовку с плеча. Венька уже стреляет. Казак шатается в седле, крепко зажав в кулаке сбрую, и недоуменно смотрит на Веньку. Винтовка срывается с плеча казака и падает на землю.

Сразу же становится очень тихо, только щебет птиц и шелест листьев чуть нарушают тишину леса. Вдруг казак расслабляет кулак и падает с лошади, застряв одной ногой в стремени. Лошадь от испуга храпит и дергается.

Морозов оглядывается по сторонам. Голая лесная опушка. Пустая лесная тропинка. Мертвый казак на земле… левая нога в стремени. Рядом с телом стоит и фыркает лошадь. Венька подходит к лошади и высвобождает стремя. Снимает с убитого сапоги и полевую сумку. Отцепляет шашку, поднимает с земли винтовку и аккуратно приторачивает к седлу лошади. Все это Венька делает неторопливо, по—хозяйски. Затем осматривается, садится на лошадь и скачет прочь.

Над полем боя ранним утром всходит солнце. На вытоптанной, забросанной гильзами и осколками от снарядов земле, на залитой солдатской кровью, но все еще зеленой, траве лежат раненые бойцы. Им помогают… их перевязывают врачи и медсестры. Мертвых уносит похоронная команда.

«Господи, чего только ни делают люди, желая заставить землю умереть, хотя бы здесь, на этом клочке. Но земля не сдается… она жива, – так думает, сидя на разбитом ящике от снарядов, Венька. – Земля принимает мертвых, а живым оставляет шанс жить. Как бы люди ни топтали землю, а, примятая, трава все равно… ярко—зеленым цветом упрямо тянется к теплому утреннему солнцу. Так и люди…»

Взошло солнце над полем после боя, осветило новый день и, согревая землю, дало раненым надежду на новую жизнь.

К Веньке подходит командир дивизии, Владимир Иконин, молодой человек двадцати пяти лет, и широко улыбается ему:

– Ну, здравствуй, герой!

Венька вскакивает с места.

– Здравия желаю, товарищ командир дивизии… – начинает «герой» приветствовать командира по Уставу.

– Сиди—сиди, – комдив Иконин присаживается рядом, доверительно кладет Веньке руку на плечо, – спасибо тебе, красноармеец Морозов, спасибо за преданность революции! Сведения, что ты доставил, нам очень помогли. Молодец, я тебя к ордену представил…

Венька, кивая, грустно смотрит на поле боя.

– А чего невесел, герой… ты чего голову повесил?

– Да вот как—то странно получается, товарищ комдив, мы все говорим на одном языке… ходим по одной Земле, мы все любим эту Землю, а друг друга не слышим, не видим… не понимаем – и даже убиваем… А для Земли, я думаю, нет разницы, кто ты – крестьянин, казак или рабочий, – отвечает Венька.

Комдив удивленно смотрит на него:

– Да ты философ, как я погляжу! И это хорошо… но идет война – война на смерть! Мы, коммунисты, воюем за лучшую жизнь для всего трудового народа… за равные права у всех людей, чтобы человек мог учиться, работать и жить, где захочет. И не просто жить, а хорошо жить…

Он придвигается ближе к Веньке, внимательно заглядывает ему в глаза и спрашивает:

– А за что воюют капиталисты… ты знаешь? На людей им наплевать, и на своих, и на чужих, главное для них – деньги, навар. Из—за этого навара и идет война… да, да, кому достанется навар? Всем, кто работал, или одному капиталисту—хозяину?

Иконин встает, Венька тоже поднимается. Комдив, прощаясь, говорит:

– А на войне, брат, как на войне – либо мы их, либо они нас… скажу тебе честно, пока своим капиталом ни один толстосум добровольно не поделился с рабочими, с крестьянами… и не поделится. А ты – коммунист?

– Так точно, товарищ комдив, с шестнадцатого…

– Это хорошо… Я слышал, ты грамотный, читать и писать умеешь…

– Так точно, умею…

– Это хорошо… нам грамотные нынче шибко нужны… страну надо поднимать. – Он встает, собираясь уходить, но останавливается, смотрит на Веньку и усмехается. – Так ты говоришь, это плохо – убивать друг друга? Я правильно тебя понял? Жалеешь, что не понимаем друг друга… так?

– Так точно, товарищ командир дивизии. Жалею, что мы убиваем друг друга и не понимаем, что на Земле надо жить, а не убивать… Очень жалею, товарищ комдив.

Венька замолкает, а Иконин удивленно останавливается и, глядя Веньке в глаза, говорит с улыбкой:

– Это хорошо, что жалеешь. Убивать друг друга… ты прав, это нехорошо… вот у нас в бою убили комиссара штаба армии, так я тебя буду рекомендовать…

Венька растерялся… от удивления ресницы взлетают выше бровей, он собирается комдиву возразить, но тот уже отворачивается и уходит, а до Веньки долетает только обрывок фразы комдива:

– Вот так, Морозов… буду рекомендовать тебя…

Москва. В отделе аналитики ИНО ОГПУ открывается дверь. Входит радист и передает секретарю конверт – это шифровка. Секретарь регистрирует конверт и передает далее. И вот наконец донесение расшифровано и передано адресату, начальнику аналитического отдела: «ПИЛОТ – ШТУРМАНУ: первая часть работы „Туле“ и Vri—il по созданию машины времени. В основу работы лег „электрогравитон“, подробности – после расшифровки».

В Берлине Фридрих фон Краузе и Генрих Мур проходят мимо «Романского кафе[28]». Навстречу из кафе выходят две молодые, красивые женщины и направляются к машине. Мур, увидев их, неожиданно грациозно выпрямившись для своей довольно полноватой фигуры, красиво приветствует одну из них:

– О, здравствуйте, фройляйн Рифеншталь, я рад видеть Вас в добром здравии…

– Добрый день, Генрих. Вы – обедать? Сегодня здесь подают отменное фрикасе из индейки, рекомендую… а на первое – айнтопф, поэтому поторопитесь, а то может ничего не остаться… уж больно вкусное фрикасе… – щебечет фройляйн Рифеншталь, разглядывая с интересом Фридриха.

– Позвольте, фройляйн, представить Вам барона Фридриха фон Краузе, – говорит Мур и поворачивается к Фридриху: – А это несравненная фройляйн Ленни Рифеншталь[29], балерина, актриса, кинорежиссер, любимица Берлина… и фройляйн… гм…

– Фрида Миних, художница, моя подруга, – помогает Ленни Муру.

Молодые люди раскланиваются.

Любопытство одолевает не только Ленни, но и ее спутницу Фриду, а Фридрих, красивый, стройный, мускулистый и… загадочный, молча улыбаясь, стоит рядом.

Фридрих же сразу оценил ситуацию и возможности от знакомства с такой известной актрисой. Он обаятелен, любезен, а природная харизма делает его просто неотразимым. Он чувствует, что понравился Ленни, и нужно лишь небольшое усилие, чтобы закрепить успех. И он прикладывает его:

– Я очень рад познакомиться с Вами, фройляйн Рифеншталь, и с Вашей подругой, фройляйн Миних…

– Простите, барон, Вы не актер? У Вас такой голос… лицо…

Ленни внимательно смотрит на Фридриха. Он невольно улыбается и отрицательно мотает головой.

– Нет, фройляйн Рифеншталь, я не актер…

– Нет, нет, – вмешивается в разговор Мур, – барон – ученый—лингвист, он родился и вырос в Африке…

Теперь уже Ленни с нескрываемым интересом смотрит на Фридриха:

– Ой, как интересно, барон, так Вы – Тарзан? – Она подходит к Фридриху близко, заглядывает ему в глаза и, улыбаясь, игриво спрашивает: – Вы расскажете мне свою африканскую историю? Вы там ездили на слоне?

Фридрих улыбается и кивает:

– Да, конечно… на слоне и не только…

Генрих и Фрида с интересом следят за разговором Ленни и Фридриха. Ленни собралась было уже уйти, но вдруг сказала:

– Да, барон, у меня скоро премьера, вот моя visitenkarte, я хочу знать, понравился Вам мой фильм или нет…

– Спасибо, большое спасибо, фройляйн Рифеншталь.

– Я с Генрихом передам приглашение на премьеру… для Вас… как жаль, что Вы не актер, у Вас сложилась бы прекрасная карьера… мы бы вместе снимались… – кокетливо щебечет Ленни. – Позвоните мне… герр Тарзан…

Наконец они садятся в машину и уезжают. Мур машет им вслед, улыбается и говорит Фридриху.

– Да, барон, Вы просили информацию по вашему дому в Касселе, вот здесь все… – Он достает из портфеля две фотографии, лист с текстом и планом дома на обороте и передает это Фридриху. – В доме постоянно проживают две старушки – это тетки Ваших родителей с обеих сторон.

Фридрих просматривает информацию и кивает Муру:

– Спасибо.

Кабинет Трилиссера в ИНО ОГПУ. За большим рабочим столом с одной стороны сидят авиаконструктор Туполев[30] и его коллеги, с другой – сотрудники ОГПУ. Они обсуждают донесение «Пилота» о «Vri—il» и Летательном Аппарате в виде и форме диска, о скоростях его полета, об изменении времени.

Между делом Трилиссер спрашивает:

– Андрей Николаевич, а за что Вас прозвали Ледоколом? Вы, вроде бы, не полярник, не моряк?

– Еще студентами мы часто бывали у Жуковского дома, обсуждали будущее авиации и составили план развития, – Туполев улыбается. – А в августе 1918 года наша группа направила документы в Научно—технический отдел ВСНХ. Однако там решили, что еще рано создавать институт, а вот Аэрогидродинамическую секцию – ЦАГИ – учредили, и была назначена коллегия «в составе профессора Николая Егоровича Жуковского как специалиста по научной части и Андрея Николаевича Туполева – по технической части», а так как технику в наше время надо добывать и продавливать, меня стали называть – Ледоколом.

Все присутствующие рассмеялись.

– Но Вы правы, – продолжает Туполев, – мой интерес находится в плоскости реактивной авиации, а она еще только в умах авиаконструкторов, в проектах, она еще не родилась, а вот Ваша информация о Летательном Аппарате весьма интересная… особенно – эта… машина времени… я думаю и ГИРДу и ЦАГИ это будет очень интересно… спасибо Вам за такую информацию…

Ленни и Фридрих – в Берлине, на огромной кровати, рядом – столик на колесиках с вином, бокалами и фруктами.

– Я люблю Берлин, его Тиргартен[31] и «Зоо»[32], его театры… люблю Кудамм[33], люблю премьеры в кинотеатрах… люблю Унтер—ден—Линден[34]! Люблю в Берлине все! – говорит ему Ленни, просто светясь от счастья. – Все, все, все… и ты тоже полюбишь… обязательно ты все это полюбишь. Просто я родилась в Берлине, и мне кажется, что Берлин до сих пор пахнет молоком моей мамы…

Фридрих целует Ленни, она чуть отстраняется от него и лукаво спрашивает:

– Знаешь скверик у Romanisches Café, напротив церкви кайзера Вильгельма[35]?

Фридрих кивает. Она заговорщически шепчет:

– Это место моих тайных свиданий…

Фридрих комично приподнимает брови, удивляясь.

– О, какая прелесть, я приглашаю тебя… – начинает он, но Ленни прерывает его поцелуем.

– А еще я люблю «Кафе Запада» и кафе «Ашингер»[36], там всегда можно быстро и недорого съесть порцию горячих сосисок или порцию горохового супа… выпить бокальчик хорошего вина…

– Я тоже люблю гороховый суп и горячие сосиски, но с пивом, – Фридрих обнимает Ленни, у них прекрасное настроение. Они опять целуются и занимаются любовью в кровати.

– А с кем ты дружишь? Ну, из актеров…

– О, я дружу со всеми, кто любит искусство, а не себя в искусстве… Бетти Штерн раз в неделю дает вечера, и я хожу к ней… – говорит Ленни. – Да, еще… я познакомилась с потрясающей парой – Элизабет Бергнер[37] и ее мужем…

– Ух ты, как здорово… – восторженно отвечает Фридрих. – С самой Элизабет Бергнер! Сегодня она, пожалуй, самая интересная из всех актрис в Берлине. Я был на спектакле и видел, как она играла Святую Иоанну из Бернарда Шоу, это было прекрасно…

– Да, Элизабет в Берлине любят все. Ее игра – событие… ни один зритель не останется равнодушным. С Бергнер соперничать может только Кете Дорш[38]… хотя… я не уверена. – Ленни пожимает плечами.

– А я уверен, что в роли святой Иоанны ты, например, была бы лучше всех – у тебя нерв другой, поточнее…

Ленни, чуть улыбнувшись, перебивает его:

– А я так не думаю… драма – это не мое. Правда, русский режиссер Таиров[39] приходил, звал меня на роль Пентесилеи. Но кино еще было немым, а я не могу без языка Клейста представить себе Пентесилею, и, потом, я сейчас активно занимаюсь кинорежиссурой, актерство уходит на второй план…

– Очень жаль… Но я тебя, конечно, понимаю, – усмехается Фридрих. – Кино создавалось как нечто волшебное… как искусство передачи настроения, порывов души… живого изображения, его нюансов и… – Фридрих становится красноречив, его несет. – Да, изображение – это чудо живого движения в кадре с его полутенями, еще без звука и цвета, оно неожиданно стало создавать очень сильные и незабываемые образы…

Но Ленни вдруг перебивает его.

– Все! Больше ни слова об искусстве! Я иду в гости… ты пойдешь со мной?

– Конечно, пойду! А когда и куда? – начинает дурачиться Фридрих.

– Все узнаешь в свое время… – говорит она серьезно, но не сдерживает улыбку и протягивает ему руку. – А теперь иди ко мне… скорее… я уже соскучилась по тебе…

Нос к носу, глаза в глаза они целуются – долго и вкусно.

Москва. В Седьмом отделе Главного управления ГБ НКВД СССР открывается дверь. Входит радист и передает секретарю конверт – это шифровка. Секретарь регистрирует конверт и передает далее на расшифровку. Расшифрованное донесение передано в отдел аналитики Иконину: «ПИЛОТ – ШТУРМАНУ: в Москву направлен агент Штрофиман Ганс для сбора сведений о мобилизационной готовности СССР, о перечне всех оборонных заводов и их продукции».

Берлин. В кабинете – Эшингер и молодая, элегантная и очень красивая женщина с копной светло—золотистых волос, собранных в «хвост» – это Эльза. Они беседуют за столом, заваленном чертежами Vri—il и рукописями.

В кабинет входит Фридрих. Эшингер приветливо кивает:

– А вот и Фридрих… прошу знакомиться, это фройляйн Эльза Ольберштайн… а это барон Фридрих фон Краузе, наш лингвист, эрудит и путешественник…

Фридрих почтительно целует ослепительно белую руку, протянутую Эльзой. Она нежным голоском произносит:

– Барон фон Краузе, мне сказали, что Вы знаток древнегерманского языка…

Фридрих, смущенно улыбаясь, кивает. Эльза продолжает:

– А Вы можете приехать к нам и посмотреть материалы, полученные от одной внеземной цивилизации?

Фридрих удивленно смотрит на Эшингера, тот кивает, а Эльза, увидев его смущение, говорит:

– Не удивляйтесь, барон… Да—да, я не оговорилась – от внеземной цивилизации. И с первой, и со второй частью текста у нас возникли трудности. Посмотрите.

Эльза передает пару листов с непонятным шрифтом.

– Так вот, Вы могли бы к нам приехать и обсудить с нашими специалистами реальную возможность расшифровки и перевода этого текста… – спрашивает она.

Фридрих берет листы и начинает внимательно изучать иероглифы. Эльза замирает в ожидании.

– Фридрих, по—моему, рисунки этих текстов очень похожи на те свитки из Шамбалы… Думаю, и этот ребус Вы так же легко одолеете, друг мой, как и первый, – говорит генерал Эшингер.

Фридрих поворачивается к Эльзе:

– Да, конечно, фрау Эльза, генерал Эшингер ко мне добр, хорошо относится… Я, конечно, готов помочь Вам, в меру моих знаний и возможностей… можно взять эти два листочка?

Разговор прерывает генерал Эшингер. Смотря на часы, он произносит:

– Нет, барон, взять ничего нельзя, Вы же знаете это… но мы будем у Вас, фрау Эльза, завтра после обеда, часов эдак в шестнадцать, удобно?

– Уже договорились… – радостно кивает Эльза.

– Вот и хорошо. Значит, до завтра.

Эшингер и Фридрих раскланиваются с Эльзой и выходят из комнаты.

Берлин. За столиком ресторана «У последней инстанции»[40] в уголке сидят Ленни, Фридрих и Эрих Ремарк. Фридрих и Ленни потягивают белое вино, Ремарк пьет кальвадос и развивает свою мысль:

– Скажу честно, Ленни, если я читаю в статье: «…успешный автор…», то мне сразу хочется разорвать эту газету. Меня просто бесят авторы лицемерных статей…

Ленни, не понимая, о чем говорит Ремарк, с удивлением смотрит на него, а тот, увидев в ее глазах непонимание, переводит все в шутку:

– Просто я убежден, место для совершенства – в музее… правильно я говорю, Фридрих?

Фридрих кивает и проходит к бару. Ремарк продолжает свою мысль:

– Ленни, в интервью Люфту я честно сказал: для меня в творчестве главное – мастерство, а у меня его пока маловато…

Ленни смеется и разводит руками:

– Не гневи бога, Эрих, твой роман завоевал весь мир… По твоему роману «На западном фронте без перемен» в Голливуде сняли фильм… об этом можно только мечтать…

Ремарк резким и недовольным тоном перебивает Ленни:

– Да, а цензор в Берлине уже запретил показ фильма…

Он раздраженно пожимает плечами, но Ленни продолжает его подбадривать:

– Зато фильм получил «Оскара»! И сам Геббельс обещал тебе протекцию…

Ремарк криво усмехается:

– Да, обещал, но при условии, что на суде я обвиню еврейские кинофирмы «Ульштейн» и «Юниверсал». А мне претит оговаривать людей… как это…

Ленни снова перебивает его:

– Эрих, перестань… теперь все это не важно. Миру нужен был Человек, который заявит во весь голос, что война – это «марафон смерти»…

Ремарк пожал плечами:

– Ну, сказал… ну, заявил… ну и что из этого?

– Как – что? Ты стал этим человеком, ты – и никто другой – показал миру страшное лицо войны, – говорит Ленни.

Ремарк криво усмехается:

– Да, я показал лицо войны, но это мой взгляд… лично мой… – Он оглядывается и, словно бы по большому секрету, шепотом сообщает: – Знаешь, я убежден, что в любой войне никогда не было и не будет победителей… в любой, никогда… война – это смерть и жертвы… а человеческое ЭГО всегда будет недовольно… да—да, ЭГО будет всегда недовольно… даже своей победой.

К столику подходит Фридрих с двумя бокалами вина. Ленни берет бокал и продолжает убеждать Ремарка:

– Да, но ты же не будешь отрицать, что это твое мастерство, это твои образы раскрыли трагедию людей, вынужденных убивать… убивать себе подобных. Убивать, чтобы выжить. Это страшный парадокс нашего века, и ты показал, что даже выжившие в войне не смогут больше нормально жить, их психика покалечена и… переломана, к сожалению…

Ленни смотрит на него и понимает, что война для Ремарка не закончилась. А он, как бы угадав ее мысль, говорит угрюмо:

– Да, ты права, тени войны всегда настигают меня… даже в мыслях, даже когда я бесконечно далек от любой войны…

– Простите, мои дорогие, но мы ведь даже не догадывались, что «На западном фронте без перемен» – это лакмус для нашего общества, это… – неожиданно влезает в разговор Фридрих.

Но Ленни строго перебивает его:

– Эрих, не хандри, это иллюзия, что время бесконечно… что вчера, сегодня, завтра всегда следуют друг за другом… Нет, это не так… Нет, это уже другой… бесконечный круг… на другом уровне… В этом мире все связано со всем… Эрих, – Ленни кладет ему на плечо руку. Ремарк поднимает на Ленни глаза… она вдруг видит в его глазах – беспомощный взгляд ребенка.

– Да, связано… Я это понял, но я теперь не знаю, как со всем этим жить… – грустно говорит великий писатель.

Ленни безумно жаль Эриха, она подсаживается поближе к нему, приобнимает его за плечи и говорит, заглянув в глаза:

– Ну что ты? Ты преодолеешь все это, Эрих… ты же… сильный, а мы все поможем тебе…

– Конечно… конечно, мы с тобой… – поддерживает ее Фридрих.

– Да, да… Спасибо. Я сильный, а вы все поможете… У вас золотые сердца… Спасибо, – грустно отвечает Эрих и смотрит в пол.

На явке Лерманна, в комнате, у окна за столом Фридрих и Вальтер пьют кофе. А за окном на площади около грузовиков толпятся мужчины и слушают командиров.

– Вот они – неприкаянные, голодные и нищие солдаты, – Лерманн показывает на окно. – Вступают в штурмовые отряды Рёма[41]… Готовы на все. Их одевают, обувают, сытно кормят и дают место в общежитии – это многих привлекает… Очень многих.

Лерманн наливает в чашку кофе и смотрит на Фридриха. Тот задумчиво молчит. Лерманн отпивает из чашки:

– Красавчик Карл Густав Эрнст[42] работал коридорным в отеле. Рём увидел его, затащил в свою постель и сделал… депутатом Рейхстага.

Фридрих брезгливо бурчит:

– Ничего себе… депутат…

Лерманн достает из портфеля и передает Фридриху папку с бумагами. Пока Фридрих их просматривает, Лерманн продолжает:

– Старые партийцы считают Карла Эрнста аморальным типом, но Геринг называет его любимым штурмовиком фюрера. Рём и Эрнст нигде и никогда не скрывают своих нежных отношений.

Фридрих, закончив читать, резко перебивает Вальтера, ему не до смеха:

– Стоп! Это что? Вальтер, Вы хотите сказать, что все написанное здесь – правда? И все эти имена… это имена предателей?

– Да, предателей… – кивает Лерманн.

Фридрих показывает на папку:

– Но, Вилли, это же… катастрофа!

Лерманн смотрит на часы:

– Да… но это только первая часть, камрад… первая часть, а все остальное… простите, завтра… Ну, мне пора…

Москва. В Седьмом отделе Главного УГБ СССР открывается дверь. Входит радист и дает секретарю конверт – это шифровка. Секретарь регистрирует конверт и передает далее на расшифровку. Расшифрованное донесение передано в отдел аналитики Иконину: «ПИЛОТ – ШТУРМАНУ: получил в «Аненербе»[43] допуск к первой части документации Летательного Аппарата Vri—il».

Недалеко, на окраине города, где расположен горный парк Вильгельмсхёэ[44], стоит баронский особняк рода фон Краузе. Здесь Фридрих встречается с тетушками «своих» родителей. Согласно легенде, тетя Эмили является сестрой его бабушки по отцу, а тетя Матильда – сестрой бабушки по матери. Две тетушки наперебой рассказывают ему обо всех родичах, и Фридрих с неподдельным интересом знакомится с домом, где родился барон фон Краузе—старший – Эбнер, его «отец». Фридрих стоит и думает: «Что за прелесть – моя жизнь; я поклялся отомстить немцам за смерть моих родных, а сейчас я должен обниматься, целоваться и сюсюкать с двумя неизвестными мне старухами, да еще и обеспечить им беззаботную жизнь». Он прошелся по всем комнатам, посидел в кабинете «отца» за рабочим столом. Титул барона прадеду Фридриха был пожалован, так как прадед не был ни крупным владетельным дворянином, ни феодальным сеньором. Это был просто почетный титул служивого дворянина.

– Теперь это твой кабинет, – наперебой кричат две старушки. Фридрих радостно кивает и улыбается им, затем проходит в гостевую, где накрыт стол к обеду.

Швейцария. За столом у камина, в домике на Rue de la Servette в Женеве, собрались главы и представители мировых держав. Они решают, каким быть мироустройству после Первой мировой войны. Представители расположились в комнате совещаний: