Птичка

Она сделала глубокий вдох, отодвинула тяжелую дверь и шагнула внутрь.

Ее встретил знакомый коктейль запахов – свежее пиво, старинное дерево, чистящее средство для полов и подгоревший кофе из кофемашины за стойкой. Бар уже был наполнен посетителями наполовину. За стойкой суетился бармен Саша, с его вечной улыбкой и быстрыми руками. Среди столиков мелькала рыжая копна волос Киры – она уже вовсю работала, разнося заказы, щеголяя своим фирменным острым язычком.

Полина прошла за стойку, поздоровалась с Сашей, бросила свою сумку в крошечную комнатку для персонала и взяла свою гитару из чехла. Она провела рукой по грифу, проверяя строй. Все было идеально.

Она настроила гитару, поправила микрофон. Кира, пробегая мимо, подмигнула ей:

– Готовься, публика сегодня жаждет зрелищ!

Она вышла на небольшую, подсвеченную софитом сцену. Легкий гул в зале поутих. Несколько пар глаз устремилось на нее. Она привыкла к этому моменту – к секунде тишины перед первым аккордом. К моменту, когда она переставала быть просто Полиной и становилась Голосом.

Она улыбнулась залу, поправила микрофон.

– Добрый вечер, – сказал ее голос, усиленный техникой, звучал громче и увереннее, чем в жизни.

Она ударила по струнам, взяла первый аккорд, закрыла глаза и запела песню о надежде, о том, что где-то там, за поворотом, ждет что-то хорошее

Глава 3.

Ад. Он состоял не из огня и серы, а из стробоскопических вспышек, оглушительного бита, бьющего прямо в основание черепа, и липкой от пота атмосферы всеобщего, притворного веселья. «Эклипс» был именно таким, каким Руслан и ожидал его увидеть: дорогим, претенциозным и до тошноты скучным.

Огромное пространство бывшего завода было напичкано светотехникой, лазерами и зеркалами, которые множили и без того беснующуюся толпу до бесконечности. Воздух был густым, сладковато-горьким от смеси дорогих духов, сигаретного дыма и алкогольных паров. Люди кричали друг другу в уши, тщетно пытаясь перекричать какофонию, которую диджей гордо именовал музыкой. Они тряслись в странном, не то танцевальном, не то эпилептическом припадке, поднимая вверх бокалы с шампанским, словно совершая какой-то языческий ритуал поклонения золотому тельцу.

Руслан, Рома и Стас заняли столик в так называемой VIP-зоне – на самом деле, просто чуть приподнятой над общим залом платформе, огороженной бархатным канатом. Отсюда, как с балкона, открывался вид на всю эту безумную вакханалию.

– Ну что, круто? – прокричал Рома ему прямо в ухо, с довольным видом обводя рукой пространство. – Я же говорил! Место – огонь! Пол-Питера уже тут отметилось!

– Огонь, – кивнул Руслан, делая глоток виски. Алкоголь не приносил никакого удовольствия. Он был просто анестетиком, попыткой заглушить нарастающее чувство клаустрофобии и тоски.

Стас, сидевший напротив, с философским видом помешивал виски колой. Он, казалось, был единственным, кто разделял настроение Руслана.

– Народу, конечно, многовато, – заметил он. – Как сельди в бочке.

– Это и есть тренд, дружище! – весело хлопнул его по плечу Рома. – Чем теснее, тем веселее! Смотри, какие тут девчонки! Словно на конкурс красоты собрались.

Руслан лениво скользнул взглядом по толпе. Да, девушки были красивыми. Безупречно одетыми, с идеальным макияжем, дорогими процедурами в лицах и пустыми, стеклянными глазами. Они смотрели на него, на Рому, на Стаса оценивающе, вычисляя статус, стоимость часов, перспективы. Это был привычный, отлаженный механизм знакомств в их кругу. Улыбнуться, сделать комплимент, предложить выпить, обменяться номерами… Пустая, ни к чему не обязывающая игра, правила которой он знал наизусть и которую давно уже ненавидел.

К их столику то и дело подходили «знакомые» – такие же, как они, уставшие от жизни молодые люди в дорогих костюмах, с манерами хозяев мира. Обменивались рукопожатиями, пустыми фразами, выпивали по бокалу. Кто-то пытался говорить о бизнесе, но грохот музыки превращал любой диалог в абсурд.

– Слышал, ты скоро в законный брак вступаешь? – кричал ему какой-то знакомый сын какого-то знакомого олигарха. – С Настей, да? Красавица! Хватка у тебя!

– Спасибо, – кричал в ответ Руслан, чувствуя, как у него сводит скулы от напряжения.

Он ловил себя на том, что постоянно смотрит на часы. Вечер тянулся мучительно долго. Каждая минута была похожа на предыдущую. Он чувствовал себя актером, застрявшим в бесконечно зацикленном спектакле, где все роли были прописаны, а аплодисменты – оплачены заранее.

Руслан отодвинулся от стола, чувствуя, что ему не хватает воздуха. Он жестом показал друзьям, что идет в туалет, и начал пробираться сквозь толпу. Тела, пот, навязчивые взгляды… Он чувствовал себя загнанным зверем.

Уборная «Эклипса» была таким же произведением искусства, как и все остальное: черный мрамор, позолоченные краны, индивидуальные кабинки с дизайнерскими освежителями воздуха. Здесь было чуть тише. Руслан плеснул ледяной воды в лицо, глядя на свое отражение в зеркале. Усталое, напряженное лицо незнакомца с пустыми глазами.

«Что я здесь делаю? – спросил он у своего отражения. – Зачем?»

Ответа не было. Была лишь та же самая, знакомая пустота. Он снова надел маску безразличия и вышел обратно в ад.

Возвращаясь к столику, он увидел, что Стас уже вовсю танцевал с одной из блондинок, а Рома о чем-то оживленно спорил с девушкой-юристом. Никто не заметил его отсутствия. Он был лишним здесь. Призраком на своем же празднике жизни.

Он опустился на свой стул, поймал взгляд Ромы. Тот, похоже, прочитал все на его лице. Он наклонился к нему.

– Ладно, я сдаюсь. Здесь слишком громко даже для моих ушей. Может, рванем отсюда? Я знаю одно тихое местечко, там можно нормально поговорить.

Руслан почувствовал прилив благодарности.

– Да, – просто сказал он. – Давай рвать отсюда. Только Стаса вряд ли оторвешь.

– А его и не надо, – махнул рукой Рома. – Он тут как рыба в воде. Я ему потом напишу.

Они собрались под недовольный взгляд блондинки Стаса. Пробиться через толпу к выходу оказалось не легче, чем внутрь. Наконец, тяжелая дверь захлопнулась за ними, и они очутились на прохладной, почти безлюдной улице.

Тишина оглушила. После какофонии клуба она казалась райской музыкой. Руслан сделал глубокий вдох, впуская в легкие свежий ночной воздух.

– Господи, я чуть не сошел там с ума, – выдохнул он.

– Я уже давно, – усмехнулся Роман, доставая пачку сигарет.

– Куришь?

– Нет.

– И правильно. Вредно.

Он прикурил, затянулся с наслаждением.

– Ну что, пошли? Место в паре кварталов отсюда. Не пафосное, зато свое пиво варят и музыка приличная.

Они пошли по Литейному, оставляя за спиной оглушительный гул «Эклипса». Ночь была тихой и по-петербургски прохладной. Фонари отбрасывали на брусчатку длинные, таинственные тени. Руслан чувствовал, как напряжение постепенно покидает его плечи.

– Ты выглядел там, как на допросе, – заметил Земцов, выпуская колечко дыма. – Не нравится – так и скажи. Мы бы поехали куда-то еще.

– Да не в клубе дело, – мрачно ответил Руслан. – Вообще ничего не нравится. Все это… – он махнул рукой, обводя окрестности, – …какая-то бессмысленная беготня по кругу.

– Предсвадебный синдром, бывает, – кивнул Роман. – Пройдет.

– Это не синдром, Рома. Это… отчаяние.

Они шли молча несколько минут.

– Послушай, – наконец сказал Рома. – Я тебя знаю сколько лет? С института. И я никогда не видел тебя по-настоящему счастливым. Увлеченным – да. Азартным – конечно. Но счастливым? Может, это знак? Может, не надо себя насиловать?

Руслан горько усмехнулся.

– Легко сказать. Ты же знаешь, что стоит на кону. Это не просто брак, Ром. Это сделка. И моя подпись уже стоит под всеми черновиками.

– Черновики можно порвать, – пожал плечами адвокат. – Но дело твое. Ладно, вот и наше убежище.

Он указал на неприметную вывеску, висевшую над тяжелой деревянной дверью. На темном фоне было выведено коваными буквами: «Гриф». Из-за двери доносился приглушенный гул голосов и… музыка. Не запись. Живая музыка. Акустическая гитара и женский голос.

– Заходи, – хлопнул его по плечу Роман. – Здесь тебя никто не достанет.

Он толкнул дверь, и они вошли внутрь.

Первое, что ударило в нос Руслана, – это запах. Не дорогие духи и сигары, а теплое дерево, хмель, подгоревшее масло и что-то еще… уютное, домашнее. Зал был небольшим, погруженным в мягкий, теплый полумрак. Люди сидели за столиками, не кричали, а разговаривали, смеялись тихо, негромко. Никто не оглянулся на них, не оценивал костюмы.

И тогда он услышал Его.

Голос.

Он плыл над залом, как живое существо. Чистый, бархатный, с легкой, едва уловимой хрипотцой на низких нотах. Он пел о чем-то грустном и светлом одновременно. О потерянной любви, о надежде, о тихом вечере где-то за городом. В этом голосе не было ни капли фальши, ни грамма расчета. Была только чистая, обнаженная эмоция. Боль и нежность, сплетенные воедино.

Руслан замер на пороге, как вкопанный. Весь мир сузился до этого звука. Он не видел больше ни Ромы, ни зала, ни себя самого. Он только слышал. И чувствовал, как что-то замерзшее и спящее глубоко внутри него начинает трескаться, ломаться, просыпаться.

– Место ничего, да? – сказал Роман, но Руслан не ответил. Он не мог.

Его взгляд метнулся по залу, ища источник этого звука. И нашел.

На маленькой, подсвеченной софитом сцене сидела она. Девушка с гитарой. Длинные, темные волосы скрывали часть ее лица, она сидела, слегка сгорбившись над инструментом, и пела, глядя куда-то в пространство перед собой, как будто обращаясь не к публике, а к кому-то одному, невидимому.

И тогда она подняла глаза. Огромные, темные, невероятно выразительные глаза. Глаза олененка, застигнутого фарами в ночном лесу. В них читалась вся глубина той песни, что она пела. Вся боль, вся надежда, вся хрупкая сила.

Время остановилось. Гул в зале, голос Земцова, тяжесть прошедшего вечера – все растворилось, исчезло. Осталась только она, ее голос, ее глаза. Тонкая, почти хрупкая фигура, тонкая талия, которую хотелось обнять, чтобы защитить от всего мира и длинные, блестящие волосы, в которых играли блики софитов.

Он не осознавал, как его ноги понесли его за Романом к свободному столику в углу. Он механически опустился на стул, не отрывая от нее взгляда. Он боялся, что, если моргнет, она исчезнет, окажется миражом, порождением усталого мозга и алкоголя.

Роман что-то говорил о пиве, о том, что здесь его варят сами, о чем-то еще. Руслан кивал, не слыша ни слова. Его мир состоял из звуков, которые она извлекала из струн и из самой себя.

Она пела еще три песни. Каждую – совершенно разную. Лиричную, грустную, потом вдруг – задорную, почти народную, заставляющую людей у столиков улыбаться и притопывать ногами. И снова – пронзительную, о разлуке, от которой у Руслана перехватывало дыхание.

Он не пил виски, который ему принесли. Он просто сидел и слушал. Впитывал. Впервые за много лет он не анализировал, не оценивал, не искал выгоду. Он просто чувствовал. И это чувство было настолько новым и оглушительным, что ему было страшно.

Он видел, как она улыбается, заканчивая песню, – смущенной, детской улыбкой. Видел, как она перешептывается с рыжей официанткой, которая подбежала к сцене, чтобы поправить микрофон. Видел, как она делает глоток воды из стакана, и ему почему-то захотелось, чтобы это был он, кто подал ей этот стакан.

А потом ее выступление закончилось. Она сказала что-то тихое в микрофон, улыбнулась залу и скрылась в глубине за стойкой. Софиты погасли, и в зале снова заиграла тихая фоновая музыка.

Руслан сидел, все еще не в силах пошевелиться. Он чувствовал себя человеком, который прождал всю жизнь в кромешной тьме и вдруг увидел солнце. Ослепляющее, настоящее, живое.

– Ну что, как тебе? – спросил Рома, допивая свое пиво. – Неплохо поет, да? Местечко приятное.

– Да, – голос Руслана прозвучал хрипло, чужим. Он сглотнул. – Да… Неплохо.

Он поднял, наконец, бокал и сделал большой глоток виски. Алкоголь обжег горло, вернув его немного к реальности.

– Кто она? – спросил он, стараясь, чтобы вопрос прозвучал как можно более непринужденно.

– Кто? Певица? – Роман пожал плечами. – Не знаю. Местная звезда, наверное. Видел ее здесь пару раз. Поет хорошо.

Руслан кивнул, отводя взгляд. Его сердце все еще бешено колотилось. Мысли путались. Он хотел одного – чтобы она вернулась на сцену. Чтобы этот голос снова заполнил собой все пространство, вытеснив всю ту фальшь, что копилась в его душе годами.

Он больше не слышал ни смеха за соседними столиками, ни звона бокалов. Он слышал лишь эхо ее голоса, которое звенело у него в ушах, отзываясь странной, щемящей болью в груди.

Он не знал тогда, что эта боль – это боль пробуждения. Что этот вечер, начавшийся в аду «Эклипса», закончится для него здесь, в этом уютном, душном баре, станет точкой отсчета. Разделит его жизнь на «до» и «после».

До того, как он услышал ее голос. И после.

Он допил свой виски и поднялся.

– Пойдем, – сказал он Роману. – Я… я устал.

Они вышли на улицу. Ночной воздух снова ударил в лицо, но на этот раз он был не прохладным, а живительным. Руслан глубоко вдохнул.

– Спасибо, что привел меня сюда, – сказал он искренне.

– Не за что. Все лучше, чем там, в той душегубке, – улыбнулся Рома. – Подбросить тебя?

– Нет, я пройдусь пешком. Мне нужно… подышать.

Они попрощались, и Земцов уехал на такси. Руслан остался один на тихой улице. Он повернулся и еще раз посмотрел на вывеску «Гриф». На неприметную дверь, за которой остался кусочек чего-то настоящего.

Он достал телефон. Бездумно пролистал список контактов. Настя, Рома, отец, коллеги… Все они вдруг показались ему картонными декорациями. Ненастоящими.

Он зашел в браузер и с неожиданным для себя упорством начал искать расписание работы бара «Гриф». Он должен был знать, когда она снова будет петь. Он должен был снова услышать этот голос.

Он пошел по направлению к набережной, к своему дому-крепости, но впервые за долгое время он не чувствовал тяжести от предстоящего возвращения в свое идеальное, пустое убежище. Потому что в его голове звучала музыка. И в его душе, мертвой и промерзшей, наконец-то зажглась крошечная, но такая живая искра. Искра надежды.

На следующее утро Руслан вернулся в свою крепость – кабинет в Лахта-центре. Солнце, пробивавшееся сквозь облака, заливало светом город, превращая его в сверкающую игрушку. Здесь, наверху, все снова обретало смысл и порядок. Он провел утро в серии совещаний, был собран, резок, эффективен. Казалось, вчерашний вечер был лишь небольшим сбоем в программе.

Но ближе к обеду, оставшись один, он снова почувствовал странную пустоту. Он подошел к окну. Его взгляд упал вниз, на раскинувшийся город. Где-то там был тот бар. Та девушка. Обычная студентка, подрабатывающая певицей. Мир, параллельный его миру.

Он сел за компьютер. Пальцы сами собой вывели в поисковой строке: «бар Гриф Санкт-Петербург». Результаты были скудными: парочка старых отзывов о баре, упоминания в каких-то группах о живом звуке. Никаких страниц в социальных сетях, никаких фотографий. Она была призраком. Это его раздосадовало и… заинтриговало еще больше.

Вечером он снова оказался за рулем. Он не отдавал себе отчета, куда едет, пока не понял, что машина сама вывезла его на Литейный проспект. Он снова парковался в том же дворе. Снова смотрел на мигающую вывеску.

«Один раз. Просто послушать. И все», – сказал он сам себе, заглушая внутреннего критика.

Глава 4.

Сцена всегда была ее убежищем. Тем самым местом, где она могла спрятаться от всех своих тревог, сомнений, от вечного внутреннего критика, шептавшего, что она недостаточно хороша. Под светом софитов Полина переставала быть просто студенткой консерватории. Она становилась проводником. Проводником музыки, эмоций, историй, которые жили в старых песнях и которые она пыталась оживить своим голосом.

Но в тот вечер что-то было иначе.

Обычно, выходя на сцену, она растворялась в музыке полностью. Закрывала глаза, и мир сужался до вибрации струн под пальцами, до потока воздуха из легких, рождающего звук. Публика превращалась в безликий, доброжелательный гул, в фон, на котором разворачивалось ее собственное, сокровенное действо.

Сегодня она не могла закрыть глаза. Ее взгляд раз за разом непроизвольно скользил к тому самому углу. К тому самому столику. И он был там.

Он пришел.

После того, как он замер в дверях, завороженный, как пришелец, случайно попавший в чужой, непонятный ему мир, Полина почувствовала прилив странной, щекочущей нервы энергии. Он не просто слушал. Он впитывал. Его внимание было физически ощутимым, как луч прожектора, под которым одновременно и жарко, и тревожно. Она ловила себя на том, что поет не для всех, а для него одного. Что вкладывает в песни чуть больше грусти, чуть больше надежды, чуть больше самой себя, пытаясь… что? Произвести впечатление? Доказать что-то? Себе или ему?

Это было глупо, непрофессионально и до неприличия возбуждающе.

Она закончила свой сет на высокой, летящей ноте какой-то старой джазовой баллады. Аплодисменты были теплыми, искренними. Она улыбнулась залу, смущенно поклонилась и поспешила уйти за стойку, чувствуя, как горят ее щеки. Сердце бешено колотилось – не от усталости, а от чего-то другого.

– Ну что, я же говорила! – Кира подлетела к ней, сияя, как новогодняя елка. В руках она с ловкостью жонглера держала поднос с пустыми бокалами. – Твой «мистер Виски» на месте!

– Перестань, – прошептала Полина, стараясь не смотреть в ту сторону. – Просто посетитель.

– Посетитель, который пялится на тебя, как на единственный оазис в пустыне.

Она украдкой бросила взгляд через стойку. «Мистер виски» смотрел прямо на нее. Его взгляд был таким интенсивным, что Полине почудилось, будто она чувствует его на своей коже – тяжелый, теплый, почти осязаемый.

Она резко отвернулась, делая вид, что ищет что-то под стойкой. Ее пальцы слегка дрожали. «Соберись, дура, – прошипела она сама себе. – Он просто какой-то странный тип. Возможно, критик. Или маньяк. Или и то, и другое».

Но ее внутренний голос, обычно такой благоразумный, насмехался над ней. Какой маньяк приходит в бар в костюме, который стоит больше, чем все ее гардеробы за последние пять лет? Какой критик смотрит с таким обнаженным, почти болезненным восхищением?

– Эй, певица! – окликнул ее бармен Саша. – Отдохни немного, перекуси. Я тебе сэндвич собрал.

– Спасибо, Саш, – она с благодарностью приняла из его рук тарелку. Есть ей не хотелось, но это был хороший повод уйти в крошечную каморку для персонала, спрятаться.

Войдя в тесное помещение, заваленное коробками с напитками и запасами одноразовых салфеток, она прислонилась к прохладной стене и закрыла глаза. В ушах все еще стоял гул зала, смешанный с эхом ее собственного голоса. И его гипнотический взгляд.

Она представила, что рассказывает об этом Аглае Львовне. «Понимаете, профессор, я не могу петь, потому что на меня смотрит один мужчина с очень красивыми и очень грустными глазами». Старая карга наверняка хмыкнула бы и сказала что-нибудь вроде: «Настоящий артист должен петь даже под взглядом Медузы Горгоны, а если отвлекаетесь на зрителей – значит, плохо владеете мастерством».

Она вздохнула, откусила кусочек сэндвича без всякого аппетита и заставила себя вернуться обратно.

Вечер тянулся медленно. Между сетами она помогала Кире протирать столы, расставлять стулья, делать вид, что она занята важными делами. Но ее магнитом тянуло к тому углу. Он все еще сидел там. Он не болтал по телефону, не листал ленту соцсетей. Он просто сидел. Иногда делал глоток из своего бокала и смотрел на нее.

Это было самое странное. Он не пытался подойти, не строил из себя ухажера, не посылал через официантку записки или напитки. Он просто… присутствовал. Как будто его единственной целью было находиться здесь и слушать.

Во время второго сета она попыталась вернуть себе самообладание. Она закрыла глаза и попыталась уйти в музыку, как делала всегда. Она пела старые, проверенные песни, те, что знала наизусть, до последней ноты, до последнего вздоха. Но даже с закрытыми глазами она чувствовала его присутствие. Как будто в зале стало тише, воздух – плотнее, а свет софитов – ярче и теплее именно над ней.

Она спела свою последнюю песню – тихую, колыбельную, и открыла глаза. Аплодисменты. Улыбки. И его взгляд. Все такой же пристальный, серьезный. В нем не было восторга фаната. Было что-то более глубокое. Понимание? Признание?

Она быстро собрала свою гитару и почти бегом бросилась в свою каморку, сердце колотилось где-то в горле. Она боялась, что, если останется еще на секунду, он все-таки подойдет. И что она скажет ему? Спасибо? А за что? За то, что он смотрел?

– Ну что, все? – в дверь просунулась рыжая голова Киры. – Готовься, щас народ начнет расходиться. Поможешь мне со столами?

– Конечно, – кивнула Полина, стараясь, чтобы голос не дрожал.

Они вышли вместе. Зал потихоньку пустел. Пара за парой, компании, одиночки – все двигались к выходу, болтая, смеясь, договариваясь о встрече в следующий раз.

Полина, взяв тряпку, принялась протирать один из столиков, стараясь не смотреть по сторонам. Но периферией зрения она видела его. Он поднялся со своего места и медленно направился не к ней, а к выходу.

Она почувствовала странное разочарование, смешанное с облегчением. Ну, конечно, он просто послушал и ушел. Завтра он забудет и о баре, и о ней, а она останется здесь со своими глупыми фантазиями.

Он уже почти дошел до двери, когда его остановил Саша.

– Мужчина, вы забыли сдачу! – бармен протянул ему несколько купюр.

Он обернулся, взял деньги, кивнул благодарностью. И в этот момент его взгляд скользнул по залу и на секунду задержался на ней.

Полина замерла с тряпкой в руке, чувствуя, как кровь приливает к лицу. Их глаза встретились всего на долю секунды, но этого хватило, чтобы мир снова сузился до точки. До этого молчаливого, вопрошающего взгляда.

Он первый отвел глаза. Кивнул Саше еще раз и вышел за дверь, растворившись в ночи.

Полина выдохнула, как будто только что пробежала стометровку.

– Видала? – прошипела Кира, подходя к ней с подносом, полным грязной посуды. – Видала, как он на тебя посмотрел? Я чуть посуду не уронила! Это был не взгляд, а… обстрел! Лазерный прицел!

– Прекрати, – слабо протестовала Полина, но ее сердце пело какую-то безумную, дикую песню.

– Ничего я не прекращу! – Кира была на взводе. – Он ушел, а атмосфера вся еще напряженная! Как после грозы! Ты чувствуешь?

– Я ничего не чувствую, – солгала Полина, принимаясь вытирать следующий столик с таким рвением, будто хотела стереть с него краску.

Но она чувствовала. Она чувствовала каждую клеточкой своего тела. Воздух и правда был другим. Наэлектризованным, наполненным чем-то недосказанным, каким-то обещанием.

Они закончили уборку почти в молчании. Кира периодически бросала на нее хитрые, знающие взгляды, но, видя ее задумчивость, не лезла с расспросами. Саша, подсчитывая выручку, напевая какую-то беззаботную мелодию.

Наконец, все было закончено. Полина надела куртку, взвалила гитару на плечо.

– Пойдем, провожу, – сказала Кира, запирая за собой дверь. – Мало ли какие мрачные графы по ночам шляются.

Они вышли на пустынную, тихую улицу. Ночной воздух был прохладен и свеж. Где-то вдали просигналила машина.

– Ну так что? – не выдержала Кира, как только они отошли от бара. – Признавайся!

– Признаваться не в чем, – покачала головой Полина. – Он послушал музыку и ушел. Все.

– Да брось ты! – Кира толкнула ее в плечо. – Он же смотрел на тебя, как голодный волк на котлету! Я тебе говорю, у него интересы далеко не музыкальные.

– А у меня – музыкальные, – с упрямством сказала Полина. – Мне бы до консерватории доходить, а не о каких-то незнакомцах думать.

– Ой, да, конечно, – закатила глаза Кира. – Ты у себя в консерватории о нем всю ночь теперь думать будешь. Я тебя знаю, романтичная ты наша.

Полина не стала спорить. Потому что подруга была права. Мысли о нем уже крутились в голове, навязчивые, как мотивчик, который не выкинешь.

Они дошли до дома на Садовой, поболтали еще немного о своих делах, о предстоящей сессии, и разошлись, каждая в свою парадную. Полина медленно поднялась по лестнице, стараясь не шуметь. Родители уже спали.

Она зашла в свою комнату, поставила гитару в угол и подошла к окну. Ее комната выходила во двор-колодец, но между домами была узкая щель, через которую виднелся кусочек ночного неба и одинокий фонарь на улице.

Она приложила ладони к горящим щекам. Что с ней сегодня было? Почему один лишь взгляд незнакомого мужчины выбил ее из колеи сильнее, чем любое выступление на академическом концерте?