Камчатка-блюз

Но мне вот интересно – а сейчас детей отпускают одних на целый день на море? Самих. Без присмотра.

Это как вообще? Я своих не отпускал. И внуков не отпущу. И даже, наверное, правнуков.

А вдруг на них нападут медведки?

Вы будете смеяться, но медведка – это одно из названий креветки во Владивостоке. На вид – диковатое создание. Да просто жуть, если честно.

Вообще непонятно, что и как влияет на детскую психику. Ведь на Русском острове были и зима, и снег. Более того – лед был такой, что можно было с мамой дойти пешком от Елены до Эгершельда. А в памяти это навсегда зеленый теплый остров с обрывами до моря, где вечно волна, в которой можно купаться. Я не знаю, как это работает. Почему это снится годами и десятилетиями. Сдается, что на Дальнем Востоке множество мест, которые потом снятся детям, даже если они уже взрослые, да и не живут там давно и уехали учиться в Питер на инженера-технолога химической промышленности.

Но ведь это лучше, чем всю жизнь носить в себе картинку с двором-колодцем, над которым реет мутное небо?

Так можно скатиться до вульгарного социал-дарвинизма, но бытие все же определяет сознание. Если в детстве смотришь с сопки Крестовой на бухту Золотой Рог, на Амурский залив, на пролив Босфор Восточный, а теперь еще и на два моста, Золотой и Русский, смотришь не потому что ты турист, а просто потому что проходил мимо, потому что ты тут живешь, – вырастешь совсем другим человеком. С другим чувством масштаба и глубины. Тот самый случай, когда бескрайняя природа воспитывает себе совсем другую породу людей. Пардон за слово «порода». «А не махнуть ли нам завтра на остров Аскольд? Или на Путятин? А, может быть, в бухту Патрокл?»

Вы слышите магию топонимики?

Но вот какая странность: в таком возрасте совсем не запоминаешь людей. Наверное, ребенок воспринимает все очень физиологично – свет, звук, запах, море, гребешок, трепанг. И, естественно, не понимает значимость тех или иных людей в том месте, где ему довелось жить. А ведь Владивосток – бесконечный конвейер выдающихся, умных, парадоксальных, мультиталантливых, влиятельных в масштабе всей страны людей. Они все потом ворвались в мою жизнь, но значительно позже – Немцов, Лагута, Мамонтов, Сунгоркин – их полно, приморских, без которых Москва была бы совсем другой.

А вы знаете, что дальневосточники так или иначе в Москве образуют довольно сплоченную общность? Более того – мы узнаем друг друга по взгляду, по глазам. Но я вам не скажу, как. Это секрет. Если расскажу, то мне придется вас заточить на острове Елена, как Наполеона. С гребешком св. Якова.

* * *

В общем, Камчатка была неизбежна.

Шлюпка, катер ПСК, машина, Ил–18, ночь, Елизово.

Как определить московского диктора? Он/она говорит Ели́зово и Милько́во, в то время как камчатские говорят Елизово на букву Е и Мильково на букву И.

Откуда тебе знать, что такое Камчатка, если ты никогда в жизни – пока еще очень короткой жизни – ее не видел, а видел только зеленые острова в океане? И к тому же проспал всю дорогу до нового дома? И вот рано утром ты просыпаешься и идешь к двери на улицу.

Все знают сказки про то, что в каком-то доме есть дверь, откуда можно выйти в какой-то другой мир – то ли маленькая зеленая дверь в стене, то ли просто дверца шкафа, открыл – и улетел. Я знаю, откуда берутся такие сказки. Открываешь дверь домика на четыре офицерские семьи – и все.

Под ногами хрустит ледяная корка, а ты поднимаешь глаза, и вот перед тобой стоят три огромных вулкана – близко-близко, красные, потому что рассвет. И над ними совсем другое небо, чем над Владивостоком. И похоже, что это сразу космос, а не просто небо.

Не надо хихикать – я про космос уже тогда все знал. Мне папа рассказывал, когда мы ходили по пятницам из бани (четверг – личный состав, пятница – офицеры, суббота – женщины). Но после того как я узнал, что вот эти звезды, которые светят, может быть, давно уже не светят и вообще умерли, и свет теперь идет сам по себе через вселенную, – это было настолько страшно и тоскливо, что дальнейшее наблюдение за космосом давалось с большим напрягом.

Простите, мой уважаемый пра-дядюшка Николай Сергеевич, построивший Крымскую обсерваторию, извините. Не нужен человеку космос, не нужны человеку звезды, потому что даже мысль о них – это ужас. Никто не обещал, что природа создана для человека, она вообще-то совершенно враждебна человеку. Перпендикулярна. Тупо выжить среди всей этой природы – уже нетривиальная задача. Но ведь люди, которые пробуют, и пытаются, и иногда даже побеждают. Хотя бы ненадолго. Я потом расскажу о таких, точней – о таком.

Я же говорю – берегите психику ваших детей. Тоскливей мертвых звезд – только степь, полная ковыля, по пути от Владивостока до Уссурийска.

Меня, кстати, недавно спросил вполне взрослый и образованный человек – что такое ковыль. Ну как что – такое серебристое растение с тонкими колосками. Целое поле смертной плоской тоски до горизонта. Ковыла и тырса. И нет, перед фанатами степей извиняться не буду, да, даже перед Буниным с Кольцовым не буду, ковылем густым степь белеется. Пусть белеется сколько хочет. Если ты ничего, кроме степи, не видал, то про вулканы не поймешь никогда.

Вулканы перед глазами с утра пораньше это, наоборот, – праздник. Это театр, кулиса, геологическая катастрофа и единственная стена дома, где можно прожить всю жизнь и ни разу не почувствовать себя незащищенным.

Проблема одна: эта картина – красных вулканов на заре, буквально у твоего порога – выжигается на сетчатке глаза, на зрительном нерве и в той части мозга, которая отвечает за картины с вулканами. Ее не стереть и не забыть.

Я хоть сейчас могу нарисовать все, как это выглядит. В любом стиле – могу под Каспара Давида Фридриха (тяжело), под Архипа Куинджи (тоже надо повозиться, имитируя гладкий мазок), под Миро (уже легче). Ладно – обойдемся стилизацией под Малевича. Проще некуда. Тогда это будет слева направо две пирамиды, одна из них, скорей, трапеция – Корякский и Авачинский и один купол – Козельский. Берем кадмий красный и одну-единственную кисть жесткую синтетическую. Готово.

Но картинка будет пахнуть кадмием и льняным маслом. Она никогда не будет пахнуть ноябрьским утром, кедрачом, сухой травой подо льдом, пустой коптильней для рыбы и самой красивой из трапеций – вулканом Авача.

У Авачи есть сестра.

Как-то попалась мне на глаза фотография – будто бы американские истребители F–4, они же «Фантом», летят над Авачей. Только это была гора Фудзи. Вот просто вылитая Авача. И даже у Хокусая и Казаматцу Сиро на деревянных гравюрах – вылитая. Прям удивительно. Я потом специально поехал посмотреть ее вживую. Так нет – вообще совсем другая гора. А если смотреть из центра Токио, то и не Авача вовсе, а скорей вулкан Корякский. Так что бог с ней, с Фудзиямой.

Вот только совсем недавно я задумался о том, что в школу мы пошли спустя ровно двадцать лет после войны. То есть на самом деле – всего ничего. Тут то и дело медийные кампании и частные всхлипывания – кто чего украл тридцать лет назад, и битва такая, словно это было только вчера. А для 1965-го война – это всего двадцать лет. Тут можно много чему удивляться, но больше всего удивляюсь тому факту – что мы уже тогда знали F–4 Phantom от Макдоннелла-Дугласа. А немецкие самолеты – машины страшного врага, который вот только-только был побежден, – нет. Мессершмитт? Что?

Есть у меня теория. Вот идешь из дома в клуб, где библиотека, а в библиотеке работает мама. И проходишь обязательно мимо матросского кубрика – не дай бог назвать это казармой. Это у вас, у сапогов, «казарма»; у нас – кубрик. А оттуда несется песня под гитару «Мой „Фантом“ стрелою быстрой в небе голубом и чистом с ревом набирает высоту». Товарищи моряки проводят личное время культурно, при помощи музыки и пения. Может, оттуда мы и знали, что такое F–4 – «Фантом».

А скорей всего – потому что часть наших отцов регистрировала выходы авианосцев c военно-морской базы США, Йокосука, Йокогама. Взлеты, переговоры, посадки – всю активность совсем недалеко от наших границ. Потому что Дальний Восток, Север – это все и всегда было прежде всего про границу. И только потом про амурского тигра и лосося с крабом. Седьмой флот, все дела – даже название «Мидуэй» нам о чем-то говорит. А «Мой „Фантом“ стрелою быстрой в небе голубом и чистом» – это чистая апроприация от обратного. На вахте мы эти ваши «Фантомы» прослушиваем, а в свободное время про него поем в народной дворовой песне в кубрике. Дальний Восток – плавильный котел народов и культур. А мы что хотим, то и сплавляем. Только подноси. Имеем право. Мы тут живем.

Если уж начинать рисовать. Я помню даже, как именно стояли дома в нашей новой воинской части радиоэлектронной борьбы. Что тоже не является больше секретом – спросите Шеварднадзе, зачем он их всех убил. А также судьбы и труд тысяч моряков и офицеров, которые служили в местах, где люди стараются вообще не жить – от Североморска и Большого Камня до Петропавловска–50 и поселка Ключи.

Все воинские части в таких местах были построены примерно одинаково. Одна половина – это все, что нужно для службы: от свинарника (вежливое название «хозчасть») до котельной, плюс клуб с киноустановкой и библиотекой, ну и казарма. А другая – жилая и, конечно, футбольное поле без травы. Улиц как таковых не было и быть не могло. По-моему, почтовый адрес на всех был один. Вообще на всех.

Зато дома все как-то назывались, обычно по фамилии какой-нибудь офицерской семьи. И только два дома назывались по цвету стен – Белый и Розовый, и были они больше двух этажей в высоту.

С этажами на Камчатке надо поаккуратней. А то будет, как в ноябре 1971 года, когда некоторые выпрыгивали из окон. Но это было в Петропавловске, а он далеко. Моряки на суше из окон не выпрыгивают. А на море нет окон. Там иллюминаторы.

И вот в том самом Белом доме было положено начало коллекции удивительных людей. Людей, которые возможны только на Севере и Дальнем Востоке. Они или воспитаны Севером, или их притягивает Север – как раз потому что они северного масштаба личности. Будучи совсем юным, я поначалу даже не понял, с чем, то есть с кем, столкнулся.

Причем приходят такие люди в твою жизнь как бы совершенно случайно. Как в плохо закрытую дверь – практически бесшумно.

В таких северных частях и гарнизонах есть начальные школы. Так как школьников на пять классов не хватает (в первом три человека, во втором – один, в третьем примерно так же), то все дети занимаются в одной комнате, максимум в двух. Да, в этом есть что-то от картины Маковского 1883 года. Но у господина художника это немножко обличение царского строя, а у нас довольно весело.

И была у нас учительница Гертруда Глебовна. Как вы понимаете, такое имя сначала трудно выучить, а потом невозможно забыть. А еще она была нашей соседкой в Белом доме. Поэтому она и делилась с нами кое-какими сведениями о себе.

Ее девичья фамилия была Травина. А стало быть, ее отцом был Глеб Травин.

Людям, которые требуют себе велодорожек, латте и никогда не спешиваются на «зебре»: что вы можете знать про Глеба Леонидовича Травина?

Глеб Травин не ездил по велодорожкам от заботливого мэра. Глеб Травин – это как раз идеальный пример титана, достойного северной природы. А еще того времени, когда свершился великий выброс человеческой энергии. Вот видели, как извергается Ключевская сопка с облаком на десять километров в небо? Не видели. Ну, что-то типа того, только в масштабе целой страны.

Можно считать его нашим, камчатским, хоть и был он из Пскова. Но уже к концу 20-х (тех 20-х, не этих) он был в Петропавловске на коммунальной электростанции, пока она строилась, и стал на ней электриком. Электричество – модная, яркая тема для эпохи ар-деко. Для Камчатки вдвойне важная тема – ведь до сих пор электросеть Камчатки никак не связна с энергосистемой страны. Ну так, для справки.

Но у электрика Травина была мечта. Похоже, затея состояла в том, что провести как можно больше времени без электричества. Да вообще безо всего. Травин хотел совершить кругосветное путешествие на велосипеде. Но советская власть не очень повелась на эту идею. И тогда Травин решил проехать вдоль границ СССР. Один. Без вертолетов МЧС и страховки.

Удивительно мудро повело себя камчатское начальство – оно решило поддержать идею молодого физкультурника. Горисполком специально для него заказал настоящий американский байк, хотя, конечно, их тогда так не называли. Новенький «Принстон–404» цвета пролетарской революции. Через некое акционерное общество.

Вот современный человек, если вдруг решил прокатиться на велосипеде не то чтобы по всему Северу страны, а, например, из Москвы в Нижний Новгород, как он подготовится к путешествию? Ума не приложу. Пластиковую карту, воды немного и что еще? Рюкзак с фотоаппаратом или можно обойтись смартфоном?

Глеб Травин купил на свою зарплату электрика камеру Kodak. Нигде не сказано, как именно можно было купить американский фотоаппарат в 1928 году, сидя на Камчатке, но мы вообще многого не знаем про то, что происходило в таких местах в 20-е годы.

А еще в дорогу Глеб собрал: три килограмма галет, кило шоколада неустановленного производителя, лекарства, инструменты и одежду разную. Оружия при нем не было.

То есть вот человек собрал все, что нужно, чтобы покорить тысячи и тысячи километров бездорожья. Да, еще была «регистрационная книжка».

Интересно, а сейчас есть такое понятие «галеты»? Оказывается, есть.

Еще раз перечитал, что с собой взял Травин. Кажется, он был очень смелый человек. А еще не чуждый символизма: он дал обет, что не будет стричься, пока не закончит путешествие. Для волос он приготовил кожаный ремешок. Понятно, что в таком виде он стал походить на персонажей «Калевалы».

Питаться он собирался охотой и собиранием ягод.

А теперь представьте себе карту СССР 1928 года. И вот, начиная с Владивостока, Глеб и поехал – через Хабаровск, Байкал и дальше вдоль Транссиба. Потом через все Таджикистаны. Он даже попросил сделать ему нарукавную повязку с надписью «Путешественник на велосипеде Глеб Травин» на таджикском. Естественно, слова «велосипед» на таджикском не было. Так и написали: «…на шайтан-арбе». А мы смеялись над Ильфом и Петровым. Оказывается, так оно и звучало – «чертова телега». Не хватает только халата из ватного одеяла.

Интересно, на кого охотился Глеб Травин в Таджикистане? Может, это написано в книге «Человек с железным оленем» Харитановского? Я даже помню, как она выглядит – такая книга была у моей первой учительницы Гертруды Глебовны. Основные документы по путешествию Травина уничтожили многочисленные родственники, после того как биографа Травина Вивиана Итина арестовали как японского шпиона. И вообще товарищ Берия не оправдал доверия…

А Травин далее поехал через Тбилиси, Грозный, Севастополь, Харьков, Москву, Петрозаводск. И если даже просто по карте, то получится, что одно только путешествие по северному маршруту Травина – это что-то вроде десяти тысяч километров. По льду, по талой воде, в мороз и пургу. Проваливаясь под лед.

С рыбным меню и отрезанием обмороженных пальцев. Хотя время от времени он встречал людей и даже оставался на месяцы в далеких поселках – даже учителем работал в Русском Устье на реке Гусиной. И в 1931 году дошел до мыса Дежнева. А оттуда – ушел на пароходе до Камчатки, домой.

Так там и прожил до пенсии. Кстати, преподавал в годы войны в Камчатском моррыбтехникуме, который потом стал Дальрыбвтузом, где я неожиданно для себя учился на инженера-механика. Там было много удивительных людей среди педагогов, но ни разу за пять лет я нигде в институте не встретил ни одного упоминания Глеба Травина. Почему – не понимаю, но теперь подозреваю, что кто-то снимет про Травина сериал, и будет он халтурой. Идей мало, контент надо гнать любой ценой.

А сам Травин не много рассказывал про путешествие. Дочь его Гертруда Глебовна тоже не очень часто об этом говорила. Вот такой скромный титан нашей Северной вселенной.

Я, кстати, не так давно искал первую учительницу – естественно, в Пскове, но она умерла. И брат ее умер совсем недавно. Все закончилось.

И только глядя на улицы Москвы, перекрытые для горделивого проезда любителей соевого латте на их велосипедиках, под охраной полиции и под проклятья пешеходов и автомобилистов, я слышу, как с неба тихо смеется камчатский велосипедист Глеб Леонтьевич Травин.

* * *

Никогда не называйте нас камчадалами.

Хотя бы потому, что камчадалы – это этническая группа, которую пытаются называть какой-то «этнографической» группой. Этнографичность оставьте музеям. А камчадалы – это старые поселенцы, казаки, русские, которые смешивались с ительменами. Потом так стали называть и потомков смешанных браков между русскими переселенцами и коряками, а также эвенами и якутами.

В 1927 году советская власть выделила камчадалов в отдельную народность. В постановлении от 27 июля 1927 года ОКР Бюро ВКП(б) зафиксировано: «Констатировать, что ту часть населения полуострова, которая именует себя камчадалами, говорит по-русски и живет оседло, не относить к числу мелких туземных народностей северных окраин». Этот документ подтверждал признание камчадалов как отдельного этноса.

Единственное название для местных жителей, которое хоть как-то соответствует законам русского языка, это «житель Камчатки». Потому что «камчатцы» – это ни в какие ворота. Но и без него не обойтись никак. КакЛенинграду без ленинградцев. Хотя насчет феминитива тут и думать не хочется, потому что все равно в лучшем случае получится опять «камчатка».

Камчатский брендинг, маркетинг и нейминг – вещь затейливая, способная конкурировать только с неймингом питерских кафе.

Впрочем, когда люди произносят слово «Камчатка», они часто имеют в виду что-то совсем другое. Нет, я не про Цоя. Хотя и он тоже.

Вот, скажем, идем мы как-то по Будапешту. Вывеска на дизайнерском магазине Kamchatka. И все – от платьев до сумок – Kamchatka. Хотя хозяйка даже не знала про полуостров.

Вот идеальная загадка для какого-нибудь шоу знатоков: «Что общего между Камчаткой и Сирией?» Время пошло.

Подсказка: Дамаск-дамаст-дама-камка-камча-камчатка. Ткань такая, которую в Дамаске ткали со Средних веков. И в России ее знали еще до Петра Великого. И ежели у какого казака по имени Иван было прозвище «Камчатый», то это от названия ткани. Существование этого первооткрывателя довольно мифологично: никто не знает, дошел Иван Иванович Камчатый до полуострова или нет. Но вот что любопытно – на амстердамской географической карте, которую составил тамошний бургомистр Витсен еще в семнадцатом веке, река Камчатка значится как река Damaste. То есть дамасская.

Но и этой карты я не нашел ни в одном амстердамском антикварном. Наверное, все по этнографическим музеям разобрали.

А будапештская дизайнерша Марта, оказывается, до сих пор делает свои вещи Kamchatka и продает их в соседней Вене, да и в Гамбурге тоже. Ну и славно – люди ходят в Камчатке и сами о том не подозревают.

Но есть и другие истории про Kamchatka-бренд. Вот одна из них. Документальных доказательств нет никаких, но она давным-давно ходит среди камчатских рыбаков (индустриальных, не любителей). Наверное, даже вам попадались фотографии крабовых консервов Chatka. А ваши родители и дедушки, наверное, даже видели их на полках. И американцы помнят, наверное. Потому что первая партия крабовых консервов Kamchatka предназначалась именно для Америки. Наверняка по программе расплаты за какой-нибудь лендлиз.

Вы же знаете, как устроена старая этикеточная машина? Это очень простой аппарат, где рулон с этикетками режет нож. И дальше отрезанная этикетка накатывается на банку. Это если примитивно. Так вот: если неправильно отстроить ленту, то нож отрезает в неправильном месте. Вот и получилось Chatka вместо Kamchatka. Так и отправили американцам. Не переклеивать же всю партию, все равно товарищ начальник не заметит. А американцам все равно.

Тогда их еще никто не называл пиндосами, но и никакого низкопоклонства не было. И тогда еще помнили, что на мысе Лопатка лежат обломки американских самолетов, которые были потеряны ими во время боев с японцами. И один «Дуглас» нашли потом рядом с аэропортом Елизово (с ударением на Е, если вы забыли).

Консервы зашли американцам, и наши зарядили следующую партию уже с исправной этикеточной машиной. Все как надо – блестящие баночки с бумажной этикеткой Kamchatka. Внутри крабовые ноги, о которых мы еще сложим стихи и песни.

Американцы, чуткие к маркетингу и брендингу, выкатили претензию – это совсем не те консервы, о которых договаривались. Пришлось возвращать Chatka. С тех пор по всему миру их так и знают. С прикольным креативным названием. «Всем попробовать пора бы, как вкусны и нежны крабы». Баночка 150 грамм 76.89 евро за штуку нынче.

Старосоветские люди до сих пор рассказывают про вечноголодные годы, когда в магазинах не было ничего, кроме баночек с крабами.

Мы, младосоветские жители Камчатки (но не камчадалы), можем дополнить картину: даже в унылом продовольственном ландшафте рыба в кляре и крабовые ноги по 3.50 рублей за килограмм оставались константой. И это сильно скрашивало потребительскую корзину раннего, а также позднего брежневизма.

Наверное, самым запоминающимся в этой картине был этот контраст – между общей весьма ограниченной гастрономической картиной и натуральным люксом в сегодняшнем понимании: ну как же – это камчатские крабы! Мы шли после работы за парой-тройкой килограммов краба (недорогого, как вы заметили), брали пару ящиков «Жигулевского», собирали гостей и доставали обычные ножницы. И да – надо было застелить ковролин газетами, иначе жить в квартире будет невозможно. Запах крабовой жидкости неистребим.

У каждого люкса есть обратная сторона. А сам люкс – понятие договорное. Как, скажем, красота или уродство.

Кто про что, а я опять про еду.

Как в любом приличном городе, в Петропавловске был (и, я надеюсь, до сих пор есть) мясокомбинат. Его флагманским продуктом были пельмени. Пельмени вообще были центральным социальным конструктом. Может быть, этот комбинат и выпускал что-то еще мясное, но основным народным продуктом были-таки пельмени. Остального ширнармассы не видали. И еще важней были «пельменные». Некоторые имели народные названия типа «Три поросенка». Я даже не буду говорить, что та пельменная так называлась только потому, что там рулили три невероятные, шикарные дамы.

Ведь так красиво – стоит очередь из голодных мужчин, которые мечтают о пельменях с пивом, лотки с раздачей пустые, потому что все съедается быстрей, чем варится на кухне. И тут выходит Она – в не слишком белоснежном халате, с большими… ну в общем, с большим всем. И медленно-медленно выливает огромный чан пельменей в лотки. Очередь приходит в экстаз от этого кустодиевского эротизма. Недавно посмотрел я «Купчиху» Бориса Михайловича Кустодиева прямо в ГРМ: на столике у нее есть чай, есть арбуз, а также виноград, яблоки, выпечка и варенье.

Пельменей на картине нет. А роскошные плечи из «Трех поросят» – есть.

Так вот насчет роскоши. Когда мясо на полуострове заканчивалось совсем, хотя бы потому что оно все привозное, с «материка», то руководство мясокомбината оказывалось перед выбором: останавливать производство пельменей на неопределенный срок или придумывать что-то очевидное, но революционное. И тогда комбинат начинал делать пельмени из того, что есть под рукой в достаточных количествах, – из лосося. И все такие: «фу-у-у, как можно, какая гадость, опять эти рыбные пельмени». Натуральное потребительское дно.

Вполне возможно, это происходило из-за общественной психологической гастротравмы – Камчатка тогда была местом, где даже курятина пахла рыбой. Да в общем, любые животные пахли рыбой – ведь их кормили рыбной мукой. Но тут покусились на святое – пельмени!

И так бы это все и пропало в глубине моей памяти. Только однажды в каком-то парижском ресторане в меню мне попалось что-то там «авек сомон». И вот сижу я и смотрю на четыре гордых пельменя с лососем за двадцать восемь евро (такое не забывается) и думаю: дорогие жители Камчатки, мы были неправы.

Где вы, дамы из «Трех поросят»? Где вы, Кустодиев и Рубенс? Где вы, промышленные пельмени с лососем?

А вот они-то никуда не девались.

Пельмени «Камчадалочка» – кижуч, кета и гребешок, полкило за 3.80 евро. Почему в евро, а не в рублях? Да потому что хочется кинуть эту мороженую коробку на тот парижский ресторанный стол: «Видали? Вот это „авек сомон“!» От нового камчатского мясокомбината, который даже не помнит, что курица и свинья могут пахнуть рыбой. Ну, разве что в китайском ресторане.

Но вы же заметили, что маркетологи опять вспомнили про камчадалов? Причем, судя по лого на коробке с пельменями, они даже знают, о ком они говорят, – там изображена круглолицая девушка в условно национальном костюме.