
Полная версия
Атлант и Демиург. Церковь Таможенного Союза
Варгас опустил бокал на широкие перила, оперся спиной о балюстраду, опоясывающую веранду, и попросил:
– Расскажите.
Линда прищурилась. В детстве она очень любила эту сказку, непонятно за что, потому что герой ее, прямо скажем, особыми добродетелями не отличался. Правда…
– В общем, у древнего шведского короля Агни было два сына. Старшего звали Эйреком, а младшего то ли Алариком, то ли Альриком. Альрик был очень одаренным, умел петь и играть на многих музыкальных инструментах, слагать стихи и был славным бойцом, но и отец, и брат его не любили. Отец – потому что Альрик был напоминанием о грехе его матери, жены короля. Дело в том, что младший не был родным сыном Агни. Королева как-то пошла гулять в лес и встретила прекрасного альва и так его полюбила, что родила от него ребенка-полукровку. Ребенка король возненавидел, но еще он очень любил жену, а потому оставил чужого сына при дворе и воспитывал как родного и у смертного одра супруги поклялся всегда защищать его. А Эйрек завидовал брату и, конечно, знал про всю эту историю и ту боль, что его рождение причинило отцу. И вот как-то братья отправились на конную прогулку, а на следующий день старшего нашли мертвым на лесной поляне. Рядом не было никакого оружия, лишь две изорванные уздечки. Судя по следам и по пятнам крови, братья подрались друг с другом, и оба были ранены, но младший куда-то исчез. Ходили слухи, что его забрали лесные альвы и он даже стал их королем по прозванию Альрик Сладкоголосый…
Линда сама увлеклась рассказом и не заметила, что ее собеседник мрачнел с каждым словом. Когда девушка замолчала, он опрокинул в рот остатки вина и резко спросил:
– Признайтесь, вы эту байку прямо сейчас придумали? Решили меня уязвить? Но моя матушка, да будет вам известно, ни с какими альвами и эльфами по кустам не шастала…
Линда попятилась, прижав ладонь ко рту. Она настолько забылась, вспоминая старую сказку и то, как мать вечерами рассказывала ей эту историю, подтыкая одеяло в прохладной спальне – эту и многие другие старинные легенды их народа, – что даже не подумала, как ее рассказ прозвучит. Или подумала? Неужели она специально, за тошноту, за боль, за то, как позорно проблевалась там, у крыльца, напугав почти незнакомую женщину, за сладкую и нелепую ложь, которую та для себя сочинила…
– Вы страшный человек, Линда.
Андрей смотрел на нее и откровенно забавлялся. Это был всего лишь очередной глупый спектакль, ничуть он не обиделся, разве такого по силам обидеть?
– Ладно, поделюсь с вами ответным откровением. Вам понравится. Знаете, почему я считаю, что человек на записи – не мой брат?
Линда пожала плечами. Она так устала. Ей бы в отель, скинуть пропотевшее, в брызгах рвоты платье, помыться с дороги, вытянуться на кровати под кондиционером и уснуть.
– Помните его последние слова? Знаю, он говорил по-русски, но Линда номер два прочла и поняла, значит, и вы поняли.
Девушка непонимающе смотрела на него. В сумраке глаза эсбэшника казались совершенно черными, лицо – узкое бледное пятно, лезвие старинного испанского клинка.
Он сделал шаг к ней, и Линда приложила усилие, чтобы не попятиться. От эсбэшника несло ужасом, как тухлятиной от отравленных сероводородом прудов на старых очистных за Мальме.
– Кому, по-вашему, он это говорил?
– Туземцам? – слабо откликнулась она. – Просил их остановиться?
– Он не использовал нейротранслятор. Мой брат даже русского не знал, хотя на нашего дознавателя из Camera Obscura этот аргумент не произвел впечатления. Итак, аборигены бы его точно не поняли. Так кому?
Это было сложно и унизительно, как решать задачки по физике в средней школе, задачки, которые Линда в упор не понимала. Но тут что-то забрезжило.
– Мне? Он ведь знал, что я получу запись…
– Теплей, но не жарко.
– Вам?
Действительно, а кому же еще? Ближайшим родственникам показывали – пускай не записи целиком, пусть фрагменты, – а Андрей как раз говорил по-русски.
– Почти.
– Вам, как сотруднику СБ Церкви Таможенного Союза?
– Бинго. Этот тип, кем бы он ни был, говорил со мной, но не как с предполагаемым братом – потому что от чего меня можно было предостерегать? Он сказал: «Вы точно этого хотите? Обратной дороги для вас не будет». Плюс «вы» в русском – это либо уважительное обращение, которое вряд ли используют по отношению к брату, либо множественное число. Вы, человечество, или вы, ЦТС, – вы точно хотите продолжить экспансию? Хотите продолжить зачистку аборигенов? Обратной дороги для вас не будет.
Линда застыла. «Вы точно хотите продолжить экспансию?» Дурацкие кричалки времен ее юности, «Нет захвату планет!», «Разберитесь с собственным домом!», «ЦТС – ЦЕНА ТВОЕЙ СМЕРТИ!». Они тоже были против экспансии. Но сейчас угроза не была направлена против нее. Кто она – мелкая сошка, средней руки специалист, библиотечная мышь, как недавно выразился сеньор Варгас. Разве стоило разворачивать огромную махину, привлекать этого человека, привлекать дознавателей из Camera Obscura, только чтобы ущемить ее в гражданских правах, посадить в тюрьму или даже убить?
– Если это был не ваш брат, – вслух сказала она, – то кто же?
– Вот это нам и предстоит узнать.
Нам. «Нам», – набатом прозвучало у нее в голове. Как поступила бы Ли? Отказалась бы? Она никогда не делала то, что ей претило, ее невозможно было заставить. Как заставить того, кто постоянно рискует своей жизнью, но, по сути, не может умереть? Кто умирал уже не раз?
– Хорошо, – услышала она собственный голос. – Я тоже кое-чем с вами поделюсь.
В небо над холмом выкатилась луна, залившая веранду прозрачным светом. В этом свете Варгас смотрел на Линду внимательно, без насмешки. От вина его губы потемнели, и смахивал он сейчас на старинный портрет, портрет испанского гранда или рыцаря.
– Ли… Линда номер два. – Тут девушка слабо улыбнулась, какой дурацкий все-таки термин. – Синхронизация не прошла не потому, что ей помешало использование вашим братом или не братом Дара. Синхронизация не прошла потому, что Ли не умерла.
3. СпутанностьАндрей пригласил Линду в отцовский кабинет наверху. Так уж получилось, что оба сына рано покинули дом, оставив две спальни с ворохом детских вещей и игрушек, а рабочих кабинетов себе они здесь завести не успели. Тащить перепуганную девицу в спальню было бы совсем уж жестоко.
Итак, кабинет на втором этаже, с окном, открывавшимся в сад. Антонио Варгас любил историю и старину, и все в этом кабинете было старинное и тяжелое – массивный дубовый стол, кресло, обитое кожей, кожаный диван, черненая металлическая люстра со странно желтыми лампочками. И книжные шкафы. Бесконечные, уходящие под самый потолок ряды полок, и там – настоящие бумажные книги, изданные в прошлом веке или куда раньше. Они стоили целое состояние, эти антикварные тома. Из-за них дом несколько раз пытались ограбить, и с этим была связана крайне неприятная семейная история. Что еще хуже, отец тратил на книги почти всю свою учительскую зарплату. Мать и старший брат не возражали, им и так было неплохо, а рано повзрослевшему Андрею вовсе не нравилось, что он не может лишний раз прокатиться по канатке или сходить в скейт-парк из-за того, что в доме появился новый бесполезный том. Сам он любил читать, но не понимал, зачем для этого пахнущие пылью тяжелые фолианты, ведь человечество уже почти двести лет как перешло на электронку, а потом и на нейро.
Линду, напротив, книги поразили. Восторженно ахнув и словно забыв о неприятном разговоре, девушка кинулась к шкафу и, уже взявшись за стеклянную дверцу, оглянулась на Варгаса с робким, почти просительным выражением:
– Можно?
«Библиотечная мышь», – про себя повторил он, а вслух сказал:
– Сколько угодно. Но после того, как вы мне покажете.
Девушка побледнела и, свесив руки, встала спиной к шкафу. Вид у нее при этом сделался обреченный и в то же время решительный – эдакая девственная Жанна, поднимающаяся на костер инквизиции. Или Юдифь, шагающая в объятия Олоферна, – хотя кто мог за давностью лет поручиться, что Юдифь не была просто веселой шлюшкой, проделавшей весь этот фокус с ассирийским полководцем за пару шекелей. Варгас нахмурился. Не надо было пить – дурацкие ассоциации из школьного курса истории так и лезли в голову.
Андрей подошел к столу и отбил неровный ритм пальцами по темной лакированной столешнице.
– Послушайте, фрекен Свансен. Давайте начистоту. У сотрудников Camera Obscura специфические методы работы. Как только они показали вас и не показали финал записи, стало понятно, что нас сводят, примерно как племенного быка и стельную корову.
Фрекен Свансен от его слов видимо передернуло – очевидно, самая отдаленная мысль о близости с сотрудником СБ по-прежнему вызывала у нее рвотные позывы.
– Но, я так понимаю, иначе никак? Почему нет записи того, о чем вы мне говорили? Почему вы не воспользовались нейротранслятором? И не подпирайте, ради всего святого, шкаф, садитесь в кресло или на диван, как вам удобно.
Линда осталась стоять и заговорила не сразу, а когда заговорила, голос ее звучал глухо и надтреснуто. Впрочем, это могли быть и последствия недавней тошноты.
– Потому что нейротранслятор, сеньор Варгас, искажает картину, а она и так совсем мутная. Мы с Ли психики, она мой клон. Это очень крепкая связь, крепче, чем у идентичных близнецов. Мы чувствуем друг друга даже через десятки парсеков. Но эта связь одновременно и очень слабая. Как будто через галактику тянется обычная нить. Если я начну транслировать запись – даже не через нейротранслятор, даже используя свои способности ридера, – то вольно или невольно внесу туда искажения, свое толкование событий, заполню своими представлениями все пробелы. Ее может только прочесть другой психик.
– И что, в Camera Obscura не нашлось соответствующих специалистов?
– Вы знаете, кто работает в Camera Obscura. Там ведь нет ни одного непосвященного. У них у всех Дар.
Тут девушка не промахнулась – в свою тайную полицию ЦТС никого другого допустить не могла.
– Я ведь не ошибаюсь? – Линда подняла взгляд и прямо посмотрела в лицо Андрею. – Все одаренные – психики, только более сильные?
Варгас снова поморщился и сел на диван. Двухсотлетние пружины жалобно скрипнули даже под его невеликим весом. Как тут сидели отец и брат? Наверное, неудобно, когда задница проваливается чуть ли не до самого деревянного каркаса.
– Так, да не совсем так, – уклончиво ответил он. – Но да, читать я могу. Правда, вам не понравится. Будут побочные эффекты.
– Я догадываюсь, – ядовито ответила Линда. – У нас есть другие варианты?
Андрей пожал плечами. Спецы из Camera Obscura могли залезть девчонке в мозги и вывернуть их наизнанку, оставив ее слюнявой идиоткой до конца дней. И он не мог поручиться, что эффект от его интервенции не будет ровно таким же. Плюс ее страх перед одаренными… Все боятся инферно, но тут случай особый, что-то типа ее аллергической астмы. Нечто неконтролируемое.
– Вы можете мне просто рассказать, что увидели.
Линда захлопала глазами и наконец-то ощутимо расслабилась.
– У нас есть время. Либо я очень ошибаюсь, либо патриархия хочет загнать нас двоих на Сердолик. Если так, времени более чем достаточно. Покажете потом, когда привыкнете.
– А вы уверены, что я привыкну? – слабо улыбнулась фрекен Свансен.
– Есть такая русская поговорка, – улыбнулся ей в ответ Андрей. И продолжил по-русски: – Человек – не блоха, ко всему привыкнет.
Не извлекшая никакого урока из прошлого опыта шведка – боги, что за люди, ничто их не учит, – потянулась к нему своим ридерским чутьем, чтобы понять значение фразы. Вот тут-то он в нее и вошел, успев лишь подумать, что надо было все же усадить или уложить гостью. Сейчас ведь грохнется и перебьет все стекла в любимом папином шкафу.
С неба валил серый снег. Или нет, серый, пушистый, но не снег… Пепел? Линда (Ли) повернула голову. Она по-прежнему лежала на земле и по-прежнему держала за руку Джеймса, только Джеймс был мертв или без сознания. Ли знала, что должна вскочить и попробовать реанимировать бортмеханика, но сил на то, чтобы встать или просто пошевелиться, не было. Все засыпал мягкий пепел. Даже солнце сквозь опадающие пеплом тучи казалось уже не зеленым, а практически черным. Черный круг в сером небе, чем не картина Босха «Ад», хотя нет, Ад был красочным, Ад был цветным…
Линде мучительно не хотелось смотреть, что же стало со священником. Потому что она вспомнила. Боже мой, она ведь всегда знала, просто кто-то, намного более сильный кто-то, впаял ей в мозги блок. Чтобы она нечаянно не растрезвонила местным? Наверное, да. Психик, тем более эмпат, неосознанно транслирует то, что знает и чувствует, особенно чувствует, и это могло быть предупреждением посильнее, чем мордобой, устроенный отцом Леонидом.
Если священника, входящего в состав миссии, убивали, то прорывался Дар. Инферно. Демоны, черти из ада, астральные энергии – да что угодно. Это что-то уничтожало всех разумных существ на планете. Санация. В ЦТС и в цивилизационном кодексе Земной Конфедерации это называлось санацией. Агрессивная цивилизация, недостойная жизни, и что там попутная смерть какого-то бортмеханика и какого-то лингвобиолога, малый сопутствующий ущерб…
Так, стоп. Но она-то, Линда, жива. Потому что клон? Линда попробовала шевельнуть рукой, второй, не зажатой в холодных и мертвых пальцах О’Тула. Шевельнуть получилось. Она смахнула пепел с ресниц, заморгала и сморщилась. Пепел, попавший в рот, оказался убийственно горьким, как будто то, что сгорело, перед смертью еще и пропиталось отравой.
…Потому что клон, попыталась сосредоточиться она. Нет. Неверно. Клон разумен, клон генетически ничем не отличается от оригинала, многие отправляют в миссии своих клонов. Так почему же? Для ответа на вопрос все же требовалось обернуться, взглянуть на алтарь с убитым на нем отцом Леонидом.
Она обернулась. Серый алтарный камень был покрыт черными каплями и потеками крови, словно небо и солнце Сердолика сейчас. Никакого отца Леонида на камне не было. Отец Леонид, живой, хотя и в распоротой и измаранной кровью сутане, стоял рядом с алтарем. А перед ним, через всю площадку, по тропке и вниз по склону горы (возможно, от самой деревни, подумала Линда) выстроилась очередь туземцев. Тоже вполне живых. Парами подходя к отцу Леониду, туземцы опускались на колени, и священник возлагал им руки на лбы – как левую, так и правую, словно одаряя благословением. Потом туземцы вставали, уступая место следующим в очереди. Беззвучно, молча, страшно тянулась эта людская вереница, включавшая и воинов-мужчин, и женщин, и детей, и дряхлых стариков. Потом Линда присмотрелась, и ей стало еще жутче. Под слоем серого пепла на лицах туземцах, на их шеях, плечах и руках распускались багровые бубоны язв, словно все до единого они были поражены чумой или иной смертельной заразой. Она вскинула руки к лицу, вырвав наконец-то правую из неживой хватки О’Тула. Нет, на ее руках не было никаких язв, зато на ладонях священника, как поняла она, вглядевшись, очень даже были – словно два отверстия от вбитых гвоздей.
Линда сунула пальцы в рот и до острой боли, до крови закусила костяшки, чтобы не заорать…
…и Андрея вышвырнуло на поверхность.
Его изрядно штормило, словно после одной из редких для него студенческих попоек. И что было еще более неожиданным, на полу валялась отнюдь не фрекен Свансен. На полу, видимо, соскользнув с дивана, лежал он. А фрекен Свансен склонялась над ним, и выражение лица у нее было самое свирепое.
– Я вас ненавижу, – прошипела она. – Вы мне омерзительны. Вы, вся ваша чертова церковь, весь ваш мерзкий Таможенный Союз насильников и убийц.
– Расчленителей забыли, – вяло откликнулся он.
В рот словно нассала кошачья стая, язык прилип к небу, а ведь он был в отключке наверняка не дольше пяти минут.
– И ваше чувство юмора омерзительно! – рявкнула Линда номер один неожиданно громким и повелительным голосом.
– Заткнитесь, – попросил Андрей, усаживаясь на пол рядом с диваном. – Разбудите мать, она решит, что я вас и правда насилую, а у нее и так с сердцем проблемы…
– Так вот какого о вас мнения родная мать? – торжествующе продолжала шведка.
Она все так же нависала над ним, уперев руки в бока и сочась негодованием.
– Наверное, небеспочвенно…
– Заткнитесь, – повторил Варгас. – Сами-то не изображайте белокрылую ангелицу. Загнали своего клона подыхать во внешнем космосе, так еще и позволили подтереть ей память…
Глаза Линды номер один опасно сузились, еще секунда – и лицо ему когтями расцарапает.
– Позволили, позволили, – с усмешкой повторил Андрей, пересаживаясь с пола на диван. – Клоны являются собственностью оригинала, согласно кодексу ТС. И гены ей небось подчистили, и согласие на частичную облитерацию подписали.
Фрекен Свансен наконец-то опустила руки и отступила, снова уткнувшись спиной в книжный шкаф.
– Не чистила я ей генов. Психикам нельзя проходить генную терапию, теряются все способности.
– Но облитерацию…
– Да, подписала! – злобно рявкнула Линда. – Подписала, это было условием участия в миссии, а ей туда хотелось не меньше, чем мне. Даже больше! И не я это придумала, это в вашем мерзком цивилизационном кодексе, подпункт четыре три двенадцать!
– Ладно. – Андрей провел рукой по лбу, стряхивая напряжение, как Ли в видении стряхивала горький пепел. – Смысла ругаться и обвинять друг друга нет. Вы хотите узнать, что случилось с вашим клоном. Я – что произошло с моим братом. А ЦТС и весь Союз, полагаю, очень хотят узнать, что за хрень приключилась на Сердолике. Так или иначе, наши интересы совпадают.
– Пока совпадают, – не преминула ввернуть напоследок Линда Свансен.
Ядовитая библиотечная мышь. Похоже, если копнуть чуть глубже, она не так уж сильно отличалась от своего клона. Она тоже была бойцом.
* * *Camera Obscura выдала на историю с язвами версию сколь, по мнению Андрея, забавную, столь и маразматическую. Не секрет, что после первых проявлений инферно к разбирательству привлекли иерархов христианской церкви, не секрет также, что многие из этих иерархов и стали отцами-основателями ЦТС. И все же теперь, почти полвека спустя, от тайной полиции Церкви он ожидал меньшей зашоренности.
– Одержимость? Вы что, спятили?
Обычно сдержанный, он брякнул это прямо в лицо – а точнее, в силуэт – темной фигуры дознавателя.
Их с Линдой на следующий день вернули в безлико-белую допросную, и человек из Camera Obscura изложил им официальную версию. Услышав возглас Андрея, шведка вскинула брови и обернулась к нему – очевидно, не ожидала от капитана СБ такого нарушения субординации.
Дознаватель, однако, ничуть не возмутился или, по крайней мере, не показал этого.
– Посудите сами, – терпеливо пояснил он. – Язвы и иные повреждения кожных покровов в былые века ясно указывали на одержимость субъекта демонами.
– При чем тут демоны? – зло перебил Андрей.
Линда, сидевшая рядом на таком же неудобном железном стуле, дернула его за руку.
– Варгас, вы что? А кто, по-вашему, из вас вырывается при использовании Дара?
Андрей терпеливо прикрыл глаза. Он слышал это не раз. Демоны, бесы, черти, инфернальные сущности. Кто же еще.
– Нет никаких демонов, – уже спокойно повторил он, все еще с опущенными веками. – Демонов не существует. Вы же сами сказали – мы, психики, просто более сильные, чем остальные, и узко специализированные. Когда мы возбуждены и утрачиваем контроль – в детстве или позже, когда делаем это сознательно, мы проецируем жуткие картины. Они могут убивать. Могут сводить с ума. Могут даже уничтожить население целой планеты – после соответствующей тренировки и если не принять защитные меры. Но демонами тут и не пахнет.
Дознаватель, впервые за всю историю их допроса, громко хмыкнул. Странно было услышать человеческие нотки в его механическом, измененном звукофильтрами голосе.
– Тогда объясните, Варгас, – вкрадчиво спросил он, если, конечно, металлическое дребезжание может быть вкрадчивым, – почему одаренные всех народов, всех конфессий проецируют одинаковые видения?
– Потому что в детстве все смотрели одинаковые фильмы ужасов и играли в одинаковые игры, – упрямо парировал Андрей.
– Даже младенцы? Вы же в курсе, были случаи прорыва инферно не только у детей, но и у практически новорожденных? Они тоже смотрели фильмы ужасов?
Линда кивнула, как будто слова человека из Obscura ее убедили или как будто в ответ собственным – неизвестно каким – мыслям. В голову ей Андрей больше лезть не собирался. По крайней мере, в ближайшее время.
– Ладно. Одержимость. Демоны. Да хоть Папа Ноэль или Санта-Клаус с конями. Что дальше?
– Дальше очевидно, что демон завладел вашим братом – если не ошибаюсь, сюда отлично вписывается способность говорить на незнакомых языках, которую вы приводили в качестве самого веского аргумента. Отсюда и изменение поведения, и все, что вы не узнали в Леониде. И теперь, по-видимому, он завладел не только отцом Варгасом, но и всеми изъязвленными аборигенами. Вспомним про песьих мух, одну из казней египетских. Те тоже уязвляли людей, от чего египтяне покрывались ранами и бубонами…
– Во-первых, – с ледяным спокойствием сказал Андрей, – вы смешиваете четвертую и шестую казни, что уже не вдохновляет само по себе. Во-вторых, у меня есть вопрос – было ли на орбите Сердолика другое космическое судно, и если нет, куда в итоге отправилась «Маленькая Каравелла»?
Интерлюдия
Леонид
Есть предел всякой боли и всякому страданию, так говорили отцы-настоятели, и ты знаешь, когда им следует положить конец. Проблема в том, что боли Леонид не чувствовал, если не считать болью абсолютную слепоту и глухоту. Или, может, он был не слеп и не глух, просто вокруг царило молчание и не было света. Сплошная чернота. Однако одно чувство у него не отняли. Осязание. Он мог ощущать стены колодца. Не собственное лицо, о нет, не собственное тело, лишь этот чертов колодец. В очередной раз, упершись руками и ногами, он попытался вскарабкаться вверх и в очередной раз бессильно соскользнул из черноты в черноту. Он не помнил, сколько уже совершил попыток. Он вообще мало помнил, а точнее, мало вспоминал. Уловка черноты состояла в том, что стоило поднять из глубины какое-то воспоминание, как оно начинало растворяться, теряться, словно колодец и правда был наполнен водой. Или, например, едкой, разъедающей память желудочной кислотой. Он вспоминал родителей, и теперь от него ускользнули лица отца и матери. Думал об их с Андреем детстве в фавелах и не мог бы сказать теперь, какого цвета дома на горе и какой окраски шерсть уличных тощих собак. Лицо взрослого Андрея он, наверное, еще помнил, но не решался проверить. А еще он много раз пробовал убить себя. Перестать дышать. Порвать вены. Биться о стены головой. И он пробовал, конечно же, инферно – много, много попыток. Ничего не работало. Леонид снова поднял голову и завыл. Звука не было, но стены, казалось, чуть содрогнулись или сократились, как сокращается кишечник. Тьма затягивала его все глубже, поглощала и переваривала. Она была живой, эта тьма. Наверняка у нее было имя. Или много имен. Леониду казалось, что, если это имя узнать, станет полегче. Но последнее, что он помнил, – это как их троица упаковывалась в криокапсулы, точнее, не помнил уже, потому что поднимал эту картину слишком часто, но знал, что это последнее его воспоминание о мире вне тьмы.
Потом что-то случилось. Что?
А еще ему постоянно казалось, что все это уже было.
Глава 2
Пески Марса – неизвестная локация, лето 2167 года. Линда
1. Мать ДельфиновЕй не позволили попрощаться. Ни с матерью, ни с немногочисленными друзьями. Отец работал на орбите, его вахта должна была закончиться через полгода, однако ничто не мешало хотя бы созвониться с ним. Не разрешили и этого.
Единственным и странным исключением оказался дельфин. Точнее, дельфиниха с Аквамарина. Globicephala Rex, царская гринда или Мать Дельфинов, хотя Линда называла ее просто Мартой. Она жила в океанарии при UCL[5] – разумеется, в закрытой для посетителей его части, – и была предметом диссертации Линды в аспирантуре. Огромный дельфин длиной в тридцать с лишним футов, она была единственным выжившим представителем своего вида. И виноваты, как всегда, оказались люди. Именно история Марты бросила юную Линду в свое время в гущу студенческих демонстраций, а потом и под инферно СБ. Но она не обижалась, ведь дельфину пришлось куда хуже.
В начале века первые звездные экспедиции велись беспорядочно, в основном на деньги миллиардеров-спонсоров, а нередко и с их участием. Тогда еще не разработана была концепция заселения планет сеттлерами – по преимуществу усовершенствованными клонами тех, кто сам предпочел остаться на Земле или на Марсе. Летал кто хотел и кто мог, в том числе и совершенные чудаки. Например, мистер Аргус Лавендер, эксцентричный богач, унаследовавший от дяди множество шахт на Марсе. Горные разработки не слишком увлекали мистера Лавендера, скорей, он был классическим искателем приключений и романтиком, эдакий британский джентльмен девятнадцатого века из книг Конан Дойла. Своей целью он избрал Тау Кита, а точнее, шестую планету его системы, расположенную в зоне обитаемости. Аквамарин, похожий на Землю, но с поверхностью, на девяносто пять процентов покрытой водой. Как выяснилось позже, планы у мистера Лавендера были весьма долгоиграющие, но для начала, с первым кораблем, он ухитрился отправить на Землю наиболее интересных представителей местной фауны, в том числе огромного дельфина. Большинство его находок дорогу не пережило, а вот Марта как-то ухитрилась выжить в огромном аквариуме на борту «Веселого Ходока», вынести тринадцатилетнее путешествие на субсвете, когда приглядывали за ней только роботы и ИИ транспортника. Дельфин просто впал в тринадцатилетнюю спячку и очнулся лишь в океанарии в Лондоне.